Текст книги "Холодные ключи (Новичок) (ЛП)"

Автор книги: Михаэль Эбмайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Михаэль Эбмайер
Холодные ключи

Перевод с немецкого Нины Бескровных

Матрас не продаётся, мы им столько лет пользовались. Его можно только так отдать, даром. Но я не отдам. Вам–то, может быть, и да, ну а мне, знаете ли, это не всё равно. Я его оставляю себе, а вы новый матрас уж где–нибудь подыщете. Так на следующий день в ушах Матиаса Блейеля звенел его собственный голос. Что он не мог перестать об этом думать, было ещё понятно. Но вот почему в голове застряли именно эти несуразные слова? «Уж где–нибудь подыщете», какой–то глупый, мещанский тон. Молодые люди пожали плечами, подхватили и потащили днище кровати через узкую прихожую в подъезд, вернулись за каркасом и заглянули ещё разок, попрощаться. Двое молодых людей, хотя молодыми они и не смотрелись. Один – с жидкими волосами, другой – пышногривый, но со скверной кожей и в затемнённых очках с очень толстыми стёклами. Матиас Блейель ни о чём их не спросил, уж не студенты ли они, к примеру, и они тоже ничего не спрашивали. Говорили только по делу – вот кровать, бук, как и обещано, все детали здесь, можете проверить, вот каркас, вот днище, всё как в газетном объявлении. Торговаться они не пытались, хотя он наверняка пошёл бы навстречу. Когда они ушли, он взял с телефонного столика деньги, две купюры по пятьдесят и одну двадцатку, и спрятал их в бумажник, а бумажник – во внутренний карман пыльника. Потом снова зашёл в спальню и уставился на осиротевший матрас, метр шестьдесят шириной, косо лежавший на ламинатном полу рядом с новой, узкой кроватью. Один угол задрался на стену. Как небрежно брошенный на пол матрас для гостей. Как будто те ребята вернутся переночевать. Что за нелепая мысль. Матиас Блейель невольно улыбнулся, обрадовался, что ещё может улыбаться, и наклонился над матрасом. Пятна. На матрасы всегда садились пятна, даже в идеальном хозяйстве, они закрадывались исподволь и не выдавали своего происхождения. Он снял длинный чёрный завитой волос. Илькин? Его грудь сжалась. Может, это того молодого человека в очках с толстыми стёклами. Как там его, он и забыл, скорее всего, даже и не услышал, как они представились.

Матиас Блейель направился в кухню, не выпуская из пальцев волос (куда он делся потом, вспомнить уже не удалось). На полке с пряностями, склянками с маслом и уксусом откопал бутылку виски, подаренную коллегами на сорокалетие, откупорил её и, хотя время ещё было раннее, принял стаканчик, прямо на голодный желудок. Безо всякого аппетита, стоя у стола, сжевал два ломтя хлеба с ветчиной, подлил в стакан ещё и взял бутылку с собой в спальню.

Квартира без Ильки. Ему показалось, что он заметил это только теперь – увидел матрас и впервые почувствовал, как её не хватает. Он постоял на пороге, опустился на матрас и прижался спиной к стене. Там, за шторами, вяло тянулся тусклый июньский день, и не тёплый, но душный, небо недвижимое, сероватое. А Блейель видел перед собой Ильку. Так явственно он не видел её с развода, а может, и вообще никогда. Как она постоянно приглаживала волосы, даже когда они и не лезли в лицо, останавливалась на прогулке, если хотела сказать что–то важное, как, расхохотавшись, запрокидывала назад голову, и оттопыривала нижнюю губу, когда плакала. А сидя с ним за столом, искала его ногу и зажимала её своими. Но зачем ему сейчас эти картины? За что такое мучение? Тогда всё было не напрасно, всё шло хорошо, они были вместе. Илька, когда она впервые села листать каталог «Фенглер» и всё хихикала, что такая одежда пришлась бы по вкусу её престарелой тетушке. Илька в плетеном кресле, Илька со специальной кастрюлькой для спаржи, которую ей непременно сдалось купить, Илька в постели, больная, Илька в постели, здоровая, восемь лет с Илькой, два из них – в этой самой квартире, на этом самом матрасе. Что толку теперь от этих картин? «Матиас, ты самый кошмарный тупик в моей жизни». Что только ни скажешь в пылу гнева. Но если потом ничего другого не сказали, или, по крайней мере, ничего существенного, то под чертой оставались именно эти слова. А потом они увиделись уже на суде.

Квартира не изменилась, если не считать пары вещей, которые она забрала с собой. Картины так и остались на стенах, фотография – они вдвоём на пляже – на шкафу в гостиной, её посуда в буфете, её плетёное кресло, косметика на полочке в ванной. И другие вещи, каждая на своём месте, как будто она просто на минуточку вышла. Самый кошмарный тупик её жизни жил себе дальше, один–одинешенек, оставив всё так, словно они не расставались. Утром уходил на работу, ранним вечером возвращался, почти в полном душевном спокойствии. Без злости, без слёз, без размышлений. Жил себе и жил, будто ничего не случилось.

И вот сегодня, в этот непримечательный июньский день, восемь лет совместной жизни неожиданно, болезненно оборвались. Двуспальная кровать, они нарочно купили её для новой квартиры. Он долил в стакан виски.

Почему же его так подкосил этот момент? Напугал так, что даже за бутылку ухватился (вообще–то он никогда не пил, разве что кружку пива после работы, и то в порядке большого исключения) – ведь он сам дал объявление в газету? Кровать, два престарелых молодых человека. Разыграл театр, чтобы перехитрить самого себя, иначе он так и не признал бы, что всё кончено. В шкафу гостиной стояла пухлая папка, набитая бумагами с бракоразводного процесса, а за фотографией с пляжа валялась записка, на которой она неохотно и неразборчиво нацарапала новый адрес в Мюнхене. Вроде бы та квартира принадлежала её родителям. Мюнхен, район Швабинг. Почему же он не позвонил и не спросил, не нужна ли кровать ей? Сколько раз они говорили по телефону в последнее время, раза три? Не больше. Холодно и сквозь зубы. Когда же он, наконец, переоформит договор по съёму квартиры. Должно быть, счета так и приходили на её имя. Конечно, если бы у них был ребёнок, разговоров было бы куда больше. Но если бы ребёнок был, может, они и не развелись бы. Если бы Илька не потеряла ребёнка. Потеряла, да. Он однажды тоже использовал слово «тупик» в несвоевременной ситуации (постоянный контроль цикла, настырный гинеколог, вечные анализы крови, содержание прогестерона, её одержимость). Что ему и вышло боком. Он плеснул ещё. Конечно, думать об этом периоде теперь уместнее, чем о соприкосновении ног под столом или спаржевых кастрюлях. Несколько выкидышей (спонтанные аборты, комментировал настырный) – это серьёзное испытание для любого брака, вот так и получилось. Горе, разрушенная надежда стать матерью (или продолжать жить и после смерти), наверное, в этом и была причина. Но всё–таки вспоминать тяжёлое время было горько и тошно, настолько тошно, что даже потрясение от проданной кровати – не повод ворошить прошлое. Может быть, кому–то в Мюнхене и удастся сделать Ильке ребёнка, несколько лет у неё в запасе ещё оставалось – не говоря о решимости и силе воли. Он будет за неё рад. Только не надо тонуть в жалости к самому себе. В доме, полном Ильки, но без Ильки. В доме, который вдруг сделался невыносимым. Как ему прожить здесь хоть день? Как он прожил здесь последний год? Скорее, скорее найти милосердное забвение, хоть бы и в стакане виски. Последний глоточек – и он встанет с матраса.

Удалось это ему или нет, он не помнил. Наутро бутылка так и стояла в спальне, опустошённая, к счастью, всего на одну треть. Кто знает, что сталось бы с дикой головной болью, поднимающейся с затылка, если бы он увидел, что бутылка пуста. Или ополовинена. Он почистил зубы, выпил кофе – но ощущение, как будто язык натёрли щёткой для обуви, так и не прошло. И он не мог исключить, что, переезжая со старого матраса на новую кровать, он пролил слезу – к счастью, этого момента память не сохранила.

И, к счастью, в тот день можно было соотнести работу с состоянием здоровья. Утром он занялся делами попроще. Просмотрел счета–фактуры швейных предприятий из Румынии и Турции, с которыми уже несколько месяцев не возникало никаких проблем; фрау Велеску в Яши и герр Кемал в Анкаре вели дела профессионально. Пообедал жареной рыбой с картошкой – как всегда по вторникам, с коллегами из отдела логистики. Ничего особенного на повестке дня не намечалось, всё шло благополучно. Их фирма считалась одной из самых преуспевающих, благодаря развитию отношений с бывшим Восточным блоком,[1]1
  Восточный блок – так до сих пор называют бывшие социалистические страны Восточной Европы (здесь и далее прим. переводчика)


[Закрыть] как ни странно такое слышать о производителе модной одежды из Баден – Вюртемберга[2]2
  Баден – Вюртемберг имеет репутацию консервативного региона


[Закрыть].

Вещи Ильки. Пора убрать их из квартиры. Кровать – это только начало, признак того, что наскоро залепленная рана вскрылась и нужно ею заняться по–человечески, и поживее. Весь хлам надо срочно выбросить, держать его вокруг себя – нехороший, опасный самообман, так жить нельзя больше ни единого дня. А может, это ему самому, Блейелю, пора вылететь из квартиры?

«Счёт, пожалуйста», услышал он сам себя, когда над ним склонилась официантка, и все остальные поглядели на него с недоумением, ведь коллега Томас Хюнинг только что предложил всем по десерту за его счёт, в честь грядущего дня рождения. «Извините, я задумался про гам… гамбургеры… про Гамбург», – пролепетал Блейель, за что прекрасно настроенный Хюнинг обозвал его обжорой. Притом он, конечно же, имел в виду партнёров по грузоперевозкам из Гамбурга, которые нежданно–негаданно огорошили его новым тарифным планом – этим дельцем он намеревался заняться после обеда. «Да я сегодня что–то ничего не соображаю», – отмахнулся он, отговорился сенной лихорадкой и заказал у терпеливой официантки яблочный пирог с ванильным мороженым.

Только он закончил беседу с директором гамбургской фирмы, которого, как ему показалось, он вполне поставил на место (ведь вы не единственный на рынке, герр Келлеборг), как ему сообщили, что с ним хочет поговорить Фенглер. В семнадцать часов, если найдётся минутка, это не по службе.

Минута в минуту Блейель вышел из лифта верхнего этажа и двинулся к широкой, обитой тёмно–зелёной кожей двери в конце коридора. Почему–то ему втемяшилось, что «неслужебный» разговор пойдет о продаже супружеского ложа. Новый матрас уж где–нибудь подыщете. Ну что за галиматья. Он и не помнил, когда Фенглер в последний раз вызывал его к себе. Наверное, в прошлом году. И вот сегодня.

Фенглер, патриарх, который скоро уйдёт из дела на давным–давно заслуженный отдых. Торговлю по почте он ввёл пятьдесят лет назад, сразу после того, как перенял дом моды, основанный его отцом. Через окна анфилады комнат – приёмная, конференц–зал и собственно его кабинет – открывалась панорама на Теодор – Хойс-Штрассе, но отсюда казалось, что это немой фильм о городской толчее и суматохе. Стены обшиты широкими панелями из тика, понизу шла обивка из такой же тёмно–зелёной кожи, как и дверь. Все три комнаты пропахли старомодным запахом шефа – натуральная кожа и сигары. В приёмной фрау Виндиш приветствовала его дежурной секундной улыбкой. Не выпуская из руки фломастера, она махнула, чтобы он проходил. На шкафчике за её спиной кофейный агрегат недавно заменили на блестящую чёрную эспрессо–машину. Дверь в конференц–зал стояла нараспашку, а к герру Фенглеру только чуть приоткрыта. Блейель всё–таки постучался. «Давайте, проходите», тут же откликнулся старик. Как обычно, Блейель подумал, что правильнее было сказать «входите» или «заходите». Но предложение «давайте, проходите» было такой же частью Фенглера, как дюжина пожелтевших щетинок под носом и золотая печатка на пятнистой от старости правой руке.

– Присаживайтесь, герр Блейель.

Фенглер указал на овальный стол недалеко от двери – как и прочая мебель в кабинете, из тика, и нетерпеливо взмахнул рукой, чтобы Блейель, наконец, занял место и не вздумал ждать, покуда старик, опираясь на палку, не выберется из–за своего стола и не усядется рядом. Говорили, что его кабинет – единственный во всём здании, где нет ни одного каталога «Фенглер». Зато вся стена над кожаной панелью была увешана оригиналами рекламных плакатов в красивых рамах, за всю историю дома моды. Сначала под лозунгом «Так современно!», тёмно–красными буквами со штриховкой, над аккуратно прорисованным семейством из четырёх человек на пастельном фоне. В конце шестидесятых перешли на оборонительное «Мне нравится!», с фотографией озабоченной брюнетки со сложной причёской в виде башни баклажанного цвета. Дольше всего продержался слоган «Мода, которая мне по душе!», с различными мотивами, прерванной фазой «То, что нужно!» около 1980‑го года. Несколько лет назад патриарх в приступе апатии допустил «My way of fashion!»[3]3
  Мой стиль моды (англ.)


[Закрыть], а теперь вернулись времена «Моды, которая мне по душе!». Посередине, за письменным столом Фенглера, висела единственная среди плакатов картина маслом – портрет отца.

Фенглер опустился напротив Блейеля, фрау Виндиш внесла поднос с кофе, печеньем и минеральной водой. Перед стариком она поставила полчашки кофе и полстакана воды, к которым он не прикоснулся. Блейелю вручили капучино. Фрау Виндиш ретировалась и закрыла за собой дверь.

– Герр Блейель, – Фенглер разгладил левую манжету, – сколько лет вы у нас работаете?

– Думаю, лет двенадцать.

– Двенадцать лет и четыре месяца.

Он улыбнулся и покивал сам себе головой, и Блейель сделал то же самое.

– В личной жизни у вас всё в порядке?

Это что ещё за вопрос?

– Не могу жаловаться, – пробормотал Блейель.

– Вы не женаты, не так ли?

Он сглотнул. Конечно, они знали о его разводе, хоть он и не любил о нём распространяться. Со стариком он эту тему никогда не затрагивал. Видимо, какой–нибудь формуляр, на котором было помечено изменение семейного положения, попал в руки к Фенглеру, хотя вообще–то этим занималась фрау Виндиш.

– Да, уже несколько месяцев.

Он не удивился бы, если бы Фенглер сообщил, сколько именно месяцев и недель. Но старик только кивнул, тихо вздохнув. Он опёрся о край стола, сложил руки, составил большие пальцы домиком.

– Вы интересуетесь Россией?

Причём здесь Россия, почему именно сегодня?

– Ну… да, конечно… то есть, производства у нас там нет, но рынок значимый, даже очень значимый, и наверняка мы могли бы ещё поднять, может быть…

– Нет, герр Блейель, не поймите меня неправильно. Я вполне доволен положением наших дел в России. Даже очень доволен.

Фенглер добыл сигару из светлого ящичка, который захватил с собой со стола, и прикурил от длинной чёрной спички.

– Когда мужчина моего возраста заговаривает о России, то часто это предмет деликатный.

На всякий случай Блейель сделал серьёзное лицо.

– Но ничего страшного, мне тогда повезло, меня не взяли. – Он взмахнул рукой с зажатой сигарой. – Россия, Сибирь. Эти места очень меня притягивают, герр Блейель, очень, очень притягивают. Но по другим причинам.

Он улыбнулся и затянулся. Матиас Блейель решил, что начеку быть не нужно; он спокойно подождёт и узнает, что у Фенглера на уме. Боль в голове почти улеглась. Осведомиться, какие именно причины имел в виду Фенглер, он, конечно, не посмел. Зато старик снова продолжил допрос:

– Вы слыхали о городе Кемерово?

– Честно говоря, с ходу не скажу…

– Это город с населением в полмиллиона человек, герр Блейель. И представить невозможно, сколько сегодня в мире городов подобного размера – и тем не менее никто про них ничего не слыхал. Как вы полагаете, несколько дюжин? Или больше ста?

– Нет–нет, я что–то слышал. Кемерово.

Фенглер рассмеялся и покачал головой.

– Постарайтесь произнести по–русски: Кьеммерава.

– Кьеммерава.

– Это главный город Кузбасса, одного из крупнейших угольных регионов России. Южная Сибирь, пара сотен километров от Новосибирска. Если вы прочертите линию от Москвы до Владивостока, то Кемерово придётся точно посередине.

Впервые Блейель задался вопросом, почему в кабинете Фенглера не было карты мира. Наверное, она не сочеталась с плакатами. Но уж хотя бы для глобуса место нашлось бы. Ведь посылторг охватывал всю планету.

– К сожалению, часто пишут об ужасных несчастных случаях на шахтах в том регионе.

– Да, припоминаю.

– Герр Блейель, у вас есть планы на отпуск?

Он снова начал заикаться.

– Н-нет, ничего конкретного.

– Значит, в начале августа на вас можно рассчитывать?

– Да, пожалуй.

– Хотели бы поехать в Кемерово?

Да что за чертовщина? Блейель и так подбит, Блейель в зубах прошлого (или, скорее, унылого настоящего), Блейель на исходе сил, Блейель истерзан виски; мало того, теперь его ещё и в Сибирь сошлют. Двенадцать лет он проработал на фирме, не подозревая о влечении Фенглера к России.

Сибирь. Огромная. Неимоверная. Неимоверно далёкая, неимоверно устрашающая, неимоверно холодная. В Сибирь ехали телекорреспонденты, вышедшие на пенсию. Дождавшись, когда сойдёт снег, они сплавлялись по широченным рекам и снимали беззубых бабусек в передниках, которые вопреки всему разводили крошечные огородики за кособокими халупами. А потом многосерийные репортажи шли на рождество или на пасху, покуда бабуськи, вопреки всему, коротали свой век дальше, под метровой толщей снега.

Но нет, в эту Сибирь его вроде бы не пошлют. А в русский аналог Рурского района[4]4
  Рурский район (Ruhrgebiet) – промышленный регион, в прошлом печально знаменитый состоянием окружающей среды


[Закрыть], туда, где горняки с фатальной регулярностью дюжинами и сотнями гибнут в обрушивающихся шахтах. И вдруг он вспомнил, что те места, где прошла бóльшая часть его детства, шутливо называли Бадской Сибирью – городишка Мокмюль, к северу от Хайльбронна.

– Если вы не возьмётесь, я спрошу герра Хюнинга.

– Нет–нет, прошу вас, извините, я сегодня немного не в себе – чувствую себя не очень, я… вообще–то…

– Можете не отвечать сразу. Подумайте, поразмышляйте, время терпит. А потом скажете. Может быть, это вообще не для вас. Ну, а если вы пока не отказываетесь, я мог бы вам порассказать, в чём будет состоять дело.

– О да, прошу вас.

Фенглер совсем уже старик. Никогда Блейель не видел это так ясно, как теперь. Старческое тело, старческий череп – при ближайшем рассмотрении казалось, что только тёмно–серый костюм привязывает его к этому миру. Если бы не костюм, то его можно было бы вообразить на больничном одре. Или в кресле–каталке, перед остывшим кофе в кафетерии дома престарелых. Светящееся лицо, как у младенца, а не у взрослого; сигара и жидкие усишки казались маскарадом. Кинутое дитя. Ну что за мысли. Хотя головная боль рассеялась быстрее, чем он ожидал, в обозримом будущем Матиас Блейель не возьмёт в рот ни капли, это точно.

– Как вы знаете, во многих странах у нас имеются связи с местными агентствами, которые принимают заказы из каталога и присылают их нам. Эта торговля за несколько лет стала важной составляющей нашего оборота. Недавно я повнимательнее пригляделся к нашим партнёрам в странах бывшего СССР. Вот, взгляните.

Он примостил сигару на ободке пепельницы и передал Блейелю визитную карточку. «Catalog Services», стояло сверху, пониже – прямоугольный зелёный значок «Fengler Profi Partner», потом имя и адрес кириллицей.

– Вы понимаете русские буквы?

– Па… Палн–ха…

– Галина.

– А-а. Галина. Галина Капло…

– Даму величают Галиной Карповой. Она работает в Кемерово, вот здесь, видите.

Кемепобо, прочёл Блейель.

– И ведёт свое дело с большим успехом. За последние четыре года – стабильно наибольшее количество заказов по сравнению с другими агентствами бывшего СССР. И цифры постоянно растут.

– Звучит действительно внушительно.

– Вот–вот. Вы, может быть, посмеетесь над сентиментальностью старика, герр Блейель, но мне хотелось бы отблагодарить фрау Карпову. Ах, она там осталась, – он повернулся к своему столу, – не могли бы вы передать мне вон ту папку?

Блейель вскочил и принес ему большую, формата А 3, бордовую кожаную папку. Сигара на краю пепельницы потухла, а Фенглер вытащил из папки желтоватый лист сделанной вручную бумаги. Грамота, возглашала подпись с завитушками, занимающая всю верхнюю треть листа. «С благодарностью фрау Галине Карповой и её коллективу за отличную работу, от Ганса В. Фенглера». Внизу, рядышком, фирменный знак «Фенглер» и логотип «Профи–партнёр». Потом – Штутгарт – Кемепобо, август 2007 и изящная подпись Фенглера.

– Вы вручите ей эту грамоту. Конечно, её вставим в рамку. В начале августа как раз неплохое время для поездки, так мы договорились с фрау Карповой. Месяц отпусков там июль, в августе работа уже кипит ключом. Погода ещё вполне летняя. Поступайте, как вам заблагорассудится, поезжайте на пару дней, неделю или дольше. На всё время пребывания у вас будет переводчик, и фрау Карпова предложит культурную и туристическую программу. Взамен от вас, в сущности, требуется лишь передать нашу благодарность. Знаете ли, я бы с радостью поехал сам, но, видите, – он театрально приподнял дрожащие руки над столом, – совсем обветшал.

Блейель кивнул и озадачился, а допустимо ли было кивать на таком месте.

– Подумайте. И вот ещё, – он снова полез в папку, – фрау Виндиш подобрала материал по Кемеровской области. – И он вручил своему логистику пачку бумаг.

– Благодарю вас. Пожалуй, я определился.

– Вот как?

Фенглер снова склонился над столом, сложив на столешнице руки.

– Я возьмусь. Передам фрау Карповой грамоту.

– Вы уверены? Можете ещё спокойно поразмышлять. Вы же сами сказали, что нездоровы.

– Нет, нет, всё в порядке. Даю вам слово.

– Очень, очень рад, герр Блейель. Очень рад. Знаете, из всех сотрудников вы кажетесь мне самой подходящей кандидатурой для этого поручения. – И старческое лицо просветлело ещё больше. Опираясь на палку, он встал и засеменил к своему столу. – Фрау Виндиш! – позвал он в переговорное устройство и снова обернулся к Блейелю, – у вас заграничный паспорт, случайно, не при себе?

Фрау Виндиш уже стояла в дверях.

– Визу, пожалуйста, на герра Блейеля.

– Нет, – ответил Блейель, имея в виду паспорт.

– Тогда будьте добры, занесите мне его завтра с утра, – сказала фрау Виндиш.

Домой этим вечером идти совсем не хотелось, мысль о матрасе была невыносима, как, впрочем, и все иные мысли. Ну что он наделал? В Сибирь. Это он–то. При вручении грамоты надо будет что–то говорить. Ему дадут речистого переводчика. А может, косноязычного переводчика. Но наверняка и вполовину не такого косноязычного, как сам Блейель. Матиас Блейель, который ни разу в жизни не произносил речей, ну какой из него представитель фирмы? «Из всех сотрудников вы кажетесь мне самой подходящей кандидатурой для этого поручения». Да что за чёрт вселился в старикана? Самой подходящей кандидатурой был бы кто–нибудь приветливый, опытный, кто знаком с нравами народов Востока. В головном офисе почти шестьдесят сотрудников, среди них наверняка кто–то знает хотя бы несколько слов по–русски. А даже если таких и нет, значит, нужен тот, кто на корпоративных вечеринках имел успех в роли конферансье. Но только не Блейель. Даже Хюнинг подошёл бы куда лучше. Может, старик просто выжил из ума?

А сам–то он каков? Никто не заставлял его соглашаться, запросто мог бы отказаться. Боюсь летать в самолётах. Да мало ли что, от него и не потребовали бы объяснений. Он сказал бы – большая честь, но, к величайшему прискорбию, мне это не подходит. Ему предлагали подумать. Старикан, конечно, огорчился бы, но уж никак не обиделся, это точно. Матиасу Блейелю, видите ли, не хочется идти домой, так нет бы, наконец, взять свою жизнь в руки! Но нет. В состоянии аффекта он соглашается на ненормальную командировку. Не командировку даже, а ссылку. «Спасибо за поздравления, герр Блейель, а теперь соизвольте пройти в камеру к герру Ходорковскому, ночи в Гулаге короткие». Ну что за бред. Он сам себя не узнаёт. Завтра же утром он вернётся, поднимется на лифте на последний этаж, постучится к фрау Виндиш и скажет, нет, паспорт я не принёс, к сожалению, у меня всё–таки не получится. И ведь именно это он ни за что не сделает. Он послушно сдаст паспорт и пустит всё на самотёк. Матиас Блейель, который вмешивается в ход событий, появляется только тогда, когда можно во что–нибудь вляпаться.

Сибирь. Ещё шесть или семь недель, и он будет стоять столбом, с парализованным кишечником, на полпути между Москвой и Владивостоком. За тысячи километров отсюда. Интересно, а сколько именно тысяч? Может быть, ответ кроется в бумагах фрау Виндиш. Заикаясь, передаст грамоту – эта сцена не давала ему покоя, как предстоящий экзамен или операция. Нет, не видать ему ни покоя, ни исцеления.

Он уже на Кёнигштрассе. Идёт смехотворно широким шагом, как будто у него есть какая–то цель, по направлению к Дворцовой площади. И вдруг остановился – уголком глаза он заметил движение. Резко повернув голову, он успел увидеть, как за переполненной урной, прикреплённой на фонарном столбе, скрылась стрекоза. Переливчато–синяя, наверное, вылетела из Дворцового сада. Большое дело, стрекоза на Кёнигштрассе – но он всё–таки удивился. Однако стрекоза больше не появлялась, а без неё урна выглядела омерзительно, поэтому Матиас Блейель отвернулся и вошёл в первое подвернувшееся кафе. Названия он не разобрал, неоновая вывеска над входом возвещала только «Segafredo»[5]5
  Итальянская фирма, специализирующаяся на кофейных продуктах


[Закрыть]. Узкое помещение, перед изогнутой стойкой светлого дерева жались четыре столика. Посетителей не было, официант с зализанными назад чёрными волосами полировал стойку. Когда Блейель сел, он прекратил посвистывать и спросил: «Что будете заказывать?»

– Мне… мне… – Блейель сам на себя разозлился за заикание, – имбирного эля, – выдавил он торопливо. И сам удивился, как до такого додумался. Он хоть когда–нибудь заказывал имбирный эль? Может быть, он заказал эль потому, что он такого же цвета, как и виски? Он откинулся назад, тут же отпрянул, потому что затылком прикоснулся к стене, и взял в руки пачку бумаг о Кемерово. Рассеянно пробежал глазами цифры и сводки о горной промышленности, химическом производстве и безработице. Прочёл два абзаца о первом человеке, который вышел из космического корабля и воспарил в космосе на верёвочной страховке, потом полстраницы о «бэнди» (что–то вроде хоккея), и поглядел на размытый снимок веб–камеры: «площадь перед театром драмы», с роскошным фонтаном, освещённым солнцем.

Он отложил листки и пригубил напиток, который оказался довольно пресным. Кемерово. Это ничего ему не говорило, вообще ничего, и он никак не представлял себя в Сибири. Но себя он не мог представить и в собственной квартире. Зато на ум пришло предложение из русской классики, которую он читал в восемнадцать. То ли Достоевский, то ли Гоголь. «В гарнизонном городе К., в волости…»; но нет, К. не гарнизонный город, К. – губернаторская резиденция, так стояло в бумагах. А река, протекавшая через город, называлась Том, но была женского рода.

Блейель вдруг обнаружил, что глаза у него слипаются. Он упёрся затылком в стену, гарнизон с губернатором растворились в полумраке, и мимо пролетела стрекоза. Пролетела и исчезла за урной. И ещё раз. И ещё. А потом над ним грянул голос официанта: «Извините, мы закрываемся». Блейель поглядел на часы. Начало девятого. Он сунул бумаги в портфель, расплатился и поспешил прочь.

Застоявшийся вечерний воздух, как будто он весь день просидел на совещании в душном кабинете. Он вспомнил, что с обеда так ничего и не ел. Голода он не ощущал, но побоялся, что если станет поститься, то ночью снова разболится голова, и снизошёл до гамбургера. И поскольку он всё равно был на вокзале, то сел в метро седьмого маршрута и вернулся домой. А куда же ещё. В гнёждышко, как когда–то его называла Илька. Под конец, в период выкидышей, она так говорить перестала. Задержав дыхание, Блейель поставил портфель под вешалкой в прихожей. Вымыл руки, вошёл в гостиную и собрал фотографии со шкафов. В каморке рядом с кухней он завернул их в кулёк и засунул его поглубже, в темноту за пылесосом, гладильной доской и ведром со шваброй. Записку с адресом Ильки он после долгих дум выбрасывать не стал, а упрятал в выдвижном ящике. Её номер все равно был записан в памяти телефона. Захотелось ей позвонить, но он сдержался.

В спальне новая кровать благоухала свежим деревом, и старый матрас показался ему огромной дохлой медузой, растёкшейся по полу. В ближайшее время придётся попросить дворника помочь унести его в подвал. Вот кому стоило бы теперь позвонить – тем ребятам, не заберут ли они матрас, бесплатно – от передумал. Но их телефона у него не было. И имен он не знал. И только теперь он понял, что покупка новой кровати, в отличие от продажи старой, не стала важным событием.

Всего–то пятнадцать минут одиннадцатого. Усталость испарилась, и не приходилось надеяться, что получится заснуть. Но он всё–таки приготовился ко сну. Надел пижаму и пошёл в спальню, стараясь не смотреть на матрас на полу. В новой кровати отвернулся к окну. «А вы новый матрас уж где–нибудь подыщете», раздалось у него в ушах. В Сибирь, подумал он.

На следующее утро они с фрау Виндиш сошлись на том, что визой он займется сам; иначе всё было бы слишком сложно, ведь бумаги ему в любом случае придётся подписывать лично.

– Герр Фенглер просил передать, что он счастлив, что вы согласились, и если у вас возникнут какие–то вопросы, то обращайтесь прямо к нему, – сказала фрау Виндиш, балансируя колпачком фломастера между пальцев, и Блейель кивнул.

Первому русскому, которого Блейель видел новым взглядом, было за тридцать. Круглоголовый, с короткой стрижкой, глаза – водянисто–голубые, ироничная ухмылка на губах. Блейелю показалось, что его акцент, одновременно вялый и поющий, не подходит к лаконичным, сухим предложениям.

– Посылторг? Я напишу «Отдел сбыта дизайнерской моды», о’кей?

– Но…

– Да–да, мы всегда так пишем. Всё нормально.

Он что–то впечатал на компьютере и от руки переписал рабочий адрес с визитной карточки Блейеля в мелко испечатанный бланк.

– Поедете куда, в Москву?

– В Кемерово.

– В Кемерово?

Только теперь стриженый по–настоящему на него посмотрел. Блейель невольно уклонился от водянисто–голубого взгляда и уставился на карту России. Кемерово, маленький, тонко подписанный чёрный квадратик между жирными названиями других городов – Новосибирск, Томск и Красноярск. В самой середине бескрайности, недалеко от места, где сходились четыре государства – Российская Федерация, Казахстан, Монголия и Китай. Хотя что значит недалеко в этом измерении? Километров тысячу, не меньше. Стриженый придвинул к нему бланк.

– Пожалуйста, подпишите вот здесь. Недели через три будет готово. О’кей?

– И забирать тут у вас?

– Конечно.

– А билеты?

– Вы же сказали, насчёт билетов позвонит ваша секретарша. Вот и пускай звонит. Вы едете в начале августа, так? Времени ещё полно, через три недели и займемся. С вашей секретаршей.

– Это секретарша герра Фенглера.

– Да хоть ваша тётя. О’кей?

Молодцеватый жест, которым собеседник с этими словами сложил формуляр, прежде чем подколоть его к паспорту, поднял Блейеля на ноги и погнал к двери. Но пришлось ещё выложить шестьдесят евро за оформление визы.