Текст книги "Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма"

Автор книги: Мэтью Бжезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Муж Светланы Болотниковой был не менее расстроен перспективой закрытия АЭС. Потягивая пиво после двенадцатичасовой смены на станции, он недоумевал, где еще на Украине он смог бы найти работу с зарплатой в четыреста долларов в месяц и бесплатную квартиру с тремя спальнями.

– Нигде, вот где, – сказал он мрачно. – Это глупо. Чернобыль абсолютно безопасен. Украина нуждается в электроэнергии. Следовало бы ставить больше реакторов на круглосуточную работу, чем закрывать их.

– Мы хотели бы еще одного ребенка, – добавила печально его жена. – Но теперь, когда будущее станции становится неопределенным, мы не знаем.

Чернобыль стал для меня веским основанием, чтобы не иметь детей. Тем не менее Славутич хвастался тем, что в постсоветской Украине там был самый высокий уровень рождаемости. Странная ирония судьбы: здесь люди могли позволить себе иметь семью. Светлана Болотникова и другие горожане предпочли рисковать своим будущим ради нескольких лет спокойствия и материального благополучия.

Моральное и физическое разорение провинции было настолько безразлично Москве, что многих приехавших иностранцев, живущих в своих привилегированных поселениях, можно простить за их непонимание проблем Славутича или Сахалина. Для большинства из нас Москва была той же гостиницей «Санта» или «Лосиная голова», только больше. В нашей комфортабельной изоляции мы имели практически все: Джея Лено по спутниковому телевидению, пиццу «Сбарро» в мраморном Манеже и оздоровительный клуб в Пенте, если вас не заботила плата в сорок пять долларов за посещение бассейна и соседство в раздевалке с членами клуба, в чьих шкафчиках висели кобуры с пистолетами. В числе других привилегий были и просмотр премьерных фильмов на английском языке в собственном развлекательно-торговом комплексе компании «Кодак», и зимние распродажи в филиале известного нью-йоркского магазина «ДК», и огромные фруктовые магазины компании «Т. Г. И. Ф» на Тверской, и бары, где были суши и стейки, а также связь по сотовым телефонам, – иными словами, было все, чтобы мы могли развеяться и забыть, что находимся в России. Если же и этого было недостаточно, мы могли на выходные сгонять в Хельсинки, чтобы сбросить накопившееся напряжение, как это делали дипломаты в советскую эпоху. Делалось все, что только можно, лишь бы сделки не прекращались и деньги продолжали бы поступать.

Роберта заканчивала дела по строительству гигантского таможенного терминала, через который намечалось направлять в Москву большую часть импортного продовольствия, и в начале декабря мы поехали на строительную площадку. Она располагалась примерно в двадцати милях от МКАД, в скучном, пустынном городе Зеленограде. Когда-то Зеленоград был задуман как ответ СССР на американскую Силиконовую долину – высокотехнологичный район, где производились спутник, аппаратура для подслушивания и перехвата сообщений, а также компоненты компьютеров и телекоммуникационное оборудование для военных целей и нужд КГБ. Так же, как и в случае с владивостокским судостроительным заводом «Амур», военные заказы после 1991 года прекратились. Ученые улетели в Израиль, Иран и США или, соблазнившись выгодными предложениями, перешли на работу в частные службы безопасности олигархов, и этот оазис высоких технологий стал разваливаться.

По пути в Зеленоград мы проезжали мимо десятков людей, торгующих вдоль заснеженной дороги телевизионными антеннами и транзисторными приемниками. Это были техники, которым платили натурой, поскольку их заводы и научные институты не имели денег на выплату зарплаты. Подобное зрелище было столь общим для всего прежнего Советского Союза (за пределами Москвы, разумеется), что можно было с уверенностью определить день зарплаты по толпам людей, стоящих вдоль ближайшей дороги и пытавшимся продать автомобильные шины или мешки с сахаром и многое другое, что они получали вместо денег. Жесткая постсоветская действительность подошла так близко к столице, что сделала новенькую московскую МКАД чем-то большим, чем просто символическим, защитным от остальной России рвом.

Роберта была довольна тем, что инвестирует в город, который так остро нуждается в деньгах. Частное инвестирование, основанное на юридических нормах справедливости, отличалось от других форм управления фондами тем, что, инвестируя предприятия напрямую, Роберта создавала новые рабочие места и реальные объекты вместо спекуляций с акциями и долговыми обязательствами, которые приносили прибыль очень узкому кругу уже разбогатевших инвесторов. Однако эта форма инвестирования была непопулярна в России, поскольку государственная бюрократия была вовлечена в то или иное строительство, не говоря уже о политическом риске появления иностранной недвижимости в стране, где судебная система была открыта тем, кто предлагал наивысшую цену. Смекалистые инвесторы рассматривали Россию как некую игровую площадку для операций с акциями и долговыми обязательствами, где можно было быстро войти в игру и так же быстро из нее выйти, заработав при этом большой куш, если вы были достаточно умны.

Тем не менее Роберта еще сохранила в себе достаточно много черт от «лимузинного либерала». Ей самой хотелось видеть все стадии развития проекта, начиная с закладки и до того момента, когда, как говорится в пословице, «приливная волна поднимет все суда». На ее таможенном терминале смотреть пока было нечего – только каркас недостроенного склада, строительство которого было прекращено после развала Советского Союза в 1991 году, и застывшее на ветру поле с торчащими кое-где из снежных сугробов геодезическими линейками. Начало работ намечалось не раньше февраля или первого квартала 1998 года, как это недавно выяснила Роберта после попыток согласовать с Нью-Йорком финансирование ранее запланированных работ на первый квартал следующего финансового года. Тем не менее она была безмерно горда.

– Тут будет гостиница для водителей грузовиков, – показала она на очередной сугроб. – Офисы таможни – вот тут, – кивнула она в другую сторону заснеженного поля, – а таможенный склад для хранения товаров с неоплаченной пошлиной и замороженных продуктов – там, – она указала на скелет здания размером с авиационный ангар, стальные колонны и балки перекрытий которого были покрыты толстым слоем льда.

Подобные сооружения в России назывались «незавершенкой». В странах советского блока были десятки тысяч таких заброшенных строительных объектов. Все они взывали о помощи со стороны западных инвесторов, чтобы довести строительство до конца. Роберте удалось найти решение в одном из таких случаев. В небольшом городке Восточной Украины она нашла сахарный завод, строительство которого было завершено на восемьдесят пять процентов. Все оборудование для этого завода было закуплено в Италии в 1990 году и до сих пор стояло на заводском полу нераспакованным. ОСО могла бы купить этот завод практически за бесценок, предоставив его хозяевам двадцать шесть миллионов долларов в обмен на согласие завершить строительство. Привлекательность сделки состояла в том, что на заводе были дорогостоящие западные технологические линии, которые позволяли поставлять для компании «Кока-Кола» высококачественный сахар. Эта компания построила на Украине крупнейший в Европе завод по розливу напитков в бутылки, но была вынуждена импортировать сахар из Европы из-за низкого качества местного сырья. Имея клиентом компанию «Кока-Кола», Роберта разработала для ОСО ряд финансовых моделей, из которых следовало, что стоимость завода после достройки будет в пределах ста пятидесяти – двухсот миллионов долларов и ОСО пятикратно окупит свои инвестиции.

– Мы создадим четыреста новых рабочих мест в городе, где безработица достигла тридцати процентов, – сказала она, когда я спросил ее об этом.

– Забудь о рабочих местах, – посоветовал я. – Нам бы получить свои пять процентов от этих ста миллионов долларов.

– На самом деле, – скромно произнесла Роберта, – может быть и немного больше.

Тридцатишестифутовая яхта стала теперь казаться мне несколько тесноватой для нас. Может быть, нам больше подошло бы нечто вроде крейсерской пятидесятифутовой яхты с отдельными каютами?

Так, в хорошем настроении и с греющим чувством материального оптимизма, мы готовились встречать на Красной площади новый 1998 год. Мой шеф заранее забронировал номер на верхнем этаже великолепной гостиницы «Националь», находившейся в начале Тверской улицы, с украшенных решетками художественного чугунного литья балконов которой можно было наблюдать праздничный салют над Кремлем. С этих балконов Ленин и его соратники-революционеры обращались к толпам людей внизу во время Октябрьской революции, когда большевики реквизировали гостиницу «Националь» и стоящий чуть поодаль «Метрополь», номер в котором теперь стоит пятьсот долларов в сутки. Теперь эти гостиницы стали нашими излюбленными и часто посещаемыми местами, теперь это была наша «революция». Мы черпали ложками икру в ожидании начала праздничного салюта.

Глава одиннадцатая
«Здесь вы не можете вести себя как американцы»

Только Аскольд почувствовал что-то неладное. Мы же все в ту морозную февральскую ночь даже не догадывались, что конец был так близок. В тот вечер Москва сияла, как полированный рубин, а ее улицы казались вымощенными золотом.

Город как обычно начинал готовиться к субботнему вечеру. Неоновые фасады столичных казино пульсировали зеленым цветом, цветом жизни и долларов. Гаишники занимали свои места под огромными рекламными щитами, восхвалявшими образцовый совместный фонд и усилия федеральной налоговой полиции.

К шести часам вечера на Пушкинской площади стали собираться подростки. Перед кинотеатром «Кодак Киномир» мелкие спекулянты бойко сбывали по пятьдесят долларов билеты на кинофильм «Титаник». Панки с прическами в стиле индейцев племени Мохок, поедая мороженое и потягивая пиво, прогуливались рядом с выставкой ледяных скульптур, где были выставлены двуглавый орел и миниатюрный Кремль. Через Тверскую тек бесконечный поток постоянных посетителей огромного «Макдоналдса», как говорят, самого прибыльного места в мире, получившего название «Золотые арки».

Наш ужин был заказан на восемь вечера. Мы – это большая космополитическая компания, состоящая из русских, американцев, британцев и канадцев, отличавшихся своим стилем в одежде и поведении, – старатели великой постсоветской «золотой лихорадки». У нас было прекрасное настроение, мы собирались кутить с руководителями российской промышленности в одном из наиболее престижных злачных мест Москвы под названием «Белое солнце пустыни».

Ресторан располагался на Неглинной улице недалеко от Сандуновских бань, где новые богатые обычно лечились от похмелья в отдельных парных за двести долларов в час. Кремовые «роллс-ройсы», несколько больших БМВ и дюжина похожих друг на друга шестисотых «мерседесов» с тонированными пуленепробиваемыми стеклами сгрудились на заснеженной стоянке, ожидая своих хозяев. Лимузины находились под охраной кроссоверов типа «тойота ланд крузер» и «субурбан», в которых телохранители играли в карты, пока их хозяева жадно наполняли свою утробу самой дорогой в мире пищей. Брать с собой в помещение оружие или телохранителей считалось дурным тоном.

Мы представились двум стражам у входной двери, похожим на раззолоченных драконов. Камера слежения с жужжанием навелась на фокус, чтобы лучше разглядеть нас. Черная стальная дверь со щелчком открылась, и в проеме, преграждая нам путь, появился человек крупного телосложения.

– У нас заказаны места, – сказала наша подруга Кристи прежде, чем человек успел что-либо произнести. – Я член этого клуба! – выпалила она по-русски.

Человек в дверях медлил, переваривая эту невероятную информацию. Представители Запада, конечно же, никогда не были членами этого клуба, тем более женщина, которая, по ее виду, едва достигла совершеннолетия.

– Имя? – спросил он, подозрительно прищурившись.

– Свободная страна, Кристи.

Ей следовало бы добавить: «из газеты „Файненшиал Таймс“», но это для стража дверей было бы уж слишком.

Через несколько секунд он вернулся, широко улыбаясь:

– Пожалуйста, входите.

Когда мы проходили через турникет с металлодетектором, как в аэропорту (это был характерный признак действительно эксклюзивных московских ресторанов), я продолжал удивляться тому, как это удалось Кристи проникнуть в святая святых людей, которые правили Россией. Кристи была выпускницей Гарвардского университета, где получала стипендию Родса, а в двадцать восемь лет стала первой из женщин и самой молодой руководительницей бюро газеты «Файненшиал Таймс» за всю ее долгую и косную историю существования. Кристи была одной из тех, кто ломает привычные представления простых смертных.

Кристи была также и одной из лучших подруг Роберты. Они знали друг друга в колледже и по совместной работе на Украине, какое-то время даже жили вместе, когда Роберта впервые приехала в Москву. Так же как и я, Кристи начинала свою работу в Киеве в качестве внештатного корреспондента. Теперь она стала самым востребованным и осведомленным иностранным корреспондентом в России и, разумеется, одной из наиболее уважаемых в нашей среде. Она обедала с премьер-министром Черномырдиным, ужинала с представителями МВФ, пила чай с олигархами в их обнесенных стенами поместьях и всегда была на один шаг впереди остальных своих коллег.

Кристи только что разразилась большой статьей о Потанине и его роли в покупке компании «Связьинвест», которая, по сути, дискредитировала сильно разрекламированный аукцион. По ее мнению, продажа этой компании на аукционе должна была привести рыночную революцию в России ко второй, более справедливой, стадии. Однако Чубайс и с полдюжины высших чиновников из Министерства приватизации получили по сто тысяч долларов каждый из «Онексимбанка» до начала борьбы претендентов на аукционе. Эти деньги поступили от одного из швейцарских филиалов «Онексимбанка» под видом предварительной оплаты за готовящиеся к изданию книгу (или книги) о приватизации в России. Журналисты были весьма удивлены этим, поскольку «Онексимбанк» никогда не участвовал в издательском бизнесе и ни один из авторов не написал ни одной страницы этих сомнительных манускриптов.

Борис Йордан, партнер Потанина по сделке с компанией «Связьинвест», также оказался замешанным в этом скандале, когда газета «Файненшиал Таймс» раскрыла, что швейцарский филиал, организовавший отправку денег за книги, управлялся американским родственника Йордана. Как Потанин, так и Йордан категорически отрицали какие-либо незаконные действия в этом вопросе и утверждали, что контракты на издание книг были заключены на законных основаниях и не имели ни малейшего отношения к тендеру по продаже телефонной компании. (Эти книги с течением времени действительно были написаны и опубликованы.) Тем не менее все это выглядело очень подозрительно, и Березовский с Гусинским подняли такой лицемерный шум в своих газетах и на телеканалах по поводу якобы сомнительности и неправомерности продажи телефонной компании, что президент Ельцин был вынужден уволить министра по приватизации Альфреда Коха и понизить в должности Анатолия Чубайса.

Да, много событий знаменовало окончание эры «капитализма для близких друзей».

В этом деле меня больше всего удивляло то, что на эту операцию была потрачена пустяковая сумма денег. Чубайс реализовал величайший в истории человечества процесс передачи собственности. Десятки, если не сотни, миллиардов долларов стоимости государственных активов сменили собственников под руководством Чубайса. Лица, оказавшиеся в выигрыше от его щедрот, разбогатели так, как не могли даже представить в самых безумных снах. А что же получил он в обмен за свой патронаж над приватизацией? Жалкий аванс, измерявшийся шестизначной цифрой. Вот уж действительно этот человек заслужил футболку с надписью: «Я приватизировал всю Россию и получил за это вшивые сто тысяч долларов по „книжному контракту“».

С тех пор как я начал писать на темы, конкурирующие с публикациями Кристи, мне слишком часто приходилось сносить гнев моих издателей, когда ей удавалось нас обскакать. Это ущемляло мою профессиональную гордость, моя ревность подчас доходила до того, что я был готов сменить свой костюм корреспондента на скромное одеяние помощника корректора.

Я неспеша огляделся и обнаружил, что нахожусь в шатре султана пустыни, окруженный колючими кактусами и островками песка, покрытого кое-где змеиными шкурами и сушеными скорпионами. Килимские, бухарские и другие ковры из Средней Азии покрывали терракотовый пол и висели на грубо побеленных стенах. Брезентовые полотнища, свисавшие с толстых шестов шатра, создавали иллюзию нахождения в юрте. Довершали иллюзию щиты с крупными бляшками, филигранной работы кривые турецкие ятаганы и богато украшенные кальяны.

Гретхен и Борис ожидали нас за нашим столом. Гретхен, как всегда, чудесно выглядела: тонкая и стройная, как кинозвезда, с сияющей улыбкой и без каких-либо следов усталости после рождения в свои тридцать восемь лет первенца – мальчика, названного Георгием, чего нельзя было сказать о Борисе, хотя и не обремененном заботами о ребенке.

Роберта поздоровалась с ним по русскому обычаю, трижды поцеловав в щеки.

– Ты ужасно выглядишь, – проворчала она своим прокуренным баритоном. – Не позволяй им ездить на тебе.

Борис действительно выглядел изможденным и похудевшим. Часы «Роллекс» болтались на его запястье, когда мы обменивались рукопожатиями, под глазами появились темные круги. С тех пор как год тому назад он приехал в Москву реформатором с чистым взором, он заметно постарел. Мы все со временем утрачиваем молодость и наивность, но у Бориса это было как-то особенно заметно.

Возможно, он по-прежнему надеялся, что российский сектор электроэнергетики можно реформировать, но, как и большинство кремлевских чиновников, был теперь втянут в интриги и озабочен своим политическим выживанием. Уволив коррумпированных директоров электростанций, Борис нажил себе множество врагов среди оставшихся руководителей, связанных между собой близкими, приятельскими отношениями. Хуже того, в Кремле разразилась война между двумя соперничающими группировками, а Борис оказался точно посредине. Начавшаяся кампания по его дискредитации была в полном разгаре, и бедный Борис был вынужден отбивать обвинения, которые обычно обрушивались на чиновника, который лишился милости руководства.

Его неприятности начались с полета на самолете, весьма дорогого полета из прихоти. Борис воспользовался корпоративным реактивным лайнером ОЭС, однотипным с самолетом президента Ельцина, чтобы слетать в Кентукки и забрать оттуда Гретхен с новорожденным сыном, семейного любимца ротвейлера и грузовик ковров для московской дачи. Этот новый большой «Ил» был оборудован хорошо изготовленными по швейцарскому проекту отдельными кабинетами для вечно прикованных к постели российских лидеров. Однако Федеральное управление авиации США еще не успело сертифицировать этот самолет для посадки в Америке, а Борис очень спешил. И где-то над югом Канады он приказал командиру корабля снизиться до недосягаемой для наземных радаров высоты и на бреющем полете, буквально над верхушками деревьев, тайком пересек воздушное пространство США. Когда самолет без всякого предварительного уведомления приземлился в аэропорту Цинциннати, он сразу был окружен десятком полицейских машин с воющими сиренами. Только вмешательство российского посла, которого вытащили из постели, предотвратило международный скандал, и дело ограничилось лишь извинениями со стороны посла за полет вне расписания.

– Я не знаю, что тогда нашло на Бориса, – горько пожаловалась Гретхен, расценивающая поступок мужа как мальчишеский каприз. За исключением того, что это была не папина машина, которой он воспользовался без разрешения, а точная копия самолета № 1 Российских ВВС.

Враги Бориса по возвращении его в Москву, естественно, пронюхали о полете. Ссылаясь на счет с шестизначной цифрой за истраченное топливо, выставленный ЕЭС, они требовали его голову. Борис принес свои извинения по национальному телевидению и возместил деньги компании. Несмотря на то что его прегрешение было ничто по сравнению с аферами, которые проворачивали его обвинители, Борис все еще пребывал в глубоком расстройстве – премьер-министр Черномырдин только что позвонил ему и заявил о своей неизменной поддержке. На византийском языке кремлевских обитателей это был верный знак того, что дни Бориса как главы гигантского предприятия сочтены.

Вскоре появилась наша официантка, удивительно похожая на Шехерезаду, неся поднос с напитками. Пока она разливала водку по стопкам, Борис объяснил происхождение странного названия этого ресторана. «Белое солнце пустыни» – это знаменитый советский спагетти-вестерн, в котором большевистские ковбои воюют в Средней Азии, спасают семь прекрасных жен мстительного местного князька и распространяют доброе евангелие социализма в продуваемых всеми ветрами степях.

– А вот и герой фильма, – Борис указал на стоящую на другой стороне зала восковую фигуру русского ковбоя, выполненную в натуральную величину, который был поразительно похож на Клинта Иствуда. Он стоял рядом с пустым столом, который всегда держали в резерве для олигарха Михаила Ходорковского, одного из богатейших корпоративных рейдеров, чьи компании были предметом бесчисленных судебных процессов, возбуждаемых западными инвесторами.

Наши коллеги начали понемногу собираться за столом: шеф бюро журнала «Экономист» с несколькими сотрудниками, кое-кто из руководства Всемирного банка и МФК и прилизанный адвокат с Уолл-стрит, который прибыл в Москву для предъявления иска принадлежащей Ходорковскому нефтяной компании «Юкос» по поручению обиженных американских владельцев акций. Акционеры обвиняли «Юкос» в грабеже активов компании по сахалинскому сценарию. Деньги были нашим общим знаменателем. Некоторые из нас нажили целое состояние. Борис был уверен, что не так уж много людей, кто деньги украл. Другие консультировали Россию, как правильно управлять деньгами. Мы же, репортеры от бизнеса, в подробностях описывали их (денег) приливы и отливы.

Только мой приятель Аскольд, новичок в Москве, к коммерции не имел никакого отношения. И как всегда опаздывал. К тому времени, когда он наконец появился, официантка услужливо принесла на закуску узбекские пельмени с барашком и еще водку фирмы «Кристалл» – «Столичную Премиум Бренд», которая была слишком хороша, чтобы ее экспортировать.

– Вы видели этих гуннов снаружи? – спросил он, пододвигая стул. – Это место выглядит, как паршивый день в Боснии.

– Некоторые из них могли быть твоими старыми приятелями по Афганистану, – вставил я.

Лучшими русскими телохранителями, самыми модными аксессуарами новых богатых, были ветераны войны в Афганистане. Аскольд в свое время посылал отчеты о вторжении советских войск в Афганистан в лондонскую «Таймс» и другие газеты, в результате чего Советская Армия даже назначила награду за его голову. Однажды, будучи после развала СССР на Украине, Аскольд о чем-то болтал с водителем такси. Вдруг тот резко затормозил.

– Повторите ваше имя, – потребовал он. Когда Аскольд его ему назвал, водитель разразился громким смехом: – Я был в том подразделении, которое послали вас уничтожить! Мы потратили месяцы на слежку за вами!

После этого Аскольд с водителем зашли в ближайший бар и предались воспоминаниям, позднее вместе появились в немецкой телевизионной программе, аналогичной американской «60 минут».

Большой и дородный, с короткой стрижкой седеющих на висках рыжеватых волос, сорокаоднолетний Аскольд Крушельницкий был старшим по возрасту в нашей компании. Несмотря на полученное в одной из привилегированных лондонских школ воспитание, он принадлежал к категории людей, которые на работе всегда носят пуленепробиваемый жилет. Помимо игр в прятки с расстрельной командой в Афганистане он описывал скрываемые от общества кровавые разборки в Африке, бомбежки в Чечне, а совсем уж недавно писал о конфликте в Югославии, где однажды точное попадание гранаты вынудило его отказаться от того, что осталось от взятого в аренду автомобиля. Персонал бюро проката в Вене был не слишком обрадован, когда узнал, что Аскольд тайком перегнал их автомобиль в Сараево. Он сказал, что они могут забрать свой автомобиль с аллеи Снайпера. Теперь это дело находится в руках опытных адвокатов газеты.

– За кого выпьем? – спросила Кристи, играя роль хозяйки.

Кто-то предложил выпить за здоровье Ельцина, что вызвало общий смех. Замученный в очередной раз проблемами со здоровьем, Ельцин вернулся к исполнению своей роли живущего за границей помещика. Появления все более непредсказуемого президента перед общественностью стали столь редкими, что это дало основание слухам о возможном застое на Российской фондовой бирже. За первый месяц 1998 года показатели биржи снизились всего лишь на несколько пунктов, что не шло ни в какое сравнение с потерями в Азии, где эти рынки просто рушились, валюты подвергались девальвации, а МВФ был занят тушением финансовых пожаров. До сих пор Россия переносила азиатский шторм на удивление хорошо. Однако кровоточившие Гонконг, Таиланд и Южная Корея заставляли международных инвесторов дрожать от страха. В этой ситуации Кремль старался развеять слухи о возможной передаче власти президентом Ельциным кому-то другому и часто демонстрировал его по телевидению. Подобное поведение напоминало действия Политбюро, когда на каждом первомайском параде ставились специальные подпорки для недомогающих советских лидеров. Так, бодро сидящий на снегоходе президент Ельцин ездил по кругу перед телекамерами. Показ этого сюжета по государственному телеканалу вдруг неожиданно закончился – президент стал заваливаться назад и падать со снегохода. Он замерз, и показ дальнейших стадий болезненного окоченения лидера был прекращен. После просмотра этого отрывка многие журналисты бросились корректировать заранее заготовленный некролог Ельцина. (Каждое серьезное московское агентство новостей держало подготовленным к печати прощальный текст на тот случай, если российский лидер уйдет из жизни на десять минут раньше, чем будет дописана последняя строчка в некрологе.)

Одной из наиболее спорных тем в разговорах представителей зарубежных СМИ был вопрос о том, как история оценит Ельцина и был ли он чист в финансовых делах. Его тесные отношения с Борисом Березовским, особенно связи его дочери Татьяны с этим наиболее видным биржевым магнатом, давали основания для серьезного анализа, ведь Березовский сделал свое состояние на управлении денежными потоками государственных компаний, например таких, как ОРТ-ТВ или «Аэрофлот». Так, частично приватизированная компания «Аэрофлот», управляемая зятем Ельцина, сливала свою валютную выручку через две расположенные в Швейцарии фирмы «Андава» и «Форус», основанные Березовским. (Впоследствии российские и швейцарские прокуроры проведут расследование пропажи шестисот миллионов долларов, проходивших по счетам этих двух связанных с «Аэрофлотом» компаний. Однако безуспешно, никаких обвинений предъявлено не было.)

Несмотря на некоторое расхождение в деталях, в тот вечер все за нашим столом были согласны, что лично Ельцина деньги не слишком интересовали. Кто-то из нас отважился предположить, что Ельцин все же имел несколько счетов в зарубежных банках с одним или двумя миллионами долларов, припрятанных на черный день. Однако по сравнению с миллиардами долларов, в краже которых обвинялись постсоветские губернаторы, это была столь малая сумма, что можно было смело считать Ельцина «относительно некоррумпированным человеком».

– Это все равно, что успокоить женщину, сказав ей, что она лишь чуточку беременна, – проворчал Аскольд.

Дальше разговор перешел на типичные для приехавших иностранцев темы: поездки в бизнес-классе и в экспрессе, доплаты и оплачиваемые часы, возможная верхняя граница оплаты и набранные очки, няни для детей и прислуга. Ругали непомерные цены на бакалейные товары в магазинах «Стокман», хвалили новое меню в ресторане «Гастроном», обсуждали качество мобильной связи различных компаний, как лучше отдохнуть в конце недели на греческих островах, скандалы и адюльтеры, похищения людей и суммы выкупа. Все ругали уличные пробки и жаловались, что трудно найти хороших водителей. Гретхен была раздосадована тем, что ее телефонные разговоры записывались недругами Бориса. Роберта посоветовала ей купить телефон с шифровальным устройством, как у ее новых русских партнеров. Такой телефон могли для нее украсть всего за семнадцать тысяч долларов. Борис попросил официантку послать кофе своему замерзшему водителю и телохранителю, который теперь повсюду его сопровождал. Аскольд угрюмо курил, вбирая в себя новые впечатления.

– Черт побери! – произнес он через некоторое время. – Ты начинаешь говорить, как они! – он указал на других посетителей ресторана.

Я промолчал, оглянувшись вокруг и стараясь понять смысл сказанного. Большая часть мужчин была в черных костюмах и с бриллиантами, на женщинах почти ничего не было, кроме бриллиантов. Две тоненькие, как карандаши, любовницы главарей мафии (юбочки не шире, чем их пояса) раскачивались на невообразимо высоких каблуках у аппетитно привлекательного буфета.

Совсем молоденькая платиновая блондинка сидела за столом с недовольным видом. В это время ее пузатый поклонник без умолку болтал по крошечному мобильнику. Мужчина с татуировками на фалангах пальцев размахивал пустой бутылкой из-под коньяка «Курвуазье» и громко требовал еще одну.

– Полюбуйся, – сказал Аскольд, делая размашистый жест, – это русская элита! Сколько же надо убить людей, чтобы стать членом этого сообщества?

Вопрос неловко повис в прокуренном воздухе.

Его обвинение чем-то меня покоробило. Однако я должен был согласиться, что Аскольд имеет на то моральное право. Он его заслужил своими корреспонденциями о массовых казнях и резне в Сараево в то время, когда я завтракал с инвестиционными банкирами в пятизвездных отелях. Замечание Аскольда прозвучало, как некий освежающий бриз, в этом мире поругания закона. Ведь мое критическое отношение к происходящему вокруг начало со временем ослабевать. Приезжающие впервые в Москву иностранцы всегда были шокированы ее излишней вульгарностью. Я вспомнил накатившее на меня отвращение в тот первый вечер в Большом театре. Все зависело от того, насколько быстро ты привыкаешь к окружающей атмосфере. Почти каждый из нас к ней уже привык – постепенно, вначале совсем незаметно, но неумолимо ты теряешь свой статус наблюдателя и становишься частью этого «ландшафта».