Текст книги "Том 3. Дьяволиада"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Стенка на стенку *
В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.
Рабкор
Часть I. На выгоне
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:
– Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:
– Стой, братцы! Не все собрамшись * . Некоторые у обедни.
– Правильно! – согласилось боевое население.
В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.
– Ура, ура!..
Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
– Стой! Отставить…
Стихло.
И Зоб произнес вступительное слово:
– Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!
– Урра! – разнесся богатырский клич.
И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.
– Не выдавай, Прокудин! – выла левая шеренга.– Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!
– Бей! Эй, эй! – разнесли перелески.
Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до Зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа – темная кровь.
– Братья! – завыла правая шеренга.– Неужто поддадимся?
Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.
Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:
– Сапоги вдове…
Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:
– Сдаюсь! Света божьего не вижу…
И перешел в лежачее положение.
За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.
И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался на месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.
Часть II. Выгнали
Через два дня в укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
– Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием.
А секретарь укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
– Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
– Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
– Как же, как же,– ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая ладошкою фонарь.
– Вы ушиблись? – подозрительно ласково спросил секретарь.
– М… м… ушибси,– ответил Талалыкин.– Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой,– запел вдруг Талалыкин тонким голосом,– я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
– Довольно,– неприятным голосом прервал секретарь,– достаточно. Вы не попадаете под знамена!
– Но почему же? – мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из укома.
Раз и навсегда.
Звуки польки неземной *
Нет, право… после каждого бала как будто грех какой сделал * . И вспоминать о нем не хочется.
Из Гоголя
П-пай-дем, пппай-дем…
Ангел милый,
Пп-ольку танцевать со мной!!!
– Сс… с…– свистала флейта.
– Слышу, слышу,– пели в буфете.
– П-польки, п-полечки, п-полыси,– бухали трубы в оркестре.
Звуки польки неземной!!!
Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем. Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.
Пай-дем, па-а-а-а-й-дем!!
– Ангел милый,– шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в небо.
– Польку! А гош [14]14
Налево (À gauche.– франц.).
[Закрыть], мадам! – выл дирижер, вертя чужую жену.– Кавалеры похищают дам!
С него капало и брызгало. Воротничок раскис.
В зале, как на шабаше, металась нечистая сила * .
– На мозоль, на мозоль, черти! – бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.
– Музыка, играй № 5! – кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.
– Вася,– плакал второй, впиваясь в борты его тужурки,– Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
– К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
– Висели пролетарии на стене и пропали…
– Где?
– А вон… вон…
– Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Паку… па-ку… покупайте серпантин и соединяйтесь…
– Горько мне! Страдаю я…
– А-ах, как я страдаю! – зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов.– И томлюсь душой!
Польку я желаю… танцевать с тобой!!
– Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А друат [15]15
Направо (À droite.– франц.).
[Закрыть],– ревел дирижер.
В буфете плыл туман.
– По баночке, граждане,– приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость,– в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!
– Я ситро не обожаю…
– Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.
– Го-го-го… Самогон!
– Ну, то-то!
– И мне просю бокальчик.
– За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!
– Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!
– Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.
– Полегче. За такие слова, знаешь…
– Не ссорьтесь, граждане!
Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.
– Позвольте прикурить.
– Пажалст…
– Почему три спички подаете?
– Чудак, тебе мерещится!
– Об которую ж зажигать?
– Целься на среднюю, вернее будет.
В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали:
– Дзинь… дзинь… дзинь!!
– Польки – дзинь! П-польки – дзинь! – рявкали трубы.
Звуки польки неземной!!!
Целитель *
12 декабря ремонтный рабочий Верейцовской ветки Западных т. Баяшко, будучи болен ногами и зная, что у его больного соседа находится прибывший из Уборок фельдшер гр. К., попросил осмотреть и его, но фельдшер не осмотрел т. Баяшко, а сказал, что его ноги надо поотрубить, и уехал, не оказав никакой помощи.
Минус
Вошел, тесемки на халате завязал и крикнул:
– По очереди!
В первую очередь попал гражданин с палкой. Прыгал, как воробей, поджав одну ногу.
– Что, брат, прикрутило?
– Батюшка фельдшер! – запел гражданин.
– Спускай штаны. Ба-ба-ба!
– Батюшка, не пугай!
– Пугать нам нечего. Мы не для того приставлены. Приставлены мы лечить вас, сукиных сынов, на транспорте. Гангрена коленного сустава с поражением центральной нервной системы.
– Батюшка!!
– Я сорок лет батюшка. Надевай штаны.
– Батюшка, что ж с ногой-то будет?
– Ничего особенного. Следующий! Отгниет по колено – и шабаш.
– Бат…
– Что ты расквакался: «батюшка, батюшка». Какой я тебе батюшка? Капли тебе выпишу. Когда нога отвалится, приходи. Я тебе удостоверение напишу. Соцстрах будет тебе за ногу платить. Тебе еще выгоднее. А тебе что?
– Не вижу, красавец, ничего не вижу. Как вечером – дверей не найду.
– Ты, между прочим, не крестись, старушка. Тут тебе не церковь. Трахома у тебя, бабушка. С катарактой первой степени по статье А.
– Красавчик ты наш!
– Я сорок лет красавчик. Глаза вытекут, будешь знать!
– Краса!!.
– Капли выпишу. Когда совсем ни черта видеть не будут, приходи. Бумажку напишу. Соцстрах тебе за каждый глаз по червю будет платить. Тут не реви, старушка, в соцстрахе реветь будешь. А вам что?
– У мальчишки морда осыпалась, гражданин лекпом.
– Ага. Так. Давай его сюда. Ты не реви. Тебя женить пора, а ты ревешь. Эге-ге-ге…
– Гражданин лекпом. Не терзайте материнское сердце!
– Я не касаюсь вашего сердца. Ваше сердце при вас и останется. Водяной рак щеки у вашего потомка.
– Господи, что ж теперь будет?
– Гм… Известно что: прободение щеки, и вся физиономия набок. Помучается с месяц – и крышка. Вы тогда приходите, я вам бумажку напишу. А вам что?
– На лестницу не могу взойти. Задыхаюсь.
– У вас порок пятого клапана.
– Это что такое значит?
– Дыра в сердце.
– Ловко!
– Лучше трудно.
– Завещание написать успею?
– Ежели бегом добежите.
– Мерси, несусь.
– Неситесь. Всего лучшего. Следующий! Больше нету? Ну, и ладно. Отзвонил – и с колокольни долой!
Залог любви *
Роман
I. Лунные тени
Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в голову, и засвистал безработный соловей… И тому подобное.
Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка светились проводницкие пуговицы.
– Ведь врешь ты все, подлец,– шепнул женский голос,– поиграешь и бросишь.
– Маруся, и тебе не совестно? – дрожа от обиды, шептал сиплый голос.– Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в лоб, чем женщину обману!
– Пустишь ты пулю, держи карман,– бормотал женский голос, волнуясь.– От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!
«Целуются, черти,– тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на балконе,– луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься».
– Знаем,– шептала тень, отталкивая другую тень,– видали мы таких. Поешь, поешь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.
– Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если такое появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую. Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.
– Фу-ты, наваждение,– крякнул начальник станции и убрался с балкона.
– Одним словом, уходи.
– Дай-ка губки.
– На… И откатывайся. Прилип, как демон.
«Неподатливая баба,– думала тень, поблескивая пуговицами.– Ну, я тебя разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула… Эх, и золотая ж голова у меня…»
– Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь, так я тебе залог оставлю.
– Уйди ты с залогом, не мучай!
– Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю,– тень зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы.– Уж это такой залог… без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.
– Покажи…
Долго еще шептались тени, что-то прятали.
Потом настала тишина.
Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру.
И темно.
II. В сундуке залог
Лил дождь. Маруся сидела у окошка и думала: «Куда же он, подлец, запропастился? Ох, чуяло мое сердце. Ну да ладно, попрыгаешь, попрыгаешь да придешь. Далеко без залога не ускачешь. Мое счастье в сундуке заперто… Но все-таки интересно, где он находится, соблазнитель моей жизни?»
III. Злодейский план
Соблазнитель в это время находился в отделении милиции.
– Вам что, гражданин? – спросило его милицейское начальство.
Соблазнитель кашлянул и заговорил:
– Гм… Так что произошло со мной несчастье.
– Какое?
– Неописуемая вещь. Трудкнижку посеял.
– Вещь описуемая. Бывает с неаккуратными людьми. При каких обстоятельствах произошло?
– Обстоятельства обыкновенные. Вот, извольте видеть, дыра в кармане. Вышел я погулять… Луна светит… Я ей и говорю…
– Кому ей?
– Тьфу!.. Это я обмолвился. Виноват. Ничего не говорю, а просто смотрю, батюшки – дыра, а трудкнижки нет!
– Публикацию поместите в газете, а затем, вырезав ее, явитесь в отделение. Выдадим новую.
– Слушаюсь.
IV. Роковое письмо
Через некоторое время в «Гудке» появилось:
«Утеряна трудкнижка за № таким-то, на имя такого-то. Выдана таким-то отд. милиции 8 мая 23 г.»
А через некоторое время в «Гудок» пришло письмо, поразившее редакцию как громом:
«Многоуважаемый товарищ редактор! Это все ложь! Книжка не утеряна и такой-то врет. Он отдал ее мне в залог любви. А теперь опубликовывает в газете!»
V. Эпилог
Такой-то рвал на себе волосы и кричал.
– Что ж мне теперь делать, после такого сраму?!
Стоял перед ним приятель и говорил ему:
– Не знаю, что уж тебе и посоветовать. Сделал ты подлость по отношению к женщине. Сам теперь и казнись!
Они хочуть свою образованность показать… *
…и всегда говорят о непонятном! *
А. П. Чехов
Какие-то чудаки наши докладчики! Выражается во время речи иностранными словами, а когда рабочие попросили объяснить – он, оказывается, сам не понимает!!
Рабкор Н. Чуфыркин
В зале над тысячью человек на три сажени стоял пар. И пар поднимался от докладчика. Он подъезжал на курьерских к концу международного положения.
– Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! * Это, товарищи, с точки зрения пролетариата, – моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала!
Оратор выпил полстакана воды и загремел, как труба:
– Удается ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удается! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!
И моментально оратор нырнул вниз, словно провалился. Затем выскочила из кресла его голова и предложила:
– Если кто имеет вопросы, прошу задавать.
В зале наступила тишина. Затем в отдалении зашевелилась в самой гуще и вышла голова Чуфыркина.
– Вы имеете, товарищ? – ласково обратился с эстрады совершенно осипший оратор.
– Имею,– ответил Чуфыркин и облокотился на спинку переднего стула. Вид у Чуфыркина был отчаянный.– Ты из меня всю кровь выпил!
Зал охнул, и все головы устремились на смельчака Чуфыркина.
– Сижу – и не понимаю: жив я или уже помер,– объяснил Чуфыркин.
В зале настала могильная тишина.
– Виноват. Я вас не понимаю, товарищ,– оратор обидчиво скривил рот и побледнел.
– В голове пузыри буль-буль, как под водой сидишь,– объяснил Чуфыркин.
– Я не понимаю,– заволновался оратор.
Председатель стал подниматься с кресла.
– Вы, товарищ, вопрос имеете? Ну?
– Имею,– подтвердил Чуфыркин,– объясни – «резюмирую».
– То есть как это, товарищ? Я не понимаю, что объяснить?..
– Что означает – объясни!
– Виноват, ах да. Вам не совсем понятно, что означает «резюмирую»?
– Совершенно непонятно,– вдруг крикнул чей-то измученный голос из задних рядов.– Вандея какая-то. Кто она такая?
Оратор стал покрываться клюквенной краской.
– Сию минуту. М-м-м… Так, вы про «резюмирую». Это, видите ли, товарищ, слово иностранное.
– Оно и видно,– ответил чей-то женский голос сбоку.
– Что обозначает? – повторил Чуфыркин.
– Видите ли, резю-зю-ми-ми…– забормотал оратор.– Понимаете ли, ну вот, например, я, скажем, излагаю речь. И вот выводы, так сказать. Одним словом, понимаете?..
– Черти серые,– сказал Чуфыркин злобно.
Зал опять стих.
– Кто серые? – растерянно спросил оратор.
– Мы,– ответил Чуфыркин,– не понимаем, что вы говорите.
– У него образование высшее, он высшую начальную школу окончил,– сказал чей-то ядовитый голос, и председатель позвонил. Где-то засмеялись.
– «Интервенцию» – объясните,– продолжал Чуфыркин настойчиво.
– И «диффамацию»,– добавил чей-то острый, пронзительный голос сверху и сбоку.
– И кто такой камер-лакей? В какой камере?!
– Про Вандею расскажите!!
Председатель взвился, начал звонить.
– Не сразу, товарищи, прошу по очереди!
– «Аккредитовать» – не понимаю?!
– Ну, что значит «аккредитовать»? – растерялся оратор.– Ну, значит, послать к нам послов.
– Так и говори!! – раздраженно забасил кто-то на галерее.
– «Интервенцию» даешь!! – отозвались задние! ряды.
Какая-то лохматая учительская голова поднялась и, покрывая нарастающий гул, заявила:
– И, кроме того, имейте в виду, товарищ оратор, что такого слова «использовывать» в русском языке нет! Можно сказать – использовать.
– Здорово! – отозвался зал.– Вот так припаял! Шкраб, он умеет! *
В зале начался бунт.
– Говори, говори! Пока у меня мозги винтом не завинтило! – страдальчески кричал Чуфыркин.– Ведь это же немыслимое дело!!
Оратор, как затравленный волк, озираясь на председателя, вдруг куда-то провалился. Багровый председатель оглушительно позвонил и выкрикнул:
– Тише! Предлагается перерыв на десять минут. Кто за?
Зал ответил бурным хохотом, и целый лес рук поднялся кверху.
Мадмазель Жанна *
У нас в клубе на ст. З. был вечер прорицательницы и гипнотизерки Жанны.
Угадывала чужие мысли и заработала 150 рублей за вечер.
Рабкор
Замер зал. На эстраде появилась дама с беспокойными подкрашенными глазами в лиловом платье и красных чулках. А за нею бойкая, словно молью траченная личность в штанах в полоску и с хризантемой в петлице пиджака. Личность швырнула глазом вправо и влево, изогнулась и шепнула даме на ухо:
– В первом ряду лысый, в бумажном воротничке, второй помощник начальника станции. Недавно предложение сделал – отказала. Нюрочка. (Публике громко.)Глубокоуважаемая публика. Честь имею вам представить знаменитую прорицательницу и медиумистку мадмазель Жанну из Парижа и Сицилии. Угадывает прошлое, настоящее и будущее, а равно интимные семейные тайны!
Зал побледнел.
(Жанне.)Сделай загадочное лицо, дура. (Публике.)Однако не следует думать, что здесь какое-либо колдовство или чудеса. Ничего подобного, ибо чудес не существует. (Жанне.)Сто раз тебе говорил, чтоб браслетку надевать на вечер. (Публике.)Все построено исключительно на силах природы с разрешения месткома и культурно-просветительной комиссии и представляет собою виталлопатию на основе гипнотизма по учению индийских факиров, угнетенных английским империализмом. (Жанне.)Под лозунгом сбоку с ридикюлем, ей муж изменяет на соседней станции. (Публике.)Если кто желает узнать глубокие семейные тайны, прошу задавать вопросы мне, а я внушу путем гипнотизма, усыпив знаменитую Жанну… Прошу вас сесть, мадмазель… по очереди, граждане! (Жанне.)Раз, два, три – и вот вас начинает клонить ко сну! (Делает какие-то жесты руками, как будто тычет в глаза Жанне.)Перед вами изумительный пример оккультизма. (Жанне.)Засыпай, что сто лет глаза таращишь? (Публике.)Итак, она спит! Прошу…
В мертвой тишине поднялся помощник начальника, побагровел, потом побледнел и спросил диким голосом от страху:
– Какое самое важное событие в моей жизни? В настоящий момент?
Личность (Жанне):
– На пальцы смотри внимательней, дура.
Личность повертела указательным пальцем под хризантемой, затем сложила несколько таинственных знаков из пальцев, что обозначало «раз-би-то-е».
– Ваше сердце,– заговорила Жанна, как во сне, гробовым голосом,– разбито коварной женщиной.
Личность одобрительно заморгала глазами. Зал охнул, глядя на несчастливого помощника начальника станции.
– Как ее зовут? – хрипло спросил отвергнутый помощник.
– Эн, ю, эр, о, ч…– завертела пальцами у лацкана пиджака личность.
– Нюрочка! – твердо ответила Жанна.
Помощник начальника станции поднялся с места совершенно зеленый, тоскливо глянул во все стороны, уронил шапку и коробку с папиросами и ушел.
– Выйду ли я замуж? – вдруг истерически выкликнула какая-то барышня.– Скажите, дорогая мадмазель Жанна!
Личность опытным глазом смерила барышню, приняла во внимание нос с прыщом, льняные волосы и кривой бок и сложила у хризантемы условный шиш.
– Нет, не выйдете,– сказала Жанна.
Зал загремел, как эскадрон на мосту, и помертвевшая барышня выскочила вон.
Женщина с ридикюлем отделилась от лозунгов и сунулась к Жанне.
– Брось, Дашенька,– послышался сзади сиплый мужской шепот.
– Нет, не брось, теперь я узнаю все твои штучки-фокусы,– ответила обладательница ридикюля и сказала: – Скажите, мадмазель, что, мой муж мне изменяет?
Личность обмерила мужа, заглянула в смущенные глазки, приняла во внимание густую красноту лица и сложила палец крючком, что означало «да».
– Изменяет,– со вздохом ответила Жанна.
– С кем? – спросила зловещим голосом Дашенька.
«Как, черт, ее зовут? – подумала личность.– Дай бог памяти… да, да, да жена этого… ах ты, черт… вспомнил – Анна».
– Дорогая Ж…анна, скажите, Ж…анна, с кем изменяет ихний супруг?
– С Анной,– уверенно ответила Жанна.
– Так я и знала! – с рыданием воскликнула Дашенька.– Давно догадывалась. Мерзавец!
И с этими словами хлопнула мужа ридикюлем по правой, гладко выбритой щеке.
И зал разразился бурным хохотом.
