Текст книги "Последняя Осень Флойда Джеллиса"

Автор книги: Мигель Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

тот, что про голого белого мужика и что-то… пам-пам-пам.

Да, ты молодец. Я тебе ведь писал про творческий рост. Что

у тебя за идея?

– Подожди, какой голый мужик? А-а-а, ты про это…

Это вообще-то гуманоид. Короче, Я решил снять клип для С Soroll’а.

– Ха, ну ты замахнулся. Позвонил бы сразу Мадонне.

– Да в том-то и дело, что Я написал его продюсеру, и он

дал добро. Я буду снимать клип, ты прикинь?

Ринго посмотрел на мое лицо, дабы определить, лгу или

нет. Осознав, что мои изречения правдивы, он на секунду замер.

Потом попытался сделать вид, что ничего не произошло,

но его выдавала шкодливая улыбка. Наверное, в первый раз

за всю нашу дружбу Я почувствовал, как Ринго хотел бы

оказаться на моем месте. Но, чтобы не терять свой авторитет,

он начал спокойно давать наставления, что мне нужно

развиваться дальше, работать над собой, чувствовать заказчика

и т. д. Постепенно это все переросло в маркетинговую

проповедь. Это была шкура неубитого медведя, но Я молчал,

просто потому что соскучился по его говнистым тирадам.

Уже темнело, и в небе загорались звезды. Я давно не видел

НЛО – мировой кризис мог отразиться и на их полетах. Между

тем Ринго доказывал мне, что поездки по миру никак не

сказываются на его красноречии. Мне было слегка неудобно,

что Я умолчал по поводу завтрашнего концерта, но он бы стал

напрашиваться со мной, а это чревато последствиями. Музыка,

музыка. Мне нужно скачать альбом Soroll’a и ознакомиться

с ним, а то выходит как-то непрофессионально для такого

без трех дней Художника и без пяти минут режиссера, как Я.

В день своего отбытия Флойд Джеллис был на нервах. Не

знаю, как-то нездорово потряхивало. Впервые за долгое время

меня опять пугала неизвестность. Это, конечно, забавляло,

но человек устроен таким образом, что страх рано или

поздно выполнит свою функцию. Нервничаю, кусаю губы,

причесываюсь, жалею о выкинутом ТВ.

Мне даже захотелось позвонить Ринго и взять его с собой.

Может быть, Я так бы и поступил, не приди мне в голову более

абсурдный вариант – Джейн Лавия Ротт.

С нашей последней встречи прошел месяц с плавниками.

Она должна меня помнить. Хотя вполне могла и забыть.

Вы спросите: зачем Я решил взять ее?..

Ей не нравятся мои рисунки, и она считает меня посредственным.

Мое волнение от этого «звездного кружка» будет перебито

ее замысловатым мировоззрением и мифическим диалектом.

Наверное, все плохо взвешено, но… поворачивать поздно!

Будь искренним в своих заблуждениях.

Спустя пять гудков она подняла трубку.

– Да. Кто это?

– Привет. Это Флойд Джеллис. Мы жгли с тобой костер

в лесопарке в тот день, когда ты была вороной.

– Помню. Чем обязана? – такие вопросы быстро меняют

прикус.

– …Слушай, Я иду на концерт. У меня приглашение.

И мне нужен странный компаньон. И Я подумал…

– Не интересует. Поищи другую пассию, – ее голос был

холоден и остр, как скальпель.

– Джейн, пожалуйста! Один вечер, и ты больше меня не

услышишь. Алкоголь, метро и что там еще нужно… Я все

оплачу.

Повисла пауза. Она думала. Я тоже думал.

– Чудно. Место встречи?..

– Э-э-э… это в клубе «Signum 7»… начало концерта

в 20.25.

– Знаю клуб. Значит, встречаемся в 20.15 в радиусе у входа

в Вертеп.

Удивительно, что она даже не спросила, на чей концерт

мы идем.

Минуту Я еще стоял с трубкой в руке. Бывает, ты думаешь,

что видел все типажи из ныне живущих людей, как встречаешь

нечто такое – эзотерическое. Наверное, поэтому все

мы и делаем ошибки – идем за тем, чего прежде не лицезрели,

лишь бы не возвращаться во вчера, лишь бы дойти до

следующей главы.

И вот Я выехал. Читал в поезде «Луну и грош» Сомерсета

Моэма, книгу о жизни Поля Гогена. Заметил, что классическая

литература отличается от современной долгим взятием

читателя в оборот, но действительно мощным осадком и атмосферностью.

В современной же прозе все какое-то упрощенное, герои

жалкие и любящие поучать, но читается легко, хотя финал

часто поверхностный и зажеванный. Зато аннотации к своим

книжкам они пишут отменные: интригующе раскладывая

сюжет, тебе вдалбливают мысль, что непрочтение этой книги

подобно анафеме. Поэтому Я приверженец классики. Умей

Я так лить воду, имел бы много интеллигентов-друзей, мы бы

устраивали чаепития по четвергам и говорили о всяких глупостях,

но по-умному со всеми этими речевыми оборотами.

Мои родители считают меня начитанным, мама – точно.

Однажды весной, когда мои коты орали, Я сказал, что они

«истекают половой истомою», мама была в восторге, а папа

разозлился и сказал, что поэтам за такое зубы выбивали.

Ладно, довольно.

Прочитал Я порядочно, даже не заметил, что поезд уже

у пункта назначения.

Большой Город встречал меня суетливыми перебежками

своих жителей.

Такси, цветочные магазины, дороги, вшитые в аллеи,

женщины с детьми, дети по отдельности, мужчины в дорогих

костюмах, разговоры по мобильному, мечущиеся собаки,

лужи и грязный снег. Глядя на это, не верится, что гдето

плещется голубое море и можно просто лежать на берегу

головой в мокром песке. Это реальность, крошка.

Поездки в метро настораживают этой шизофренической

цельностью чуждых друг другу людей. Любому индивидууму

стоит покататься здесь в час пик, чтобы почувствовать себя

частью таких же индивидуумов. Интересно, как бы отреагировали

«поклонники» моих рисунков, встретив меня законсервированным

в вагоне метро. Может быть, угостили бы

еще парой-тройкой тупых комплиментов, что Я нашел свой

путь и нужно двигаться дальше.

Почему эти аплодисменты такие жидкие и такие настораживающие?

Не та аудитория? Хотел субъективной оценки,

а уперся в ребячье восхваление. Восхваление – именно это

загоняет в тупик и прочищает желудок.

Идея для картины: полуголая девушка в 3D-очках и поясе

смертницы, стиль упрощенный, да, – примитивизм. Возле ее

рта – комиксообразная тучка с просьбой об отметке «Like».]

.54 – и Я уже на месте. Ладно, подышу воздухом мегаполиса;

меня преследует дикий запах кошачьей ссанины. Не

будь у меня этого январского насморка, учуял бы его раньше;

сейчас же он настолько плотный, что слезятся глаза. Стоило

расстегнуть куртку, как все стало понятно. Один из котят сделал

дело – мне на шарф. Боже мой, как Я раньше это не почувствовал!

Паника. Шарф мне подарила мама на Рождество,

он длинный и теплый, нельзя его выкидывать, и спрятать

тоже некуда. Можно сказать, Я почти презираю себя за рассеянность.

А вот и Джейн Лавия. Она выглядит как фотомодель.

С нашей последней встречи много чего изменилось.

Теперь она пепельная блондинка с темными отросшими корнями.

Ее глаза подведены черно-острыми стрелками, кровавая

помада озаряет маленькие гибкие губы, охраняемые

длинным воротником ее пальто.

Она надменно выгарцовывает на каблуках в темных гетрах,

обнимающих ее стройные ноги. Может, Я бы даже

уловил порхание бабочек в своем желудке, но мой «парфюмсюрприз

» легко возвращал меня на землю обетованную.

– Привет, Джейн! – Я истерично улыбнулся, достав сигарету.

– Здравствуй… – она сказала это почти по-мертвецки,

в ее руках блеснул знаменитый родовой портсигар.

– Ты знаешь, на какой концерт мы идем?

Она медленно повернула голову и посмотрела мне в глаза.

В ней есть какая-то почти демоническая красота. Я чувствовал,

как по позвоночнику растекается еле уловимый холод.

– Если верить афише за твоей спиной, то мы идем на чтото

инфернально похабное… Откуда этот запах? Будто коты

нашкодили.

Лучше сказать ей правду, чем весь вечер ссылаться на

насморк.

– Один из моих котят пометил этот замечательный

шарф, – Я глупо улыбнулся и сразу же попытался перевести

тему. Ей был неинтересен Soroll и грядущий концерт. Она

курила и разглядывала проносящиеся авто, а Я уже был абсолютно

не рад, что затеял все это.

– Послушай, Я приехал на этот концерт по работе…

Джейн пристально посмотрела на меня. Кажется, мои

слова создали мимолетную интригу.

– Я не слушаю рэп. Но так получилось, что буду снимать

клип-мультфильм этому парню, – Я указал на афишу.

– Ты рисуешь мультфильмы? – Она слегка округлила

брови, и Я уловил тень ехидной улыбки.

– Я рисую мультфильмы. Нет, не то чтобы Я знаменитый

чувак, который зашибает большие деньги и крутится на ТВ.

Я просто рисую картинки, потом их расставляю в ряд на своем

допотопном компе, и они двигаются. – Ага, обосраться

мультики.

– Как скажешь. Идем?

И мы пошли.

У входа в клуб уже толпилась публика всех возрастов

и мастей. Вопросы о лишних билетах, смех и пьяные вопли.

Нам пришлось немного потолкаться, чтобы протиснуться

внутрь. Внутри – охрана, металлоискатели и две очереди —

к кассе и гардеробу; слава богу, люди по спискам идут дорогой

из желтых кирпичей.

– Флойд Джеллис + 1! – пока один упакованный в костюм

охранник ощупывает мои карманы, второй неторопливо

ищет в списке указанное имя. Через секунду Я прохожу,

еще через две проходит Джейн. Она поправляет хаотично разбросанные

волосы и кивает мне в сторону гардероба. Не думаю,

что есть смысл сдавать нашу одежду, – самое время набрать

Ноиля Гаоса и идти на его голос. Звоню.

Через пару минут он спускается за нами. Гаос невысокого

роста, с трехдневной щетиной и волосами, нагеленными

в карликовый чуб. На вид ему уже под сорок, но старостью

не пахнет. Он хлопает меня по плечу, будто мы старые друзья,

и Я представляю ему Джейн как свою «лучшую подругу».

Улыбаясь, он целует ей ручку, на что она лениво изображает

книксен.

Мы идем вверх по лестнице, попадая в зал. Я вижу большой

танцпол напротив громадной сцены, по которой устало

разгуливают два растамана-звукача. Рядом находится

округло-продолговатый бар, где первые посетители уже потрошат

меню.

Мы проходим танцпол и поднимаемся по (vip-)лестнице

– к балконам для обеспеченной, но почти всегда пассивной

публики. Ноиль указывает нам на столик, откуда мы

сможем наблюдать концерт, и утверждает, что тут можно

скинуть верхнюю одежду. Затем мы направляемся к еле заметной

двери, ведущей нас снова вниз, потом длинный коридор

и, наконец, вход в гримерку.

Я вдохнул и, машинально взяв Джейн за руку, последовал

вслед за Гаосом.

В нос ударяет крепкий запах табака и гашиша. Мы видим

кофейные столики, забитые алкоголем, прожженный диван

и стулья, расставленные будто в шахматном порядке. Здесь

музыканты Soroll’a, пара фотографов с телескопообразными

объективами, три длинноногих девицы с чертами потрепанных

барби и наконец сам МС Soroll, сидящий к нам вполоборота.

На мгновенье Я чувствую незначительную тишину, но

это ничего. Ноиль объявляет меня присутствующим «тем самым

парнем», и мои щеки слегка наливаются пунцом. Soroll

подходит к нам и дружелюбно пожимает руки. На нем скейтерская

шапка с напяленным на нее капюшоном, проклепанный

ремень и затертые под старину джинсы. Я всматриваюсь

в его выбритую полосой бородку и медленно достаю

сигарету. Джейн вальяжно садится на пустующий стул, заставив

трех девочек усомниться в своей неотразимости.

– Мне рассказали про тебя… и Я даже видел пару роликов

и какие-то картины, – Soroll говорит со мной вполне

себе спокойно, без всяких этих звездных ужимок.

– Да, это мои картины, и ролики тоже мои. Но вообще

Я Художник. А этот клип… твой который, он как эксперимент,

что ли, – Я понял, что сказал глупость, и закусил губу.

– В плане эксперимент? – он спокоен, просто не понимает…

– Объясни все нормально!

– Ну, это как что-то создать, чтобы почувствовать себя

создателем. Я хочу сказать, что работа над этим клипом

внесет ясность в мою жизнь… – Черт! Да что ты несешь?? —

Подожди, что Я несу… Знаешь, ты порой делаешь что-то, не

отдавая себе отчета. Просто для того, чтобы каждый грядущий

день был ярче. Рисуешь, пишешь песни – неважно.

Главное – это твоя личная эволюция… чтобы не сдохнуть

в этой серости. Я хочу снять этот клип, потому что Я хочу его

снять. Все просто.

Я видел, что он понял меня.

Сейчас ему 26, а пару лет назад подобная философия привела

его на сцену.

Он мельком улыбнулся глазами, кивнув мне, потом, занеся

руку в приветственном пожатии, чуть слышно сказал:

– Все правильно говоришь. Серая жизнь призывает разве

что к яркой смерти!

И будто все отмоталось вперед. Как это произошло – известно

только камерам наблюдения. Может, все дело в распитии

во имя сотрудничества, может, от моего согласия

дунуть с Soroll’ом и его басистом, и гитаристом, и барабанщиком.

Публика только заполняла зал в преддверии концерта,

а наш концерт уже начался. Какое-то животное веселье

внезапно заполонило собой пространство. Джейн рассказывала

одной из понурых девочек о святой инквизиции, басист

и барабанщик обливали друг друга молоком, Гаос кричал

в телефонную трубку, а вся остальная масса, включая меня

и Soroll’а, пыталась что-то донести друг до друга и, теряя

нить повествования, незатейливо смеялась.

Моя голова была неплохо задурманена. Помню, кто-то

крикнул:

– А давайте поиграем?

На что ему ответили:

– Во что?

И вдруг они все будто взорвались и дьявольски заверещали:

– В «АКТИВИТИ»! ФЛОЙД, ДАВАЙ В «АКТИВИТИ»!

Вода. Холодная вода. Она – источник спасения и желаемого

здравомыслия.

Не знаю, сколько Я стоял так в туалете, засунув голову

в раковину под струю леденящей мозг воды. Но мне было

круто. Даже хотелось плакать. Люди так часто радовались

за меня, что Я разучился улыбаться. А теперь Я будто все наверстал.

Бодрит, как «Орбит» со вкусом «Дьявольский холод».

И вот уже выхожу из прострации. Все шестеренки вновь

взаимодействуют, и Я различаю отдаленную музыку и свои

шаги по кафелю. Вот Я уже на балконе, стою рядом с Джейн

Лавией Ротт и вижу водоворот из молодых голов разных полов.

На сцене Soroll: как легионер, он заносит руку, сжимающую

микрофон, и толпа вторит ему. У парня явно иммунитет

на эти предконцертные старты.

Я улыбаюсь и доношу до Джейн, что прочел о себе в ее

дневнике, на что она отвечает:

– Да, Я не исключала этот вариант. Но знаешь, меня посетила

волшебница и сказала, что Я крайне хороша. Хороша до

госпитализации. Разве тебе не хотелось бы проучить такое

существо?

Она улыбалась. Она пила? Мы уже пили? Сколько вообще

уже идет этот концерт?

– Я что-то потерялся во времени. Но рад, что уже в том

отрезке, где ты без своей витиеватой сучности.

Она звонко засмеялась и обвила руками мою шею. Слегка

подалась вперед, но в сантиметре от моих губ внезапно отдернулась.

– Наверное, ты думал, что Джейн Лавия – муза-барбитурат

и рекомендациям не подлежит? Почти раскусил меня, но

Я бы не облизывалась!

Господи, как меня угораздило в это вляпаться? Это сродни

Гарсиа Лорке и его «Как улитка отправилась путешествовать

и кого она встретила в пути».

– Джейн, Я плохо соображаю, а сегодня особенно… Так

что не сочти за дурной тон… Как ты смотришь на то, чтобы

уехать сегодня ко мне, к моим родителям, кошкам и младшему

брату? – И Я напряг скулы, дабы ее пощечина слилась

с аплодисментами беснующейся публики.

Но ничего не последовало. Она наклонилась ко мне —

слишком близко для простых знакомых и даже для друзей.

– Ты хочешь сказать, мой котенок, что, притащив меня

сюда в своем обоссанном шарфе и дрыгаясь с этими бременскими

музыкантами, ты не исключал варианта, что Я внезапно…

в ночи, вот так ринусь с тобой… к тебе… в твой

маленький выблеванный город?

– Э-э-э… – Я почувствовал себя сверхактивным птенцом,

что так глупо был размазан о лобовое стекло. Я сам себе вырыл

яму и медленно пячусь в нее. Но ее объятия… Она ведь

до сих пор обнимает меня. И так странно смотрит мне в глаза,

будто знает, что их голубой цвет – это результат мутации

в гене HERC2, из-за которой снижена выработка меланина

в самой радужной оболочке.

– Что, Флойд Джеллис… Художник-Режиссер-Параноик,

ты хочешь, чтобы Я поехала с тобой?

Все мое существо, как воспаленный и вывихнутый сустав,

скомпоновалось и выстрелило одним маленьким вопросом.

Вопросом, на который уже генетически знаешь ответ, но все

равно задашь, чтобы не выглядеть самоуверенным и зализанным

дурачком.

– Это протест?)

Глава 7

Дай мне проснуться

Вскоре концерт окончился, и восторженно вопящая публика

хлынула к выходу.

У меня как-то удручающе постреливало в левом ухе.

Однажды великий Сократ заметил, что «жизнь без испытаний

– это не жизнь».

Конечно, это верно подмечено, и Шекспир тоже был прав,

что кругом театр, а мы все – жалкие актеры. Каждый человек,

очутившийся в катастрофически людном месте, уже

действует по какому-то злосчастному сценарию. А вот, например,

когда тебе бьют морду пьяные отморозки у ночного

магазина, ты играешь роль такого грустного парня

с глубоким взглядом, непонятого и презренного. Главное —

подобрать себе роль. И тогда всегда можно найти оправдание.

Даже если ты сел в дерьмо на глазах у тысячи.

Гул тишины после двухчасового концерта порождает водоворот

из бессвязных мыслей и кипящих рассуждений.

Съемки клипа мы утвердили на грядущую неделю. Конечно,

Я был напуган, меня разрывало от такого внезапного

подъема или, лучше сказать, броска; но мысль, что Я режиссер

у популярного музыканта, брала надо мной верх. Мы

с Джейн медленно плыли на скрипящем эскалаторе в сердцевину

обесцвеченного и подозрительно тихого метро. До последней

минуты меня не покидала уверенность, что Джейн

как-то отшутится и с гордостью египетской кошки поедет

к себе. Но ее постоянная противоречивость ставила все под

огромный вопрос. Я ощущал нас персонажами какого-то

псевдолиричного кино, что рождало отдельный дискомфорт.

Мне не хотелось ее отпускать, а это еще сильнее потягивало

мои давно спутанные извилины. Вечно прыгаю из огня да

в полымя; говорю же вам, Я противоречивый и, скорее всего,

съехал с катушек. Играю ли сейчас какую-то роль или на

все сто откровенен? А хрен его знает – уже давно потерялся

в этих перебежках ко всему явно подлежащему. Кусаю язык,

бряцаю зажигалкой в кармане, мнусь – выгляжу пусто или,

наоборот, даже переполненно. Если Джейн волнуется, то она

ни разу себя не выдала. А сколько времени… господи боже,

уже полдвенадцатого, а это значит, что нужно поторопиться,

иначе последний поезд уйдет без меня.

Но что мне сказать?.. «Джейн, опаздываю, пока?»

Она смотрит на меня уже с минуту; спроси ее, что дальше.

Так и спроси: «Что дальше, Джейн…» Да, Я маленький и глупый,

упустил этот ваш «первый шаг» уже шагов на сто.

И тут она говорит мне:

– «Крик»! – а сама смотрит вопрошающе в глаза. Что

значит «Крик»? Это как ее «ВЕРУЮ» и иже с ними?

– «Крик»? – класс, продолжаю играть в чертово «Активити».

– Эдвард Мунк. Картина «Крик». Алое небо, фигуры вдали

и центральная фигура – сам художник.

– И?.. – Я знаю эту картину. – Я знаю эту картину, да.

– «Крик» – это он издает его? Говори, как чувствуешь, —

она это на полном серьезе.

– Конечно. Он кричит. У него открыт рот; неужели ты ни

разу не видела ролики с этой картиной? Он там везде кричит…

– И к чему все это?! Скажи, что у тебя последний поезд,

и если упустишь его, то сам будешь орать, как этот нарисованный

человек.

– А вот и нет! Он заткнул уши, чтоб не слышать крик,

крик гнетущей его цивилизации, но сам он молчит. Неужели

ты не понял это? Тебе нужно съездить в музей Осло и приложиться

своей черепной коробкой к этой картине, ты ведь

тоже заткнул уши, да, Флойд?

– Да, заткнул. А может, просто спятил, и не без вашей помощи.

Я пытался быть трогательным молчуном, но сейчас

скажу… У меня вот-вот уйдет последний поезд, и мне нужно…

– Тогда бежим! – она схватила меня за руку и поспешно

потащила в вагон метро.

Теперь лишних вопросов не возникало. Мы неслись

в одном направлении.

Мы медленно взлетали.

Скажу честно, Я не держусь за этот мир. Может быть, творить

– это единственное, что убеждает таких, как Я, в самом

существовании. Сейчас, рядом с этой девушкой, постоянно

иной, отстраненной и болезненно живучей, Я чувствую себя

борцом. Неважно, ветряные ли это мельницы или парочка

монстров из прошлого, вскормленные пикселями моих

картин. Мы торопимся на поезд, и какое-то парадоксальное

веселье движет нами, и сейчас мы живы как никогда. Я пробегаю

глазами по маленькому мятому расписанию из моего

кармана. Смотрел на него уже раз двадцать, но так и не увидел,

с какого пути мы тронемся, хотя мы уже и так тронулись.

Метро устало привозит нас на «Вокзальную» – это еще

пара ступенек, один эскалатор, а затем выход в город к билетным

кассам. Джейн, подобно старому компаньону-напарнику,

не отстает ни на шаг. Она гуляет взглядом по ярким

рекламным щитам, но в голове ее что-то уже вьет гнездо для

очередной скоротечной цивилизации, которая через секунду

преставится в плодородных крупицах. Такие, как Джейн Лавия,

знают поименно каждое облако, их не интересует давно

заверенное и математически точное; все, чем они дышат, —

это по-детски трогательные метания с далекой и спутанной

философией. Наверное, то, что сейчас пульсирует во мне

блошиным цирком, и называется любовью. Внезапная прострация

– на вокзале ли мы и покупаем ли билет, – такое

утопичное спокойствие чувствуют лишь состоявшиеся морфинисты.

Последний на сегодня поезд и вагоны, вымытые

ночной тишиной и хрустальной усталостью. Людей практически

нет, а если и есть, то это вырезные фигурки из прочитанных

газет, гонимые желанием спать. Можно сказать, мы

одни в этом поезде. Можно сказать, мы совсем одни.

– Имей в виду, ты возляжешь на полу, а я, как твоя важная

гостья, буду почивать на уютной кровати.

– Я живу с родителями в доме. И поверь, у меня достаточно

комнат, чтобы не спать на полу.

– Ого… Весь этот вечер… он был тщательно спланирован

или это импровизация, присущая Художнику? – ангельская

улыбка. Да, точно ангельская.

– Думай, как чувствуешь. Ты ведь так мне советовала.

И с чего это Я стал Художником? В своем дневнике ты сровняла

меня с землей. Серьезно, Я прямо-таки задумался, а стоит

ли продолжать после такого провала?

– Нет. Ты Художник. Просто мне непонятны воспеваемые

тобой символы, если такие имеются. И что такое «F#CKing »? Может, скажу как «недалекий обыватель», но в чем

тут смысл?

– Пару месяцев назад… да нет, даже больше… В общем,

Я активно начал рисовать. И делаю это до сих пор и каждый

день стараюсь создавать хотя бы по одному изображению.

Своего рода пунктик, чтобы прожитый день не казался прожитым

впустую. А сами картины… да, чтоб понять мои картины,

не обязательно на них смотреть… перцовый баллончик

передаст тебе всю их глубину.

И мы заулыбались. Так улыбаются не то чтобы влюбленные,

а скорее «не отрицающие существование любви».

Вдруг Я почувствовал чей-то посторонний, распиливающий

нас взгляд. В противоположном конце вагона сидела

еще одна парочка: не сказать, что они прямо такие влюбленные,

но, несомненно, их что-то сближало. Им было

около тридцати: мужчина с гладко выбритым и как-то театрально

улыбающимся лицом и его спутница, похожая

на пастушку из сказки. Они бросали на нас дружески-приветливые

взгляды, но моя больная фантазия уже рисовала

какую-то скрытую угрозу. Только мне захотелось сообщить

Джейн о своих опасениях, как они поднялись с места

и плавной походкой направились к нам. Поравнявшись

с нашим местоположением, они в один голос спрашивают,

нельзя ли им к нам присесть. Поистине странный вопрос,

заданный в полупустом вагоне. Даже не дав мне время

на раздумье, они сели. Джейн смотрела мне в глаза и светилась

всем своим существом, будто выиграла миллион

в школьной лотерее.

Чувствую некий подвох, но стараюсь держать хвост пистолетом.

И вот, сидя два на два, в абсолютной тишине, среди

этих мистических улыбок, меня вдруг осеняет, кто это.

Будто прочитав мои мысли, дамочка с синдромом «мы счастливы

» уже начинает свой коварный диалог:

– Просто увидели, такие симпатичные ребята, захотелось

познакомиться, – ну да, конечно. Я изображаю что-то вроде

радости, а Джейн, кажется, искренне радуется этому знакомству:

она игриво поправляет воротник, и ее кровавая помада

сужается в тонкую нить идеальной улыбки.

– Здрасьте. – Теперь я стараюсь изображать небрежную

отрешенность; накрахмаленные воротнички их рубашек

будто светятся уверенностью своих хозяев. От этой всеобщей

позитивности уже давно подташнивает. Помните, Я говорил,

что плохой притворщик? Думаю, сейчас самое время

это доказать.

– Вы хорошо смотритесь вместе, случайно не с поэтического

вечера? Какая-то творческая начинка в вас присутствует, —

сказал оскалившийся мужчина, пуская солнечные зайчики

своим выбритым лицом.

– Да!! – внезапно вскрикнула Джейн. – Именно с поэтического

вечера! Флойд у меня большой творец, простите за

подробности, и в хвост, как говорится, и в гриву. – Бьюсь об

заклад, она смеется во весь внутренний голос своей головы.

– Правда? Как интересно. И в какой же области вы творите?

– говорит дама, распахнув глаза, насколько это возможно.

Пора заканчивать с этим знакомством. Машинист объявляет

в громкоговоритель об отправлении поезда, и Я начинаю

уничтожать угнетающие мой рассудок улыбки.

– Я, знаете ли, Художник. Да. Но своеобразный, как и время,

в котором мы все живем. Меня вдохновляют всевозможные

пороки. Нахожу это прекрасным и стараюсь подражать

всему ужасающему. Это моя философия – мерзость. Все человеческое

мне чуждо. Дети, цветы, касатки – нахер. Есть только

гнилое мясо, горбуны и бесконечные оргии. Серьезно —

Я обычно не говорю такое первым встречным, но уж больно

вы мне понравились, – меня заводят документальные фильмы

о расстрелах, пытках и всевозможных деяниях фашизма.

Поверьте мне, фашизм – катализатор нашего светлого

будущего. Иегова – а что Иегова, господа? Промытый мозг

в наше время не есть гарантия царствия небесного. А истинное

умение заглянуть в себя и разглядеть там тьму, ту самую,

о которой Ницше писал, – вот это достойно аплодисментов.

Или нет? У вас истинная красота – это что? Эти дебильные

улыбки и пара коряво сверстанных журналов на тех, что

вы вечно ссылаетесь. А что делать, если ты родился таким,

как Джозеф Меррик? Ну этот… как его… человек-слон, м?

Романтичная натура, закованная в гребаное уродство. Что

бы вы сказали ему? Заглянуть в глубины себя или в ваши невнятные

записи? Подождите, вы успеете ответить, мне нужно

выговориться за всех этих людей, которым вы затыкали

рот своей мудистикой.

Это могло продолжаться вечность. Я вернулся к той самой

точке, откопанной мною за завариванием утреннего

кофе, при отцовских коллегах и одном оскорбленном начальнике.

Да, несу околесицу и плыву в ней как по волнам.

То и дело вспархивающие брови моей спутницы Джейн говорят

мне о нехило закрученном сюжете данной лекции. Но

главное – это не дать им сказать что-либо. Промедление подобно

смерти, ведь такие люди, как Я и Джейн Лавия, легко

могут вляпаться в секту, в партию и вскоре стать жуткими

зомби-активистами. Но этого уже не произойдет – viva la

язык not кости! Сейчас Я – малыш-Гаврош с запашком кошачьей

тайны, прыгаю под вражеским огнем и пою песенкидразнилки;

пуля, что прикончит меня, как бы просвистела

мимо. Но… всегда есть поганое НО! Жестокий случай, величавший

меня Королем, нагло и почти бескомпромиссно дает

понять, что Король все-таки голый.

Они едут из филармонии. Свидетели Иеговы, чертовы белые

рубашки, но как же так? Да, раскрасневшаяся дама тыкает

меня лицом в программку их незабываемого до нашей

встречи вечера. Они всего лишь семейная парочка, захотевшая

приобщить нас к прекрасному и поделиться впечатлениями.

Мужчина думает, не разбить ли мне лицо, Я медленно

читаю это в его глазах. Но культурность, видимо, в крови.

Они уходят, оставив меня с расплакавшейся от смеха Джейн.

Я ненавижу себя и почти хочу умереть. Ладно, минуту.

Идея для картины: на Мону Лизу, она же Джоконда, заводят

уголовное дело. Она вся растрепанная, с синяками на

лице и папиросой в зубах. Сзади нее – стена с отметками

роста, в руках она держит табличку, надпись на которой гласит:

«Сомневайся в моей подлинности».]

– Ты все же идиот. Неужели ты думал, что свидетели

Иеговы ездят на последних поездах и проповедуют свою

веру уставшим людям?

– Откуда мне было знать? У меня в голове нет сканера,

а только просроченное воображение. Господи… Я покраснел,

да? Ты видела, как смотрел этот гладкий мужик – он хотел

мне выдавить глаза… Стыдно. Да, слишком стыдно. День

был такой насыщенный: ты, мой шарф, дата съемок и концерт…

Постой-ка. А на какую песню мы снимаем клип? Черт,

серьезно! Я так загнался, что забыл спросить, на что мы клип

снимаем. О-о-о… какой хреновый из меня режиссер…

– Да, хреновый. Я жду вашу «Лоботомию», мистер, съемки

уже в разгаре?

А делала вид, что не знает про мультики. Ох уж эти женщины…

девушки, девочки.

Чем больше Я думаю, тем больше проблем.

Буду, как Форрест Гамп, бежать вперед, и просто бежать.

С тех пор как началось это тотальное знакомство с живописью,

мое существование превратилось в хаос. Наверное,

Я рад этому; ведь после расставания с Девочкой-Радио все

вновь сводилось к тоскливым бдениям об ушедшем друге.

Порой мне снится, что Мартин не умер, будто он приезжает

откуда-то и мы стоим на месте и болтаем как раньше. Нам

так много нужно друг другу рассказать, что жалко тратить

время на ходьбу куда-либо. Снилось мне это бессчетное количество

раз, и в каждом сне он убеждает, что приехал навсегда.

А просыпаюсь – и все опять как было. «Что бы сейчас

сказал Мартин» – вот это действительно помогает

шевелить мозгами, когда кажется, что выхода нет. Стоит

мне задуматься о том, что бы он сказал, как вновь появляется

туманная надежда на завтра. И тут, прямо сейчас, меня

посещает чувство всепожирающего стыда, стыда за все допущенные

проступки. Кажется, будто Я давно упал на самое

дно и пытаюсь делать вид, что все в порядке, все как должно

быть. Но нет же, говорю Я себе, погляди на всех этих людей

вокруг – и моя память проматывает униженные и оскорбленные

лица. Какое право Я имел встревать в беседы отцовских

сослуживцев, как сейчас обошелся с незнакомыми

людьми, желавшими поделиться приятными впечатлениями?

Я мерзок и низок! Девушка, что едет ко мне домой, —

сколько раз Я убеждал себя в ее сумасшествии только потому,

что не мог осознать безграничность ее мышления?

Ах, Флойд, какой же ты кретин! Зачем все эти красивые

фразочки о жажде творить и создавать? Не в пьяном ли угаре,

в жилище Пчелишь Я решил снять клип для MС Soroll’а?

Грехи, в которых Я винил Ринго, давно служат мне просты

нями. Я отвратительный человек, мне даже захотелось крикнуть

Джейн, что Я отвратительный человек, но она нацепила

темные очки и вроде как спит. Или не спит, а хочет, чтобы

Я так думал. Неважно. Кем Я возомнил себя, и как давно это

случилось? Богом клянусь, во время своего досуга на ферме

Я специально пару раз шлепнусь лицом в конские отходы,

чтобы ощутить себя распушившим перья ничтожеством.

Мое сознание разъезжалось, подобно молнии на заношенной

куртке. Каждый раз, когда поезд останавливался, чтобы