Текст книги "Том 2. Рассказы и фельетоны"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
Горемыка Всеволод
История одного безобразия
I
Биография Всеволода
Отчим Всеволода – красноармеец командного состава. Поэтому ездил пять с половиной лет Всеволод из одного города Союза в другой вслед за отчимом, в зависимости от того, куда отчима посылали.
Однако Всеволод был хитрый, как муха, и во время путешествий цеплялся то за одно, то за другое учебное заведение.
Таким образом, сумел Всеволод выучиться в одесской школе судовых машинистов, затем в школе морского транспорта в г. Баку и даже в образцовой профтехнической школе в г. Киеве.
Помимо этого, не последний человек был Всеволод и в слесарно-механическом ремесле (вследствие трехлетнего стажа в школьных мастерских).
Всеволод был любознателен, как Ломоносов, и смел, как Колумб. Поэтому Всеволод явился к отчиму и заявил:
– Дорогой отчим командного состава, я поступаю в политехникум путей сообщения в городе Ростове-на-Дону.
– Шпарь! – ответил отчим.
II
Что произошло
Местком отчима написал учку про Всеволода:
«Так и так. Всеволод учиться желает».
Учк написал дорпрофсожу:
«Желаем, чтобы Всеволод учился».
Дорпрофсож написал политехникуму:
«Будьте любезны Всеволода принять».
Политехникум принял документы Всеволода и все их потерял.
Всеволод в этот год в политехникум не попал.
III
На следующий год
Умудренный опытом, Всеволод заранее послал все документы в копиях в учк. В этих копиях между прочим находилась рекомендация Всеволода.
«Всеволод хороший парень, а отчим его ведет полезную работу».
Все это под расписку было сдано ответственному работнику учка.
И ответственный работник учка все документы Всеволода потерял.
IV
Всеволод упорствует
Всеволод стал избегать ответственных работников учков и прятался от них в подворотни. Ответственный поехал в отпуск, и Всеволод нырнул к его заместителю, но и заместитель уехал в отпуск, а у заместителя был помощник, коему Всеволод вновь вручил свои документы. Помощник рассмотрел документы Всеволода и по неизвестной причине вернул их через местком Всеволоду. Так что кандидатура Всеволода рухнула.
V
Шиш
Всеволод получил из учка обратно документы, а вместе с ними шиш с маслом.
VI
Учк сочувствует
Всеволод кинулся в учк с воем.
– Бедный Всеволод,– говорили учкисты, рыдая Всеволоду в жилет,– мы тебя понимаем и тебе сочувствуем, юный красавец.
И в знак сочувствия написали Всеволоду записку в политехникум:
«Так и так, примите Всеволода».
VII
Арифметическая задачка
Всеволод бросился в политехникум с запиской.
– Арифметику проходили, молодой человек? – спросили Всеволода в политехникуме.
– Проходил,– ответил почтительно Всеволод.
– Так вот, решите задачку: в политехникуме свободных мест N. А записок на эти свободные места написано N × 3 плюс еще одна записка, ваша. Спрашивается, попадете ли вы в политехникум?
– Нет, не попаду,– сказал Всеволод, который был очень способен в математике.
– Удалитесь, молодой человек,– сказали ему в политехникуме.
И Всеволод удалился.
VIII
Вывод
Безобразия творятся у нас на белом свете.
Сентиментальный водолей
В основе фельетона действительная бумага, сочиненная на ст. Воронеж-Товарная Юго-Вост. и сообщенная нам рабкором 1011.
Иван Иваныч, Деес {133} товарной станции, вошел в свой кабинет, аккуратно снял калошки, поставил в уголок и уселся за свой стол.
Тут его глаз заметил на столе служебную бумагу. Деес развернул ее, прочитал и немедленно начал рыдать от радости.
– Оценили Дееса… Вспомнили…– бормотал он.
Он позвонил.
– Позвать моего помощника. Сидор Сидорыча,– заявил он курьеру.
– Идите, Сидор Сидорыч, к Ивану Иванычу,– сказал курьер помощнику.
– А что? – спросил помощник.
– Рыдают они,– пояснил курьер.
– Какого лешего рыдает?
– Не могу знать.
– Вот, черт его возьми,– гудел помощник, направляясь в кабинет по коридору,– минутки покою с ним нету. То он смеется, то рыдает, то бумаги пишет. Замучил бумагами, окаянный.
– Что прикажете, Иван Иваныч,– сладко спросил он, входя в кабинет.
– Голубчик,– сквозь пелену дождя сказал Деес,– радость у меня нежданная, негаданная,– при этом вода из Дееса хлынула в три ручья,– получаю я назначение новое. Недаром, значит, послужил я социалистическому отечеству на пользу… Церкви и отечеству на утеше… Тьфу, что я говорю! Одним словом, назначают меня. Ухожу я от вас…
«Слава тебе, господи, царица небесная, угодники святители, услышали вы молитвы мои,– думал помощник,– послал мне господь за мое долготерпение, кончилась каторга моя сибирская»,– а вслух заметил:
– Да что вы говорите. Ах, горе-то какое! Как же мы без вас-то будем? Ах, ах, ах, ах, ах, ах, аха, ах! – «Зарыдать надо, шут меня возьми, а я не умею. С четырнадцати лет не рыдал, ах, чтоб тебе».– Он вытащил платок, закрыл сухие глаза, и наконец ему удалось взрыдать несколько ненатуральным голосом, напоминающим волчий вой.
– Кульеров зовите прощаться,– заметил совершенно промокший именинник.
– Вот уходит от нас Иван Иваныч,– искусственно дрожащим голосом заявил помощник и, пырнув курьера пальцем в бок, добавил тихо: «Рыдай!»
И курьер из вежливости зарыдал.
Из той же вежливости через пять минут рыдала вся контора Дееса.
Отрыдав сколько положено, она успокоилась и приступила к своим занятиям. Но дело этим не кончилось.
– А знаете что, Сидор Сидорыч,– сказал несколько просохший Деес, ведь я со всеми не могу попрощаться, ведь мне сегодня ехать надо. Как же я расстанусь с дорогими моими сослуживчиками: конторщичками, телеграфистиками, машинистиками, бухгалтерчиками.
«Ой, опять взвоет, это же наказание»,– подумал помощник. Но Деес не взвыл, а придумал великолепнейший план.
– Я с ними в письменной форме попрощаюсь. Будут они помнить меня, дорогие мои товарищи по тяжкой нашей работе на устроение нашей дорогой республики…
И тут он сел за стол и сочинил нижеследующее произведение искусства:
«ТОВАРИЩИ!
Получив назначение и не имея возможности лично распрощаться со всеми вами, прибегаю к письменному прощальному слову.
Товарищи рабочие и служащие, проработав вместе с вами более года в непосредственной, низовой, практической, кропотливой, мелкой, но трудной станционной работе, должен отметить то, что отмечалось и до меня несколько раз в нашей советской печати, а именно: лишь только при совместной дружной работе с широкими рабочими массами каждый руководитель может улучшить свое хозяйство, это – в частности, а в общем рабочий класс обязан все советское хозяйство перестроить на новых, наших, пролетарских, началах, т. е. чем скорее восстановит он свое хозяйство, тем скорее улучшит свое личное благополучие и через посредство этого героического неослабного трудолюбия трудящихся…» и т. д. и т. д.
Прошел час, а Деес все еще писал:
«…Уезжая от вас (здесь бумага заляпана слезами), разрешите, товарищи, надеяться мне, что и в дальнейшем вы, рабочие и служащие, как один, будете всемерно поддерживать свой авторитет перед администрацией управления, и не только свой, но также администрации станции, через посредство честного отношения к своим порученным обязанностям, помня, что к отысканию единого правильного делового пути в работе станции с целью достижения еще большего улучшения в рабочем аппарате и удешевления себестоимости нашей добываемой продукции, т. е. перевозки пассажира-версты и пудо-грузо-версты, мы должны быть все вместе, как один, и тем самым добиться устранения препятствий в правильном обслуживании широких трудящихся масс, а в том числе, следовательно, и самих себя в отдельности, а также доказать свою незыблемую преданность интересам рабочего класса СССР…»
Написав весь пудо-груз этой ерунды, Деес, чувствуя, что у него в голове у самого туман, добавил вслух:
– Кажется, здорово завинчено. Что б такое еще им приписать, канальчикам, чтоб они меня помнили? Впрочем, и так хорошо будет.
«Пожелаю вам, товарищи, всего хорошего. До свидания. С товарищеским приветом. Иван Иваныч»,– приписал Деес, вместо печати накапал слезами и добавил вверху бумаги:
«Прошу каждого из адресатов по своим конторам объявить сотрудникам».
После этого он надел калоши, шапку, шарф, взял чемодан и уехал на новое место службы.
А по всем конторам три дня после этого стоял вой и скрежет зубовный, но уже не поддельный, а настоящий. Начальники контор сгоняли сотрудников и читали им вслух сочинение Дееса.
– Чтоб его разорвало,– говорили сотрудники неподдельными голосами, но шепотом.– Ни одного слова нельзя понять, и какого он черта это писал, никому не известно. Ну, слава тебе господи, что он уехал, авось не вернется.
«Вода жизни»
Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
Все, что здесь доступно оку (как говорится),
Спит, покой ценя…
В это-то время к железнодорожной лавке подполз, как тать, плюгавый воз, таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
– Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
– Отпрыгни от меня моментально! – ответил Ванька, с треском отпер дверь лавки и пропал в ней.
Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
– Соскучились, ребятишки?
Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
– Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог объехать?
– Агародами… Там сугробы,– начала личность огрызаться и не кончила. Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
С победоносным криком: «Номер первый – ура!!!!» – он влип в дверях во второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
– Чтоб ты сдох! Ну куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь! Фаддей – первый, он дежурил два дня.
Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во все окошки, кричал:
– Братцы, очишшанное привезли!..
Калитки захлопали.
Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише жена Сидорова, восьмым – сам Сидоров, девятым – Пелагеин племянник, бросивший на пять саженей десятого – помощника начальника станции Колочука, показавшего 32 версты в час, одиннадцатым – неизвестный в старой красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь, рявкнув:
– Организуй на улице!
__________
Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно. Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга на организованную очередь повторными атаками.
– Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! – кричала она, как кавалерийская труба.
– Какое тут мясо! – отвечала очередь.– Вон старушку с мясом!
– Плюнь, Пахомовна,– говорил женский голос из оврага,– теперь ничего не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут…
– Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
– В очередь!
– Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!
– Сам ты мерзавец!
– Товарищи, будьте сознательны!
– Ох, не хватит…
– Попрошу не толкаться, я – начальник станции!
– Насчет водки – я сам начальник!
– Алкоголик ты, а не начальник!
__________
Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий с счастливым лицом и с двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.
– Две бутылочки.
– Три двадцать четыре! – вопил фартук,– что кроме?
– Сельдей четыре штуки…
– Сельдей нету!
– Колбасы полтора фунта…
– Вася, колбаса осталась?
– Вышла!
– Колбасы уже нет, вышла!
– Так что ж есть?
– Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…
– Давай русско-голландский, полфунта…
– Тридцать две копейки! Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!
– Две бутылочки…
– Какую закусочку?
– Какую хочешь. Истомилась моя душенька…
– Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
– Давай зубного порошка две коробки!
– Не желаю я вашего ситца!
– Без закуски не выдаем.
– Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
– Как желаете…
– Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
– Попрошу не ругаться!
– Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!
– Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый – две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый – две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый – две бутылки и два куска туалетного мыла «Аромат девы», двести девятнадцатый – две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый – две и носки, да двести двадцать первый – получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
– Вся!
После этого на окне выскочила надпись «Очищенного вина нет», и толпа на улице ответила тихим стоном…
__________
Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела, покачиваясь:
Все, что здесь доступно оку,
Спи, покой ценя…
Паршивый тип
Если верить статистике, сочиненной недавно неким гражданином (я сам ее читал) и гласящей, что на каждую тысячу людей приходится 2 гения и два идиота, нужно признать, что слесарь Пузырев был, несомненно, одним из двух гениев. Явился этот гений Пузырев домой и сказал своей жене:
– Итак, Марья, жизненные мои ресурсы в общем и целом иссякли.
– Все-то ты пропиваешь, негодяй,– ответила ему Марья.– Что ж мы с тобой будем жрать теперь?
– Не беспокойся, дорогая жена,– торжественно ответил Пузырев,– мы будем с тобой жрать!
С этими словами Пузырев укусил свою нижнюю губу верхними зубами так, что из нее полилась ручьем кровь. Затем гениальный кровопийца эту кровь стал слизывать и глотать, пока не насосался ею, как клещ.
Затем слесарь накрылся шапкой, губу зализал и направился в больницу на прием к доктору Порошкову.
__________
– Что с вами, голубчик? – спросил у Пузырева Порошков.
– По…мираю, гражданин доктор,– ответил Пузырев и ухватился за косяк.
– Да что вы? – удивился доктор.– Вид у вас превосходный.
– Пре…вос…ходный? Суди вас бог за такие слова,– ответил угасающим голосом Пузырев и стал клониться набок, как стебелек.
– Что ж вы чувствуете?
– Ут…ром… седни… кровью рвать стало… Ну, думаю, прощай… Пу…зырев… До приятного свидания на том свете… Будешь ты в раю, Пузырев… Прощай, говорю, Марья, жена моя… Не поминай лихом Пузырева!
– Кровью? – недоверчиво спросил врач и ухватился за живот Пузырева. Кровью? Гм… Кровью, вы говорите? Тут болит?
– О! – ответил Пузырев и завел глаза,– завещание-то… успею написать?
– Товарищ Фенацетинов,– крикнул Порошков лекпому,– давайте желудочный зонд, исследование сока будем делать.
__________
– Что за дьявольщина! – бормотал недоумевающий Порошков, глядя в сосуд,– кровь! Ей-богу, кровь. Первый раз вижу. При таком прекрасном внешнем состоянии…
– Прощай, белый свет,– говорил Пузырев, лежа на диване,– не стоять мне более у станка, не участвовать мне в заседаниях, не выносить мне более резолюций…
– Не унывайте, голубчик,– утешал его сердобольный Порошков.
– Что же это за болезнь такая, ядовитая?! – спросил угасающий Пузырев.
– Да круглая язва желудка у вас. Но это ничего, можно поправиться, во-первых, будете лежать в постели, во-вторых, я вам порошки дам.
– Стоит ли, доктор,– молвил Пузырев,– не тратьте ваших уважаемых лекарств на умирающего слесаря, они пригодятся живым… Плюньте на Пузырева, он уже наполовину в гробу…
«Вот убивается парень!» – подумал жалостливый Порошков и накапал Пузыреву валерианки.
__________
На круглой язве желудка Пузырев заработал 18 р. 79 к., освобождение от занятий и порошки. Порошки Пузырев выбросил в клозет, а 18 р. 79 к. использовал таким образом: 79 копеек дал Марье на хозяйство, а 18 рублей пропил…
__________
– Денег нету опять, дорогая Марья,– говорил Пузырев,– накапай-ка ты мне зубровки в глаза…
В тот же день на приеме у доктора Каплина появился Пузырев с завязанными глазами. Двое санитаров вели его под руки, как архиерея. Пузырев рыдал и говорил:
– Прощай, прощай, белый свет! Пропали мои глазыньки от занятий у станка…
– Черт вас знает! – говорил доктор Каплин,– я такого злого воспаления в жизнь свою не видал. Отчего это у вас?
– Это у меня, вероятно, наследственное, дорогой доктор,– заметил рыдающий Пузырев.
На воспалении глаз Пузырев сделал чистых 22 рубля и очки в черепаховой оправе.
__________
Черепаховую оправу Пузырез продал на толкучке, а 22 рубля распределил таким образом: 2 рубля дал Марье, потом полтора рубля взял обратно, сказавши, что отдаст их вечером, и эти полтора и остальные двадцать пропил.
__________
Неизвестно где гениальный Пузырев спер пять порошков кофеину и все эти пять порошков слопал сразу, отчего сердце у него стало прыгать, как лягушка. На носилках Пузырева привезли в амбулаторию к докторше Микстуриной, и докторша ахнула.
– У вас такой порок сердца,– говорила Микстурина, только что кончившая университет,– что вас бы в Москву в клинику следовало свезти, там бы вас студенты на части разорвали. Прямо даже обидно, что такой порок даром пропадает!
__________
Порочный Пузырев получил 48 р. и ездил на две недели в Кисловодск. 48 рублей он распределил таким образом: 8 рублей дал Марье, а остальные сорок истратил на знакомство с какой-то неизвестной блондинкой, которая попалась ему в поезде возле Минеральных Вод.
«…Чем мне теперь заболеть, уж я и ума не приложу,– говорит сам себе Пузырев,– не иначе как придется мне захворать громаднейшим нарывом на ноге».
Нарывом Пузырев заболел за 30 копеек. Он пошел и купил на эти 30 копеек скипидару в аптеке. Затем у знакомого бухгалтера он взял напрокат шприц, которым впрыскивают мышьяк, и при помощи этого шприца впрыснул себе скипидар в ногу. Получилась такая штука, что Пузырев даже сам взвыл.
«Ну, теперича мы на этом нарыве рублей 50 возьмем у этих оболтусов докторов»,– думал Пузырев, ковыляя в больницу.
Но произошло несчастье.
В больнице сидела комиссия, и во главе нее сидел какой-то мрачный и несимпатичный в золотых очках.
– Гм,– сказал несимпатичный и просверлил Пузырева взглядом сквозь золотые обручи,– нарыв, говоришь? Так… Снимай штаны!
Пузырев снял штаны, и не успел оглянуться, как ему вскрыли нарыв.
– Гм! – сказал несимпатичный,– так это скипидар у тебя, стало быть, в нарыве? Как же он туда попал, объясни мне, любезный слесарь?..
– Не могу знать,– ответил Пузырев, чувствуя, что под ним разверзается бездна.
– А я могу! – сказали несимпатичные золотые очки.
– Не погубите, гражданин доктор,– сказал Пузырев и зарыдал неподдельными слезами без всякого воспаления.
__________
Но его все-таки погубили.
И так ему и надо.
Чемпион мира
Фантазия в прозе
Прения у нас на съезде были горячие. УДР в заключительном слове обозвал своих оппонентов обормотами…
Из письма рабкора № 2244
Зал дышал, каждая душа напряглась, как струна. Участковый съезд шел на всех парусах. На эстраде стоял Удэер и щелкал, как соловей весной в роще:
– Дорогие товарищи! Подводя итоги моего краткого четырехчасового доклада, я должен сказать, положа руку на сердце… (тут Удэер приложил руку к жилетке и сделал руладу голосом)… что работа на участке у нас выполнена на… 115 процентов!
– Ого! – сказал бас на галерке.
– Я полагаю… (и трель прозвучала в горле у Удэера)… что и прений по докладу быть не может. Чего, в самом деле, преть понапрасну? Я кончил!
– Бис,– сказал бас на галерке, и зал моментально засморкался и закашлялся.
– Есть желающие высказаться по докладу? – вежливым голосом спросил председатель.
– Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
– Виноват, не сразу, товарищи… Зайчиков?.. Так! Пеленкин?.. Сейчас, сию секунду, всех запишем, сию минуту!..
– Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
– Эге,– молвил председатель, приятно улыбаясь,– работа кипит, как говорится. Отлично, отлично. Кто еще желает?
– Меня запиши – Карнаухов!
– Всех запишем!
– Это что же… Они по поводу моего доклада разговаривать желают? – спросил Удэер и обидчиво скривил рот.
– Надо полагать,– ответил председатель.
– Ин-те-рес-но. О-чень, очень интересно, что такое они могут выговорить,– сказал, багровея, Удэер,– чрезвычайно любопытно.
– Слово предоставляется тов. Зайчикову,– продолжал председатель и улыбнулся, как ангел.
– Выскажись, Зайчиков,– поощрил бас.
– Я хотел вот чего сказать,– начал смельчак Зайчиков,– как это такое замороженные платформы с балластом оказались? На какой они предмет? (Удэер превратился из багрового в лилового.) Оратор говорит, что все на 115 процентов, между тем такой балласт выгружать нельзя!
– Вы кончили? – спросил председатель, довольный оживлением работы.
– Чего ж тут кончать? Что ж мы, зубами будем этот балласт грызть?..
– Бис, бис, Зайчиков! – сказал бас.
– Вы каждому оратору в отдельности желаете возразить или всем вместе? спросил председатель.
– Я в отдельности,– зловеще улыбнувшись, молвил Удэер,– я каждому в отдельности, хе-хе-хе, скажу.
Он откашлялся, зал утих.
– Прежде чем ответить на вопрос, почему заморожен балласт, зададим себе вопрос, что такое Зайчиков? – задумчиво сказал Удэер.
– Интересно,– подкрепил бас.
– Зайчиков – известный всему участку болван,– звучно заметил Удэер, и зал охнул.
– Распишись, Зайчиков, в получении,– сказал бас.
– То есть как это? – спросил Зайчиков, а председатель неизвестно зачем сыграл на колокольчике нечто похожее на третий звонок к поезду, еще более этим оттенив выступление Удэера.
– Может быть, вы объясните ваши слова? – бледно-голубым голосом осведомился председатель.
– С наслаждением,– отозвался Удэер,– что, у меня в ведении небесная канцелярия, что ли? Я, что ль, мороз послал на участок? Ну, значит, и вопросы глупые, не к чему задавать.
– Чисто возражено,– заметил бас,– Зайчиков, ты жив?
– Слово предоставляется следующему оратору – Пеленкину,– выкрикнул председатель, растерянно улыбаясь.
– На каком основании рукавицы не выдали? И что мы, голыми руками этот балласт будем сгружать? Все. Пущай он мне ответит.
– Каверзный вопрос,– прозвучал бас.
– Вам слово для ответа предоставляется,– заметил председатель.
– Много я видал ослов за сорок лет моей жизни,– начал Удэер…
– Вечер воспоминаний,– заметил бас.
– …но такого, как предыдущий оратор, сколько мне припоминается, я еще не встречал. В самом деле, что я, Москвошвея, что ли? Или я перчаточный магазин на Петровке? Или, может, у меня фабрика есть, по мнению Пеленкина? Или, может быть, я рожу эти рукавицы? Нет! Я их родить не могу!
– Мудреная штука,– заметил бас.
– Стало быть, что ж он ко мне пристал? Мое дело – написать, я написал. Ну, и больше ничего.
– И Пеленкина угробил захватом головы,– отметил бас.
– Слово предоставляется следующему оратору.
– Вот чего непонятно,– заговорил следующий оратор,– я насчет 115 процентов… Сколько нас учит арифметика, а равно и другие науки, каждый предмет может иметь только сто процентов, а вот как мы переработались на 15 процентов, пущай объяснит.
– Ей-богу, интереснее, чем на борьбе в цирке,– заметил женский голос.
– Передний пояс,– пояснил бас.
Все взоры устремились на Удэера.
– Я с удовольствием бы объяснил это жаждущему оратору,– внушительно заговорил Удэер,– если б он не производил впечатления явно дефективного человека. Что ж я буду дефективному объяснять? Судя по тому, как он тупо смотрит на меня, объяснений он моих не поймет!
– Его надо в дефективную колонию отдать,– отозвался бас, который любил натравливать одного борца на другого.
– Именно, товарищ! – подтвердил Удэер.– В самом деле, если работу выполнить всю целиком, так и будет работа на 100 процентов. Так? А если мы еще сверх этого что-нибудь сделаем, ведь это лишние еще проценты пойдут? Ведь верно?
– Апсольман! – подтвердил бас.
– Ну, вот мы, значит, сверх ста процентов, которые нам полагалось, еще наработали! Удовлетворяет это вас, глубокоуважаемый сэр? – осведомился Удэер у дефективного оратора.
– Да что вы дефективного спрашиваете? – ответил бас.– Ты с ним и не разговаривай, ты меня спроси. Меня удовлетворяет!
– Следующий оратор Фиусов,– пригласил председатель.
– Нет, я не хочу,– отозвался Фиусов.
– Почему? – спросил председатель.
– Так, чего-то не хочется,– отозвался Фиусов,– снимаю.
– Сдрефил парень?! – спросил вездесущий бас.
– Сдрефил!! – подтвердил зал.
– Ну, тогда Каблуков!
– Снимаю!
– Пелагеев!
– Не надо. Не хочу.
– И я не хочу! И я! И я! И я! И я! И я! И я!
– Список ораторов исчерпан,– уныло сказал растерявшийся председатель, недовольный ослаблением оживления работы.– Никто, стало быть, возражать не желает?
– Никто!! – ответил зал.
– Браво, бис,– грохнул бас на галерее,– поздравляю тебя, Удэер. Всех положил на обе лопатки. Ты чемпион мира!
– Сеанс французской борьбы окончен,– заметил председатель,– то бишь… заседание закрывается!
И заседание с шумом закрылось.
