Текст книги "Холодные ключи (Новичок) (ЛП)"

Автор книги: Михаэль Эбмайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Не спрашивай, Матвей. Иди со своим чемоданом сюда, здесь всё переложишь.

Блейель пошёл за ним в комнату, где сложили вещи брат с сестрой. Крашеные половицы, выцветшие обои в цветочек, бежевая кушетка, над ней на стене большая зелёно–коричневая карта Германии, письменный стол, платяной шкаф, несколько предметов обстановки.

– Ваш хозяин, он вам квартиру сдаёт.

– Что я только что сказал?

– Ты сказал, не спрашивай. Я и не спрашиваю.

– Покажи рюкзак. Надо же, ничего ему не сделалось.

– Нет, нет. Он весь в грязи, видишь, вот здесь, и здесь, и тут, сбоку. Я дам тебе денег на новый, как обещал.

– Пожалуйста, прекрати. Выстираем в машинке и всё, он уже много чего повидал на своем веку.

– В любом случае нам нужно потолковать про деньги.

– Отдашь Соне тысячу четыреста за вылазку на болото, и мы квиты.

Они стояли посреди комнаты. Артём опирался на спинку стула, Блейель лицом к Германии; осознав этот факт, он отвернулся к окну. Волосатик это заметил, отпустил стул и передвинулся так, чтобы Блейель снова увидел за ним карту.

– Я должен заплатить тебе за перевод.

Артём пожал плечами.

– И я оплачу твои услуги, я настаиваю!

– Мои услуги оплатить ты не можешь.

– Конечно, мо…

– Нет.

Блейель, в свою очередь, поменял позицию и передвинулся к окну.

– Понимаю, что тебе надоело со мной возиться. Но за то, что ты делал до сегодняшнего дня…

– От тебя я не возьму денег, Матвей.

– Пожалуйста, прекрати меня перебивать.

Ему и так было сложно говорить. Он должен быть благодарен переводчику, благодарен – и точка. Своему спасителю, своей тени, человеку, который полагал, что чересчур расповадил его, Блейеля.

– Тысячу рублей в день, – сказал он, не подумав, сколько это.

Артём прыснул и помотал головой.

– Даже и не пытайся.

– А что тогда?

– Правда хочешь знать, что?

Нет, подумал Блейель, не хочу.

Сам виноват.

– Пора бы тебе поискать в себе крантик, давление приспустить.

Не отвечай, велел он себе – но тщетно.

– Именно поэтому я ещё здесь. Потому что нашёл свой крантик.

Он стоял в самом начале пути. Ещё не понимал, что к чему. Но он не должен отчаиваться. И позволять себя стращать.

– Матвей, ну что ж ты так промахнулся–то. Для такого… как это по–немецки… такого выкидыша тебе надо было ехать в другое место, но уж никак не сю…

Он осёкся, потому что дверь распахнулась, хлопнув о платяной шкаф, и горлодёр, широко расставив ноги, уже стоял в комнате. Нарочно для этого выхода он прицепил на грудь что–то серебристое, явно орден. Зыркнул туда–сюда, расхохотался, хлопнул себя по ляжкам и замотал башкой с выпученными глазами в сторону Артёма, делая при этом жесты, показавшиеся Блейелю непристойными. Волосатик произнёс что–то резким тоном, сначала по–русски, потом вдруг по–немецки: «Да когда ты, скотина, наконец сдохнешь!», Блейель вздрогнул и на секунду подумал, что это говорится ему. Но нет, пожелание предназначалось мужичине, и иностранный язык его явно взбеленил. Он сжал кулаки, словно готовясь наброситься на Артёма. Потом схватил с пола рюкзак с вещами Блейеля и принялся обрабатывать его правой. Гость испугался за соболью лапку, но кроме «Ньет, ньет!» ничего не мог выговорить, а Артём выкрикнул по–немецки одним духом:

– Ты, Дмитрий Андреевич, скоро сдохнешь, и тогда мы позаботимся о том, чтобы тебя закопали поскорее, и тогда мы отпразднуем, все вместе, да, да, мерзавец, не переживай, в этом самом рюкзаке тебя и похороним!

Дальше он продолжил по–русски, пока Дмитрий Андреевич не зашвырнул в него этим самым рюкзаком.

– Хватит!

В дверях стояла женщина, маленькая, крепенькая, с чёрными кудряшками – явно мать Артёма. Те же нос, рот, подбородок. Сын положил рюкзак на кушетку и пренебрежительно махнул рукой. Противник застучал себя в грудь, по ордену, и начал было что–то доказывать, но маленькая женщина снова на него шикнула, и он ретировался.

– Добро пожаловать, – произнесла она, переводя взгляд с Блейеля на потолок. Приглашение выпить чаю он отклонил, хотя и она ему сразу понравилась, и буян скрылся – вероятно, отступил в другую комнату. Но Блейелю хотелось подумать в тишине. «Дорогу сам найду», уверил он, вручив Соне, переодевшейся в домашние сиреневые брюки клёш, деньги за поездку. Соне и матери он, кланяясь, пожал руку, Артёму кивнул – и вышел с чемоданом в подъезд, не понимая, что же разыгралось в квартире.

В гостинице «Анилин» ему не удалось продлить регистрацию больше, чем на семь дней. Его поселили в той же самой комнате. Лёжа на розовом покрывале и разглядывая картины – сахарную пустыню справа и космических динозавров слева, он подумал, гордо и растроганно, что теперь и в Сибири есть места, которые ему знакомы.

Время подумать в тишине. Стоял день, очень хотелось есть – но через несколько минут он уснул и проснулся наутро в одежде.

В столовой он съел весь завтрак, и сутулая повариха впервые одарила его улыбкой. И когда он отложил вилку и нож, то не мог вспомнить ни одного сна.

Это хорошо.

И ещё хорошо, даже очень – у него был номер телефона Ак Торгу. Жаль только, что чуда не произошло и за ночь он не овладел русским.

И ещё хуже, всю свою утреннюю уверенность он оставил в столовой. В комнате она испарилась напрочь. В расстройстве он застыл у разбросанной постели.

Что будет дальше?

Что ему делать?

Я здесь, я пришёл. Да, в этом нет сомнений, и это – хорошо и правильно, в этом тоже сомнений нет. Поцелуй. И ещё один поцелуй. Но что теперь? Он в Кемерово, она – в Мысках. Километрах, наверное, в двухстах. По сибирским меркам недалеко. Он знал её номер и еле сдерживался, чтобы не позвонить прямо сейчас. Но что он скажет? Привьет! When will we meet again? Where can I see you? Я тебья льюблью. I miss you so much. I'm longing for you.[59]59
  Когда мы снова встретимся? Когда я тебя увижу? Так скучаю по тебе. Дышу тобой (англ.)


[Закрыть] Всё это всухую, не видя её, не видя реакции. Ему было страшно. Он боялся, что покажется назойливым чурбаном, что не поймет её ответа. И ребёнок. Девочка. Кинэ. Хотела ли она, чтобы он узнал, нарочно ли рассказала Соне, рассчитывая, что Соня скажет Артёму, а Артём – Блейелю? Может, она думала, что он уже знал, когда целовала его в Мысках? Вряд ли, когда Соня успела бы рассказать. Может, она его только потому и поцеловала, потому что знала, что он ещё не знает? Но номер телефона дала. Это очень, очень хорошо. Мобильный или городской? Лучше бы мобильный. Городской, нет, вряд ли. Мобильный, значит, можно написать ей сообщение. Thank you, thank you, thank you. I miss you so much[60]60
  Спасибо, спасибо, спасибо. Я так по тебе скучаю (англ.)


[Закрыть]. Маленькая дочка. Борец из Тувы. Нет, какое там выспался и уверен в себе. Блейель чувствовал себя так, словно его мозг съехал в пятку и стиснут дурацким резиновым сапогом.

Где найти новые ботинки? Где что купить в Кемерово, так и оставалось загадкой. Он не запомнил ни одного магазина. Кроме аптеки в соседнем доме. Вот офис Галины Карповой, может быть, он и найдёт. А тот ангар с рабочей одеждой – ни в жизни. Глупые мысли. Надо звонить Артёму. Но время полдевятого. Слишком рано. И придётся снова продемонстрировать свою зависимость. А этого никак не хотелось.

Он взялся за плейер, но тот не включался. Наверное, сели батарейки. Он вытащил их и положил в карман куртки, чтобы не перепутать, какие нужны. И выскочил на волю, по улице Кирова – и мимо тихого парка чудес к набережной. Стояло прохладное, приятное утро. Впервые он заметил, что шестиэтажная бежевая коробка к востоку от парка, должно быть, родильный дом. Под гигантской операционной лампой женщина в белом бодро улыбалась с огромного плаката и держала в руках новорождённых близнецов, закутанных, точно мумии.

Вот и набережная, почти пустая, только некоторые скамейки заняты спящими пьянчужками. Чёрная река. Кара – Том, подумал Блейель, опершись на перила и смотря на мост, Мрас – Су, вздохнул он, Мрас – Су.

– Да нет же, господин чужой, вы снова смертельно ошиблись.

Артём, откуда ни возьмись.

– Ты шёл за мной? – спросил Блейель.

– А ты меня подкарауливал? – получил он в ответ.

– Утренняя прогулка.

– Скажите пожалуйста. Как похожи наши привычки, Матвей.

– Не хочу тебе мешать, Артём Викторович.

– Ты не мешаешь. Как спалось?

– Хотел спросить у тебя кое–что.

– Кое–что?

– Где тут поблизости можно купить ботинки?

– А-а. В Таштаголе.

– В Таштаголе?

– Шутка. Дрябловата получилась, не проснулся толком, через час–другой будет лучше. Тогда как раз и магазины откроются, и я тебе всё покажу.

– Большое спасиба. И ещё кое–что. Вот это мобильный номер?

– Покажь.

Блейель дал ему записку, не смотря ему в глаза. Артём подозрительно долго не отвечал.

– Нет, это не мобильный. Это вообще не телефонный номер. Это… невероятно. Старый код КГБ. Код представителей коренного населения, которые недостаточно считались с коммунизмом.

– Чего?

– Ах, Матвей. Врун из меня никудышный. Ладно, ладно, это мобильный.

Снова ангар, мрачный, неприютный, всего лишь в пятнадцати минутах ходьбы от набережной. Имелась ли снаружи опознавательная табличка, Блейель сказать не мог, может, киоск и мангал с шашлыками при входе и были приметами. В тусклом зале магазинчики лепились, как базарные лотки, кое–где между битком набитых полок виднелись только крохотные окошки, за которыми сидели продавщицы. Продавалась одежда, игрушки, вышитые фартуки и матрёшки цветов кемеровской хоккейной команды, компьютеры и электроника, всякая всячина. На вздох Блейеля Артём ответил:

– Вылазка в нутро нашего городишки, она не отпугнет немецкого исследователя. На следующей неделе займёмся китайским рынком.

Ледяная продавщица обувного магазина, расположенного в самой глубине зала, оттаяла только после рассказа о болоте. Блейель сдерживался, пока дама, всё ещё хихикая, не протянула ему три пары ботинок, тёмно–синие, лаковые бордовые, а третьи – из белой искусственной замши, и все три пары с острым носом.

– Это ещё что такое?

– Ты же хочешь стать таким, как мы.

– Но не выглядеть при этом как сутенёр!

– Ей это перевести?

– Нет, нет. Пожалуйста, не надо. Вот ведь чёрт.

– Ого.

– Я хочу что–нибудь попроще. Коричневые или чёрные, но не такие блестящие. И с круглым носом.

Вышел он с самыми скучными ботинками, какие у него только были в жизни, а у него бывали уже невообразимо скучные ботинки. К его изумлению, выход из ангара оказался в нескольких шагах от обувного. На улице он вспомнил про батарейки.

– Долго ты ещё будешь меня за нос водить?

– Это я у тебя должен спросить.

– Ерунда. Но я тебе благодарен, и буду благодарен всегда.

– Ужасное наказание.

– Ты извини, что вчера присутствовал при той кошмарной сцене у вас дома.

– Да ладно. Дмитрий Андреевич будет спать до полудня, а потом протрезвеет. На несколько часов.

– Он солдат. – Блейель только теперь это понял. Дурацкий орден на груди горлодёра.

– Был. В сорок шесть с почётом вышел в отставку в чине майора наших непобедимых войск и теперь пожизненно находится под командованием генерального секретаря Водкина.

– Вы сдаёте ему комнату.

– Да, вот так ты объясняешь себе мировое устройство. Что после отлёта дивного супруга моей чудной матушке могло заблагорассудиться выйти замуж за такую скотину, об этом и речи быть не может.

Блейель промолчал. Они брели по Советскому проспекту, солнышко припекало, но не настолько, чтобы снять куртку.

– Матвей, ты море любишь?

– А что?

– Скажи.

– Да. Море я люблю.

– Другого города, который был бы так далеко от моря, в России нет. Во всей России, ни одного. То есть, ни одного во всём мире.

Руки дрожали, он уже полчаса сидел над парой слов и боролся со страхом. Hi, it's matthias. Thank you, thank you so much for taking me to chuvashka and to arzhan! I would love to see you again. I am in kemerovo.[61]61
  Привет, это Матиас. Спасибо, спасибо, что взяла меня в Чувашку и к аржану! Я очень хочу снова тебя увидеть. Я в Кемерово.


[Закрыть]

Хорошо ли получилось, стояло ли там главное? Словно нужно было с одной–единственной попытки найти волшебное заклинание, без которого дальше никак. Может, стоило бы – место ещё оставалось – приписать свой номер? Или Ак Торгу подумает, что он считает её ограниченной?

Когда он наконец отослал сочинение, стало ещё хуже. Он остался сидеть по–турецки на кровати. Перед тумбочкой на полу красовались новые ботинки, источавшие лёгкий запах клея. Сначала он на десять раз перепроверил, отправил ли он сообщение, на тот ли номер, который стоял на бумажке, правильно ли он разобрал цифры на записке, не ошибся ли при наборе номера. Значит, интернациональный код России – 007. Как шутка времён Холодной войны. Кто вообще устанавливает коды стран? Но нет, отвлечься не получалось никак. И поехало, по полной программе – а вдруг она в спешке ошиблась и написала неправильный номер, вдруг она потеряла телефон, вдруг он настрочил не то? Он ещё раз перечитал сообщение. Никаких «I love you»[62]62
  Я тебя люблю (англ.)


[Закрыть] он сознательно не допустил. Только не навязываться. С другой стороны, это «Thank you, thank you so much for taking me to chuvashka and to arshan!»,[63]63
  Спасибо, спасибо, что взяла меня в Чувашку и к аржану (англ.)


[Закрыть] как будто он, как турист, благодарит проводника. Thank you so much for singing with me.[64]64
  Спасибо, что спела со мной (англ.)


[Закрыть] Вот что следовало написать.

Но теперь он не мог даже просто послушать её диск, даже на покупку батареек мозгов не хватало.

А что, если всё изменилось, если после выходных скобка закрылась, вставка закончилась? Вставка, во время которой новый Матиас Блейель, проклюнувшийся из штутгартского логистика, откомандированного к чёрту на кулички, насладился моментом огромного счастья. Моментом, на котором навсегда зависла его жизнь. Моментом, после которого ему, в свою очередь, оставалось только повеситься? Что, если в Мысках или где там ещё, прямо сейчас, малышка Кинэ сидела на коленях матери, а в дверях, ослепительно улыбаясь, с букетом степных цветов стоял тувинец, с напомаженной косичкой, добродушно покачивающейся на лысом черепе, и торсом, словно изваянным из мрамора античным скульптором нетрадиционной ориентации? Торс, обертон. Ночи таёжной любви. Что навоображал себе рохля с небритыми подмышками?

Но нет, духи, нет, не может быть, чтобы для Матиаса Блейеля на этом всё закончилось! Два поцелуя, два самых важных в мире поцелуя – но Матиас Блейель давно не подросток. Матиасу Блейелю для счастья нужно намного больше, чем два поцелуя, нужно противоядие от позорного воспоминания о сортире на краю глуши и волосатике с берёзовыми розгами, проехавшемуся ему по руке не сказать какой частью тела!

Потом его трижды вспугивали звуки. Свист из ванной, из трубопровода. Посвистывание из коридора, за которым последовало восклицание, покашливание, брякнул ключ в замке. Звякнули оконные стекла, когда по улице проехал грузовик. Всё это время Блейель просидел по–турецки на кровати.

После шести, наконец–то, долгожданный стрёкот.

I come kemerovo. day 25. see you? *AT[65]65
  Я приеду Кемерово. День 25. увидимся? * АТ (искажённый англ.)


[Закрыть]

И всё перевернулось. Встало с ног на голову. И всё стало хорошо. Жизнь продолжалась, следующая отметка – day 25.[66]66
  День 25 (англ.)


[Закрыть] Он нажал «ответить» и осмелился сочинить в рифму: Tell me when, tell me where – i'll be there! Love, m.[67]67
  Скажи, где, скажи, когда, я буду там! С любовью, М (англ.)


[Закрыть]

И на улицу, на воздух. Сначала шашлык в парке чудес. А потом – пиво на набережной, в полном одиночестве. Пока солнце садилось за индустриальную романтику. Куртка не нужна. Вечер обещал быть тёплым.

– Герр Фенглер, какая удача, что вы сами взяли трубку! Простите за ранний звонок. У вас только полдевятого утра, не так ли?

– Кто это?

– Блейель – Матиас Блейель.

– А-а, герр Блейель. Как ваши дела?

– Хорошо. Отлично. Только что отправил вам посылку. Мёд из таёжных цветов и шорский тотем.

– Вы благополучно воротились домой?

– Нет, я – я ещё… мне нужно…

– Откуда вы звоните?

– О, – он не вполне справился с хихиканьем, – нас по–прежнему разделяют почти семь тысяч километров.

– Как? Плохо вас слышу.

– Я из Кемерово.

– Из Кемерово? Что случилось?

– Нет, ничего не случилось. Всё прекрасно. Я только…всё ещё… и возможно, что задержусь ещё, довольно надолго.

– Когда вы вернетесь?

– Не знаю.

– Герр Блейель…

– Герр Фенглер, я… вполне возможно, что я…

– Что? Вас плохо слышно.

– Да, приём плохой. Я стою у реки. Но что я хотел сказать: вполне возможно, что я вообще больше не вернусь в Германию.

– Нет самолётов? Вы попали в беду?

– Нет, нет, вы не так поняли.

– Мы вас обязательно выручим!

– Нет, нет. Нет, нет, мне здесь правда очень хорошо.

– Вы захворали?

Блейель растрогался. Старикан, его выражения, всё эти мелочи. Вы захворали.

– Герр Блейель?

– Я совершенно здоров!

– Что с вами происходит? Почему вы не возвращаетесь?

– Это… это сложно объяснить по телефону. Я напишу вам. И пришлю фотографии.

– Да что вы там делаете, в Кемерово?

Он больше не мог и рассмеялся.

– Учу русский. Русский и шорский.

Пауза. Блейель представил себе, как старикан посасывает сигару. Хотя, полдевятого утра, наверное, рановато.

– Мы не сможем дать вам такой долгий отпуск.

– И не нужно.

Фенглер вздохнул.

– Что вы имеете в виду? Вы же сказали…

– Я… мне очень жаль, но – вероятно, мне придётся уволиться. Ужасно это говорить, но, ха–ха, понимаете, со мной случилось нечто непредвиденное, можно сказать, произошёл несчастный случай, но на самом деле…

Он прервался, оказывается, он забыл дышать.

– Герр Блейель, вы так говорите, словно у вас лихорадка.

– Лихорадка? Ха–ха! Нет, нет, я просто великолепно себя чувствую. Представьте себе, я влюбился.

Снова пауза. Из телефона Блейеля послышалось нечто вроде отдалённого фейерверка. Прощальный салют, подумал он.

– Вы влюбились.

– Да. Да. Я всё вам обстоятельно напишу.

– Что же нам теперь делать, герр Блейель? Вы говорите, что не знаете, когда вернётесь из Кемерово. Я волнуюсь.

– Ради бога, простите. Не хочу подводить фирму. Но не могу по–другому.

– Мне кажется, вам нужна помощь.

– Пожалуйста, умоляю вас, не волнуйтесь. Правда, не нужно. Мне очень, очень неловко, что ставлю фирму в такое положение…

– Да прекратите вы уже про фирму!

Добрый патриарх. Но Блейель продолжил.

– А герр Хюнинг…?

– Насколько мне известно, герр Хюнинг прекрасно справляется.

– Что ж, тогда… то есть – я вам напишу, хорошо?

– Вы действительно совершенно не можете сказать, когда вернётесь?

– Я не могу вернуться.

– Не можете?

– Нет.

– Да что с вами творится?

– Ну, я же вам только что сказал…

– Вы хотите всё тут бросить.

Вдруг так явственно. Без вопросительного знака. Блейель поглядел на мост, над рекой друг за дружкой гнались две вороны.

– Да, герр Фенглер. Вы правы. Я всё бросил.

Как бы ему хотелось, чтобы это были последние слова разговора, заключительные фанфары, но не вышло. Фенглер ещё поговорил о предписаниях, двенадцати годах на фирме, критических моментах в жизни, о том, что иногда нужно отдохнуть, даже об отпуске на неопределённое время и снова, что Блейелю нужна помощь, и про врача упомянул. Блейель повторял только «спасибо, спасибо», пока разговор не закончился.

Day 25. До него ещё девять дней – целая вечность в одиночестве, серьёзное испытание терпения, брошенный ему вызов. Так много нужно решить. Уладить. Вытерпеть. Надо найти другое жильё. Гостиница обходилась, трудно поверить, в девяносто евро за ночь, и он не мог более ожидать, что Фенглер покроет эти расходы. Он бы сам не согласился, и за первые дни он тоже расплатится сам. Он отступник, изменник.

При этой мысли ему сделалось жарко от благодарности к старикану, чья прихоть привела его сюда; он едва не пустил слезу. Но расслабляться нельзя, нужен расчёт.

К посылке с мёдом и тотемом он приложил открытку, передаст ли она хоть малую часть его чувств? Глубокоуважаемый герр Фенглер, погоди, разве он не доктор Фенглер? Хотя нет, с чего он это взял. Сердечный Вам привет из Сибири и два сувенира из поездки, которая превзошла все мои ожидания и направила мою жизнь в новое русло. Надеюсь, мёд передаст Вам вкус тайги. Резной сувенир – шорский оберег для дома и семьи. Шорцы – коренная сибирская народность (тюркская народность). Фотографии следуют. Коренная народность, тюркская народность – он что, так написал? И не заметил повтора? Шлю Вам сердечный привет из Кемерово, о боже, с сердечным приветом он тоже повторился, и от всего сердца благодарю Вас за всё, искренне Ваш – нет, нет, это совершенно не то, что он хотел сказать, слова показались ему чопорными и фальшивыми, надо будет собраться и написать новую, хорошую открытку. С фотографиями.

Матиас Блейель имел некоторые сбережения. Но девяносто евро в день, долго так продолжаться не может. Что делать? Артём. Эта мысль нисколько его не растрогала. Артём Неизбежный, Артём Непреодолимый. Нет, придётся пожить ещё за дорогие деньги, до тех пор, пока он не пересилит себя и не обратится к Артёму. Сбережения. Счёт, с которого он расплачивался за разную текучку, там особо поживиться нечем. Есть ещё сберкнижка. И, разумеется, частная страховка. Возможности есть. Но всё это так далеко, в другой жизни, отсюда ни до чего не дотянуться. Хотя, может быть, удастся подоить сберкнижку по телефону, через фрау Майнингер в его филиале, его консультанта, которая его знала – или, по крайней мере, притворялась, что знает. В любом случае надо ей позвонить, чтобы сторнировать квартплату и прочие платежи. Её номера он не знал, придётся искать, или через справочную, или через горячую линию на обратной стороне его банковской карточки.

И так многому надо ещё научиться. По дороге с почты он набрёл на книжный магазин и обзавёлся словарём. Теперь он зубрил русские существительные. Он надеялся, что для начала и этого хватит, ведь у него ещё был «Русский язык шаг за шагом». Грамматика показалась невыразимо сложной. Он прочитал о разнице между совершенными и несовершенными глаголами и узнал, что существуют шесть падежей и целая система склонений, которая подразделялась не только на мужской, женский и средний род, но и категории одушевлённый, неодушевлённый, мягкое и твердое окончание. В одиночку с этим не справиться. Даже важнейшие существительные были достаточно сложными и приходилось их расшифровывать. Гостиница, комната, деньги, дýхи, песня, волчица. Дочь. Ботинки.

Ботинки жали. Чтобы не сойти с ума в номере гостиницы, он полдня бродил по центру Кемерово, пытаясь удержать в памяти топографию. Он сбил ноги. Придётся снова идти в аптеку. Слова «мозольный пластырь» в словаре не было, но «боль», и «ботинки», он покажет, как сможет, и получит желаемое. Он приободрился.

Черноволосое дитя с огромными глазами. Дочь, Кинэ. Они гуляли по набережной, он вёл её за руку. «Ты любишь море?» спросил он по–русски. Но она была ещё так мала, что не могла посмотреть за балюстраду. Он присел на колени, чтобы поднять её, и ему показалось, что с её глазами что–то не так. У них не было никакого цвета. Ни чёрного, ни карего, ни голубого. Солнце садилось, но света, чтобы рассмотреть цвет глаз, вообще–то хватало. И он ясно видел уголёк, тлеющий под носом малышки. Блейель испугался. В голове его раздалось громовое «Не так! Не так! Ты её потеряешь!». Он сидел перед Кинэ на набережной и собирал все силы. Не поддаваться. Надо победить страх. Искать решение, найти верный путь, предпринять шаги. Не сдаваться. Он плохо подготовлен, он ничего не знает, но он справится! Да. Он справится. Голос в голове затих, и с другой стороны докатилось пение Ак Торгу. Надо чуть подождать. Совсем чуть–чуть. Не шевелиться. Сидеть. Ему стало легче.

– Где твоя мама? – спросил он девочку, когда наступил подходящий момент. Вдруг её глаза запылали, она, казалось, слилась с балюстрадой, её руки, ноги, голова сделались как отростки раскалённых докрасна перил. И перед тем, как исчезнуть, она рыкнула: «Газпром!»

Задохнувшись, он вскочил с подушки.

Но скоро ужас уступил место почти радостному чувству. Ведь Ак Торгу впервые явилась ему во сне. Сколько раз ему виделось её лицо, слышался голос – во снах она не появлялась ни разу. Кошмар в Чувашке – не в счёт. Нет, этот сон про незнакомую дочку – первый. Первый, в который не вмешалась Илька. Ведь голос был не Илькин, а непонятно чей; может, Фенглера, а может, Артёма. Или старого Матиаса Блейеля, который не мог не вмешаться.

Долгий путь. Первые шаги за порогом. Потихоньку, но твёрдо. В следующий раз получится лучше. В следующий раз он спасёт малышку!

I miss you so much. I had a dream about your daughter. I would love to know the little girl. I love you.[68]68
  Я так по тебе скучаю. Мне приснилась твоя дочь. Я хочу познакомиться с девчоночкой. Я люблю тебя (англ.)


[Закрыть]

Наутро он не помнил, отослал ли он сообщение. И написал ли он его вообще. Фразы чётко отпечатались в его голове, но в папке «отправленное» он их не нашёл, равно как и в черновиках. Зато, взбивая подушку, он обнаружил под ней соболью лапку. Сам же наверняка и положил. Блейель удивился.

Глаза. Нос. Душа. Шаман.

Позже, днём, когда зазвонил телефон, он сразу же схватил трубку – подумал, что это фрау Майнингер, его банковский консультант, которую он просил перезвонить.

– Да, Блейель.

– Да, Блейель, – передразнила она его. – В чём дело, почему ты не перезваниваешь?

Он помедлил. Он действительно не сразу её узнал.

– В смысле, не перезваниваю? А-а, ты звонила на городской номер – но откуда бы я это узнал.

– Ну и где ты?

– В Сибири.

– Чего–чего?

– Я же тебе недавно всё рассказывал.

То ли помехи, то ли она и правда презрительно цокнула.

– Да–да, я помню. Командировка. Ты что, всё ещё там?

– О да.

– О да.

Разве она когда–нибудь передразнивала его раньше? Вроде никогда. Раньше ей это было не нужно.

– Видимо, у тебя наконец появилось хоть что–то, чем можно гордиться.

– Да, появилось.

Как ему хотелось ответить спокойно и веско! Но нельзя требовать от себя слишком многого, уже хорошо, что удавалось отвечать так кратко. А рассыпаться перед ней и не требовалось. Если хочет что–то узнать, пусть сама и спрашивает.

– И почему это я должна получать извещения, что ты не заплатил за свет?

– Ой.

– Ты, наверное, и этим гордишься?

– Нет, я забыл.

Удивительно – он так и не оформил отчисления в банке! Такой ответственный человек, как Блейель.

– Я забыл. Но скажи им, что это не к тебе.

– Вот спасибочки. Нет уж, я им вообще ничего говорить не стану, а ты сам возьмёшь и сделаешь.

– Я ничего не сделаю. Я в Сибири.

– Ты что, спятил?

– Ты что, спятила?

Получилось! Он её передразнил. От возмущения она чуть не лишилась дара речи.

– Матиас, мне надоело. Мне всё надоело. Я не хочу больше иметь с тобой никакого дела.

– А зачем тогда звонишь?

Нет, у него есть все причины быть собой довольным.

– Очень смешно. Я звоню, потому что ты пытаешься вынудить меня платить за твой свет.

– Нет. Для этого тебе не нужно звонить мне. Могла позвонить им и сказать, что ты там больше не живёшь, доказать это нетрудно, а что будет дальше – это тебя не касается.

– Но почему, почему, чёрт побери, ты до сих пор не переоформил договор в банке?

– И это тебя не касается.

Он услышал, как она поперхнулась.

– Меня от тебя просто тошнит! Почему ты вывёртываешься?

– Я не вывёртываюсь. Я забыл переоформить договор, потому что меня это больше не интересует.

– Ты что, действительно свихнулся?

– Нет, нет. Я скажу тебе, что со мной. Я наконец бросил гнёждышко. Навсегда.

– Ты болен.

– Ты всякий раз это говоришь. Но радуйся – ты бросила гнёждышко, и я теперь тоже. Всё кончено, и всё прекрасно.

– Всё кончено давным–давно. Только я до сих пор получаю твои счета.

– Да, извини. Я облажался. Но представь себе: во сне, когда я сплю, ты исполняешь порнографические танцы. – Он говорил всё быстрее. – Это просто ужасно, это отвратительно. Ты извиваешься, расставляешь ноги и вытягиваешь всякие предметы из влагалища. Ты! Ха–ха! Из влагалища. Прямо оттуда.

– Матиас…

Как будто она не могла понять. Дрожащий, срывающийся голос. Несомненно, она не могла понять. Он и сам себя не понимал, но продолжил:

– Ты как, нашла, наконец, того, кто тебе ребёнка заделает?

Она бросила трубку.

Он задыхался, словно бежал, спасая жизнь. Но нет, поправился он: я не сбежал. На этот раз нет. Я вступил в схватку. К всеобщему изумлению, разорвал цепи и сражался. Перешёл в нападение. Теперь путь свободен. Наконец–то! Путь свободен!

Юная парочка на набережной обернулась в его сторону, остановилась, и коротко стриженый мальчик что–то сказал девочке в чёрной джинсовой мини–юбке, с колечком в пупке, та расхихикалась. Блейель понял, что говорил вслух. Он закашлялся, ускорил шаг. Ему захотелось запеть «Песню Волчицы», она сейчас пришлась бы к месту.

Нрав мой свиреп, берегитесь,

Не подходите слишком близко.

Хотя свирепым он себя и не ощущал. Шагать бесстрашно и уверенно, как волчица, вот чего он хотел. Не быть марионеткой, идти своим путём, знать, куда, и безошибочно стремиться именно туда. А если кто захочет ему помешать – о да, вот те пускай остерегутся!

Громко петь он не стал. Гудел себе под нос, шагая по улице Кирова, а на Советском проспекте замолчал. Бояться больше нечего, нечего бояться, увещевал он сам себя. Но в нём разливалась не боязнь, а грусть. Он пытался сопротивляться, держаться за волчье чувство – оно только что было здесь, он достиг его, оно не могло же улетучиться!

Может, его мучила совесть из–за Ильки, гадостей, которые он ей наговорил? Нет, не это. Ильку он потерять не мог, он её давно потерял. И наконец–то, наконец–то он поговорил с ней так, что и сам не мог больше отрицать, что это конец. Может быть, теперь она оставит его в покое, он преодолел её, размозжил! Он мог быть собой доволен.

Но в одиночку ему недоставало сил, чтобы удержать в себе волчицу. Ему необходима помощь. «Ak torgu, it's so good to know you are there!», – написал он, – «I miss you a lot. How are you, what are you doing? I'm in kemerovo waiting for you. Love, m.»[69]69
  Ак Торгу, как хорошо знать, что ты есть! Я очень по тебе скучаю. Как ты, чем занимаешься? Я в Кемерово, жду тебя. С любовью, М (англ.)


[Закрыть]

Он наклеил четыре пластыря, но ноги всё–таки болели. Однако он не мог ни ждать в незнакомом окружении, ни сидеть в дорогой розовой клетке. Афтобус и маршрутка оставались тайной за семью печатями, он пошёл пешком – направо, на Ноградскую, несмотря на боль, мимо театра, и без чего–то пять, когда показался дом на углу, куда он направлялся, прилетел ответ: «I'm on altai. Music festival. Kemerovo day 25. *k»[70]70
  Я на Алтае. Музыкальный фестиваль. Кемерово день 25 (искаж. англ.)


[Закрыть]

*k, а не *АТ. Теперь она называла себя Катей. Хотела ли она, чтобы он тоже звал её Катей? Катя Сабанова. Он снова увидел её мать, как она произнесла её имя, за чаем в Чувашке. Серьёзным голосом, предостерегающе, требовательно, как глубокую истину, которую не следует забывать, родительскую истину. И, может быть, она хотела, чтобы он, Матиас, теперь тоже придерживался родительской истины. Возможно, это хороший, важный знак, что она обращалась к нему не от имени творческого псевдонима, как это, с другой стороны, ни жаль. Кать много, даже и в Штутгарте[71]71
  У немцев довольно много заимствований русских имён, причём наше ласкательное Катя, Соня, Таня, Аня, Саша, Коля играет роль полного имени.


[Закрыть], Белый Шёлк – так звали её одну. С другой стороны, Белый Шёлк и Матиас – это тоже не сочетается. Тогда ему нужно другое имя, Серый Волк. Или Бурый Медведь–плясун. Или Идущий На Четырёх Мозолях.

Однако, как он ни обрадовался её быстрому ответу, настроение у него упало. Она в горах Алтая, на музыкальном фестивале. Раз, два в году она встречается с тувинцем. И теперь именно сейчас! Алтай, Алтай. Незабываемая панорама, не открывшаяся им в тот день с Кургана из–за тумана. Свободен ли путь?