Текст книги "Последняя Осень Флойда Джеллиса"

Автор книги: Мигель Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

меня на пол, это пол лифта, и он возносит нас вверх.

Вроде этот Пои спрашивает меня о моем отношении к дельфинам.

Вот так-то. С чего такие вопросы? Мне не сложно

ему сказать правду.

– Дельфины – удивительные, но преданные людям. Нам,

страшным и лживым людям!

Он презирает мой ответ. Я прочел это в его глазах бегущей

строкой. Да. Ты, конечно, погорячился, но, быть может,

гуляешь сейчас там, где в юности пробегал сам Сальвадор.

Сальвадор пробегал. Какой пустой афоризм. Мы едем

в этом лифте уже целую неделю. Бросьте эти шуточки. Мне

сделалось жутко, Я осознал, что неимоверно худой. Кожа натянута

как барабан. Мои скулы настолько остры, что ровными

рывками режут лицо.

Ровными рывками режут. Идея для картины. Идеи для

картины. мэк.мэк.мэк.мэк.мэк.

Мое сознание расширилось или нет? Или нет? Или нет?

Прописан в «Ворде» и подчеркнут красным. Когда Я уже буду

на улице, киньте меня в снег – Я остыну. Обязуюсь остыть.

Так, уже вынесен кем-то на улицу. Да, это улица. И значит,

Я уже тут. Ах, милые люди.

Этот снег – где же он? Господа, вы не видели снег?

Я жертва обстоятельств, как Фитцджеральд. Как Великий

Гэтсби.

Самое время ровно лечь на земле и хорошенько выплакаться.

НЕТ, сколько можно; ты всего лишь посредник,

втянутый в игру. Они могут убить тебя, помни это. Но что

же мне делать? Беги, Флойд. Беги! Я вскакиваю на ноги

и несусь что есть мочи. Бегу и чрезмерно этому рад. Большой

Город медленно прокручивается перед моим взором,

а Я бегу. Бежал до тех пор, пока моя грудь не заныла, словно

пробитая камнем. Прислоненный к стене, пытаюсь выровнять

дыхание.

Ты дурак. Как ты мог оставить ее там одну, с ними. Они

ведь ни за что ее не выпустят. Воротись. Я взглянул на небо,

и там вместо луны были огромные буквы; нужно их прочитать.

Читаю: В-О-Р-О-Т-И-С-Ь. Да, это определенно знамение.

Нужно идти.

Но идти невозможно. Ноги вязнут в асфальте, как в болоте.

Кто-то спросил, что со мной. Я не ответил и пошел дальше,

но этот кто-то заорал с большей силой:

– Что с вами?

Мне пришлось оглянуться и напрячь глаза. Это человек

с головой золотой Мэрилин Монро. В таком случае хами ему:

– Выпрями спину и иди читай, идиотка! – Видимо, это

оскорбило, и он ушел. Они все уходят, когда Я несдержан.

Мне подумалось: «сержант Несдержан», – и это тотчас рассмешило.

Как давно Я так не смеялся. Вот так напиток. Может

быть, Я добрел до этого здания. Подхожу к двери и висну

на ней. Отворяется; самое время скатиться кубарем вниз.

Я долго обещаю себе, что ничего не поврежу. Верю и дружелюбно

улыбаюсь, а затем прыгаю в темную пустоту, и через

секунду деревянные ступени весело лягают меня. Это продолжается

довольно долго; вроде как Я разбил губу. Но чудовищная

ошибка мною все же допущена. Я ввалился не в то

здание. Бреду по полуподвальному коридору и кличу себя

сукиным сыном что есть мочи. Слишком душно и темно; иди

на свет. И Я вышел и уперся в огромную стену, на которой

висела фашистская свастика. Настолько огромная, что нужно

отойти подальше, чтобы разглядеть ее всю.

– Ты кто такой, твою мать?

Я обернулся и увидел толпу агрессивно настроенных

граждан. Их явно объединяют общие интересы. Мне нужно

рассказать им правду. Если они пойдут толпой, то смогут завалить

этого кабана Пои или хотя бы отвлечь его. Но Я уже

все это продумал и так лень им что-то объяснять. Двигаюсь

к выходу, но они меня не пускают. Обступили и кричат в самое

мое лицо, что Я здесь забыл?..

– Я потерян. Сын самого Мефистофеля надушил мою голову

неким дерьмом, и Я слоняюсь в забытьи. Свидетели

Иеговы украли мою подружку, но вас они побоятся. Дорогие

фашисты, помогите мне, и Я обещаю вам, что мое искусство

будет еще красочней и четче.

И что-то стукнуло меня в лицо. Лягнуло; если бы мои глаза

были раскрыты на все сто, быть может, удалось бы что-то

разглядеть. Создалась некая невесомость. Меня несли на руках,

и это было так по-дружески. Продолжалось это недолго,

вскоре меня скинули с чего-то высокого на что-то низкое.

Наконец Я почувствовал, насколько стал грязным и мокрым.

Прощай, моя дорогая куртка, твоя эра подошла к концу. Захотелось

обронить пару слез, но Я сдержался. Понял, что

вновь на улице и Джейн Лавию Ротт мне не найти. Иди домой,

Флойд, иди домой. Уже глубокая ночь, и поезда не ходят,

а пешком Я буду идти несколько световых лет. Ну что, например,

проносится за окном поезда, когда ты в нем мчишь?

Проносится лес, да, много лесов. Значит, нужно добрести до

первого встречного леса и двигаться все время по прямой.

Это действительно поразительная стойкость мышления.

Я трижды поблагодарил себя за это и пошел. Потом, на

мгновенье обернувшись, Я поклонился Большому Городу

и тем, кого больше не увижу.

Всего вам наилучшего, господа Этнические кролики!

Глава 9

Мы врем вам каждый день

Человек, накачавший меня этой отравой, был чистосердечным

обманщиком.

Помнится, он заявил, что меня будет держать пару часов,

а прошло уже целое столетие.

Я то и дело материл себя за эту несусветную наивность.

С детства нас учат не пихать в рот то, чего не знаешь. Но уж

будь уверен, сейчас тысячи слоняются в таком же одурманенном

состоянии по всему земному шару. Да это ничуть

и не ободряет.

Я набрел на какие-то гаражи, или то был склад; мне пришлось

перелезать через старый сетчатый забор. Это была

плохая идея – он располосовал мою куртку, и теперь она

была в окончательно непригодном состоянии. Но удача все

же мне улыбнулась, Я таки вышел в сторону леса. Может

быть, удастся найти сани, запряженные парой-тройкой собак,

и они будут мчать меня сквозь непроглядную тьму этих

лесов. Мечты, мечты.

Мой карман истошно вибрировал – то был телефон.

Но сколько бы Я ни поднимал трубку, все, что прослушивалось,

отдавало гробовой тишиной. Поэтому Я игнорировал

звонки.

Бежал от этих оков.

Спешу заметить, что вообще забыл, откуда двигаюсь

и в какую сторону. Все, что мне припоминалось, – это идти

лесом. Раздражала потеря счета времени. Казалось, Я проломил

дверь в параллельную реальность, где времени вообще

нет и теперь Я обречен бродить тут вечность. Память

оставляла меня. Мозг отказывался работать, и мне пришлось

остановиться. Только сейчас Я заметил, как тихо в этом лесу.

Быть может, это все постановка, а Я известный актер. Как

меня зовут, Я ведь точно актер. Имя… Имя…

Первая буква – точно «Ф», это Я башку даю на отсечение.

Мне нужно было идти.

Я практически плыл в этих молочных сугробах, а сам думал

над именем, каким меня могли бы звать. «Ф» – это буква,

с которой все начинается.

Это все от одиночества. А у тебя есть друг, с которым

можно всю ночь молчать и смотреть на небо? Да, неврогенная

саркома! Это Я все наврал. Вечно так делаю.

Я чем-то сродни Пиноккио. Чем больше вру, тем больше

мой потенциал.

Ничего, будет тебе и Рембрандт, и «Избиение младенцев».

Мое имя. Дружно назовите его.

«Ф» – это Фабио.

Меня зовут Фабио Мориэнелли? Боже всемогущий, как

Я мог допустить такое?

Моя голова растраивается, потому и расстраивается.

Чем дальше ноги несли меня, тем дальше Я терялся в себе.

Еще пару шагов – и потеряюсь навсегда. Лес станет моим

домом, и рано или поздно кто-то набредет на мои останки.

Может, какое-то время Я буду питаться корой и жарить на

костре окоченевших белок. Но, заснув однажды, непременно

стану добычей медведя, волка или кабана.

Они разбросают содержимое моего желудка, окропят

моей кровью землю, а летом здесь будет расти земляника.

Это печально, и Я позволил себе всплакнуть.

Мне вдруг пришло на ум, что действие вещества давно

подошло к концу, а моя неустойчивая психика, не выдержав

такой нагрузки, дала сбой. Иными словами, Я свихнулся,

а это очень грустно осознавать в ночном зимнем лесу.

Я сел на старый пень и закрыл руками лицо.

Вот и конец всей этой истории.

– НЕТ, – воскликнул Я, – ты не можешь сдаться! У тебя

обезвоживание организма.

Чудо, что Я вспомнил слово «обезвоживание». Да, мне

давно хотелось пить, и Я начал отчаянно жевать снег. Не

знаю, сколько времени провел за этим занятием, но меня

стало воротить. Потом стошнило, и это нескончаемо радовало

– стало легче.

Я устремился дальше. Мне нужно было узнать, сколько

сейчас по Гринвичу: что-то внутри уверяло, что с рассветом

чары рассеются. Но телефон в моем кармане внезапно умер.

Я пытался включить его, но тщетно.

Послушай, ты один в неизвестном тебе месте, у тебя нет

связи, и ты не знаешь, куда идти. Твои дела более чем дерьмовы.

Я напрягал глаза, вглядывался в темноту в надежде

увидеть хотя бы мельчайший огонек, но кругом были только

снег и сосны. Мои ноги унесли меня слишком далеко от

всей цивилизации. Но Я старался не падать духом, хотя это

было чертовски сложно. Мне вспоминались мои родители,

младший тихий брат и родимые кошки – знали бы они, как

Я бреду здесь, обезумевший, грязный, навстречу не пойми

чему. Вот такое надо показывать в этих антинаркотических

социальных рекламах.

Ночь Нежна, не правда ли, друг мой?

Я снова остановился. Меня преследовали какие-то шорохи,

но стоило прислушаться, как все замолкало. Мне так все

осточертело! Я поднял голову к небу и заорал о том, как все

мне опротивело. Потом случилось странное: мне показалось,

будто кто-то совсем рядом сказал, что ему тоже все надоело.

Такое, знаете ли, совсем не радует. Лучше возмущаться одному,

чем с кем-то посторонним не пойми откуда. Мной овладел

ужас, но Я быстро унял его. Если кто-то идет возле меня,

значит, он тоже заблудился. Почему Я должен давиться от

страха, когда рядом со мной человек в таком же состоянии?

Мне даже удалось увидеть его боковым зрением. Но Я не

хотел вести беседы, Я поклялся себе уже выйти куда-нибудь

и пусть этот путник идет своей дорогой. Но он шел за мной.

Быть может, у него есть телефон, и он знает, который час?

Нет, Флойд, будь независимым! Держи себе строй, как бравый

воин, и иди, не прекращай идти.

Мне снова захотелось пить, и Я остановился набрать

снега.

Неизвестный преследователь тоже остановился. Это было

уже наглостью: он знает, что замечен мной, и явно злоупотребляет

радушием. Я повернулся к нему – темный силуэт

замер как вкопанный, будто думает, что сосны его спрячут.

– Послушайте. Мне нет до вас дела, Я иду куда хочу.

По зову сердца. И зов этот только для меня одного, – голос

дрожал, но был убедителен.

Он не ответил, но стоило мне двинуться с места, как все

снова повторилось.

Мое сердце гулко стучало; наверное, даже он слышал этот

монотонный долбеж.

– Черт, да не ходи ты за мной! Этот лес слишком большой,

чтоб ты шел по моим следам!

Я огляделся в поисках какой-нибудь дубины. С радостью

бы двинул ему чем-нибудь.

И тут… он заговорил:

– …Привет, Флойд, ты не узнал меня?

Меня как молнией прошибло. Кто это?!? Вот теперь мне

было по-настоящему страшно; все, что было ДО – просто

драные цветочки. Сейчас вернулась трезвость разума, и Я от

давал всему отчет. Стою, трясусь и отчет себе отдаю. Боже,

какой кошмар! Кто это?

Я вдохнул, затем выдохнул и снова вдохнул. Ладно, вот

что, слушай. Что бы это ни было, повернись к нему и спро

си напрямую, из каких он краев-окраин. Может, все не так

плохо. Вдруг это твой какой-нибудь чертов одноклассник?

Я знал, что это идиотизм, но моя дивная фантазия всегда

дает себе волю, когда ее просят об обратном. И Я повернулся.

И он был в двух метрах от меня. И вроде как Я узнал его,

но все равно спросил. Сумасшествие тем и приятно, что

можно задавать глупые вопросы ради очевидных ответов.

– Кто ты?.. – тишина………….жди……………..жди….…

……………и он отвечает:

– Флойд. Это же я, Мартин. – (Ну вот, чего и стоило ожидать.)

– А знаешь, это подло… подло приходить вот так в образе

моего мертвого друга! Я знаю, что это галлюцинация… Мой

напичканный мозг проецирует что хочет… Тебя нет, и не переубеждай

меня! Тебя нет! Нет! НЕТ!

– Да, меня нет! Да, я твоя галлюцинация! Но ведь это

прекрасный повод повидать мертвого друга?

Эм-м. Это порядком ставит в тупик. Я стоял и думал, радостно

мне или не очень. Ну и плевать, что его тут на самом

деле нет, плевать, что Я говорю сам с собой и, быть может,

вскоре и вовсе погибну. Но это Мартин. Он стоит передо

мной в том самом костюме, в коем был похоронен, улыбается,

и ветер прилежно зачесывает его волосы. Черт, да это же

удивительно. И Я заплакал. Тихо заревел, а он стоял и ласково

смотрел на меня. В нем была какая-то схожесть – в смысле,

словно видел его и по сей день.

– Мартин, ты знаешь… А ведь ничего практически и не

изменилось. Смотри, Я все тот же неудачник. Мне вздумалось

поиграть в Пикассо, и вот Я гуляю под неведомым мне

препаратом по этому лесу. Где-то моя растерянная подружка

ищет меня, а Я даже не могу ей позвонить. И, что самое

досадное, Я не знаю, куда мне идти. Ничего не знаю.

И Я упал на колени и заревел еще сильнее. Мне вдруг стало

себя чрезмерно жаль.

Бог смотрел на меня с неба, да, Я знаю, что смотрел; это

делало меня еще несчастней. Все мы хотим, чтобы нами гордились,

а Я в который раз вляпался в историю по своей же

сучьей вине.

А этот выдуманный мной Мартин стоял совсем рядом

и говорил мне:

– Чувак, сколько раз ты выкручивался из неприятностей.

Сам всегда кричал, что из любой ситуации есть выход.

Посмотри, на улице сегодня плюс, вижу, что ты намок, но

уже давно за полночь. Скоро начнет светать, и ты обязательно

выберешься из этого леса. У тебя есть еще четыре сигареты

и деньги в кошельке. Так что давай, перестань предаваться

унынию и иди вперед!

И Я вытер слезы и пошел вперед. И этот выдуманный

мной Мартин тоже пошел. Мне вспоминались школьные

годы, концерты нашей группы и развеселые попойки. Даже

когда моя голова пришла в порядок и Я смог себе доказать,

что 9X7 = 63, Я не переставал говорить с ним. Тьма рассеялась,

и ясное голубое небо наливалось медом.

Одиночество меня больше не пугало, так же как падения

при входе в поезд и собачьи стаи. Я Флойд Джеллис, Я прошел

весь этот чертов лес, свою личную Голгофу. И Я встречаю

рассвет, он протягивает мне руки и кричит: «НУ НАКОНЕЦ-

ТО!»

Передо мной простирается заснеженное поле, и, значит,

где-то рядом люди. Я иду по розовому снегу навстречу возносящемуся

огненному знамению. Мне так хотелось увидеть

обещанное «настоящее искусство», и теперь Я его вижу. Эта

маленькая снежная планета крутилась, искажалась, а Я попадал

под этот ритм. Теперь мы оба поднимаем бокалы,

и парящие птицы кричат нам тост:

– Ничто не истинно, только истина! Настоящее искусство

создают настоящие люди!

И воздух здесь пропитан негой, а реки исцеляют раны.

И все вспыхивает огнем торжествующего существования!

«За МИР» победило «против ВОЙНЫ», и в каждом случайном

движении имеется свой неразрывный круг. И все, что Я сказал,

охренительно радостно. Быть может, Я даже бы пустился

в пляс, но уж очень устал. Мне многого стоило преодолеть

эти дебри, поэтому теперь можно плестись черепахой. Мои

«зимние» кеды не оправдали оказанного им доверия и затрат

– мои ноги просто окоченели. Теперь, будучи адекватным,

Я наконец-то понял, как дико замерз. Прошагав около

двух километров заснеженного поля, Я наконец-то вывел

себя на проезжую дорогу. Машин не было. Стояла презрительная

тишина, и сколько бы Я ни вглядывался в горизонт,

никакого движения не наблюдалось.

– Да твою ж мать!!! Давай же, Вселенская Энергия, пошли

мне утешение!

Тишина. Мой оклемавшийся мозг больше не мог изобразить

мне Мартина.

Я снова попытался включить телефон – знаете, иногда

телефоны вдруг включаются как ни в чем не бывало… но

мой, видимо, не из этих. Сука, какого ж PERKELE *?!!

Ладно, угомонись и покури. На мне начала сказываться

бессонная ночь, и мои веки становились все тяжелей. Я облокотился

на придорожный электрический столб – наверное,

этот столб был единственным приятным мне объектом. Хочется

спать, боже, как хочется. Прошло, наверное, минут десять,

но ни одной машины так и не проехало. Я больше не мог

идти, мои ноги ныли, как у старого бегуна. Я съехал спиной

по столбу и, сев на корточки, начал клевать носом. Наверное,

Я просидел так порядочно, потому что разбудил меня мой

окоченевший зад. Неизвестно, сколько он пробыл на земле;

меня больше злило другое. «Что же тебя злило?» – спросите

вы. То, что за все это время не проехало ни одной даже самой

засранной машины. Клянусь, Я уселся бы даже к однорукому

старику со стеклянным глазом, к кому угодно, лишь бы уже

убраться отсюда. Мне не помогали ни гневные возгласы, ни

тантрические танцы; наверное, Я нахожусь на дороге, которая

никуда не ведет или ведет в крайне неинтересное место.

Наверное, в той стороне какая-нибудь безлюдная деревня,

а если там кто и живет, то он стопроцентный кретин и видеть

его никто не хочет. Уверен, куд-куда бы Я ни направился,

рано или поздно выйду именно туда. Вот уж будет ирония!

Я вдруг шарахнул по своему столбу кулаком и тут же пожалел

об этом.

Интересно, сколько пропущенных звонков будет, когда

Я включу свой телефон?

И Я начал представлять, сколько же их будет. Неожиданно

мне почудился некий звук. Я оглядел уходящие вдаль концы

дороги и увидел что-то, стремительно ко мне приближающееся.

Что бы вы думали? Это был трактор. Наверное, это

тот самый одинокий житель из никому не нужной деревни

едет работать.

Плевать. Я дал себе обещание, что покину это место,

и Я его покину. И Я встал посреди дороги. Весь грязный,

в рваной куртке, с разбитой губой и замерзшим задом. Стоял,

как те ковбои из стародавних вестернов:

– Да, крошка! Этот город слишком тесен для меня!

Меж тем рычаще-клокочущий вид транспорта был совсем

рядом.

Мне даже было видать, какими глазами смотрит на меня

сидящий в нем человек.

Стоило ему остановиться, как мой охрипший голос взвыл

о помощи.

Да, это был глас вопиющего в пустыне. Человек – мужчина

лет пятидесяти – то и дело чесал затылок под шапкой,

пока Я описывал походы по ночному лесу моих кошмаров.

А потом, резко прервав меня, он сказал:

– Я все понимаю. Но куда мне тебя посадить? Трактор-то

одноместный.

А он и вправду был одноместный. Вся его кабина была завалена

всевозможным чем-то, и оставалось тайной, каким

образом хватило места самому водителю. Черт возьми! Но

что же мне делать? Стоит мне его отпустить, как Я вновь

останусь один-одинешенек посреди этой дороги.

И Я заорал:

– Мне все равно где ехать! Я готов залезть на капот

и ехать на нем. Смотрите, Я обхвачу руками выхлопную трубу

и раздвину ноги, вот так, – и, забравшись на трактор,

Я стал детально показывать, каким образом собираюсь ехать

верхом. Лицо человека за рулем отдавало изумлением и всем

к нему прилагающимся. Мне вспомнились наставления несуществующего

Мартина, и Я показал хозяину трактора деньги.

Это был весомый аргумент, и вот Я уже несся кверху задом

на дьявольски трясущемся скакуне. Если б не калечащая

мой желудок вибрация мотора, Я бы непременно уснул

и свалился б под колеса. Спустя двадцать незабываемых минут

мы причалили к окрестностям некоего населенного пункта.

Это был никак не Большой Город, но мне было плевать.

Мои заплывшие от ночных прогулок глаза сделали мне неожиданный

подарок, разглядев вдали некое подобие железнодорожной

станции. И, постучав в лобовое стекло своему водителю,

Я указал жестом – Stoooop! – о завершении нашей

прогулки.

Эти рельсы катают по себе поезда, что точно домчат меня

до дома.

И эту станцию мне даже удалось узнать. Часто проезжая

мимо, Я рассматривал простирающиеся вокруг нее поля. Кто

бы мог подумать, что мне однажды посчастливится их прочесать.

Последняя сигарета. Ах, если бы курение утоляло голод!

Моя голова высечена из камня и с каждой минутой все

труднее держится на плечах.

Силы покидают меня, и теперь уже невозможно это игнорировать.

Я залипал, уткнувшись в точку. Нет никаких сомнений,

что эти приключения сказались на моем здоровье. Кровь

закипает; еще недавно меня сводил холод, теперь же Я как

засунутый в духовку. Поезд, приезжай, поезд, приезжай…

Я бесконечно повторял свою просьбу, пока небеса не разверзлись

и желаемое не превратилось в действительное.

Но сил на радость уже не оставалось. Я прополз в вагон

подобно огромному слизняку. Домой, домой… наверное,

дорогие пассажиры приняли меня за смертельно больного

торчка – настолько Я плохо выглядел. Это неважно. Скоро

этот змеевидный состав принесет меня в родные земли,

и все закончится. Закончится…

Мне стоило немалых усилий держать глаза открытыми.

Я таращился в окно, словно возвращаясь в родные края из

ссылки. Меня пугала мысль, что можно проспать свою станцию

и вновь оказаться не пойми где. Мозговой аккумулятор

разряжен, но дом, милый дом компенсирует все потери.

Эти глаза видели отвратительно, слезились как у углекопа,

но нюх утверждал, что мы прибываем в нужную местность.

Слишком уж все размазано, плывет пеленой – и Я ругаю

себя за эту несобранность:

– Ты мог бы на дороге и в этих полях придуриваться,

а тут не смей, вот уже наша станция! Да, это точно наша

станция!

Все равно, что люди за спиной слышат мои беседы с самим

собой. Нужно было погонять себя, как усталую кобылку,

чтобы из последних сил добрести до своего пристанища.

И мне это удалось. Да, Я даже стрельнул сигаретку на платформе

у парня со сноубордом. Земля словно крутилась в другую

сторону – так сложно было идти. Гравитация хотела

наказать меня за пренебрежение к человеческому образу

жизни. О’кей, каюсь, идите, ноги, идите.

Я настиг свой дом и размножившиеся на глазах ступени.

С замочной скважиной был небольшой конфликт, но

и там Я одержал победу.

ДА, Я ДОМА!!! Как радостно звенит в моих ушах, как красочно

меркнет свет.

Для обессиленного человека достаточно и пары кошек

в ногах, чтобы оценить пол прихожей в свободном падении.

Мои родители найдут меня и поставят на подзарядку.

А пока Я проваливаюсь и гасну, как ночник.

Идут титры, и первая часть подходит к концу.

Всего хорошего, мир! Здравствуй, мой застоявшийся

Сатурн!

И незамеченно воспаряю птицей.

Как до непростительного все здесь туманно.

За километрами снежных пучин скрывается великое мно

жество Больших Городов.

Они не спят, даже когда их сковывают и заливают сумерки.

Оглянитесь, подслушайте их разговоры.

В них мы всегда в первых рядах, и до нашего мнения всем

есть дело.

Читайте по губам, когда ваши уши заварены медом.

Приют шуршащего совершенства и нюхательной филосо

фии.

Нет, слишком громко – смелее в глубины событий.

Не стоит задерживать дыхание – мы умеем и любим

тонуть.

Ведь не суть, чем аукнется сегодня, что всплывет завтра.

Пустота – то, где нас нет?

Сейчас мы словно нагнали наше «сейчас».

А города не шепчут. Они кричат. Кричат:

– Мы врем вам каждый день!..

Мы не требуем бессмертия; но нам невыносимо видеть,

как поступки и вещи внезапно теряют свой смысл.

Тогда обнаруживается окружающая нас пустота.

Антуан де Сент-Экзюпери

Часть 2

Огни моей войны

Глава 1

Монолог

Что сулит океан тому, кто никогда не плавал?

Зачем отправляться в зазеркалье, когда есть страна чудес?

Посмотрите на людей вокруг.

Они не хуже и не лучше. Внутри каждого из нас – триллионы

клеток, что ежесекундно рождаются и умирают.

Наши глаза не видят объекты, лишь свет, пойманный зрительным

нервом, что мечет сигнал в головной мозг. Сигнал

конвертируется в изображение.

Изображение. Каким будет мир, если убрать все образы?

Каким будет мир, если не будет создателей этих образов?

Люди, не воспринимающие живопись, даже и знать не

знают, что без окружающих нашу жизнь иллюстраций всех

незамедлительно поглотит клаустрофобия. Почему на наших

стенах картины, календари, обои с еле заметными рисунками?

Что лучше: читать «ОСТРОВА ТАИЛАНДА» или мысленно понежиться,

смотря на фото? Вам говорят: «БОЛЬ!» И вы видите

ссадины, ожоги и капельницы – это все слайды. Тысячи картинок

проносятся в вашей голове, стоит лишь засесть за список

перед походом в магазин. Валюта, не имеющая иллюстраций, —

подделка. «Плохой художник» уже заранее победил – ведь вам

сначала нужно взглянуть на его картину, а только потом вынести

свой вердикт. Картинки забивают пустые ячейки нашей

памяти, смешиваются и подвергаются активному редактированию.

Живопись подобна химии; владеющий ею знает, как

вызвать желаемую реакцию. Проверенное сочетание цветов —

и вот открытки, брошюры, рекламные полосы начинают свое

шествие. Вы смотрите на картину и неожиданно чувствуете

к ней омерзение или, наоборот, привязанность. В большинстве

случаев нужный цвет сыграл свою роль. Цвет убаюкивает вас,

пробуждает аппетит или вытягивает ощущение тревоги.

Искаженные, разломанные композиции. Цветовые аккорды

или заранее выманенная дисгармония. Оставим шрифты

и слоганы. Ведь все всегда начинается с картинки. Я знаю,

что есть те, кто давно приручил вышеупомянутые лазейки.

Они даже научились писать так, что принуждают нас ходить

в музеи лишь ради них.

Половина из тысячи ежедневных посетителей Лувра идут

в него ради «Джоконды». Для них даже выстроен отдельный

вход. Кого-то еще озадачивает ее таинственная улыбка.

Но вы-то знаете, что. на деле ее так веселит.

Спросите у аукционеров, какие картины всегда в цене

и чаще всем по вкусу. Они скажут: сюжетные, яркие, горизонтальные.

Миллионы крупиц образуют гигантскую паутину,

на которой строится все искусство. Конечно, всегда будут

потомки Пьеро Мандзони, расфасовывающие свое дерьмо

по баночкам и втюхивающие «новые взгляды». С вымиранием

настоящих талантов такие выходки сейчас на плаву.

Но имеет ли место заговор? Ведь если в большинстве своем

каждая картина – письмо, какое послание она доставляет

зрителям? Мир поделен на черное и белое, но есть и подразделы.

Все производимое человеком так или иначе возведено под

своего вдохновителя. Всё. Простая курсовая, написанная под

громы молний и искреннюю мольбу о смерти лектора, уже несет

свой «message». И Я знаю, Я точно знаю, что за творчество,

царящее вокруг и внутри нас, борются. Как и за нас самих.

Пирамида, являющаяся знаменитым входом в Лувр, состоит

ровно из 666 стекол. Тут, в оплоте французской и мировой

культуры, как сорняк зажравшегося общества, возведен

«McDonald’s».

– Да, умели же раньше создавать прекрасное! Что-то

Я проголодался. Будьте добры, «Роял де Люкс»!

А как же смотрящие? Как же зрители? Неужели «злые

ХУДОжники» только играют и отыгрываются на них? Конечно,

нет!

Кто делает алтарь – алтарем: расписавший его или ежедневно

к нему идущий?

Какой смысл рисовать, если никто, кроме тебя, это не

увидит? Зачем заниматься пением на необитаемом острове?

Если в печь паровоза никто не будет кидать уголь, движение

не состоится.

Более того, главная опасность всякого творчества таится

именно в зрителе. Будь ты последняя бездарность, выродок

или идиот – нужная пара глаз всегда найдет тебя, и тогда

разве что геенна огненная сумеет остановить твой конвейер.

Поэтому посмотрите на людей вокруг.

Они нисколько не хуже и не лучше.

Так будет. Так есть. И так было всегда.

Флойд Джеллис

Не уверен, что эта статья именно та, в которой нуждается

ваш art-журнал, но Я подошел к ней со всей присущей

мне серьезностью, и это может быть опубликовано, хотя

бы как некий, скажем…

…Монолог.

Глава 2

К чему эта победа

Стоит полежать в лежку пару дней, как начинаешь слышать,

о чем думает мебель.

Как и предполагалось, мои злоключения имели последствия.

Врач сказал, что если бы Я не орал на холоде, не мочил

ноги и не бродил по лесам, то не лежал бы с температурой

под сорок. Страшно подумать, что творилось в головах моих

родителей. С каждым моим пробуждением они терпеливо

кормили меня с ложки, пока Я кормил их своими байками.

Не знаю, что хуже – скитаться в дебрях или лежать сутками,

обливаясь потом.Когда мне становилось лучше, Я сидел

за ноутом в Интернете. В основном читал электронные

журналы о культуре и ее отростках. Мне вдруг показалось

зазывным работать в каком-нибудь издании, излагать свои

взгляды на то и на это. Быть может, Я стал бы видным знатоком

своей области, ходил бы на выставки, а затем писал

о них. Чуть позже мне бы разрешили прикреплять иллюстрации

к своим статьям; так или иначе Я снова вырулил бы как

Художник. Эти пружинящие идеи-мысли впечатляют.

Я даже написал пару мнимых статей, но решил их не отправлять,

пока окончательно не спадет температура.

Теперь мне казалось, что время сельской жизни – тягание

навоза на тачке – подошло к концу. «Я не буду работать

на ферме у Мэгги», как пел Дилан.

Мои руки как ветки – разрастаются до новых перспектив.

Нужно все взвесить. Все взвесить, а еще нормально

питаться и больше спать.

И вот, как-то отключившись на пару часов, Я вдруг распахнул

глаза и увидел возле себя Джейн. Это был приятный

сюрприз. Знаете, такое необъяснимое, искрящееся волнение.

Похоже, она везде и всюду проходит по своей карточке

«Свободного мыслителя».

Ее не хватало. Она гладила меня по голове, и на секунду

даже показалось, что плачет. Хотя, скорей всего, про слезы —

это лишь мои выдумки.

– Как ты, Флойд? – ее шепот создавал впечатление, будто

меня проткнули копьем на поле боя и часы мои сочтены.

Мне потребовалось немало усилий и терпения, чтобы поведать

обо всем увиденном в ту сказочную ночь.

Конечно, Я не блистал красноречием. Рассказал, как что-то

выпил и где-то очутился, видел своего умершего друга, что был

лишь моей тенью, а потом Я вдоволь покатался на тракторе.

Джейн понимающе качала головой, а затем сказала:

– ДОБ. Он дал тебе ДОБ. Чудо, что у тебя не поехала крыша.

Уже есть какие-то планы по выздоровлению?

– Да, Я мечтаю найти и поймать чупакабру. А все вырученные

средства пустить на борьбу с шизофренией. Не переживай

за меня. И не нагружай мозг. Люди, слишком нагружающие

мозг, чаще становятся алкоголиками.

– Что ты опять мелешь? Мне непонятны эти твои обидки.

Я все время звонила тебе, бегала как ошпаренная, выспрашивала:

не знаете? не видели? Ты как ребенок. Но мне не хочется

быть твоей мамочкой. И какого черта ты пил «что-то»

не пойми с кем, когда Я тебя предупреждала?

– Хотел подойти к самому краю, как советовал Микеланджело.

– Подошел?

– Видимо. – И Я заулыбался – настолько это «видимо»

глупо звучало.

Джейн не была в восторге. Она сказала, что больше не

приедет, пока не выздоровлю. Женщины всегда так поступают.

Ты хочешь положить ей голову на колени и почувствовать

себя раненым, но не лишенным мужества, а они делают

ноги. Быть может, они просто не могут смотреть на наши

«мучения», с их-то болевым порогом. Ну и ладно. Меня проведает

Ринго. Конечно, от его присутствия мой пульс не подвержен

учащению, но пусть хоть что-то. Не желаю ее удерживать.

Эта привязанность, наверное, настораживает нас обоих.

Может, поэтому Я делаю вид, что ничего не изменилось.

А сейчас она уходит. Музам положено уходить, когда

в них есть нужда.

– Ах да… – протянула Джейн у выхода из комнаты. —

Чуть не забыла. У меня есть для тебя подарок. Твоя куртка