Текст книги "Последняя Осень Флойда Джеллиса"

Автор книги: Мигель Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

мальчик запирается дома и начинает самоанализ посредством

рисования. Но поднимите руку хоть один, кто не рисовал

в тетради на лекциях. Это тоже своего рода наметки в вашем

мозгу, дабы переварить проповедь Ганнибала-лектора.

Я начал переносить свое внутреннее состояние на бумагу.

Знаю, гадко звучит.

Я делал это уставшим, белым от кофеина и тускло-фиолетовым

от постоянных пересыпов. Мои рисунки не пахли

шедеврами. Конечно, Я неплохо рисовал – девочкам лет

четырнадцати однозначно бы понравилось, но разглядеть

в этом что-то необычное, струящееся полетом идей и внутренним

посланием, можно было разве что под ЛСД. Я изучил

чудовищные километры художественной литературы,

эволюцию живописи от Грюневальда до Лихтенштейна. Стили

и техники, всевозможные биографии, шедевры и редкостное

дерьмо. Восславим Google! Впервые Я чувствовал, что

Интернет – это не только океан разнокалиберного мусора

и пустых знакомств. Меня действительно волновали слуховые

галлюцинации Винсента и наблюдения Леонардо.

Мои родители не слишком-то разделяли эту одержимость.

Более того, моя мама была уверена, что Я сижу на каких-то

веществах, под действием которых и познаю живопись.

А меня удивляло, что раньше меня это не удивляло. Люди,

с которыми Я затрагивал культурные темы, шарахались от

меня как от прокаженного, стоило начать им вталкивать

свои домыслы о картинах Босха или рукоплескать трудоспособности

Микеланджело. Однажды к отцу пришли какие-то

его друзья-сотрудники. Я тогда только встал и вслепую заваривал

кофе. Внезапно они заговорили о музеях, искусстве

и о том, что есть еще повидать на земле. Какой-то нескладный

тип в очках отпустил глупую шутку по поводу художников-

импрессионистов.

Он сказал:

– Как по мне, так пусть лучше во всех этих центрах будет

висеть абстрактная живопись, брызги краски или простая

шпаклевка. Меня не раздражает смотреть на пятна. Другое

дело – чертов импрессионизм. Они сами не ведали, что выделывали.

Голова просто раскалывается, как взгляну на их

мазню!

В меня как из ружья пальнули. Не выдержав, Я вскрикнул:

– Как мазня?! Они ведь вложили туда сам воздух. Сам

мир, каким вы его, кстати, не увидите никогда. Они платили

своим здоровьем и рассудком.

А вы чертов циник, вот вы кто! И при жизни многие из

них отдали всё, не получив ничего, кроме насмешек и венерических

заболеваний. Теперь они светила. Гении.

А вы… Да пошли вы!..

Ледяная тишина залила собою кухню. У отца рот был открыт

ровно на пару грецких орехов, «ценитель» вцепился

в салфетку, как мальчик в волшебный билет на шоколадную

фабрику. Инстинкт самосохранения приказал мне удалиться

под гробовое молчание собравшихся. Я зря вспылил,

но слово не воробей. Стыдно перед папой, но, может быть,

стыд заставит меня тщательней прорисовывать детали.

Я сел за свой стол и судорожно начал бездумно что-то воспроизводить.

Спустя 20 минут, глядя на новорожденный рисунок, Я

осознал, о чем писал Леонардо: «Где дух не водит рукой художника,

там нет искусства».

Тогда Я многое понял. Просто рисуя, Я никогда не добьюсь

успехов. Даже если картинка будет глаз не оторвать.

Все дело в эмоции, в том, что кипит в тебе, когда ты рисуешь.

То, как ты первый раз поцеловал девочку, поехал на

велосипеде или передернул затвор. Ощущения, страхи, ненависть,

возбуждение. На секунду Я отмотал все прочитанное

и тут же осознал суть многих полотен. Это дневники. Без

разницы, написано ли это на заказ или нет, на стене или холсте,

столе или потолке храма. Художники говорят не с нами

и не нам. Они говорят себе и спорят с собой. Это как пускать

камешки по воде или гулять с собакой. И нет искусства там,

где вместо внутреннего диалога – отмороженное молчание,

желание щелкать клювом или надувать пузыри из слюней.

Хрустящий подзатыльник отца прервал мой полет мысли.

– Ты, мать твою, совсем спятил?! – он кричал мне прям

в ухо. – Это был мой начальник! Человек, который держит

всех за яйца! Совсем поехал умом со своими картинками?

Еще раз ты что-то вякнешь, когда ко мне придут люди, я тебе

устрою «Ночь над Днепром»!

Идея для картины: рожок из-под мороженого, наполненный

черепом, этикетками прохладительных напитков,

штрих-кодами и всевозможным мусором (мусор размножить

или свести к минимуму); все это обернуто полицейской лентой

с надписью «Насилие как социальная помощь».]

Мне было обидно, что он ударил меня, хотя, с другой стороны,

наверное, он прав.

На секунду Я опять задумался, стоит ли заводить ребенка,

чтобы отдавать ему свои лучшие годы и лучшие нервные

клетки.

Папа хлопнул дверью, заставив меня подпрыгнуть. Помоему,

все равно день продуктивный – столько маленьких

открытий. Теперь будет о чем подумать, когда отправлюсь

в магазин за сигаретами.

Я витал в легкой прострации, когда мне позвонил Ринго.

– Эй, маляр, как твои успехи в самопознании? Надеюсь,

ты пользуешься салфетками и не сильно напрягаешь руку?

Пам-пам-пам – ха-ха-ха!

– О Рингуар, тебя не провести! Я как раз нащупывал простату

в поисках вдохновения. – Чем омерзительней шутишь,

тем больше шансов завершить разговор. По утрам эти телефонные

звонки вечно сбивают с толку.

– Я могу к тебе заехать. У меня есть нечто для поднятия

твоего арт-тонуса.

– Нет, парень, гашиш меня не манит. И потом, моя мама

считает меня торчком. Мне даже кажется, она рыщет по

моим вещам, пока меня нет.

– Детка, ты просто параноик. Дали говорил, что Художник

должен курить гаштет не более пяти раз за жизнь. Один раз

мы курили с тобой в клубе, и еще один у прудов, помнишь?

Ты тогда как идиот нарвал полный букет камышей. В общем,

у тебя есть еще три легальных раза дунуть. Помни это!

Я промычал и снова решил отвалиться спать. Продуктивная

деградация.

День проходит впустую? Ложись спать, испорть его окончательно!

Но, кстати, сон развивает фантазию, если проецироваться

на то, что видишь, и стремиться привнести это на бумагу.

Собственная теория.

Облепленный Мани, Лоном и Стелой – моими кошками,

Я уснул. Как ни надеялся Я увидеть в этом сне откровение

небес или хотя бы что-нибудь из жизни Творцов, мне снился

какой-то бред. Будто Я одет в костюм космонавта и всячески

пытаюсь найти самоучитель испанского языка. В такое даже

вдумываться лень.

Проснулся Я под вечер, родители с моим младшим братом

как раз ужинали или обедали.

Папа все еще был на меня зол, поэтому Я молча сел и молча

ел. Пока ел, думал почему-то о цифровой живописи. Я не очень

хорошо понимал ее предназначение, до тех пор пока у меня не

кончились альбомные листы. Наверное, это круто – рисовать

на компьютере: бесконечная палитра, бесконечные листы,

и сохранять все это можно в чумовом расширении, а потом

распечатывать и проводить выставки. Фотографы ведь именно

так и проводят. И вот Я думаю обо всем этом, а сам смотрю

в одну точку, а точка эта – подвеска на маминой шее.

– Эй! – внезапно сказала она. – В последнее время

у тебя очень странный взгляд и поведение. Мы с отцом серьезно

обеспокоены происходящим в твоей голове. Если это

из-за той твоей Радио-Девочки, то ты должен понять, что…

– Мама… Это не из-за девочки, и Я знаю, к чему ты клонишь;

нет, Я не принимаю наркотики. Я думаю о картинах.

Я ведь решил на днях стать Художником; звучит глупо, но теперь

думаю исключительно об этом, наверное, поэтому глаза

такой формы.

Папе, по-видимому, только это и нужно было.

– Ты бы лучше пошел в институт или отправился на работу.

Постоянную работу, на которую ходят все нормальные

люди, а ты витаешь в облаках и возвращаешься в этот мир,

только когда приспичит в туалет!

Вдох-выдох. Путь к отступлению.

– Мама, папа, младший брат, как же все-таки здорово,

что мы друг у друга имеемся! Хочется обниматься и целоваться,

но Я, пожалуй, сыт, и спасибо вам за это. Я к себе,

призывать перспективное будущее, и заодно проверю глаза.

Моя комната уже стала маленькой планетой, осталось

найти и вычистить вулканы.

Быть может, талант таки расцветет во мне розой, которую

Я смогу иногда накрывать стеклянным колпаком.

Иногда неплохо взращивать в себе позитивные посевы

– знаете, такие мысли о том, что все будет хорошо. Другое

дело – эти чертовы комики вечерами по ящику. Этим

ублюдкам все время смешно. Смешна литература, политика

и нищета – этакие пофигисты, что смотрят на все улыбаясь.

Они точно скажут: «Ищи во всем хорошее», или: «Улыбнись

своей проблеме». Интересно, если на их глазах сгорит дом,

переполненный невинными детьми, какие плюсы они найдут

в этом? Другое дело – те заплаканные особы, что победили

смертельную болезнь и хотят поведать миру, как нужно

ценить жизнь. Хотя, если честно, искренне они говорят только

в первый раз. Все остальные поездки и лекции построены

на отмывании денег. Как всё и вся. Может быть, это Я сам

слишком поганый и испорченный и наше общество мне

кажется больным, а на деле оно в принципе ничего и жить

можно. Кто знает.

Волей судьбы Я откопал диск с фотошопом. Adobe Photoshop,

да-да. Все как у всех. Его когда-то дал мне Мартин,

и Я его не вернул. Знаете, все эти программы довольно простые,

просто кому-то жалко времени, и он смотрит какието

глупые видеокурсы. Я однажды захотел научиться круто

играть на гитаре и где-то раздобыл подробный видеокурс.

Боже, желание играть было угроблено. Какой-то мужик с синяками

от недосыпания минут двадцать объяснял, как нужно

«держать свой инструмент» – такое ощущение, что он

сидит на героине и вынужден снимать эти дурацкие уроки,

чтобы хоть как-то быть на плаву.

Кстати. Когда Я был ребенком, Я интересовался техникой.

Мне это казалось крайне перспективной штуковиной.

Мы мечтали с Мартином создать электродатчик, что покажет,

где нужно искать призраков. Вроде того, что был у охотников

за привидениями. Но в те времена калькуляторы-то

были на вес золота, поэтому мы налили воды в бутылку и насыпали

туда пенопласта. Это был водный датчик, что пенопластом

нам показывал колебания темных сил. Идиотизм,

конечно, но мило.

Так вот.

В девять лет мне подарили навороченные электронные

часы. Они были крутыми до крайности, но кнопок было

слишком много, и Я ничего не понимал.

Я потратил всего лишь один вечер, чтобы осознать, что за

что отвечает. Поэтому сейчас какой-то фотошоп – это всего

лишь вопрос времени. Люди, что умеют в нем работать, специально

будут водить вас за нос, говоря, что это очень сложно

и многое надо учить и знать. Но это все фигня. Тот же только побольше функций.

В принципе, в этой жизни все познается методом «тыка».

Чтобы свалять что-то путное в этом фоторедакторе,

у меня ушло три дня. Сначала ты тупо накладываешь филь

тры и балуешься с контрастностью, потом изучаешь слои,

потом их свойства. Какой-нибудь закоренелый дизайнер,

читающий это, назовет меня «нубом». Но это нисколько

меня не обидит: во-первых, все дизайнеры – весьма самовлюбленные

и все шедевры, креатив… только у них и от них.

А во-вторых… Я забыл, о чем говорил.

Неважно, в общем. Я рисовал, и рисовал, и рисовал. Дни

сменялись ночами, кончались сигареты, кофе, кошачий наполнитель,

потом все опять появлялось, и опять текли дни.

Все эти крутые современные художники рисуют с помощью

планшетов. Поскольку у меня такого добра нет, Я пытался

рисовать мышью. У людей с болезнью Паркинсона такое навряд

ли бы получилось. Что печально.

Пока Я был только маленьким ребенком, заброшенным

в самую чащу диких джунглей. Но Маугли должен выучить

язык животных и стать вожаком стаи. Должен!

Да, Я выбрал глупую затею. Ведь кто такой Художник?

Печальный битник в женском берете?

Или странный философ, работающий за грамм?

Понятия не имею, но Я столько в своей жизни всего начинал

и не доделывал до конца, что даже если б выбрал дрессировку

тюленей, то пытался бы сейчас пройти этот уровень.

У «сидеть постоянно дома» есть огромные плюсы: одежда

не изнашивается и можно вообще ходить без нее, не тратятся

деньги на клубы и метро. И ты постоянно молчишь.

Знаете, многие уходят в горы, чтобы там молчать. Потом

они утверждают, что стали умнее, и мы им верим. Еще бы,

они ведь столько просидели в горах.

Поэтому люди, отпускающие корни, во многом приобщаются

к знаниям. И Я тоже.

В день Я делал примерно по 15 картинок. В основном это

были лица. Полукукольные, получеловеческие.

Мне очень нравится человеческий образ тем, что его

можно совсем немного видоизменить, и он перестает быть

человеческим. Конечно, если привнести эту схему в жизнь,

то это просто ужасно. Но творчество – это постоянная деформация.

Мое так точно. По сути, Я занимался фотоманипуляцией.

Что-то Я фотографировал, что-то рисовал на бумаге

и сканировал, потом дополнял это на компьютере. Если

вы спросите, как бы Я охарактеризовал тогда свои первые

работы, то Я бы назвал их недоразвитым сюрреализмом.

Мне не очень были близки натюрморты и всякое такое.

Конечно, люди любят вешать такие картинки на кухнях,

в гостиных и прочем, но мне по вкусу нечто специфическое.

Когда мне было пять лет, Я увидел у мамы в альбоме открытку

с репродукцией картины Дали «Предчувствие гражданской

войны». Я чуть не свихнулся. Впервые во мне закружил

поток таких смешанных чувств. Да, возможно, это выглядит

дико, необычно и эпатирующе. Но, мать его, это и есть Искусство,

и тут не может быть сомнений – ты чувствуешь это

своим нутром и холкой.

Порой ко мне заезжал Ринго; он рассматривал созданное

и утверждал, что виден рост. Какой рост, Я не уточнял, но

лучше слушать похвалу, чем критику.

Когда ты еще толком не научился ездить верхом, критика

со стороны может отбить всякое желание скакать галопом.

Так что лесть очень полезна и неплохо стимулирует.

У меня хорошая хватка, Я умею раскладывать рисунок на

составные части и чувствую цвет. У меня почти нет проблем

с симметрией и перспективой. Что касается общей композиции,

то иногда Я нарочно нарушал правила. Мне хотелось самому

прийти к давно заверенным формулам, ведь что такое

Свободный Художник, если рисунок в голове уже раздроблен

на части и требует канонов?

Я пересматривал документальные фильмы об абстракционизме

и переломных моментах старой и новой живописи.

С появлением абстракции живопись навсегда потеряла

свои устои: хаос и разрушение, порнозвезды на коленях

проповедников, все, что могло вызывать интерес у зрителей,

теперь впивалось хваткой бультерьера. Мир подвергся одной

из самых глобальных культурных революций со всеми

вытекающими последствиями. Теперь ветхие искусствоведы

ощущали беспомощность и беззащитность. Библии мировой

живописи было не место рядом с легендарным супом Campbell’s,

так феерично канонизированным Энди Уорхолом.

Пикассо, рисовавшему с пеленок, овладевшему прошлым

и возводившему будущее, было глубоко плевать на «розовые

» и «голубые» периоды, в которых его тасуют наблюдатели.

Мир смог воткнуть лишь наполовину в то, что пытался

донести Мэтр. Поп-арт же призывал к напомаженной оболочке

с неизмененной, но растиражированной сутью. Иными

словами, все повелись на яркую упаковку, что так искусно

приносила доход. Мне жаль Пикассо – он умер, передав

наследство не тем преемникам.

Стать настоящим Художником – это как отправиться на

войну без каски. Не знаю почему, но ассоциативное мышление

подкидывало мне лишь разбитое корыто. Наверное,

Я оказался не в том месте не в то время. А вдруг в прошлом

Я сказал бы то же самое? Разве можно судить о существовании

новой земли, даже не зайдя по пояс в море?

Может, просто заткнуться и просто рисовать дальше?

Так Я и сделал.

Не очень люблю большие и шумные компании. Чувствую

себя глупой зверюшкой, что должна попискивать со всеми

в такт, если не хочет оказаться на отшибе. А Ринго был повернутым

тусовщиком. Он знал про все ближайшие события

в Большом Городе и постоянно зазывал меня. Еще одна причина,

по которой светские мероприятия меня пугают, – это

волнение, порождающее желание напиться, а если Я много

выпью, то перестаю себя контролировать. Я перевоплощаюсь

в какого-то начитанно-самоуверенного придурка, что

в течение трех минут легко найдет проблемы на свою Ж.

Бывает, смеюсь и острю в девчачьей компании, но первые

ассоциации с клубным отдыхом – это всегда разбитая морда.

Я плохой боец и плохой притворщик; если где-то нужно

быть паинькой, чтобы не получить в челюсть, мне проще

получить. Это крайне дебильная черта моего характера, но

Я ничего не могу с ней поделать.

Зато Я не боюсь собак. Серьезно. Я могу дать отпор целой

стае. В детстве Я ужасно боялся псин, они это чувствовали

и каждый раз на меня нападали. Однажды на меня запрыгнуло

около четырех собак по дороге в детский сад. Они порвали

мне куртку и всячески покусали. Но с того дня у меня стало

к ним какое-то наплевательское отношение. Даже обидно.

Уверен: если захочешь, можно вообще ничего не бояться.

Но страхи порой дарят некое разнообразие. В мои двенадцать

мы с мамой часто ездили в Большой Город на поезде.

Мы ходили в театры, музеи. Но не в этом суть. Однажды,

входя в тамбур поезда, Я замешкался и наступил

в промежуток между платформой и ступенью, ведущей в поезд.

Я успел ухватиться за мамину руку, но испуг мой был

неимоверно сильным. И впоследствии каждый раз перед открытыми

дверьми поезда меня начинало лихорадить от ужаса,

и Я просто не мог спокойно войти. То и дело постоянно

проваливался в это чертово место, между платформой и поездом.

Пребывая с мамой в опере или гостях, Я неустанно

думал, что скоро мы поедем обратно домой и Я опять упаду

при входе в тамбур. Эта мысль сверлила мою голову, а мама

относилась к этому со всем спокойствием. Она утверждала,

что Я просто придуриваюсь. Каждый божий раз, когда Я падал

в ту пропасть, она говорила, чтобы Я прекратил придуриваться.

Свинство, ей-богу. Я падал и падал. И все это

прекратилось только тогда, когда Я понял, что нормально

переступить мне мешает мой собственный страх. Вот такая

притча, ребятки.

Еще Я недолюбливаю Интернет, в частности, социальные

сети. Когда Я пытаюсь удалиться оттуда, то понимаю,

что есть люди, которым Я небезразличен. Конечно, это все

бред собачий. И, само собой, ты им всем безразличен, но

эти поганые сети внушают тебе, что вроде как у тебя немало

друзей, ты очень остроумен и ты всегда в центре внимания.

Я не люблю быть в центре внимания, но, когда, уставший,

вечером заходишь в сеть, а там тебе пишут или песенки ки

дают на стену, вроде как приятно. Хотя это скопище тех еще

лицемеров, и Я непременно оттуда свалю. Но в октябре того

же года меня какой-то черт дернул пару своих картинок

туда выложить. И понеслась. Эти дурацкие «Мне нравится»

и «Рассказать друзьям». Для начинающего Художника Интернет

– наилучшее место разрастись, да и не только для него.

Здесь каждой твари по паре, и не мне вам это рассказывать.

Тебе вроде бы и все равно, что они там у тебя комментируют,

а вроде бы и нет. В любом случае они ссут в наши глаза. Я изо

всех сил думал, стал бы Сандро Боттичелли выкладывать

свои первые картины в Сеть? Конечно, это Я хватил лишнего,

но все-таки? А потом Я нашел Гери Бейзмана и Марка

Райдена на «Фейсбуке» и пришел к выводу, что все нормально.

Главное – не упустить момент, когда пользовательские

«Likes» пробудят во мне гордыню. У меня до сих пор не было

конкретного стиля. Проходили месяцы, но каждый свой рисунок

Я делал абсолютно непохожим на предыдущий. Будто

заметаю следы. Почти под каждой моей работой были чьито

комментарии. Кто-то распылялся в комплиментах, другие

поливали всевозможной критикой, третьи улавливали

какой-то плагиат, а самые странные писали: «Беру!» – и ставили

только что выложенную картину себе на аватар. Но самая

главная моя ошибка была, когда Я создал свое «сообщество

». Какая-то совершенно абсурдная мысль пришла в мою

голову, что раз люди тратят свое время на разглядывание

моего «искусства», то можно выложить в Сеть все, что Я накропал

за это время. Как же Я себя ненавидел спустя неделю,

теперь прекрасно понимая, что никогда не смогу удалиться

из места, где лежит мое детище, которое постоянно требует

надзора. Чтобы мои близкие знакомые не подумали, что

Я «словил звезду», название для всего этого Я выбрал самое

что ни на есть самокритичное – «F#cking ART». Как по мне,

так очень весело и вкусно. Родители же стали убеждены, что

Я с концами двинулся и требую неотложного лечения.

Был вечер, за мной заехал Ринго на своем старом микро«

Ниссане». Настроение было какое-то тягуче-меланхольное.

Мы остановились в некоем поле и открыли по бутылке черного

пива. Через полтора месяца настанет зима. Небо все

больше походило на размытый слой барельефа в фотошопе.

В такие дни хочется курить одну за другой, больше молчать

или вообще не вставать с постели.

– Флойду Джеллису нужно вдохновение. Он здорово рисует,

но рисунки все ни о чем, – протянул будто в пустоту

Ринго.

– Наверное, Я вообще все это зря затеял. Чем больше познаю

живопись, тем больше ей соболезную.

– Да прекрати. Тебе нужна муза. У тебя сейчас сплошной

пам-пам-пам. Вполне удачно, но как с конвейера. Только,

считай, стал что-то путное делать, а вся эта мишура кругом,

девочки-фанатки, у них даже грудь еще не выросла, а уже

признали в тебе творца, – он неловко засмеялся и сделал

быстрый глоток.

– Ой, да отвали. Все художники – уроды! Правильно

твой любимый Уорхол сказал. Мне не муза нужна, а впечатление

какое-то; может, порвешь мне куртку? – на секунду

Я представил, как оплакиваю свою святыню.

– Мальчик в курточке, рисунки в тумбочке. Мы пойдем

тусить. Тебе нужно круто раскачаться. Ты стал унылым говном.

Что ты можешь дать массам, если сам как какая-то масса?

Напиши ты обо всем этом книгу, Я бы осилил ее максимум

до третьей главы.

– Шикарно, пухлый. Ты прав. Нужно поплясать и получить

пару раз в морду, чтобы ощутить, что ты все еще живой.

Ринго занес бутылку в знак тоста. Я вопросительно поднял

брови, как через мгновенье он заорал во всю глотку:

– За моего дружка педика и его малолетних фанаток!.. За

триумф мистера Джеллиса!

Глава 4

Девушка, которая горит

Там, далеко, где горизонт превращается в полупрозрачную

полоску, кипит абсолютно другая жизнь. Большой Город

не подчиняется законам – скорее он их свод. За время моего

пребывания в нашем городке меня неисправимо тянуло

именно туда, к огромным и неизведанным возможностям.

Казалось, можно сесть на поезд и очутиться в другом измерении.

Вся феерия моей жизни связывалась именно с тем

миром за границей горизонта. Я знаю, что, если б Мартин

был жив, мы обязательно бы попали в Большой Город навсегда

и, может, смогли бы найти там свое место. Наверное,

мы бы работали сценаристами в кино или даже актерами.

В нашем кукольном детстве мы точно знали, куда нужно

двигаться, чтобы вконец не замкнуться в себе. Сейчас же —

ощущение, будто мне стерли память. Эти глупые мечты и метания,

будто Я зареванная принцесса в башне, сгрызшая ногти

в ожидании принца. Мне бы нужно сходить к настоящему

психотерапевту, методы Ринго лишь развивают во мне апатию

и ненависть к окружающим. Моя кожа стала белой, как

у задолбанного вампира Эдварда, а курю Я как приглашенный

на электрический стул. Из меня хреновый Художник,

а рассказчик – еще хуже. У меня есть родители, младший

брат, три кошки, мертвый друг и друг, что призывает меня

к моральному разложению. Иногда мне хочется быть кемто

другим. Возможно, даже вами. У вас по-любому не такие

тупые заботы. Хотя откуда мне знать. Может, вы читаете это

в тюрьме и ваши дела еще хуже. Если вы курите, то сейчас

как раз самое нудное место, повод для того, чтобы закурить.

Курите, Я подожду………………

Но вот настал ветер перемен. Не хороших и не плохих,

скорее ненормальных. А ненормальность не всегда плохая

или хорошая. Только когда окончательно спятишь, поймешь,

добро там или зло. В данном случае все было как в тумане.

Но, как и в большинстве сюжетов, всему способствовала

девушка.

Она появилась из ниоткуда. Я сразу заподозрил, что

это рок судьбы, или крест, или что-то в этом роде. Может,

Я чрезмерно утрирую, но данная особа – это то, чего не

доводилось встречать ни вам, ни мне. Это Я башку даю на

отсечение. Она написала мне в сеть. Я уже собирался сворачиваться

и выключать компьютер, когда мне пришло сообщение

от некой JA/ROO о том, что, если Я до четверга не

верну ей ее собаку, она сожжет мой дом. Я принял ее за одну

из тех идиоток, что пишут всякую ересь, лишь бы им ответили.

У нее не было фотографий в альбомах, а вместо аватара

– картинка из учебника по биологии со схемой строения

птицы. Я написал ей, что мой дом построен из камня и,

чтобы его сжечь, ей придется зайти внутрь. На что она написала,

что она уже там. Я посмеялся и начал готовиться ко

сну. Представьте мое удивление, когда спустя двадцать минут

на мой мобильный телефон позвонили с неизвестного

номера. Я взял трубку и сразу услышал отчетливое женское

дыхание.

Не знаю как, но по своей наивности Я подумал, что это

Девочка-Радио.

Я сказал «привет», и она тоже сказала «привет». Но это не

она. Это другой голос.

– Кто ты и что тебе нужно? – Я попытался выдать это со

всей серьезностью.

– Я писала тебе. Эй. Я это Я. Я писала тебе, – мне показалось,

что она читает по бумажке или у нее какой-то акцент.

– Ты кто такая, твою мать, и откуда у тебя мой номер?! —

Я почти кричал. Серьезно. Вдруг и правда она у меня в доме.

– Я по поводу собаки. Ну ладно. Я могу тебе перезвонить

через… а завтра. Пока. Мне нужно о многом подумать, —

она повесила трубку, и Я нервно начал перебирать варианты,

кто это и кто ей мог дать мой долбаный номер.

Проснувшись утром, Я не сразу вспомнил вчерашнюю

террористку. Быть может, Я бы вообще ничего не вспомнил,

если бы, зайдя в Сеть, не увидел там, на своей странице, прикрепленную

фотографию: женские ноги с порезами от бритвы

и надписью «ВЕРУЮ!»

Автором сообщения была все та же JA/ROO. Не знаю,

сколько Я просидел так перед монитором с лицом обеспокоенного

человека. Мне позвонил Ринго и радостно сообщил,

что он нашел мне музу и сегодня Я иду на свидание. Никогда

еще мой затылок не был таким мертвецки холодным. Я включил

музыку и втихую закурил. Потом отрыл свой серо-черный

полосатый свитер и ринулся на поиски расчески. Так ее

и не найдя, Я пришел к выводу, что мои волосы торчат как

нельзя кстати. Обнял кошек, накинул куртку, вышел из дома.

Убью на хрен их обоих. Чертового Ринго и эту мою новую

пассию.

Чуть позже, когда Я злобно перебирал дорогу ногами, мне

пришло СМС от Ринго, что, к сожалению, он не сможет принять

участие в нашей встрече («…Девочка-аудиоплеер будет

ждать тебя в кафе „Fabula“, торопись, она тает»). Я ненавидел

его. Какого черта он развел этот театр и зачем писать

мне название кафе, которое и так единственное в нашем городе?

Пока шел, думал, как мне узнать данную «музу» среди

прочих посетителей. Но как только Я наконец-то прибыл на

место, все вопросы решились сами собой. Достаточно было

посмотреть на тревожные лица людей-посетителей и повернуть

голову в сторону субъекта, виновного в массовых волнениях.

В самом углу кафетерия у огромного окна сидела девушка

в зловещей маске вороны и махала мне рукой.

Идея для картины: девушка с головой вороны за столиком

в кафе.]

Люди, косившиеся на нее, теперь пристально осматривали

и меня. В наши дни, когда повсюду процветает терроризм,

нужно всегда быть начеку. Хотя Я не думаю, что террористка-

смертница надела бы маску вороны и пошла в кафе. Как

только Я сел к ней за стол, то сразу почувствовал себя в небывалом

ступоре. О чем мне говорить с данным человеком?

Я достал из пачки сигарету и сказал:

– Я смотрю, тебе нравятся птицы.

Она сидела напротив, не двигаясь. Ее рука в кожаной перчатке

немного похлопывала по столу. Такое ощущение, что

она и не слышала, что Я сказал.

Я начал грызть губы. Внезапно вспомнил, как делал это

во время знакомства с Девочкой-Радио, и перестал.

Этот человек сидел напротив и смотрел на меня. Ее маска

была хитро сконструирована, Я не видел прорезей для глаз

и поэтому не знал, куда мне смотреть. Когда Я глядел в нарисованные

глаза Вороны, мне становилось жутко, поэтому

Я всячески старался изображать безразличие. Еще никогда

в этом кафе не было так тихо.

– Я сижу тут довольно недавно, но пить не хочу. Ты хочет

пить? – она трясла головой, будто это сказала ворона. Было

похоже.

– Можно тебя спросить? Что ты вообще за существо такое

и чего тебе нужно? – Я хотел содрать с нее эту маску, но

затем подумал, что под ней может быть все что угодно.

– Не время отчаиваться, время гулять, – она быстро

встала и пошла к дверям, Я поспешил за ней. Господи, Я никогда

не видел таких худых девушек. На ней было длинное

серое пальто и обтягивающие темные джинсы. Казалось,

будто этот человек и вправду клюет зерно, как ворона.

Не представляю, сколько она могла бы весить.

И интересно, каково ей в кедах в такой холод.

Мы шли молча. Она выступала впереди, а Я неохотно

плелся сзади. Дул ветер, и Я чувствовал на себе ее запах.

Внезапно она сняла маску, и Я увидел, как рассыпались по

плечам темно-русые волосы, по концам выкрашенные рыжим.

Интересно, кто ее укладывает? Или она, как и Я, всячески

игнорирует расчески? Я хотел было обогнать ее, чтобы

наконец увидеть виновника торжества, но подумал, что

успеется – она ведь не собирается каждый раз говорить от

имени вороны.

Вот она закурила; мы подходили к пешеходному переходу,

и сейчас Я мог бы увидеть лицо. Но она специально смотрела

в другую сторону.

Мне надоели эти игры, и Я заорал ей в ухо:

– Господи, что с моими руками?

И она наконец-то повернулась. Она была красивой. Но в ее

красоте присутствовала какая-то болезненность. Глаза ее

были подведены черным аж в три слоя. Они были карими,

но не такими, как, например, у Мартина. Не могу найти

им определения. Я бы сказал, пугающе-странное озеро.

Поразительно острые брови, будто кидающие вызов. Она

обладала заточенными скулами и миниатюрным вздернутым

носом. Ее маленькие губы, подобно губам фарфоровой

куклы, округлялись в таинственной полуулыбке. Я вглядывался

в нее с нескрываемым интересом. Мне даже не верилось,

что пять минут назад эта девушка ждала меня в кафе.

Она не была дурой или психопаткой, какой притворялась,

более того, она была умна до истощения. Такие люди подобны

дрейфующим айсбергам: плывут по течению, уничтожая

встречные суда. Мне хватило одного взгляда в эти глаза,

чтоб осознать: они видят меня насквозь.

Мы ушли в лесопарк, и Я развел костер. Наша беседа была

очень странной, запутанной, но, мне кажется, мы понимали

друг друга. Она говорила с разнообразными акцентами, то

запиналась, то молчала, порой она использовала слова, которые

Я никогда не слышал, и мне даже казалось, что она их

выдумала. Но в ней был мир, он бил через край, и ее это совсем

не радовало. Она убегала от себя, чтобы потом бросаться

на поиски. Ее звали Джейн Лавия Ротт, и, как она утверждала,