Текст книги "Последняя Осень Флойда Джеллиса"

Автор книги: Мигель Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Посвящается моей Матери

Не важно, что именно ты делаешь, важно,

чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму,

становилось не таким, как раньше,

чтобы в нем оставалась частица тебя самого.

В этом разница между человеком, просто стригущим

траву на лужайке, и настоящим садовником.

Рэй Брэдбери

Часть 1

Начиная двигаться

Глава 1

В стиле моей жизни

Когда рождается ребенок – зажигается звезда.

Когда ребенок вырастет и станет сволочью – звезда непременно

окажется спутником СССР.

Меня зовут Флойд Джеллис, может быть, Я в вашем вкусе.

Я долго думал, с чего начать эту историю: с внезапного

«как-то раз» или задумчивого «однажды».

Мне не присуще ораторство на бумаге, поэтому будем

считать, что начало положено.

У любого человека есть мечта, и даже у тех, кто утверждает,

что у них ее нет.

Если хорошо подумать, то только человек с планеты Земля

обладает навыками мечтания.

Хотя совсем недавно Я прочитал, что слоны всё помнят;

если помнят, значит, думают; собственно, мечтать им тоже

не грешно.

«За что Я платил деньги?» – спросите вы.

Постойте! Вот-вот что-то начнется; мало ли, может, вы

еще не купили эту книгу и палите ее прямо в магазине; нужно

быстрее вам понравиться. Срочно пустить какую-нибудь

интрижку – вроде «уникальной способности» или «хвостообразного

позвоночника».

Нет же.

Выбери меня, потому что Я такой же живой, как и ты.

Ладно. Я начал с глупостей – это самый легкий способ

начать.

Меня зовут Флойд Джеллис, Я люблю изобретать велосипеды.

Недавно мне исполнилось 24 года. Не так много, чтобы

писать книгу о своей жизни, хотя откуда вам знать – может,

Я сейчас на фронте и книга будет о войне.

Разочарую вас. Я Художник. Если б вы увидели меня, то

поняли бы сразу, что Я говорю правду. Я из таких Художников,

которые могут споткнуться о бегущую собаку или засунуть

в микроволновку книгу. Когда мне исполнится 25, мое

тело перестанет расти, а в 26 самое время стать всевозможно

популярным, как Паблито Пикассо.

Но мне сдается, господа, что времени на это у меня не

осталось.

Это не диагноз, а мысли по полочкам, и книга, которую вы

все-таки начинаете читать, – прямое тому подтверждение.

Вопросы, надоедающие и не тающие, – Я пишу все это,

дабы наконец воззрить на свою странную (no-name) жизнь

и откопать там хотя бы крупицу тайного смысла или умысла.

Признаю, звучит наивно, а наивность порождает сумасшедшие

поступки, что порой приводят к гибели.

У каждой истории есть свое начало. Начало этой лежит

в августе того года.

Тогда было лето, и Я переживал любовную трагедию —

ну, знаете, вся эта муть, желание удавиться и тошнотная тоска,

змеей обвивающая спинной мозг.

Я не хотел бы, чтобы Девочка-Радио думала, что Я окончательно

дошел до ручки с ее уходом. Просто с каждой потерей

мы приобретаем что-то… больше места в постели

и больше времени.

Именно тогда Я и понял, что все влюбленно-брошенные

ужасаются не одиночества, а приобретенного количества

времени, о существовании которого никто ранее не подозревал.

Я сидел дома. А дом сидел во мне. Мои коты спали, мои

родители ели, а Я сидел дома, как аутист, и хотел подохнуть.

Судорожно абстрагируюсь.

Я не сказал вам главного: что, по сути, Я и не Художник.

Понимаете?

Просто любой рисующий больше обычного человек рано

или поздно назовет себя Художником. Это как те девочки,

что покупают себе фотоаппарат и уже к вечеру просят записываться

к ним на «фотосеты».

Когда говорю «Я Художник», Я говорю в первую очередь

о своем резус-факторе.

Это так… примечание автора.

Мое тело начало шевелиться, когда осталось одно. Когда

голова опустела от мыслей, а сердце – от желаний. В такие

моменты знаешь, что чувствуют роботы, и ты сам уже робот,

и тебе хочется сломаться надвое от какой-нибудь физической

нагрузки. Физическая нагрузка в дни, когда ты только

порвал с подружкой, – самый лучший способ доказать себе,

что ты ничтожен. Надорвись ты или сломай руку, тебе не

придет СМС: «Спешу, милый».

Ты должен зализывать раны, как привокзальный пес, поскуливать

и пописывать.

Неловко-то как.

Наверное, именно поэтому физические нагрузки не по мне.

Я неплохо рисовал в детстве.

В детском саду и школе Я был лучший в этом плане —

единственное, чем можно гордиться сейчас, ей-богу.

Возможно, на смертном одре мне будет стыдно, что

вся моя жизнь вилась и обвивалась вокруг стула маэстрорисовальщика.

Но пока Я молод и все еще глуп… мне не

стыдно.

Нужно как-то связать воедино все то, что станет причиной

всех нижеприведенных событий.

Э-э… тут такая красная строка.

Жестокие солнечные лучи, жуки в траве и полное отсутствие

мыслей и планов на будущее. Я обожал лето. Я родился

летом. Но поганая Девочка-Радио уготовила мне самые развесело-

выносные каникулы.

Не могу сказать, что Я стал сдавать, пить, все крушить

и плакать под какие-то наши песни. Просто мне было утомляюще

скучно, словно Я подвергся некой ампутации.

Так скучно, что, если б было достаточно денег, Я заказал

бы на дом цыганский табор с бубнами, медведями

и пляской. Я ходил по комнатам и разглядывал мух, водил

пальцем по пыльному экрану телевизора, убирал кошачьи

лотки и валялся дураком на кровати – настолько было паршиво.

Страна, в которой Я живу, полностью отражает мое душевное

состояние. Она широка, угрюма и убога. Я люблю ее,

но зачем-то ненавижу. Наверное, потому, что она напоминает

мне меня. Я такой же беспомощный и обремененный

дерьмом, что сам себе навязал. Не мог слушать радио, оно

скопище идиотов и напоминало мне о Девочке-Радио.

Девочка-Радио – ее настоящее имя. И не надо меня спрашивать

почему.

Быть может, ее зачали на радио, а может, ее звали так

потому, что других так не зовут, и вот она уже особенная,

а ты охмурен. Глупое слово «охмурен», но сюда вполне подходит.

В любом случае Я не был диск-жокеем, Я был просто

Флойдом, что гулял по лесу и говорил сам с собой. А когда

вспоминал, что бог меня сейчас видит, становилось вдвойне

тоскливей. Я не хотел, чтобы кто-то, пусть даже это «созда

тель всего сущего», видел меня в таком паршивом состоянии.

Будет только паршивей. Это почти уныние.

Еще чуть-чуть – и начну прятать слезы с насморком

в дожде и любить его за это.

Вздор, абсурд, но иду дальше.

Я вспомнил, как однажды Я и мой друг Мартин гуляли на

ферме.

Мартин бросил бутылку в навозную кучу и окатил себя

пометом с ног до головы.

Но это не веселило меня, как раньше. Только наталкивало

на мысли о том, что все несусветное и веселое позади.

Знаете, что говорят мудрецы?

«Не возвращайся туда, где был счастлив».

Я не очень люблю всяких там мудрецов, но тут они как

никогда правы.

Как ни крути – куда бы ты ни шел, все уже не то.

Я подумал, что мог бы и сам додуматься до этой фразы, но

все равно никто бы мне не поверил. Сказали бы, что цитирую

каких-то мудрецов.

Свинское место, где Я обитаю. Но самое противное, что

Я осознал это только тогда, когда остался один.

Я подумал, что надо встретиться с Ринго.

Он был чем-то вроде Друга-Психоаналитика.

Я познакомился с ним, когда однажды пил на пинг-понговом

столе около нашей школы.

Тогда была ночь, и Я даже не припомню обстоятельств,

что заставили меня там оказаться.

По-моему, Я ходил туда, потому что в особенно звездные

ночи на этом столе можно было лежать и смотреть на звезды.

Я не такой уж романтик, просто пару раз видел летающие тарелки

и с тех пор активно за ними наблюдаю.

Не знаю, что привело туда Ринго, но точно помню, что

мы легко завязали беседу.

И, немного поднабрав, Я даже прочитал ему пару своих

стихотворений, что активно писал в то время.

Ринго носит очки как у Леннона и бородку как у Ленина.

Сейчас бы его назвали хипстером, но в те годы такого

дерьма не существовало.

Он полного телосложения и курит гашиш, в его записной

книжке – наброски диалогов, что он сплетает в странноватые

рассказы. Он Антигерой, хотя и меня не назвать особо

положительным. В разговоре Ринго точно скажет «Пам-пампам

» – это его слово-паразит. Он чуть старше меня, но уже

много где был и много чего знает.

Ринго было его ненастоящее имя, но он просил себя так

называть, втирая мне про какой-то культ и карты Таро.

Он всегда много говорил и говорит.

Как-то мы вышли на тему жизни и смерти. Он сказал, что

по тому, как умирает человек, можно судить о его жизненном

пути. Типа смерть у каждого – как обложка к его делам.

Тогда Я спросил, какая смерть должна быть у дамочек, занимающихся

проституцией.

Он подумал и сказал: «Смерть от падения сосульки».

А Я думаю, что жизнь – как зебра: за черной полоской

идет белая полоска.

И нужно жить так, чтоб не уткнуться зебре в зад.

Наверное, Ринго и есть та ключевая фигура, с которой

можно связывать воедино мой путь и его ответвления. Тогда

он посоветовал мне не заморачиваться на душевном обезвоживании,

а попытаться запечатлеть то, что происходит

у меня внутри.

На самом деле эти психологи – тоже весьма странные

люди. Мне кажется, они впарят тебе любую пургу, лишь бы

ты принял это всерьез и отвлекал себя от проблем.

К примеру, они могут сказать: «Построй корабль или разводи

кур!» – а ты в итоге умрешь от рака легких, потому

что ты настолько отвлекся, что не заметил, как выкуривал

по блоку сигарет в неделю. Я знал про все эти психотерапевтические

приемы. Но когда за окном идет дождь, а девать

себя некуда, ты почему-то жалеешь, что не послушал

их совета.

Мы сошлись на том, что мне надо бы взять какую-то

способность из прошлого и воскресить ее. Поскольку поэзия

развивала во мне алкоголизм, а от танцев нет отдачи,

Я решил снова начать рисовать. Более того, Я решил стать

настоящим Художником, чтобы самые ярые коллекционеры

искусств мечтали приобрести мои рисунки. Конечно,

это глупая затея, но лучше рисовать, чем отчищать обувь

от куриного помета в перекурах между строительством

корабля.

Я хороший вдохновитель. Может быть, меня научил этому

Ринго.

Ты пускаешь кольца сигаретного дыма и выкладываешь

перед ним все как есть; минуту он молчит, потом поправляет

свои хиппарские очки и выдает тебе свой вариант дальнейших

событий. У меня всегда было право отказаться, но

Я любил соглашаться даже с самыми абсурдными идеями.

Наверное, поэтому мы и дружили.

Люди, обладающие творческой начинкой, часто спрашивают

меня, что им нужно, чтобы реализовать задуманное,

стать скульптором, фотографом или музыкантом. И Я как-то

легко раскладываю им все по полкам. Внушаю невозможное.

И они уходят, раскланиваясь в благодарностях.

Но сам по себе Я беспомощен.

Потому что путь, который выбрал Я, не манил, а грозился

свернуть шею.

Возможно, он был истоптан, но не пройден.

Более того, это был какой-то бред. Точнее, этим мог заниматься

кто-то другой, но не Я.

И мир, который впоследствии Я создал как Художник, по

сути, Я же и предал. Или нет?

Я строил стены и рушил их. Может, это и есть творческий

процесс, но больше вяжется с какими-то комплексами. Короче,

вы поняли.

Раскрашиваешь и заливаешь все растворителем, чтобы

впоследствии соткать эту историю на обломках чего-то близкого,

странного и увядающего, со вкусом просроченного

прошлого и кленовых листьев.

Я мог бы толкнуть какую-нибудь штучку вроде всех этих

мудрецов:

«Завтра – это именно тот мост, что Я стремительно сжигал

сегодня, перед ужином».

Кто ты такой, Флойд Джеллис, и откуда ты уже начнешь,

чтобы навсегда закончить?

Надо было вступить с чего-то менее абсурдного, но Я пытался

быть искренним.

В любом случае это в стиле моей жизни.

Глава 2

Вход, где Выход

Я всегда плохо учился.

Я не глупый, просто требую индивидуального подхода.

Не то чтобы Я был тугодум или что-то такое. Просто если

бы учитель был мне интересен как человек или приятель,

Я бы непременно понимал его предмет. Но, к сожалению,

мне не были интересны учителя. Даже когда они пытались

поладить со мной, рассказывали про свою молодость и казались

своими в доску, Я прекрасно понимал, что мне дарят

эти улыбки в надежде, что Я начну соображать, как решать

эти чертовы уравнения и дробить дроби.

Может быть, в этом и есть главная трагедия нашего поколения

– слишком много этой дешевой радости. Так много

радости, что хочется разреветься.

И учителя – никогда не знаешь, на чьей они стороне.

Они оставляют тебя после уроков из-за того, что им так

одиноко и домой идти совсем не хочется, но тут же понимаешь:

все, что им нужно, – это твои страдания, детские слезы

на учебнике географии. Я раскусил их еще в первом классе.

Они были слишком нервные, обвиняющие, перемазанные

мелом, с плохо пахнущим ртом. Да и школа как таковая

мне напоминала приют для душевнобольных. Ты должен

быть частью некоего общества, а если оно тебе противно

и ты его сторонишься, то все считают тебя странным и мажут

твой портфель дерьмом. На протяжении всей своей

жизни Я часто задаю себе вопрос: «Какого полового члена

Я должен ладить с обществом, его частью и присущей ему

дебильной ячейкой?»

С самого детства нас готовят выйти в люди, даже не спросив,

нуждаемся ли мы в этом.

Родители отдают свою дочку в балетную школу, чтобы

она выросла стройной и грациозной как лань, а девочка тайком

мечтает летать на аэроплане и фотографировать пигмеев.

Такое может быть. Или мальчика отдают в военную

школу, чтобы он стал военным, как его отец, а он панически

не любит людей, войну и идеи своих родителей. Он оканчивает

школу, но не становится военным, а устраивается егерем,

строит дом в лесу, селится там с собакой, жарит мясо

и смотрит в окно. Я столько раз думал об этой до кретинизма

нелепой проблеме детей и их родителей.

Теряюсь в догадках, как себя вести, чтобы мой ребенок

не рос с искореженными мечтами и желанием воткнуть мне

отвертку в башку.

Да хранит меня Януш Корчак!

Я не могу сказать, что у меня не было детства и Я был всячески

забитый и несчастный, но Я уверен, что есть люди, которые

непременно бы вам сказали, что Я рос именно таким.

Может, все дело в фантазии.

Когда мне было плохо или скучно, Я всегда себе что-то

представлял.

К примеру, Я бегу по ступенькам, наверх, неважно где —

и начинаю представлять, как ступени рушатся, а Я прыгаю

по обломкам как очень ловкий ребенок-ниндзя. Или лежу на

постели, и вижу, как летят за окном облака, и представляю,

что они стоят на месте, а дом, где Я нахожусь, летит. Я так

ловко себе представлял такое, что пару раз меня даже чуть

не стошнило от турбулентности.

Все время себе что-то представлять – это верный путь

к тому, чтобы однажды свихнуться. Я не хотел бы быть сумасшедшим,

хотя иногда хочется. Особенно когда скучно

и вокруг тихо и душно.

Обычно меня посещают мысли о том, что неплохо бы

сбрендить, когда Я нахожусь в общественном транспорте

или еду в лифте торгового центра. У меня аж скулы сводит,

как представлю, что это тихое место, где ходят потребители,

обыватели и просто люди, взорвалось бы воплем из моего

горла.

Я размеренно прыгаю в костюме суровой панды, пою или

мирно лежу на полу. Но мне почему-то стыдно о таком думать,

как будто окружающие знают, что Я задумал, и не готовы

принять этот отжиг.

Может быть, они правы. Хотя, богом клянусь, в моей крови

все-таки хаос. Окажись Я в волшебной стране, то недолго

бы плясал с кубическими существами вокруг их карамельных

домиков. Потому что, когда все чинно и типично, на каком-то

генетическом уровне всегда создается желание поднасрать.

Таковы мы, люди.

И Я один из них.

И Я один из вас.

И вы это прочли.

Я живу в доме с родителями и моим младшим братом.

У меня есть три кошки и своя комната. У меня вся мебель

заклеена коллажами, но атмосфера довольно уютная.

После того как Я окончил школу, Я поступил в Колледж

с намеком на педагогику.

Там Я приблизительно познал методы воспитания детей.

Никогда не знаешь, как может измениться жизнь. Сегодня

ты можешь гулять по улицам, стрелять сигаретки и рвать

груши с деревьев, а уже завтра тебе вдруг скажут, что ты

папа. Понимаете, о чем Я?

Возможно, нет. Да и черт с ним.

Если бы вы спросили меня, чем Я больше всего горжусь,

Я бы с удовольствием показал вам свою куртку. И дело даже

не в том, что это первая куртка, что Я купил себе сам в 18.

Эта куртка имеет свою магическую карму.

И мне почему-то кажется, что она была создана именно

для меня.

Она такая темно-болотная, с капюшоном и мехом, торчащим

на нем. Чумовая и заслуживает всех этих рассказов.

Потому что любой мой сверстник, живущий в нашем городе,

мог показать на меня пальцем и сказать: «Видишь того парня

в куртке? Это Флойд Джеллис!»

В моем маленьком городе, городе, где Я рос, никогда

ничего не менялось.

Мы с моим лучшим другом Мартином всегда мечтали,

чтобы наш город был большим мегаполисом с высокими зданиями,

мостами и скверами. Но здесь была только железная

дорога и захудалый лес, где когда-то водились лоси.

Летом мы бросали камни в товарные поезда, жгли костры

и пытались найти тыквоголовых, которые, как говорил Мартин,

живут за рекой и выходят ближе к вечеру.

В осеннюю пору нас одолевала школа и ее домашние задания,

а в выходные мы гуляли на городской свалке, где всегда

можно было найти множество странных вещей.

В те времена еще не изобрели Интернет, поэтому самое

шикарное времяпрепровождение в доме было за просмотром

видеокассет. Ну а самое замечательное, что Я и Мартин

всегда делали то, что считали нужным. Сверстники презирали

нас за то, что у нас была свобода, и мы не боялись испачкать

брючки, играя в луже гудрона.

Мы искали привидения в шахтах лифтов, влюблялись

в девчонок и верили в волков-оборотней. Мир был не изучен,

и, по нашим предположениям, дальше должно быть только

круче. Наверное, если бы не Мартин с его верой в мои выдумки,

Я бы замкнулся в себе и просидел бы овощем лет до

семнадцати. Я придумывал совершенно фантастических существ

и рисовал их в школьной тетради. Когда Мартин видел

мои рисунки, он приходил в дикий восторг, потому что

Я мог придать хоть какую-то форму нашему миру, миру,

который был миражом, а может быть, параллельной реальностью.

Так, наверное, и зачинались наши творческие будни. Мы

вели тетради, в которые записывали произошедшие с нами

или выдуманные истории, рисовали комиксы и постоянно

изобретали каких-то монстрообразных врагов, что всегда

почему-то хотели нас поймать и выпотрошить. У нас ничто

не делилось на настоящее и вымышленное, все было фантастически

цельным, и Я был уверен, что, если жизнь – всего

лишь кино, мы – самые главные его герои.

Когда нам исполнилось 16, воздушные замки и скелеты

в шкафах остались в прошлом.

Но теперь у нас была музыка. Она была крикливой, зловещей

и рассудительной.

Я и мой друг Мартин никогда не увлекались чем-то наполовину;

может, именно это вызывало волнение у наших

родителей. Тогда, на краю между детством и взрослой жизнью,

в этом сумасшедшем и кипящем переходном возрасте

Я верил, во что хотел верить. Слишком далеко от всего насущного.

Я хочу быть Куртом Кобейном. Я хочу бить гитары

о головы неверных и страдать от славы в обшарпанной гримерке.

Чем длиннее волосы, тем ты больше в теме. Альтернатива

была нашим фетишем, и плевать, чему это альтернатива.

Примерно с этой философией Я выкурил свою первую

сигарету и хорошенько проблевался.

Тогда в нашей семье родился мой младший брат, и это

было особенно важно.

Никогда прежде Я не видел маленьких детей так близко,

не трогал их и даже не догадывался, как от них пахнет

чистотой. Я совмещал хождение по концертам с первыми

шагами столь близкого мне существа. Я люблю детей.

Наверное, Я буду хорошим отцом, который только слегка не

в себе.

Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что в те времена

Я был поганым отбросом, прожигающим свою жизнь в рванине.

Я всегда любил мерить маски, но при этом старался оставаться

собой и в себе.

Может быть, поэтому Я так люблю свою куртку.

Она говорит, что не нужно меняться и прятаться, достаточно

просто надеть капюшон.

Короче, мой подростковый максимализм, или как там говорят,

– он требовал стать рок-звездой. И, если говорить откровенно,

Я не знаю, зачем мне это было так необходимо.

Может быть, это тупое самоутверждение, а может, Я, как

и большинство, думал, что музыка есть моя жизнь. Хотя по

большей части мне приятней тишина. Тишина без тиканья

часов.

Самое забавное, что мы все-таки собрали свой квартет.

Это было очень здорово, потому что у тебя еще щетина толком

не растет, а ты уже вроде что-то собрал.

Музыка наша была тяжелая и местами примитивная

с текстами о разбитом сердце и всей этой битве полов. Это

действительно очень смешно, так как жизнь толком еще не

прожита и говорить со сцены вообще-то не о чем. Но любви

все возрасты покорны, и, значит, можно петь о ней.

Песни писал Я. Пел тоже Я. Мартин у нас был чем-то вроде

второго вокала, но того, который злой и все время кричит.

Например, была у нас одна песня – «Ангел», тоже про

любовь… И вот там Я пою, вроде как красивым голосом:

«Вырву сердце с корнем…»

А потом Мартин кричит: «Мы все равно все сдохнем!»

Короче, это было веселое и шумное время.

Но почему-то Я не очень люблю пересматривать записи

с наших концертов.

И вроде музыка ничего, и одеты мы более-менее, но все

равно смотреть не могу.

Чувствую себя каким-то ненавязчивым идиотом.

Вот именно тогда, когда мы были еще подростки и ко

всему восприимчивые, в моей жизни и появилась ДевочкаРадио.

Она переехала в наш город со своими родителями.

Это было очень похоже на какое-то затертое кино: красивая

и одинокая девушка в чуждом ей городе, а Я такой непонятый,

еще с длинными волосами и своей рок-группой.

Мы познакомились с ней, когда Я уже научил своего брата

ходить, и он ходил сам.

Мы гуляли на детской площадке, точней, он гулял, а Я сидел

на лавке.

И вдруг внезапно появилась она и села рядом со мной.

Очень рядом.

А она еще такая красивая, а Я вроде как с девушками не

особо, точнее, тогда вообще не совсем. Короче, Я излучал

целомудрие, неопытность, и вообще непонятно, зачем ей

сидеть так рядом со мной. Ох и волновался Я. Самое такое,

что волнуется обычно человек, когда что-то должно решиться

или человек перед ним особенно важный. А ее Я вообще

впервые видел, и тем более Я целовался в те времена только

один раз – с одной девочкой в лагере, и то, по-моему,

случайно. И вот все эти воспоминания в голове крутятся,

а Я сижу с ней на лавке и волнуюсь. Да, Я даже губы грыз.

Я бы закурил, но не хотел, чтобы мой младший брат видел.

И тут она мне говорит:

– Меня назвали ведьмой.

А Я сказал:

– Что?

Причем ответил сразу же, как кретин, будто ждал, что она

спросит.

– Я покупала в магазине минеральную воду, а дети закричали:

«Ведьма!» И отпрыгнули от меня.

Я зачем-то тогда сказал:

– Чертовы дети!

Хотя, по сути, так не думал.

Это все от нервов. Говорю «чертовы дети» и губы грызу,

как неврастеник.

Девочка-Радио была с очень большими зелеными глазами.

Я никогда глаз-то зеленых не видел, а тем более таких

больших.

Она была чрезмерно готичной.

Я не совсем в то время знал эту субкультуру – готов —

и вообще не очень понимал их позицию. Хотя сейчас тоже

не понимаю, почему их так все печалит.

И Я впервые видел гота так близко, а Девочка-Радио явно

являлась одной из них. Длинные темные волосы, кольца

в виде змей, но сексуальность, кстати, некая прослеживалась.

Тогда мы поговорили, как-то скомканно. Ну, она говорила,

а Я мялся и давал скудные ответы, как в полицейском

участке. Мой брат находился совсем рядом, и его очень

интересовало собачье дерьмо, которое также находилось

рядом.

Наверное, всю мою неловкость можно было легко объяснить.

Но зато присутствует неоспоримый факт – в тот день

Я познакомился с Девочкой-Радио.

Я не хотел бы говорить о ней много.

Во-первых, потому, что по прошествии наших многолетних

с ней отношений она меня все-таки бросила. А вовторых,

Я знаю, что она обязательно будет читать это. И мне

не хотелось бы акцентировать ее особенность, даже если она

неоспоримо есть.

Просто Девочка-Радио многому меня научила. Если бы

это была другая девушка, то Я бы сказал, что это она меня

многому научила, но так как это была Девочка-Радио, то

адресовано в принципе ей. С ней Я впервые был с женщиной,

как обычно с ними бывают мужчины. Если отключить

цензуру, Я говорю о сексе. С ней же Я впервые выкурил ко

сяк; в общем, целый багаж воспоминаний. Косвенно она является

человеком, благодаря которому Я стал Художником,

но только косвенно. По сути, растения в моем доме тоже являются

моими вдохновителями, так же как и оконные рамы.

Вообще список благодетелей огромен, и среди всех прочих

там есть и Девочка-Радио.

Глупо настаивать на эксгумации, если знаешь, что любовь

умерла. Итого – пара мимолетных, но верных упоминаний

и эпитафия от нашего садиста-амура:

«Променяв крылья на свободу, ты никогда не сможешь

летать».

Но Я точно знаю, ради чего Я поверил тогда Ринго, покопался

в голове и выбрал живопись. Ведь главное не скука

и не потеря девушки.

Теперь Я не мог что-то просто выдумать, заболтать себя,

когда мне одиноко, и вернуться в цивилизацию, в которой

прошло все детство. Я перестал видеть, как видит ребенок,

когда ушел мой лучший друг… Мартин.

В место, ведомое только ему одному.

……

……

……

……

Мало с кем Я говорю об этом.

Моя жизнь делится на два периода – до гибели Мартина

и после.

Мне тогда говорили: «Да, парень, я знаю, как это тяжело

– потерять близкого человека».

Куда мне затолкать это сочувствие, чтобы у вас было ощущение,

что вы как-то мне помогли, мистер?

Все, что нужно, – это тишина. Хотя бы два дня тишины

и никаких звонков с вопросами.

Я тогда впервые похороны-то видел. И это было самое

страшное, что мне приходилось наблюдать. Траур, рвущий

голову и голосовые связки.

Родители Мартина не смотрели на гроб, на окружающих;

по-моему, они вообще никого не видели. Взгляды их

пронзали пустоту. Они прощались с тем, кого они привели

на эту землю… с сыном, который теперь уходит.

Я не плакал. Хотел пару раз разреветься, но сдержался.

Выкурил, наверное, в тот день Я пачки две точно. Хотя для

меня норма – половина в день. Как недоумок, Я стоял у могилы

друга, думая о том, сколько курю и еще выкурю. Становится

еще тоскливей, когда ты думаешь о чем-то глупом

только потому, что тебе дико хочется заплакать.

Мне вспоминалась наша группа, своеобразные песни

о любви и еще тетрадки с детскими рисунками, что так въедаются

в душу. Все несущественное стало существенным.

Я оказался посреди огромного и незнакомого мира.

Никто не мог мне подсказать, что делать дальше. Да и слушать

Я никого не хотел.

В тонированном окне автомобиля Я разглядывал свой

костюм. Этот костюм сидит на мне лучше того, в котором

Я был на выпускном.

Я затянулся и сказал вслух:

– Наверное, идиотам идет траур…

Кто-то похлопал меня по плечу, Я обернулся и увидел

отца Мартина.

Он улыбался, в то время как по щекам бежали слезы.

– Ты был ему хорошим другом, Флойд, – сказал он

и слегка кивнул.

– Был и буду! – и это была правда.

Мы обнялись, и Я почувствовал, что плачу. Плачу в унисон

с отцом своего лучшего друга.

Наверное, это даже красиво, хотя, по большому счету,

отвратительно.

Мартин не был циником. Скорее он был парнем с кроликом

в шляпе.

Он верил в то, во что другие не поверят никогда. И самое

главное, Я перенял это.

Глаза его были настолько карими, что походили на глаза

мультипликационного героя. Знаете, такие два черных

кружка. Я называл его Мартин Скорсезе, он такой же псих.

Быть психом у нас считалось чрезмерно почетным.

Когда мы ссорились – а это происходило редко, но все же

происходило, – из Скорсезе он превращался в Рики Мартина,

этакого гея-говоруна.

Голубым он, конечно, не был, наоборот. Любимец девушек

и женщин. Дамочки от него просто кипятком писались,

честно. Вы бы видели, сколько красоток было на похоронах

– Хью Хефнеру такое не снилось. Мне было даже

неловко как-то во время поминок: не понимаешь, от чего

присутствующие утирают слезы – от горя или удушающих

ароматов парфюма.

Наверное, весь секрет Мартина состоял в его улыбке, не

той, что у Моны Лизы, но где-то рядом. Он так лучезарно

улыбался, что даже в драках его не били по лицу.

Еще у него была очень подвижная голова, как у коршуна.

Казалось, что он всегда обо всем в курсе, просто не хочет

рассказывать.

Когда Я говорю о нем в прошедшем времени, мне становится

стыдно.

Но если постоянно внушать себе, что он здесь, рядом,

Я сдвинусь по фазе.

Потому что это действительно сложно – потерять близкого

друга, но верить, что он все время тут. Я не атеист, скорее

наоборот. Просто сужу по себе. Если бы Я помер, то точно

бы не сидел возле родственников, что меня оплакивают.

Скорее всего, Я бы пошел в какой-нибудь пустой дом и завывал

там. Все призраки примерно так и поступают.

Смерть Мартина не была столь неожиданной. То есть

приблизительно к ней даже были все готовы. Он постоянно

повторял, что у него что-то с сосудами в голове и что

он может легко отдать концы. Я всегда думал, что он утрирует,

многие так делают – нагнетают обстановку, чтобы

привлечь лишнее внимание. Конечно, скверно так думать

о лучшем друге, но Я не хотел зацикливаться на таких

страшных предсказаниях.

Но он умер. Ему был всего 21 год.

Смерть не будет стучать в твой дом, если сдаешь ей комнату.

Мы распустили нашу музыкальную группу, и Я остриг волосы.

Детство и все прилагающиеся мечты сгорели. Наверное,

сейчас Я не сильно переживаю, что порвал с музыкой.

Тогда в моду вошли зауженные джинсы, длинные челки и повышенная

эмоциональность, а мы хоть и пели о любви, но

никак не поддерживали шествие такой педерастии.

Я расстаюсь с Девочкой-Радио и запираюсь дома. Совсем

скоро жизнь примет кардинально новый поворот. Я стану

Художником.

Часы тикают, и время послушно искажается, отсчитывая

последующие события.

И знаете что? Не всегда страшно смотреть в будущее.

Однажды, когда Я боялся выйти в первый раз на сцену,

мой лучший друг Мартин сказал мне:

– Чувак, в этой жизни Вход, где Выход!

Глава 3

Триумф мистера Джеллиса

Это даже слишком забавно.

Мир сошел с ума очень давно; пугает, что мы с этим свык

лись.

По сути, быть Художником – это привносить часть своей

внутренней вселенной в ту, в которой мы все с вами варим

ся. Но вот только кто сказал, что Художник должен видеть

и воспевать исключительно прекрасное? Это чушь несусвет

ная! Человек, которому есть что сказать, только и ждет, чтоб

заговорить. А творческий человек – это человек, одолева

емый страстями, ведущий борьбу как в себе, так и вокруг

себя. Он хочет изменить мир, но не меняет лишь потому, что

сомневается или занят чем-то поважнее.

Творцы – эгоисты, и это нормально. Создаем лишь то,

в чем нуждаемся лично.

А от таких, что все «делают для народа», нужно держаться

подальше.

Быть может, это мое кредо – потрошить чужие идеалы.

Классно сказал.

Но Я забылся, сейчас Я ведь только начинаю рисовать,

помните?

Может быть, это выглядит неубедительно: запуганный