Текст книги "Том 3. Дьяволиада"
Автор книги: Михаил Булгаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась.
– Открыть сию секунду!
В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью:
– Убью на месте…
Вода зашумела по трубам и полилась. Филипп Филиппович налег на дверь и стал ее рвать. Распаренная Дарья Петровна с искаженным лицом появилась на пороге кухни. Затем высокое стекло, выходящее под самым потолком из ванной в кухню, треснуло червивой трещиной, и из него вывалились два осколка, а за ними выпал громаднейших размеров кот в тигровых кольцах и с голубым бантом на шее, похожий на городового. Он упал прямо на стол в длинное блюдо, расколов его вдоль, с блюда на пол, затем повернулся на трех ногах, а правой взмахнул, как будто в танце, и тотчас просочился в узкую щель на черную лестницу. Щель расширилась, и кот сменился старушечьей физиономией в платке. Юбка старухи, усеянная белым горохом, оказалась в кухне. Старуха указательным и большим пальцем обтерла запавший рот, припухшими и колючими глазами окинула кухню и произнесла с любопытством:
– О, Господи Исусе!
Бледный Филипп Филиппович пересек кухню и спросил старуху грозно:
– Что вам надо?
– Говорящую собачку любопытно поглядеть,– ответила старуха заискивающе и перекрестилась.
Филипп Филиппович еще более побледнел, к старухе подошел вплотную и шепнул удушливо:
– Сию секунду из кухни вон!
Старуха попятилась к дверям и заговорила обидевшись:
– Чтой-то уж больно дерзко, господин профессор.
– Вон, я говорю! – повторил Филипп Филиппович, и глаза его сделались круглыми, как у совы. Он собственноручно трахнул черной дверью за старухою.– Дарья Петровна, я уже просил вас?!
– Филипп Филиппович,– в отчаянье ответила Дарья Петровна, сжимая обнаженные руки в кулаки,– что ж я поделаю? Народ целые дни ломится, хоть все бросай.
Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не слышалось. Вошел доктор Борменталь.
– Иван Арнольдович, убедительно прошу… гм… сколько там пациентов?
– Одиннадцать,– ответил Борменталь.
– Отпустите всех, сегодня принимать не буду!
Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул:
– Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись?
– Гу-гу! – жалобно и тускло ответил голос Шарикова.
– Какого черта?.. Не слышу, закройте воду!
– Гау… угу…
– Да закройте воду! Что он сделал, не понимаю?! – приходя в исступление, вскричал Филипп Филиппович.
Зина и Дарья Петровна, открыв рты, в отчаянии смотрели на дверь. К шуму воды прибавился подозрительный плеск. Филипп Филиппович еще раз прогрохотал кулаками в дверь.
– Вот он! – выкрикнула Дарья Петровна из кухни.
Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитом окне под потолком показалась и высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, царапина.
– Вы с ума сошли? – спросил Филипп Филиппович.– Почему вы не выходите?
Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил:
– Защелкнулся я!
– Откройте замок. Что ж, вы никогда замка не видели?
– Да не открывается, окаянный,– испуганно ответил Полиграф.
– Батюшки! Он предохранитель защелкнул! – вскричала Зина и всплеснула руками.
– Там пуговка есть такая! – выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду,– нажмите ее книзу… Вниз нажмите! Вниз!
Шариков пропал, через минуту вновь появился в окошке.
– Ни пса не видно,– в ужасе пролаял он в окно.
– Да лампу зажгите! Он взбесился!
– Котяра проклятый лампу раскокал,– ответил Шариков,– а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу.
Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли.
Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свернутом трубкою у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Федор с зажженной венчальной свечой Дарьи Петровны на деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии.
– Ду… га-гу! – что-то кричал Шариков сквозь рев воды. Из окошка под напором брызнуло несколько раз на потолок кухни и вода стихла.
Послышался голос Федора:
– Филипп Филиппович, все равно надо открывать, пусть разойдется, отсосем из кухни!
– Открывайте! – сердито крикнул Филипп Филиппович.
Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали, и тотчас волна хлынула в коридорчик. В нем она разделилась на три потока: прямо – в противоположную уборную, направо – в кухню и налево – в переднюю. Шлепая и прыгая, Зина захлопнула в нее дверь. По щиколотку в воде вышел Федор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеенке – весь мокрый.
– Еле заткнул, напор большой,– пояснил он.
– Где этот? – спросил Филипп Филиппович и с проклятьем поднял одну ногу.
– Боится выходить,– глупо усмехнувшись, объяснил Федор.
– Бить будете, папаша? – донесся плаксивый голос Шарикова из ванной.
– Болван! – кротко отозвался Филипп Филиппович.
Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами, шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные ведра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу, прямо в пролет лестницы падала в подвал.
Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркете в передней, и вел переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке.
– Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры отойдите от двери, у нас труба лопнула.
– А когда же прием? – добивался голос за дверью,– мне бы только на минуту…
– Не могу,– Борменталь переступил с носков на каблуки,– профессор лежит, и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то она на парадную лестницу выльется.
– Тряпки не берут!
– Сейчас кружками вычерпаем,– отзывался Федор,– сейчас!
Звонки следовали один за другим, и Борменталь уже всей подошвой стоял в воде.
– Когда же операция? – приставал голос и пытался просунуться в щель.
– Труба лопнула…
– Я бы в калошах прошел…
Синеватые силуэты появились за дверью.
– Нельзя, прошу завтра.
– А я записан.
– Завтра. Катастрофа с водопроводом.
Федор у ног доктора ерзал в озере, скреб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лег животом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной.
– Что ты, леший, по всей квартире гоняешь! – сердилась Дарья Петровна.– Выливай в раковину.
– Да что в раковину,– ловя руками мутную воду, отвечал Шариков,– она на парадное вылезет.
Из коридора со скрежетом выехала скамеечка, и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
– Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам.
– Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки.
– В калоши станьте!
– Да ничего. Все равно уже ноги мокрые.
– Ах, боже мой! – расстраивался Филипп Филиппович.
– До чего вредное животное! – отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповой миской в руке.
Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, и очки вспыхнули.
– Вы про кого говорите? – спросил он у Шарикова с высоты.– Позвольте узнать.
– Про кота я говорю. Такая сволочь! – ответил Шариков, бегая глазами.
– Знаете, Шариков,– переведя дух, отозвался Филипп Филиппович,– я положительно не видел более наглого существа, чем вы.
Борменталь хихикнул.
– Вы,– продолжал Филипп Филиппович,– просто нахал! Как вы смеете это говорить? Вы все это учинили сами и еще позволяете… Да нет! Это черт знает что такое!
– Шариков, скажите мне, пожалуйста,– заговорил Борменталь,– сколько времени еще вы будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие!
– Дикарь!
– Какой я дикарь? – хмуро отозвался Шариков.– Ничего я не дикарь. Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет – как бы что своровать. Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел.
– Вас бы самого поучить! – ответил Филипп Филиппович,– вы поглядите на свою физиономию в зеркале.
– Чуть глаза не лишил,– мрачно отозвался Шариков, трогая глаз черной мокрой рукою.
Когда черный от влаги паркет несколько подсох и все зеркала покрылись банным налетом и звонки прекратились, Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней.
– Вот вам, Федор…
– Покорнейше благодарим!
– Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
– Покорнейше благодарю,– Федор помялся, потом сказал: – Тут еще, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только – за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял…
– В кота? – спросил Филипп Филиппович, хмурясь как облако.
– То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подавать.
– Черт!
– Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал… Ну, повздорили.
– Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах… Сколько нужно?
– Полтора.
Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору.
– Еще за такого мерзавца полтора целковых платить,– послышался в дверях глухой голос,– да он сам…
Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приемную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь.
– Не сметь! – явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович.
– Ну, уж это действительно! – многозначительно заметил Федор,– такого наглого я в жизнь свою не видел…
Борменталь как из-под земли вырос:
– Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь!
Энергичный эскулап отпер дверь в приемную, и оттуда донесся его голос:
– Вы что? В кабаке, что ли?
– Это так…– добавил решительно Федор,– вот это так… Да по уху бы еще…
– Ну что вы, Федор,– печально буркнул Филипп Филиппович.
– Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович!
VII
– Нет, нет и нет,– настойчиво заговорил Борменталь,– извольте заложить.
– Ну что, ей-богу,– забурчал недовольный Шариков.
– Благодарю вас, доктор,– ласково сказал Филипп Филиппович,– а то мне уже надоело делать замечания.
– Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
– Как это так «примите»? – расстроился Шариков.– Я сейчас заложу.
Левой рукой он заслонил тарелку от Зины, а правой запихнул салфетку за воротничок и стал похож на клиента в парикмахерской.
– И вилкой, пожалуйста,– добавил Борменталь.
Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе.
– Я еще водочки выпью,– заявил он вопросительно.
– А не будет ли вам? – осведомился Борменталь.– Вы последнее время слишком налегаете на водку.
– Вам жалко? – осведомился Шариков и глянул исподлобья.
– Глупости говорите…– вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил:
– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите, и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более что она и не моя, а Филиппа Филипповича. Просто – это вредно. Это – раз, а второе – вы и без водки держите себя неприлично.
Борменталь указал на заклеенный буфет.
– Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы.
Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку.
– И другим надо предложить,– сказал Борменталь,– и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе.
Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам.
– Вот все у нас, как на параде,– заговорил он,– салфетку – туда, галстух – сюда, да «извините», да «пожалуйста», «мерси», а так, чтобы по-настоящему, это – нет! Мучаете сами себя, как при царском режиме.
– А как это «по-настоящему»,– позвольте осведомиться?
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
– Ну, желаю, чтобы все…
– И вам также! – с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Шариков выплеснул водку в глотку, сморщился, кусочек хлебца поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами.
– Стаж,– вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович.
Борменталь удивленно покосился:
– Виноват?..
– Стаж,– повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой,– тут уж ничего не поделаешь, Клим!
Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича.
– Вы полагаете, Филипп Филиппович?
– Нечего и полагать, уверен в этом.
– Неужели…– начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова.
Тот подозрительно нахмурился.
– Später… [8]8
Позже… ( нем.)
[Закрыть] – негромко сказал Филипп Филиппович.
– Gut [9]9
Хорошо ( нем.).
[Закрыть],– отозвался ассистент.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
– Я не хочу, я лучше водочки выпью.– Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сидела, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
– Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? – осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
– В цирк пойдем, лучше всего.
– Каждый день в цирк? – довольно благодушно заметил Филипп Филиппович,– это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
– В театр я не пойду,– неприязненно отозвался Шариков и перекрестил рот.
– Икание за столом отбивает у других аппетит,– машинально сообщил Борменталь.– Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
– Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головой.
– Вы бы почитали что-нибудь,– предложил он,– а то, знаете ли…
– Я уж и так читаю, читаю…– ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
– Зина! – тревожно закричал Филипп Филиппович.– Убирай, детка, водку! Больше не нужна. Что же вы читаете?
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, и человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона…»
– Эту… как ее… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола? – с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
– Да не согласен я.
– С кем? С Энгельсом или с Каутским?
– С обоими,– ответил Шариков.
– Это замечательно, клянусь богом! «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить?
– Да что тут предлагать… А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять все, да и поделить…
– Так я и думал! – воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти.– Именно так и полагал!
– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь.
– Да какой тут способ,– становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков,– дело нехитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселся, штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет.
– Насчет семи комнат – это вы, конечно, на меня намекаете? – горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
Шариков съежился и промолчал.
– Что ж, хорошо! Я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали?
– Тридцати девяти человекам,– тотчас ответил Борменталь.
– Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам – Зину и Дарью Петровну – считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести.
– Хорошенькое дело,– ответил Шариков, испугавшись,– это за что такое?
– За кран и за кота,– рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
– Филипп Филиппович! – тревожно воскликнул Борменталь.
– Погодите! За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием! Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны! Кто убил кошку у мадам Полласухер? Кто…
– Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице,– налетел Борменталь.
– Вы стои́те!..– кричал Филипп Филиппович.
– Да она меня по морде хлопнула! – взвизгнул Шариков,– у меня не казенная морда!
– Потому что вы ее за грудь ущипнули! – закричал Борменталь, опрокинув бокал,– вы стои́те…
– Вы стоите на самой низшей ступени развития,– перекричал Филипп Филиппович,– вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить, и вы в то же время наглотались зубного порошку!..
– Третьего дня,– подтвердил Борменталь.
– Ну вот-с,– гремел Филипп Филиппович,– зарубите себе на носу,– кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? – что вам надо молчать и слушать, что вам говорят! Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества! Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
– Все у вас негодяи,– испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
– Я догадываюсь! – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
– Ну, что же. Ну, Швондер и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался…
– Я вижу, как вы развились после Каутского! – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене.– Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше! Зина!
– Зина! – кричал Борменталь.
– Зина! – орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
– Зина! Там в приемной… Она в приемной?
– В приемной,– покорно ответил Шариков,– зеленая, как купорос.
– Зеленая книжка…
– Ну, сейчас палить! – отчаянно воскликнул Шариков.– Она казенная, из библиотеки!!
– Переписка называется… как его?.. Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина повернулась и улетела.
– Я бы этого Швондера повесил бы, честное слово, на первом же суку,– воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки.– Сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… *
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире»,– вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина внесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
– Я не буду ее есть,– сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
– Никто вас и не приглашает. Держите себя прилично! Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал репетир, и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газетам на столике.
– Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе котов нету?
– И как такую сволочь в цирк допускают! – хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
– Ну, мало ли кого туда допускают,– двусмысленно отозвался Филипп Филиппович,– что там у них?
– У Соломонского,– стал вычитывать Борменталь,– четыре каких-то… Юссемс и человек мертвой точки.
– Что это за Юссемс? – подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
– Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
– Ну, тогда лучше смотрите у Никитина. Необходимо, чтобы все было ясно.
– У Никитина… У Никитина… гм… слоны и предел человеческой ловкости.
– Тэк-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? – недоверчиво спросил Филипп Филиппович у Шарикова.
Тот обиделся:
– Что ж, я не понимаю, что ли? Кот – другое дело, а слоны – животные полезные,– ответил Шариков.
– Ну-с, и отлично. Раз полезные, поезжайте поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете. Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через десять минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерить комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк, и тяжкая дума терзала его ученый с зализами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «к берегам священным Нила…» и что-то бормотал. Наконец отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки, Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжелой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр шариковского мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, в кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
– Ей-богу, я, кажется, решусь!
Никто ему ничего не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В Обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздалого пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетир в карманчике. Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
