Текст книги "Том 2. Рассказы и фельетоны"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
Как на теткины деньги местком подарок купил
На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова – гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:
– Дайте мне службу, товарищи.
Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.
Должность легкая и прекрасная.
Вдову призвали и сказали:
– Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.
– А сколько жалованья? – спросила вдова, шмыгая носом.
Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:
– Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей! – И объявил тетке Силаевой результат:
– Будешь получать пять рублей в месяц.
– Благодетели вы наши! – завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.
Тетка не расставалась с тряпкой 10 месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.
На одиннадцатый месяц ей заявили:
– Тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.
– Благодетели вы наши! – завыла она.
Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:
– Нужно будет белить стены. Изволь начинать.
Тетка понеслась за известкой, побелила. Приходит получать за побелку.
– Пять рублей тебе следует,– объявил ей Моложай.
– Благодетели вы наши,– завыла тетка.
– Только, тетя,– добавил Моложай,– на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.
– Благоде…– начала было тетка, но осеклась и добавила: – К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!
– Как не хотела? – сурово спросил Моложай,– ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?
Тетка оробела.
– Ну, ладно,– говорит,– портрет так портрет. Только раз вы уж, красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: «Дар тетки Силаевой».
Моложай обиделся.
– Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как ты, мы не будем.
Тут тетка уперлась.
– Не имеете права, мои деньги.
– Ты, тетка, глупа,– сказал Моложай.
– Да ты не ругайся,– ответила тетка,– деньги мои.
– Отлезь от меня,– сказал Моложай.
– Мои деньги,– несколько истерически заметила тетка.
Тут Моложай рассердился окончательно.
Но что дальше произошло – неизвестно, потому что в корреспонденции рабкора сказано глухо:
«Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей».
Дальше мрак окутывает историю.
__________
Но есть приписка в корреспонденции рабкора: «Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 года, когда она в месткоме мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной расценке.
Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется эксплоатация».
Пожар
(С натуры)
Сцена представляет темную ночь на станции Ржев-II М.-Б.-Б. ж. д. Неожиданно косая молния и выстрел – бабах!!
Голос агента охраны. Православные!.. Пакгауз на товарном дворе горит! (Выстрел – б-бах!) Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (Выстрел – ба-бах!) горит!! Люди добрые! Пакгауз горит! (Выстрел.) Караул! (Выстрелы – б-бах! ба-бах! бах, бах, бах!!) На тебе еще раз… (На небе зловещая розовая полоса.)
Голос Комарова. Что случилось?
Голос агента охраны. Товарищи! Бей тревогу! Пакгауз горит. (Зарево, виден Комаров – он в одном белье.)
Комаров. Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на месте.) Пожарные, чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит…
1-й пожарный на каланче(вниз). Васька, бей тревогу, на товарном горит!
2-й пожарный (внизу). Горит? (Бом! бом! бом!)
1-й. Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!
2-й. Бом, дин, дин-ли бом… Загорелся кошкин дом! {129} (В отчаянии.) Сидят, сукины сыны, как насекомые.
Комаров (врываясь). Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы, вставайте. Караул, горим! (Храп.) Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев, вставайте. Голубчик, вставай! Миленький.
Брандмейстер (сквозь сон). М-м…
Комаров. Красавчик мой, вставай. Ржев-Второй горит. (В окнах багровое зарево – светло, как в полдень.)
Брандмейстер. Эм… мня… мня…
Комаров (воет).
Брандмейстер. Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету; кто ты такой?
Комаров. Комаров я. Голубчик! Комаров.
Брандмейстер. Какого же ты лешего людей будишь? А? Только что лег, глаза завел,– на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я б тебя… Трах! Тарарах!! Tax…
Комаров. Миленький… пакгауз…
Брандмейстер. Уйдешь ты или нет?
Комаров. Пакгауз…
Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не уймешься (швыряет в него сапогом), вон!..
(Храп пожарных. За сценой слышно, как рушится потолок в пакгаузе. Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой.)
Бабий голос. Пропали, головушки горькие!
Комаров (с плачем бросается к телефону). Город! Город, барышня. Даешь пожарную команду! Горим!
Голос в телефоне. Который тут горит? Счас. Сей минуту. (За сценой грохот колес.)
Труба. Там-та-ра-рам. Та-та-там.
Голоса за сценой. Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу… тарарах… Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру. Публика, осади назад. Где ж ваша-то команда?
Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.
Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
Брандмейстер(просыпается). Как будто шум?
Пожарные(просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает.)
Брандмейстер. Что же вы спите, поросята… Ванька, Васька, Митька! Вставай, запрягай! Где мои штаны?
Голоса. Не надо. Потушили…
Брандмейстер. Кто?
Голоса. Городская.
Брандмейстер. Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть. Ну, ладно. Раз потушили, слава богу. (Ложится и засыпает. Храп, тьма.)
Летучий голландец
Дневничок больного
У нас больного Т. дорздрав по ошибке заслал в Аксаковский санаторий. А там ему, больному, говорят: «Вы ошибочно сюда засланы». И он обратно поехал. Так и на луну могут послать!
Рабкор 1043
5-го июля. Кашлять я начал. Кашляю и кашляю. Всю ночь напролет. Мне бы спать надо, а я кашляю.
7-го июля. Записался на прием.
10-го июля. Стукал молоточком и сказал: «Гм!» Что это значит – это «гм»?
11-го июля. Сделали рентгеновский снимок с меня. Очень красиво. Весь темный, а ребра белые.
20-го июля. Поздравляю вас, дорогие товарищи, у меня туберкулез. Прощай, белый свет!
30-го июля. Послали меня в санаторий «Здоровый дух» на курорт. Получил на 2000 верст подъемные и бесплатный билет жесткого класса с тюфяком.
1-го августа. …и с клопами. Еду, очень красивые виды. Клопы величиной с тараканов.
5-го августа. Приехал в Сибирь. Очень красивая. На лошадях ехал в сторону немного – 293 версты. Кумыс.
6-го августа. Вот тебе и кумыс! Они говорят, что это ошибка. Никакого туберкулеза у вас нет. Опять снимок делали. Видел свою почку. Страшно противная.
8-го августа. И потому я сейчас записываю в Ростове-на-Дону. Очень красивый город. Еду в здравницу «Солнечный дар» в Кисловодск.
12-го августа. Кисловодск. И ничего подобного. Почка тут ни при чем. Говорят: какой черт вас заслал сюда?!
15-го августа. Я пишу на пароходе, якобы с наследственным сифилисом, и еду в Крым (в скрытой форме). Меня рвет вследствие качки. Будь оно проклято, такое лечение.
22-го августа. Ялта, превосходный город, если б только не медицина! Загадочная наука. Здесь у меня глисты нашли и аппендицит в скрытой форме. Я еду в Липецк Тамбовской губернии. Прощай, водная стихия Черного моря!
25-го августа. В Липецке все удивляются. Доктор очень симпатичный. Насчет глистов сказал так:
– Сами они глисты!
Подвел меня к окошку, посмотрел в глаза и заявил:
– У вас порок сердца.
Я уж так привык, что я весь гнилой, что даже и не испугался. Прямо спрашиваю: куда ехать?
Оказывается, в Боржом.
Здравствуй, Кавказ!
1-го сентября. В Боржоме даже не позволили вещи распаковать. Мы, говорят, ревматиков не принимаем.
Вот уж я и ревматиком стал! Недолго, недолго мне жить на белом свете! Уезжаю опять в Сибирь на…
10-го сентября. …Славное море, священный Байкал! {130} Виды тут прелестные, только уж холод собачий. И сибирский доктор сказал, что это глупо, разъезжать по курортам, когда уже скоро снег пойдет. Вам, говорит, надо сейчас ехать погреться. Я, говорит, вас в Крым махану… Говорю, что я уже был. Мерси. А он говорит: где вы были? Я говорю: в Ялте. А он говорит: я, говорит, вас пошлю в Алупку. Ладно, в Алупку – так в Алупку! Мне все равно, хоть к черту на рога. Купил шубу и поехал.
25-го сентября. В Алупке все заперто. Говорят: поезжайте вы домой, а то, говорят, мечетесь вы по всей Республике, как беспризорный. Плюнул на все и поехал к себе домой.
1-го октября. И вот я дома. Пока я ездил, жена мне изменила. Пошел я к доктору. А он говорит: вы, говорит, человек совсем здоровый, как стеклышко. А как же так, спрашиваю, меня гоняли? А он отвечает: просто ошибка! Ну, ошибка и ошибка. Завтра иду на службу.
Больной № 555
Благим матом
В трудовом литерном поезде участка Р… Ряз.-Ур. рабочие каждый день играют в карты – в козла. Эта игра стала занятием рабочих, в процессе которой идет ругань матершинная, невозможно какая.
Безобразие!
Рабкор № 3009
Вагон.
Махорка.
– А я дамой!
– А мы твою даму по… (одно непечатное слово)! Хлоп!
– Ах ты, трах-тара-там… (три непечатных слова).
– Иван Миколаич, ходи под него королем!
– Ходи ты своим королем в… (одно непечатное слово)! У нас на твоего короля, бум-тара-трах (три непечатных слова), туз имеется!
– А мы его двойкой козырной, старого… (одно непечатное слово) по… (одно непечатное слово). Бац-тара-бум! (Три.)
Дзинь!
– Братцы, что это?
– Фонарь, буц-там-тарарах (три) лопнул! Не выдержал!
– Рази иван-миколаичевский разговор выдержишь? Он как скажет, будто из пушки выстрелит.
– Потеха! Тут, братцы, позавчера проходила жена железнодорожного мастера, а Васька как раз хлопнул Иван-Миколаевичева валета дамой. Тот и начал. Я тебе, говорит!.. Я б его, говорит… Трах-тара мать твою, говорит, я ее бы, твою даму, говорит, семь раз, говорит, трах-тарарах, говорит. Что б ее, говорит! Я ее, говорит!! Чисто град по станции пошел! Та, бедняжка, как облокотилась на вагон, стоит и двинуться не может, руки-ноги трясутся, сама бледная. Корзину уронила. А Иван Миколаич трехдюймовым беглым кроет. Минут восемь работал. Родителей этой дамы отделал, принялся за валетову тетку, я б, говорит, эту тетку, да я бы ее!! После тетки прошел в боковую линию – своячениц, сноху и шурина изнасиловал. Потом поднялся до предков, прабабушку чью-то обесчестил, потом по внукам начал чесать. Наконец на восьмой минуте хлопнул двоюродного племянника пиковой десяткой и закрыл клапан.
Та пот утерла, корзину подняла, идет и плачет.
– Бабам нашей игры не выдержать!
– Что бабам! Тут вчера на лошади приехал один крестьянин. Привязал ее у шлагбаума, а Петя в это время роббер доигрывал и начал выражаться. Дык лошадка постояла, постояла, как плюнет! Потом отвязалась и говорит:
– Пойду,– говорит,– куда глаза глядят. Потому что такого сраму в жизнь свою лошадиную не слыхала. Ловили ее потом два часа в поле.
– Лошадка-то женского пола была? (Три непечатных слова.)
– Кобылка, понятное дело.
Не те брюки
Поспешность потребна только блох ловить.
Изречение
Председатель тягового месткома объявил заседание открытым в 6 часов и 3 минуты.
После этого он объявил повестку дня, или, вернее, вечера.
Меню оказалось состоящим из одного блюда: «Разбор существующего колдоговора и заключение нового».
– По-американски, товарищи, лишних слов не будем терять,– заявил председатель.– Начало читать не будем, там важного ничего нет. На первой странице все отпадает, стало быть, а прямо приступаем к параграфам. Итак, глава первая, параграф первый, пункт ле, примечание бе: «Необходимо усиленное втягивание отдельных активных работников производства, давая им конкретные поручения…» Вот, стало быть, какой параграф. Кто за втягивание?
– Я за!
– Прошу поднять руки.
– И я за!
– Большинство!
И заседательная машинка закрутилась. За параграфом ле разобрали еще параграф пе. За пе – фе, за фе – хе, и времечко прошло незаметно.
На четвертом часу заседания встал оратор и один час пятнадцать минут говорил о переводе сдельных условий на рублевые расценки до тех пор, пока все единогласно не взвыли и не попросили его перестать!
После этого разобрали еще двести девять параграфов и внесли двести девять поправок.
Шел шестой час заседания. На задней лавке двое расстелили одеяло и приказали разбудить себя в восемь с половиной, прямо к чаю.
Через полчаса один из них проснулся и хрипло рявкнул:
– Аксинья, квасу! Убью на месте!
Ему объяснили, что он на заседании, а не дома, после чего он опять заснул.
На седьмом часу заседания один из ораторов очнулся и сказал, зевая:
– Не пойму я чтой-то. В пункте 1005 написано, что получают до 50 %, но не свыше 40 миллионов. Как это так – миллионов?
– Это опечатка,– сказал американский председатель, синий от усталости, и мутно поглядел в пункт 1005-й.– Читай: рублей.
Наступал рассвет. На рассвете вдруг чей-то бас потребовал у председателя:
– Дай-ка, милый человек, мне на минутку колдоговор, что-то я ничего там не понимаю.
Повертел его в руках, залез на первую страницу и воскликнул:
– Ах ты, черт тебя возьми,– потом добавил, обращаясь к председателю: ты, голова с ухом!
– Это вы мне? – удивился председатель.
– Тебе,– ответил бас.– Ты что читаешь?
– Колдоговор.
– Какого года?
Председатель побагровел, прочитал первую страницу и сказал:
– Вот так клюква! Простите, православные, это я 1922 года договор вам запузыривал.
Тут все проснулись.
– Ошибся я, дорогие братья,– умильно сказал председатель,– простите, милые товарищи, не бейте меня. В комнате темно. Я, стало быть, не в те брюки руку сунул, у меня 1925 год в полосатых брюках.
Страдалец папаша
I
После того как пошабашили, Василий стоял и говорил со слезами в голосе:
– У меня радостное событие, друзья. Супруга моя разрешилась от бремени младенцем мужского пола, на какового младенца страхкасса выдает мне 18 рублей серебром. На приданое, значит. Мальцу пеленки купить, распашонки, одеяльце, чтобы он ночью не орал от холоду, сукин кот. А что останется, пойдет моей супруге на улучшение приварка. Пусть кушает, страдалица мать. Вы думаете, легко рожать, дорогие друзья?
– Не пробовали,– ответили друзья.
– А вы попробуйте,– ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь счастливыми слезами.
II
– У меня радостное событие. Разрешилась страдалица мамаша от бремени, говорил Василий, засунув голову в кассу.
– Распишитесь,– ответил ему кассир Ваня Нелюдим.
Одновременно с Василием получил за инфлуенцу симпатичный парень Аксиньич 7 р. 21 к.
III
– Радостное событие у меня,– говорил Василий,– страдалица моя разрешилась младенцем…
– Идем в кооператив,– ответил Аксиньич,– надо твоего младенца вспрыснуть.
IV
– Две бутылки русской горькой,– говорил Аксиньич в кооперативе,– и что бы еще такое взять полегче?
– Коньяку возьмите,– посоветовал приказчик.
– Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое, освежающее?..
– Полынная хорошая есть,– посоветовал приказчик.
– Ну, дай еще две бутылки полынной.
– Что кроме? – спросил приказчик.
– Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.
V
Ночью тихо горела лампочка. Страдалица мать лежала в постели и говорила сама себе:
– Желала бы я знать, где этот папаша.
VI
На рассвете появился Василий.
– И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод… {131}– вел нежным голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держал в руках, и весь пиджак его почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами.
– Мамаша, жена моя законная,– говорил Василий, плача от умиления, ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! – Василий швырнул шапку на пол.
– Где приданые деньги младенчиковы? – ледяным голосом спросила страдалица супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что – нам неизвестно.
VII
Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было следующее:
«…чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем».
Подпись: «Ихние жены».
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
Эм.
Мертвые ходят
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Рабкор № 2121
I
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
– Драсьте, Федор Наумыч,– говорит котельщик траурным голосом.
– А. Драссьте. Скидайте тужурку.
– Слушаю,– отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы,– у меня, видите ли…
– После поговорите. Рубашку скидайте.
– Брюки снимать, Федор Наумыч?
– Брюки не надо. На что жалуетесь?
– Дочка у меня померла.
– Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
– Удостоверение требуется. Хоронить надо.
– А… констатировать, стало быть. Что ж, давай ее сюда.
– Помилуйте, Федор Наумыч. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
– Я живой, да один. А вас, мертвых,– бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело – видишь, порошки кручу. Адье.
– Слушаюсь.
II
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
– К попу, милые, несете?
– К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
III
У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом и с фонарем в руках.
– Чтой-то, товарищи? Аль фельдшер помер?
– Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
– Так чего ж ее сюда привезли?
– Констатировать будет.
– А-а… Ишь ты.
IV
– Тебе что?
– Я, изволите ли видеть, Федор Наумыч, помер.
– Когда?
– Завтра к обеду.
– Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
– Я, видите ли, Федор Наумыч, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи, говорят, заранее, Пафнутьич, к Федору Наумычу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
– Гм. Ну, ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
– Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
– Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
– Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
– Ну, валяй, валяй. Кланяйся, там, на том свете.
– Передам-с.
Динамит!!!
Прислали нам весной динамит для взрыва ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов, и теперь наш участок прямо не знает, что с ним делать. Взрыва боимся, и отослать его не к кому. Наказание с этим динамитом!
Рабкор
На всех видных местах в управлении службы пути висели официальные надписи:
«Курить строжайше воспрещается».
«Громко не разговаривать».
«Сапогами не стучать».
Кроме того, на входных дверях железнодорожного общежития висела записка менее официального характера:
«Ежели ваши ребятишки не перестанут скакать, я им ухи повырываю с корнем. Иванов седьмой {132}».
На путях за семафором висели красные сигналы и надписи:
«Не свистеть».
«Скорость шесть верст в час».
Поезда входили на станцию крадучись, с тихим шипением тормозов, и в кухнях вагон-ресторанов заливали огонь. Охрана шла по поезду и предупреждала:
– Гражданчики, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.
__________
– Я тебе кашляну (шепот), я тебе кашляну.
– Простудился я сильно, Сидор Иваныч.
– Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у меня взлетит вся станция на воздух.
– Наказание с этим динамитом, Сидор Иваныч.
– А ты сапогами не хлопай, вот и не будет наказания.
__________
– Где вы его держите, Сидор Иваныч? – спрашивал приезжий.
– В гостиной, на квартире. В мокрую тряпку его завернули – и под диван.
– Как табак, стало быть?
– Хорошенький табак. Это собачья каторга, а не жизнь. Детишек пришлось к тетке отправить. Они обрадовались, ангелочки. Начали прыгать: «Папа динамит привез, папа динамит привез…» Выдрал их, чертей полосатых, и отправил гостить.
– Долго ль до греха!
– Вот то-то. Дежурство пришлось устроить. Днем жена с винтовкой стоит, вечером – кухарка, по ночам – я.
– Да вы б его отправили.
– Пробовал-с. Сам завернул. Запечатал. Приношу на станцию в багажное отделение. А весовщик и спрашивает: «Что это у вас, Сидор Иваныч, в посылке?» Я ему отвечаю: «Да пустяки,– говорю,– не обращайте внимания, тут динамита 18 фунтов. В Омск посылаю». Так он, представьте, бросил багажное отделение, вылез в окно и убежал. Только я его и видел.
– Вот оказия!
– Мученье. Пробовал его другой дороге подарить. Написал им бумажку. Так, мол, и так: «Посылаю вам, дорогая соседка, Самаро-Златоустовская дорога, в подарок 18 фунтов динамита. Пользуйтесь им на здоровье, как желаете. Любящий тебя участок Омской дороги».
– Ну и что ж она?
Сидор Иваныч порылся в кармане и вытащил телеграмму:
«В адрес 105. Подите к чертям. Точка».
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
– А вы знаете что, Сидор Иваныч,– посоветовал ему приезжий,– вы б его попробовали Красной Армии подарить.
Сидор Иванович ожил:
– А ведь это идея. Как же это нам в голову не пришло.
Вечером в службе пути сочинили бумажку такого содержания:
«Глубокоуважаемый тов. Фрунзе, в знак любви к Красной Армии посылаем 18 фунтов динамита. С почтением, участок Омской дороги».
При этом была приписка: «Только пришлите своего человека за ним, опытного и военного, а то никто у нас не соглашается его везти».
Ответа от тов. Фрунзе еще нет.
