Текст книги "Том 2. Рассказы и фельетоны"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
«Развратник»
(Разговорчик)
Стрелочник кашлянул и вошел к начальству в комнату. Начальство помещалось за письменным столом.
– Здравствуйте, Адольф Ферапонтович,– сказал стрелочник вежливо.
– Чего тебе? – спросило начальство не менее вежливо.
– Я… видите ли, в фактическом браке состою,– вымолвил стрелочник и почему-то стыдливо улыбнулся.
Начальство брезгливо поглядело на стрелочника.
– Ты всегда производил на меня впечатление развратника,– заметило оно,– у тебя и рот чувственный.
Стрелочник окостенел. Помолчали.
– Я тебя не задерживаю,– продолжало начальство,– ты чего стоишь возле стола? Ежели ты пришел делиться грязными тайнами своей жизни, то они мне не интересны!
– Я? Извольте видеть… Я за билетиком пришел…
– За каким билетиком?
– Жене моей бесплатный билетик.
– Жене? Ты разве женат?
– Я ж докладаю… в фактическом браке.
– Хи-хи… Ты весельчак, как я на тебя погляжу. В каком же ты храме венчался?
– Да я в храме не венчался…
– Где регистрировались, уважаемый железнодорожник? – подчеркнуто сухо осведомилось начальство,
– Да я ж… Я не регистри… Я ж докладаю: в факти…
– Ну, видишь ли, друг, у тебя тогда не жена, а содержанка.
– То есть как…
– Очень просто. Подцепил, плутишка, какую-нибудь балерину, а теперь носится во все стороны. Дай ей, мол, бесплатный билет! Ловкач! Сегодня она бесплатный билет, а завтра она может автомобиль потребовать или моторную лодку. Или международный вагон! Она тебе в свинушнике ездить не станет все равно. Потом шляпку! А за шляпкой – чулки фильдеперсовые. Пропадешь ты, стрелочник, как собака под забором. Целковых триста она тебе в месяц обойдется. Да это еще на хороший конец, при режиме экономии, а то и все четыреста!
– Помилуйте! – воскликнул стрелочник с легким подвыванием в голосе.– Я сорок целковых получаю!
– Тем хуже. В долги влезешь, векселя начнешь писать. Ахнет она тебе счет от портнихи за платье целковых на сто восемьдесят. У тебя глаза пупом вылезут. Повертишься, повертишься и подмахнешь векселек. Срок придет, платить нечем, ты, конечно, в казино. Проиграешь сперва свои денежки, затем казенных тысяч пять, затем ключ французский гаечный, затем рожок, затем флаги зеленый и красный, затем фонарь, а в заключение – штаны. И сядешь ты на рельсы со своей плясуньей в чем мать родила. Ну, а потом, конечно, как полагается, тебя будут с треском судить. И закатают тебя, принимая во внимание, со строгой изоляцией. Так что годиков в пять не уберешь. Нет, стрелочник, брось. Она что, француженка, кокотка-то твоя?
– Какая же она француженка?! – закричал стрелочник, у которого все перевернулось вверх дном в голове.– Что вы, смеетесь? Марья она. Шляпку?.. Что вы такое говорите – шляпку! Она не знает, на какое место эту шляпку надевать. Она щи мне готовит!
– Щи и я тебе могу приготовить, но это не значит, что я тебе жена.
– Помилуйте, да ведь она в одной комнате со мной живет.
– Я с тобой тоже в одной комнате могу жить, но это не доказательство.
– Помилуйте, вы мужчина…
– Это мне и без тебя известно,– сказало начальство.
У стрелочника позеленело в глазах.
Он полез в карман и вынул газету.
– Вот, извольте видеть, «Гудок»,– сказал он.
– Какой гудок? – спросило начальство.
– Газетка.
– Мне, друг, некогда сейчас газетки читать. Я их вечером обычно читаю,– сказало начальство,– ты говори короче, что тебе надо, юный красавец?
– Вот написано в «Гудке»… разъяснение, что фактическим, мол, женам, которые проживают вместе с мужем и на его иждивении, выдаются бесплатные билеты… которые… наравне…
– Дружок,– мягко перебило начальство,– ты находишься в заблуждении. Ты, может быть, думаешь, что «Гудок» для меня закон. Голубчик, «Гудок» – не закон, это – газета для чтения, больше ничего. А в законе ничего насчет балерин не говорится.
– Так, стало быть, мне не будет билета? – спросил стрелочник.
– Не будет, голубчик,– ответило начальство.
Помолчали.
– До свидания,– сказал стрелочник.
– Прощай и раскайся в своем поведении! – крикнуло ему начальство вслед.
__________
А «Гудок»-то все-таки закон, и стрелочник билет все-таки получит.
Колесо судьбы
Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу. Про них говорили:
– Посмотрите, как живут Мервухин с Птолемеевым! Прямо как Полкан с Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.
Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день является Мервухин и объявляет Барбосу… то бишь Птолемееву, весть:
– Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности. Мервухина выбрали председателем месткома, а Птолемеева – секретарем.
– Оценили Мервухина! – рыдал Мервухин счастливыми слезами.– И 12 целковых положили жалованья.
– А мне? – спросил новоиспеченный секретарь Птолемеев, переставая рыдать.
– А тебе, Жан, ничего,– пояснил предместкома,– па зэн копек [13]13
ни одной копейки (pas un kopek.– франц.).
[Закрыть], как говорят французы, тебе только почет.
– Довольно странно,– отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла на его профсоюзное лицо.
Друзья завертели месткомовскую машинку.
И вот однажды секретарь заявил председателю:
– Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, ты хоть и предместкома, а свинья.
– То есть?
– Очень просто. Я ведь тоже работаю.
– Ну и что?
– А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из 12 целковых.
– Ты находишь? – суховато спросил Мервухин, предместкома.– Ну, ладно, я тебе буду давать 4 рубля или, еще лучше, 3.
– А почему не пять?
– Ну, ты спроси, почему не десять?!
– Ну, черт с тобой, жада-помада. Согласен.
Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник 12 целковых и спросил Птолемеева:
– Ты чего стоишь возле меня?
– Три рубля, Ероша, хочу получить.
– Какие три? Ах, да, да, да… Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь потом дам – 15 числа или же в пятницу… А то, видишь ли, мне сейчас… самому нужно…
– Вот как? – сказал, ошеломленно улыбаясь, Птолемеев.– Так-то вы держите ваше слово, сэр?
– Я попрошу вас не учить меня.
– Бога ты боишься?
– Нет, не боюсь, его нету,– ответил Мервухин.
– Ну, это свинство с твоей стороны!
– Попрошу не оскорблять.
– Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.
– Вот тебе святой крест,– сказал Мервухин,– я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей…
– Какие же это служебные обязанности! Зажал у товарища три целковых…
– Попрошу оставить меня в покое, господин Птолемеев.
– Господа все в Париже, господин Мервухин.
– Ну и ты туда поезжай!
– А ты знаешь куда поезжай?..
– Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в присутственном месте выражаешься…
– Ну, ладно же! – сказал багровый Птолемеев.– Я тебе это попомню!
– Попомни.
__________
Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птолемеев, и его фуражка горела, как пламя.
– Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин,– сказал зловещим голосом Птолемеев.
– Здравствуйте,– иронически сказал Мервухин.
– Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника,– сказал Птолемеев.
– Хи-хи. Угорел! Какой ты мне начальник?
– А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим обязанности начальника станции.
– Поздравляю…– растерянно сказал Мервухин и добавил: – да, кстати, Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот забываю.
– Нет, мерси, зачем вам беспокоиться,– отозвался Птоломеев.– Кстати, о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего присутствия: я снимаю вас с должности.
– Ты шутишь?
– По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!
– Крест-то на тебе есть?
– Нет. Я в Союзе безбожников,– ответил Птоломеев.
– Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких…
– Это вы мне?
– Тебе.
– Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?
– В данном случае ты – гнида в красной фуражке.
– А если я вам за такие слова дам по морде?
– Сдачи получите! – сказал хрипло Мервухин.
– С какой дачи?
– А вот с какой!..
И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птолемеева, ударил его станционным фонарем по затылку.
Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты. Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки засовывал ему в рот со словами:
– Подавись тремя рублями. Гад!
__________
– Помиримся, Жанчик,– сказал Мервухин на другой день, глядя заплывшим глазом,– вышибли меня из месткома.
– Помиримся, Ерофей,– отозвался Птолемеев,– и меня выставили из начальников.
И друзья обнялись.
С тех пор на станции опять настали ясные времена.
Воспаление мозгов
Посвящается всем редакторам еженедельных журналов
В правом кармане брюк лежали 9 копеек – два трехкопеечника, две копейки и копейка, и при каждом шаге они бренчали, как шпоры. Прохожие косились на карман.
Кажется, у меня начинают плавиться мозги. Действительно, асфальт же плавится при жаркой температуре! Почему не могут желтые мозги? Впрочем, они в костяном ящике и прикрыты волосами и фуражкой с белым верхом. Лежат внутри красивые полушария с извилинами и молчат.
А копейки – брень-брень.
У самого кафе бывшего Филиппова я прочитал надпись на белой полоске бумаги: «Щи суточные, севрюжка паровая, обед из 2-х блюд – 1 рубль».
Вынул девять копеек и выбросил их в канаву. К девяти копейкам подошел человек в истасканной морской фуражке, в разных штанинах и только в одном сапоге, отдал деньгам честь и прокричал:
– Спасибо от адмирала морских сил. Ура!
Затем он подобрал медяки и запел громким и тонким голосом:
Ата-цвели уж давно-о!
Хэ-ри-зан-темы в саду-у!.. {140}
Прохожие шли мимо струей, молча сопя, как будто так и нужно, чтобы в 4 часа дня, на жаре, на Тверской, адмирал в одном сапоге пел.
Тут за мной пошли многие и говорили со мной:
– Гуманный иностранец, пожалуйте и мне 9 копеек. Он шарлатан, никогда даже на морской службе не служил.
– Профессор, окажите любезность…
А мальчишка, похожий на Черномора, но только с отрезанной бородой, прыгал передо мною на аршин над панелью и торопливо рассказывал хриплым голосом:
У Калуцкой заставы
Жил разбойник и вор – Камаров! {141}
Я закрыл глаза, чтобы его не видеть, и стал говорить:
– Предположим, так. Начало, жара, и я иду, и вот мальчишка. Прыгает. Беспризорный. И вдруг выходит из-за угла заведующий детдомом. Светлая личность. Описать его. Ну, предположим, такой: молодой, голубые глаза. Бритый? Ну, скажем, бритый. Или с маленькой бородкой. Баритон. И говорит: «Мальчик, мальчик». А что дальше? Мальчик, мальчик, ах, мальчик, мальчик…
«И в фартуке»,– вдруг сказали тяжелые мозги под фуражкой. «Кто в фартуке?» – спросил я у мозгов удивленно. «Да этот, твой детдом».
«Дураки»,– ответил я мозгам.
«Ты сам дурак. Бесталанный,– ответили мне мозги,– посмотрим, что ты будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!»
«Не в фартуке, а в халате…»
«Почему он в халате, ответь, кретин?» – спросили мозги.
«Ну, предположим, что он только что работал, например – делал перевязку ноги больной девочке, и вышел купить папирос „Трест“. Тут же можно описать моссельпромщицу. И вот он говорит: „Мальчик, мальчик…“ А сказавши это (я потом присочиню, что он сказал), берет мальчика за руку и ведет в детдом. И вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает про Комарова, а читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: „Петька спасен“. В журналах любят такие заглавия».
«Па-аршивенький рассказ,– весело бухнуло под фуражкой,– и тем более что мы где-то уже это читали!»
«Молчать, я погибаю!» – приказал я мозгам и открыл глаза.
Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане брюк.
Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл.
– У меня часы украли сейчас,– сказал я.
– Кто? – спросил он.
– Не знаю,– ответил я.
– Ну, тогда пропали,– сказал милиционер.
От таких его слов мне захотелось сельтерской воды.
– Сколько стоит один стакан сельтерской? – спросил я в будочке у женщины.
– 10 копеек,– ответила она.
Спросил я ее нарочно, чтобы знать, жалеть ли мне выброшенные 9 копеек. И развеселился и немного оживился при мысли, что жалеть не следует.
«Предположим – милиционер. И вот подходит к нему гражданин…»
«Нуте-с?» – осведомились мозги.
«Н-да, и говорит: часы у меня свистнули. А милиционер выхватывает револьвер и кричит: „Стой!!. Ты украл, подлец“. Свистит. Все бегут. Ловят вора-рецидивиста. Кто-то падает. Стрельба».
«Все?» – спросили желтые толстяки, распухшие от жары в голове.
«Все».
«Замечательно, прямо-таки гениально,– рассмеялась голова и стала стучать, как часы,– но только этот рассказ не примут, потому что в нем нет идеологии. Все это, т. е. кричать, выхватывать револьвер, свистеть и бежать, мог и старорежимный городовой. Нес-па [14]14
Не так ли (N’est-ce pas.– франц.).
[Закрыть], товарищ Бенвенутто Челлини? {142}».
Дело в том, что мой псевдоним – Бенвенутто Челлини. Я придумал его пять дней тому назад в такую же жару. И он страшно понравился почему-то всем кассирам в редакции. Все они пометили: «Бенвенутто Челлини» в книгах авансов рядом с моей фамилией. 5 червонцев, например, за Б. Челлини.
«Или так: извозчик № 2579. И седок забыл портфель с важными бумагами из Сахаротреста. И честный извозчик доставил портфель в Сахаротрест, и сахарная промышленность поднялась, а сознательного извозчика наградили».
«Мы этого извозчика помним,– сказали, остервенясь, воспаленные мозги,– еще по приложениям к марксовской „Ниве“. Раз пять мы его там встречали, набранного то петитом, то корпусом, только седок служил тогда не в Сахаротресте, а в Министерстве внутренних дел. Умолкни! Вот и редакция. Посмотрим, что ты будешь говорить. Где рассказик?..»
По шаткой лестнице я вошел в редакцию с развязным видом и громко напевая:
И за Сеню я!
За кирпичики
Полюбила кирпичный завод {143}.
В редакции, зеленея от жары, в тесной комнате сидел заведующий редакцией, сам редактор, секретарь и еще двое праздношатающихся. В деревянном окне, как в зоологическом саду, торчал птичий нос кассира.
– Кирпичики кирпичиками,– сказал заведующий,– а вот где обещанный рассказ?
– Представьте, какой гротеск,– сказал я, улыбаясь весело,– у меня сейчас часы украли на улице.
Все промолчали.
– Вы мне обещали сегодня дать денег,– сказал я и вдруг в зеркале увидал, что я похож на пса под трамваем.
– Нету денег,– сухо ответил заведующий, и по лицам я увидал, что деньги есть.
– У меня есть план рассказа. Вот чудак вы,– заговорил я тенором,– я в понедельник его принесу к половине второго.
– Какой план рассказа?
– Хм… В одном доме жил священник…
Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы.
– Ну?
– И умер.
– Юмористический? – спросил редактор, сдвигая брови.
– Юмористический,– ответил я, утопая.
– У нас уже есть юмористика. На три номера Сидоров написал,– сказал редактор.– Дайте что-нибудь авантюрное.
– Есть,– ответил я быстро,– есть, есть, как же!
– Расскажите план,– сказал, смягчаясь, заведующий.
– Кхе… Один нэпман поехал в Крым…
– Дальше-с!
Я нажал на больные мозги так, что из них закапал сок, и вымолвил:
– Ну, и у него украли бандиты чемодан.
– На сколько строк это?
– Строк на триста. А впрочем, можно и… меньше. Или больше.
– Напишите расписку на 20 рублей, Бенвенутто,– сказал заведующий,– но только принесите рассказ, я вас серьезно прошу.
Я сел писать расписку с наслаждением. Но мозги никакого участия ни в чем не принимали. Теперь они были маленькие, съежившиеся, покрытые вместо извилин черными запекшимися щелями. Умерли.
Кассир было запротестовал. Я слышал его резкий скворешный голос.
– Не дам я вашему Чинизелли {144} ничего. Он и так перебрал уже 60 целковых.
– Дайте, дайте,– приказал заведующий.
И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а другой темный, с трещиной посередине.
Через 10 минут я сидел под пальмами в тени Филиппова, укрывшись от взоров света. Передо мною поставили толстую кружку пива. «Сделаем опыт, говорил я кружке,– если они не оживут после пива,– значит, конец. Они померли, мои мозги, вследствие писания рассказов и больше не проснутся. Если так, я проем 20 рублей и умру. Посмотрим, как они с меня, покойничка, получат обратно аванс».
Эта мысль меня насмешила, я сделал глоток. Потом другой. При третьем глотке живая сила вдруг закопошилась в висках, жилы набухли, и съежившиеся желтки расправились в костяном ящике.
«Живы?» – спросил я.
«Живы»,– ответили они шепотом.
«Ну, теперь сочиняйте рассказ!»
В это время подошел ко мне хромой с перочинными ножиками. Я купил один за полтора рубля. Потом пришел глухонемой и продал мне две открытки в желтом конверте с надписью: «Граждане, помогите глухонемому».
На одной открытке стояла елка в ватном снегу, а на другой был заяц с аэропланными ушами, посыпанный бисером. Я любовался зайцем, в жилах моих бежала пенистая пивная кровь. В окнах сияла жара, плавился асфальт. Глухонемой стоял у подъезда кафе и раздраженно говорил хромому:
– Катись отсюда колбасой со своими ножиками. Какое ты имеешь право в моем Филиппове торговать? Уходи в «Эльдорадо»!
«Предположим, так,– начал я, пламенея.– „Улица гремела, со свистом соловьиным прошла мотоциклетка. Желтый переплетенный гроб с зеркальными стеклами (автобус)!..“»
«Здорово пошло дело,– заметили выздоровевшие мозги,– спрашивай еще пиво, чини карандаш, сыпь дальше… Вдохновенье, вдохновенье».
Через несколько мгновений вдохновение хлынуло с эстрады под военный марш Шуберта—Таузига {145}, под хлопанье тарелок, под звон серебра.
Я писал рассказ в «Иллюстрацию», мозги пели под военный марш:
Что, сеньор мой,
Вдохновенье мне дано?
Как ваше мнение?! {146}
Жара! Жара!
Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева
В корреспонденциях Ферапонта Ферапонтовича Капорцева (проживает в провинции) исправлена мною только неуместная орфография. Одним словом – корреспонденции подлинные.
Корреспонденция первая
Несгораемый американский дом
В общегосударственном масштабе известен жилищный кризис, докатившийся даже до нашего Благодатска. Не может быть свободно по той причине, что благодаря повышенной рождаемости, вызванной нэпом, народонаселение растет с угрожающей быстротой, и вот наш известный кооператор Павел Федорович Петров (замените его буквами «Пе, Фе, Пе», а то будет скандал) решили выйти из положения кооперативным способом. Человек-то он, правда, развитой, но только скорохват американской складки. Все дело началось с того, что его супруга, сверх всяких ожиданий, родила вместо одного младенца – двойню, чем и толкнула Петрова на кооперативные поступки.
С разрешения начальства он образовал жилищно-строительное кооперативное бюро в составе Н. Н. Л. (агроном от первого брака его отца) и В. А. С. (жених его сестры – заведующий хоровым кружком культкомиссии) со взносом каждый в 12 червонцев для постройки американского дома термолитова типа – изумительной новинки в нашем городе.
Вообразите изумление закоренелых благодатцев, когда на углу Новосвятской и Парижской Коммуны вырос буквально как гриб двухэтажный дом на три квартиры в рассрочку с удобствами.
Очень похожий на заграничные дома на открытках Швейцарии с острой крышей. Более всего удивительно, что дом оказался несгораемый, что вызвало строительную горячку и подачу прошений в исполком (теперь их все взяли обратно).
Дураки нашего города смеялись над Петровым, предлагая испробовать дом при помощи керосина, но тот отказался, и, как оказалось, совершенно напрасно, не ходил бы он теперь к лету в шубе, с календарем в руках!
Все строительное бюро перевезло своих детей и все манатки 5 апреля (дом этот такого цвета, как папиросный пепел), и Петров дошел до того, что даже поставил в нем телефон.
А на первый день праздника, 19-го, на Пасху ночью наша бдительная пожарная команда была поставлена на ноги роковым сообщением по петровскому телефону:
– Пожар!!!!
Наш брандмейстер Салов ответил по телефону:
– Вы будете оштрафованы за ложный вызов и пьяную пасхальную шутку. Этого не может быть.
Тут Петров с плачущим голосом отскочил от телефона и перестал действовать, потому что в нем перегорел уже провод.
Когда же вследствие зарева с каланчи наши молодцы-пожарные прибыли, то застали всю жилищно-американскую компанию стоящею в теплых шубах на улице, а дом сгорел, как факел, успев спасти кольца его жены, запасную шубу главного американца Петрова, кастрюлю и отрывной календарь с изображением всероссийского старосты. Теперь возникает судебное дело: «О пожаре несгораемого дома». По-моему, это глупое дело! Да оно ничем и не кончится, потому что Салов обнаружил, что было самовозгорание проводов на чердаке.
Вот так все у нас, в провинции, происходит по-удивительному. В Москве бы он, вероятно, не сгорел.
Корреспондент Капорцев
Вторая корреспонденция
Лжедимитрий Луначарский
(Из провинции от Капорцева)
В нашем славном Благодатском учреждении имеется выдающийся секретарь. Мы так и смотрим на него, что он на отлете.
Конечно, ему не в Благодатском сидеть, а в Москве или, в крайнем случае, в Ленинграде. Тем более что он говорил, что у него есть связи.
Над собой повесил надпись: «Рукопожатия переносят заразу», «Если ты пришел к занятому человеку, не мешай ему», «Посторонние разговоры по телефону строго воспрещаются» и кроме этого выстроил решетку, как возле нашего памятника Карла Либкнехта, и таким образом оторвался от массы начисто.
Кто рот ни раскроет сквозь решетку, он ему говорит одно только слово: «Короче!» Короче. Короче. Каркает, как ворон на суку.
В один прекрасный день появляется возле решетки молодой человек. Одет очень хорошо, реглан-пальто. Рыженький. Усики. Галстук бабочкой. Взял стул, сидит. Секретарь всех откаркал от решетки и к нему:
– Вам что, товарищ? Короче!
А тот отвечает:
– Ничего, товарищ, я подожду. Вы заняты.
Голос у него великолепный, интеллигентный.
Тот брови нахмурил и говорит:
– Нет, вы говорите. Короче.
Тот отвечает:
– Я, видите ли, товарищ, к вам сюда назначен.
Тот брови поднял.
– Как ваша фамилия?
А тот:
– Луначарский.– Молодой человек так скромно кашлянул. Вежливый. Луначарский.
Так тот открыл загородку, вышел, говорит:
– Пожалуйте сюда (уже «короче» не говорит),– и спрашивает: – Виноват (заметьте: «виноват»), вы не родственник Анатолию Васильевичу?
А тот:
– Это не важно. Я – его брат.
Хорошенькое «не важно»! Загородку к черту. Стул.
– Вы курите? Садитесь! Позвольте узнать, а на какую должность?
А тот:
– За заведующего.
Здорово.
А заведующего нашего как раз вызвали в Москву для объяснений по поводу паровой мельницы, и мы знаем, что другой будет.
Что тут было с секретарем и со всеми, трудно даже описать – такое восхищение. Оказывается, что у Дмитрия Васильевича украли все документы, пока он к нам ехал, и деньги в поезде под самым Красноземском, а оттуда он доехал до нашего Благодатска на телеге, которая мануфактуру везла. Главное, говорит, курьезно, что чемодан украли с бельем. Все собрались в восторге, что могут оказать помощь.
И вот список наших карьеристов:
1) Секретарь дал, смеясь, 8 червонцев.
2) Кассир – 3 червонца.
3) Заведующий столом личного состава – 2 червонца, мыло, полотенце, простыню и бритву (не вернул).
4) Бухгалтер – 42 рубля и три пачки папирос «Посольских».
5) Кроме того, брату Луначарского выписали авансом 50 рублей в счет жалованья.
И отправились осматривать учреждения и принимать дела. Оказался необыкновенно воспитанный, принял заявления и на каждом написал: «Удовлетворить».
Секретарь стал как бес, все время не ходил, а бегал, как пушинка. Предлагал тотчас же телеграмму в Москву насчет документов, но столичный гость придумал лучше. «Я,– говорит,– все равно отправлюсь сейчас же инспектировать уезд, доеду до самого Красноземска, а оттуда лично по прямому проводу все сделаю».
Все подивились страшной быстроте его энергии. Единственная у нас машина в Благодатске, как вам известно, и на ней Дмитрий Васильевич отбыл на прямой провод (при этом: одеяло дал секретарь, два фунта колбасы, белого хлеба и в виде сюрприза положил бутылку английской горькой).
До Красноземска три часа езды на машине. Ну, скажем, на прямом проводе один час, обратно – три часа. Вернулась машина в 11 часов вечера, шофер пьяный и говорит, что Дмитрий Васильевич остался ночевать у тамошнего председателя и распорядился прислать машину завтра, в 3 часа дня. Завтра послали машину. Приезжает, и – нету Дмитрия Васильевича. В чем дело – никто не может понять. Секретарь сейчас сам – скок в машину и в Красноземск. Возвращается на следующее утро туча тучей и никому не смотрит в глаза. Мы ничего не можем понять. Бухгалтер что-то почуял насчет 42 целковых и спрашивает дрожащим голосом:
– А где же Дмитрий Васильевич? Не заболели ли?
А тот вдруг закусил губу и:
– Асс-тавьте меня в покое, товарищ Прокундин! – Дверью хлопнул и ушел.
Мы к шоферу. Тот ухмыляется. Оказывается, прямо колдовство какое-то. Никакого Дмитрия Васильевича в Красноземске у председателя не ночевало. На прямом проводе, секретарь спрашивает, не разговаривал ли Луначарский – так прямо думали, что он с ума сошел. Секретарь даже на вокзал кидался, спрашивал, не видали ли молодого человека с одеялом. Говорят, видели с ускоренным поездом. Но только галстук не такой.
Мы прямо ужаснулись. Какое-то наваждение. Точно призрак побывал в нашем городе.
Как вдруг кассир спрашивает у шофера:
– Не зеленый галстук?
– Во-во.
Тут кассир вдруг говорит:
– Прямо признаюсь, я ему, осел, кроме трех червей еще шелковый галстук одолжил.
Тут мы ахнули и догадались, что самозванец.
__________
На 222 рубля наказал подлиз наших. Не считая вещей и закусок. Вот тебе и «короче».
Ваш корреспондент Капорцев
Третья корреспонденция
Ванькин-дурак
Чуден Днепр при тихой погоде {147}, но гораздо чуднее наш профессиональный знаменитый работник 20-го века Ванькин Исидор, каковой прилип к нашему рабклубу, как банный лист.
Ни одна ерунда в нашей жизни не проходит без того, чтобы Ванькин в ней не был.
Мы, грешным делом, надеялись, что его в центр уберут, но, конечно, Ванькина в центре невозможно держать.
И вот произошло событие. В один прекрасный день родили одновременно две работницы на нашем заводе, Марья и Дарья, и обе – девочек, только у Марьи рыженькая, а у Дарьи обыкновенная. Прекрасно. Наш завком очень энергичный, и поэтому решили прооктябрить как ту, так и другую.
Ну, ясно и понятно: без Ванькина ничто не может обойтись Сейчас же он явился и счастливым матерям предложил имена для их крошек: Баррикада и Бебелина. Так что первая выходила Баррикада Анемподистовна, а вторая просто Бебелина Иванна, от чего обе матери отказались с плачем и даже хотели обратно забрать свои плоды.
Тогда Ванькин обменял на два других имени: Мессалина и Пестелина, и только председатель завкома его осадил, объяснив, что «Мессалина» – такого имени нет, а это картина в кинематографе.
Загнали наконец Ванькина в пузырек. Стих Ванькин, и соединенными усилиями дали мы два красивых имени Роза и Клара.
– Как конфетка будут октябрины,– говорил наш председатель, потирая мозолистые руки,– лишь бы Ванькин ничего не изгадил.
В клубе имени тов. Луначарского народу набилось видимо-невидимо, все огни горят, лозунги сияют. И счастливые матери сидели на сцене с младенцами в конвертах, радостно их укачивая.
Объявили имена, и председатель предложил слово желающему, и, конечно, выступил наш красавец Ванькин. И говорит:
– Ввиду того и принимая во внимание, дорогие товарищи, что имена мы нашим трудовым младенцам дали Роза и Клара, предлагаю почтить память наших дорогих борцов похоронным маршем. Музыка, играй!
И наш капельмейстер, заведующий музыкальной секцией, звучно заиграл «Вы жертвою пали». Все встали в страшном смятении, и в это время вдруг окрестность огласилась рыданием матери № 2 Дарьи вследствие того, что ее младенчик Розочка на руках у нее скончалась.
Была картина, я вам доложу! Первая мать, только сказав Ванькину:
– Спасибо тебе, сволочь,– брызнула вместе с конвертом к попу, и тот не Кларой, а просто Марьей окрестил ребеночка в честь матери.
Весь отставший старушечий элемент Ванькину учинил такие октябрины, что тот еле ноги унес через задний ход клуба.
И тщетно наша выдающая женщина врач Оль-Мих. Динамит объясняла собранию, что девочка умерла от непреодолимой кишечной болезни ее нежного возраста, и была уже с 39 градусами, и померла бы, как ее ни называй, никто ничего не слушал. И все ушли, уверенные, что Ванькин девчонку похоронным маршем задавил наповал.
Вот-с, бывают такие штуки в нашей милой отдаленности.
С почтением, Капорцев
Четвертая корреспонденция
Брандмейстер Пожаров
Покорнейше вас прошу, товарищ литератор, нашего брандмейстера пожаров (фамилия с малой буквы.– М. Б.) описать покрасивее, с рисунком.
Был у нас на станции N Балтийской советской брандмейстер гражданчик Пожаров. Вот это был пожаров так знаменитый пожаров, чистой воды Геркулес, наш брандмейстер храбрый.
Первым долгом налетел брандмейстер на временные железные печи во всех абсолютно помещениях и все их разобрал в пух и прах, так что наши железнодорожники, товарищи-граждане, братья-сестрицы, вымерзли, как клопы.
Налетал Пожаров в каске, как рыцарь среднего века, на наш клуб и хотел его стереть с лица земли, кричал, что клуб антипожарный. Шел в бой на Пожарова наш местком и заступался и вел с разрушителем нашего быта бой семь заседаний, не хуже Перекопа. Насчет клуба загнали месткомские Пожарова в пузырек, а на библиотечном фронте насыпал Пожаров с факелами, совершенно изничтожил печную идею, почему покрылся льдом товарищ Бухарин со своей азбукой и Львом Толстым и прекратилось население в библиотеке отныне и вовеки. Аминь. Аминь. Просвещайся где хочешь!
И еще не очень-то доказал гражданин брандмейстер свою преданность Октябрю! Когда годовщина произошла, то он, что сделает ей подарок, возвестил на пожарном дворе с трубными звуками. И пожарную машину всю до винтика разобрал. А теперь ее собрать некому, и ввиду пожара мы все просто погорим без всякого разговора. Вот так имеет годовщина подарочек!
Лучше всего припаял брандмейстер нашу кассу взаимопомощи. Червонец взял и уехал, а по какому курсу – неизвестно! Говорили, видели будто бы, что Пожаров держал курс на станц. X подмосковную. Поздравляем вас, братцы подмосковники, будете вы иметь!
Было жизни пожарской у нас ровно два месяца, и настала полная тишина с морозом на Северном полюсе. Да будет ему земля пухом, но червонец пусть все-таки вернет под замок нашей несгораемой кассы взаимопомощи.
Фамилию мою «Капорцев» не ставьте, а прямо напечатайте подпись «Магнит», поязвительнее сделайте его.
