Текст книги "Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма"

Автор книги: Мэтью Бжезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Савченко доказывал, что Россия не имеет правовых оснований претендовать на базу, но допускал, что Москва глубоко привязана к этому месту.

– Для России Севастополь все равно, что Перл Харбор для вас, американцев. За исключением того, что для нас он символ победы, а не поражения, – с легкой усмешкой добавил он по поводу крупнейшей военной неудачи Америки. Для явного украинского националиста лейтенант порой раздваивался в своем понимании, какой стране он служит.

Миновав двух вооруженных часовых, которым Савченко красиво отдал честь, мы въехали на территорию военно-морской базы.

– Если кто-нибудь спросит, – инструктировал он, – скажете, что вы журналисты из Москвы.

– Не думаю, что кто-нибудь купится на это, – заметил я. – Мы на них не похожи, да и говорим не так.

– Тогда скажете, что вы польские репортеры, – предложил Савченко, объясняя это тем, что поскольку Польша – братская для Украины страна, то посланцы Варшавы не вызовут много вопросов. – Все будет хорошо, если вы только не будете изображать американцев. Они не очень-то популярны в Севастополе, советский менталитет, знаете ли, – пояснил он.

На пирсе кипела работа. Матросы и команда рабочих в грязных комбинезонах разгружали большие грузовики и волокли ящики с инструментами на буксиры, обеспечивающие снабжение кораблей. Электрические кабели толщиной с пожарный шланг лежали по всей длине дока. На дальнем конце пирса несколько стариков ловили удочками рыбу, хотя было непонятно, что они собирались поймать в такой мутной воде. Корабли Черноморского флота стояли на якорях вдоль волноломов трех глубоких каналов, расходящихся в разные стороны от входа в бухту. В покрытой пленкой дизельного топлива воде стояли фрегаты, эскадренные миноносцы, ракетные крейсера, разведывательные корабли, госпитальные суда и подводные лодки. Боевые корабли в апатичном безмолвии держались на плаву, как бы сердясь на людей за пренебрежение к ним. У них были ржавые рули, а на закопченных корпусах, сидевших значительно выше ватерлинии, стали видны прилипшие к обшивке скопления ракушек и морских водорослей. Длинные стволы орудийных башен склонились к замасленным палубам. Шесть кораблей, выкрашенных серой краской, были пришвартованы друг к другу и соединены между собой деревянными трапами. Черные тарелки радаров, как грибы, облепили их корабельные мостики, ощетинившиеся торчащими в разные стороны антеннами.

За небольшую плату Савченко договорился, чтобы нас на этом пирсе встретил катер. Два матроса на борту катера не имели каких-либо четких представлений о США, но они сразу же спросили, нет ли у нас американских сигарет. Я внес свой вклад в дело мира между народами и дал каждому из них по пачке «Мальборо», поскольку заранее запасся блоком этих сигарет как раз для таких случаев. В течение часа, пока мы обходили на катере вокруг сооружения, матросы жадно курили.

Я с интересом наблюдал, как вода обтекала тупой носовой бульб большого вспомогательного судна, выходящего из гавани в открытое море. Кильватерная струя от этого судна стала разворачивать наш небольшой катер, не давая возможности Джеймсу удерживать камеру в нужном положении. Бело-синий флаг ВМФ трепетал на корме грузового судна, и Савченко пояснил, что именно этот флаг стал причиной «войны» между Киевом и Москвой.

– Это царский Андреевский флаг! – прокричал он сквозь шум от проходящего мимо судна. – Святой Андрей был покровителем флота Петра Великого. Корабли, на которых вы увидите этот флаг, объявили о своей верности России.

Пока мы скользили вдоль бесконечной, длиной в тысячу футов, серой громады корпуса вертолетоносца «Москва», несущего на себе вертолеты и реактивные самолеты вертикального взлета, я заметил, что и этот корабль поднял голубой Андреевский флаг. На двух остроносых ракетных эсминцах, стоявших по бортам авианосца, также развевались эти флаги.

– Флот предполагалось делить поровну, – проворчал Савченко, когда мы вынырнули из тени этих кораблей. – В действительности ВМФ Украины состоит всего из четырех кораблей и одной древней подводной лодки.

Один из украинских кораблей был фрегатом водоизмещением четыре тысячи тонн с наклонными дымовыми трубами и заостренным, зализанным корпусом. Этот корабль, поднявший на мачте желтый украинский трезубец на синем поле, имел три стотридцатимиллиметровых орудия перед надстройкой и противолодочные бомбометы на корме. Командир корабля, капитан первого ранга Евгений Лупаков, с морской бородкой, блестящими глазами и широкой улыбкой ждал наверху у трапа. Он тепло приветствовал нас и пригласил перекусить в свою каюту. Поднимаясь наверх, мы прошли мимо двух новобранцев, чистивших картошку на палубе. Всем своим видом они показывали, что предпочли бы оказаться в лучшем месте.

Каюта командира корабля была по-спартански простой: койка, несколько встроенных выдвижных ящиков, рабочий стол, несколько стульев и откидная раковина, которая при поднятии утапливалась внутрь переборки. На небольшом деревянном столике стояла фотография жены и дочери хозяина каюты.

– Русские не представляют себе России без Севастополя, – сказал Лупаков, разливая всем сливовый сок. – Он являет собой символ могущества России, возвращающий нас к завоеваниям Екатерины Великой. Подавляющее большинство населения Крыма, не говоря уж о моряках на флоте, – этнические русские, так что неудивительно, что корабли скопом перешли на сторону России.

В самом деле, недавно молодой украинский флот опять пострадал от очередного разрушительного удара – один из его кораблей с экипажем только что перешел на сторону русских. Причина перехода была связана с обменным курсом валют. Русские платили своим офицерам такую же зарплату, что и украинцы. Но они платили в рублях, которые стоили в три раза дороже, чем злополучные украинские деньги, ненавистные карбованцы или «купоны», как их в насмешку называли.

– Моряк в ВМФ Украины зарабатывает сорок тысяч купонов в месяц – около десяти долларов. А денежное содержание любого военнослужащего на корабле под Андреевским флагом составляет сорок тысяч рублей в месяц, что соответствует примерно тридцати пяти долларам. Кроме того, офицерам тайно выдают некие премиальные фонды для экипажей. Я знаю, что более двухсот вспомогательных судов были так куплены, – сказал командир корабля. – У Украины нет денег, чтобы соперничать с Россией.

Мысль о распродаже флота окончательно дошла до нас, когда мы прощались с Лупаковым. Савченко потянул меня за рукав и кивнул головой в сторону. Мы отошли, и Савченко произнес:

– Командир спрашивает, не могли бы мы заплатить ему двадцать долларов за интервью.

В конце дня тени над гаванью стали длиннее, и мы пошли на катере назад, приближаясь к сухим докам и укрытию подводных лодок. Осыпающиеся бетонные пирсы были увиты толстыми швартовыми тросами подводных лодок. В качестве премии к нашей общей сумме затрат на этот тур в триста долларов мы теперь могли посетить и одну из грозных советских подводных лодок. Прежде чем мы ступили на борт лодки, Савченко снял с себя офицерскую фуражку и надел другую, похожую. Заметив мой вопросительный взгляд, он подмигнул и указал на красную звезду на новой фуражке. Фуражка, которую он снял, имела трезубец на желто-синем фоне, то есть символ Украинского ВМФ. Только этими знаками и отличалась военная форма моряков двух стран, что позволяло хитрому Савченко превращаться то в русского, то в украинского офицера, просто меняя фуражку.

– Эти советские подводные лодки в справочниках НАТО относятся к классам «Кило» и «Танго», – сказал он.

Это были дизель-электрические торпедные лодки длиной двести сорок футов, предназначенные главным образом для патрулирования в водах противника, поскольку на скорости до пяти узлов они были практически бесшумны и их было невозможно обнаружить даже с помощью наиболее сложных гидроакустических антенн.

Я вспомнил прочитанные ранее отзывы специалистов о подводных лодках класса «Кило», которые теперь Россия продавала всем желающим по цене триста миллионов долларов за штуку. Госдепартамент США был особенно обеспокоен тем, что Китай и Иран приобрели по паре таких лодок. Из всего того, что мы увидели с борта этого катера, нам вряд ли удалось отобрать хотя бы мелкие крупицы военных секретов.

Эти лодки были построены двадцать пять лет назад и оборудованы техникой времен Второй мировой войны – торпедными аппаратами пневматического действия, клапанами с ручным приводом, старомодными циферблатами на приборных панелях. Все это выглядело, как отрывок из немецкого фильма «Das Boot». Повсюду было множество трубопроводов и переборок, представлявших человеку ростом выше пяти футов постоянную угрозу удариться о что-нибудь головой, если он забудет вовремя пригнуться.

Воздух внутри лодки был спертым и затхлым, было удушающе жарко. Пятьдесят три молодых новобранца, составлявшие экипаж ПЛ № 554, были одеты в тельняшки с короткими рукавами. Все они страшно потели, я тоже очень скоро весь взмок. Джеймс раздал матросам сигареты и попросил торпедистов принять соответствующую позу, чтобы сделать групповой снимок. Чтобы произвести больший эффект, они выпятили груди и расправили свои недостаточно развитые из-за плохого питания плечи.

Лодкой командовал капитан первого ранга Константин Васильев. Атлетически сложенный, аккуратно выбритый и подстриженный, он сидел, согнувшись, за столом, заваленным рулонами морских карт. Васильев придерживался общего мнения относительно Севастополя:

– Город всегда был и будет русским. Глупо думать, что кто-то сможет разделить флот. Это политики пытаются сохранить лицо. В одном и том же месте невозможно иметь и украинскую, и российскую базы флота. Украинцы должны, – заключил он, – уйти отсюда.

Я оставил Джейн беседовать с командиром, а сам отправился изучать лодку. Через люк я увидел, как матросы с помощью различных гаечных ключей возились с каким-то большим агрегатом. Молодой матрос сообщил мне, что это блок газопромывателей для системы регенерации воздуха. Мысль о том, чтобы проводить недели напролет под водой в этом стальном гробу, ужаснула меня. Я спросил у матроса, каково вообще быть под водой и на что это похоже. Он сказал, что не знает. За все шесть месяцев его службы на лодке она ни разу не выходила из порта – нет денег на топливо.

Эту ночь мы провели в «безопасном доме», поскольку все проживающие в двух гостиницах Севастополя были обязаны зарегистрироваться в военной комендатуре. Согласно типичной постсоветской логике, мы могли открыто обходить на катере корабли в бухте, фотографировать подводные лодки, беседовать с экипажами кораблей, но ни в коем случае не останавливаться на ночь в гостинице. Именно ночевка в гостинице представляла для нас риск нарушения безопасности. Мы с Джеймсом были вынуждены делить на двоих одну узкую кровать в тесной комнате, и мы препирались в соответствии с юношеским правилом «Каждый должен оставаться на своей половине кровати». К этому дому наш автомобиль подъехал с потушенными фарами – прямо как в фильме о Джеймсе Бонде. Водитель поступил так только для того, чтобы кто-нибудь не вывернул из фар лампочки, в которых, как и во всем на Украине, ощущался недостаток.

Мы благополучно выехали из Севастополя и следующую ночь провели в ангаре для товарных поездов. Поскольку из-за нехватки топлива все внутренние авиарейсы были отменены, поездка на поезде была нашим единственным шансом. Мы забрались в пустой товарный вагон и, сидя на тюфяках с соломой, как счастливые странствующие безработные, потягивали теплое пиво и разглядывали украинские пейзажи, мелькавшие в открытой двери нашего вагона.

Россия и Украина летом 1997 года все-таки разрешили противоречия по Севастополю, согласившись на то, что Украина сдаст Москве военно-морскую базу в аренду, а Москва за это простит Украине несколько миллиардов долларов долга за поставленный Газпромом газ. Вопреки моим дурным предчувствиям по поводу российского империализма, спор двух государств был разрешен мирным путем с помощью экономических и торговых рычагов, не слишком отличающихся от тех, которые обычно используют США в своих спорах с Канадой или Мексикой. Это вселило в меня надежду, что кремлевские творцы внешней политики начали вступать в двадцать первый век.

Развеселое гулянье в честь 850-летия Москвы было в высшей степени современным, особенно его многомиллионнодолларовое лазерно-световое шоу, начавшееся в сумерки. Гигантские лазерные композиции хорошо сочетались с музыкальным сопровождением, транслировавшимся с помощью крупнейших в мире стереоусилителей, установленных на готических башенках флигелей Московского государственного университета высоко над Воробьевыми горами и Москва-рекой. Поскольку по случаю «народного праздника» общественный транспорт не работал, мы с Робертой четыре мили шли домой пешком по набережной, где уже собралось около миллиона москвичей, которые вели себя не совсем по-праздничному. Выпитое давало о себе знать. На облицованной камнем набережной повсюду валялись разбитые бутылки из-под водки и пива. Людей выворачивало в кустах, а каждое дерево было превращено в писсуар. Когда идущие навстречу друг другу компании сталкивались при выборе лучших мест для наблюдения за шоу, ярко проявлялся буйный характер и самые горячие споры решались в драке.

Тем не менее световое шоу было очень зрелищным, каждый цент из пяти миллионов долларов, заплаченных Лужковым французским продюсерам, сработал великолепно. Лазеры осветили шпиль МГУ, разрисовав небо сложными узорами из лучей под аккомпанемент волнующей музыки Чайковского и Моцарта. Толпа охала и ахала от всех этих технических новшеств. Далеко от скопления народа, сидя высоко на подушках дивана, Лужков весь светился от счастья, как некий довольный собой властелин. Его любимая Москва получила огромное наслаждение.

Нам потребовалось целых три часа, чтобы добраться домой в ту ночь. Метро работало только для высоких сановников Лужкова. Некоторые люди вообще всю ночь пешком добирались до дома. Государственное телевидение на следующий день показывало фрагменты бесед с раздраженными жителями пригородов, которым пришлось одиннадцать часов добираться домой на попутных машинах с этого «народного праздника».

Глава восьмая
Потемкинская корпорация

850-летие прошло, и Москва стала возвращаться к нормальной жизни. К концу августа в город из временной ссылки вернулись проститутки и любители нюхать клей. Строительные бригады самовольно бросили работу в недостроенных домах, внезапно прекратилось обновление дорожного покрытия улиц.

Шоу закончилось. Москва искупалась в лучах славы, все получили много впечатлений, теперь пришло время вернуться к реальной жизни. Мне не следовало бы удивляться столь резкому переходу. Русские люди привыкли к таким вводящим в заблуждение показухам еще со времен Потемкина – советчика (и любовника) Екатерины Великой. Этот ловкий князь велел возводить деревянные фасады несуществующих деревень вдоль берегов Днепра. Когда его царствующая любовница путешествовала с ним по реке на барже, она убеждалась, что русские поселенцы успешно колонизируют недавно обретенные территории в южных районах Украины, после чего наградила князя землями, на которых сегодня стоит Днепропетровск. Эта традиция была унаследована советскими провинциальными лидерами, мостившими дороги на большие расстояния и не жалевшими краски на придорожные объекты, стоящие по пути следования инспектирующих крупных партийных руководителей, чтобы те тоже могли убедиться, что в их царствах все в порядке.

В девяностых годах XX века капиталистическая Россия вдохнула новую жизнь в старую традицию, устанавливая в домах огромные ультрамодные окна, чтобы привлечь зарубежных инвесторов. Недавно приватизированные предприятия, превращенные в компании, соревновались между собой, кто лучше оформит финансовые документы по западному образцу, чтобы потенциальные международные кредиторы быстрее вникли в существо предложений этих компаний.

Их руководители щеголяли американскими модными словечками и выражениями типа «корпоративное управление» и «прозрачность», а все крупные компании издавали квартальные отчеты на английском языке на мелованой бумаге – они валялись в каждом углу нашего офиса. Действительность, однако, могла быть несколько другой, как я открыл для себя, когда слетал в июне в командировку на юг России, чтобы присутствовать на одном из собраний акционеров. При всех разговорах о прогрессе поведение советов директоров в России вызывало чувство какой-то недосказанности и желание раскрыть все карты в игре.

В один из теплых и сырых июньских дней, в пятницу, я приехал в московский аэропорт Домодедово, чтобы попасть на самолет до Липецка, где на самом крупном в России сталепрокатном предприятии должно было состояться ежегодное собрание акционеров. Внутри пыльного терминала было тихо, одинокий голубь хлопал крыльями среди немытых стропил, а огромный рекламный плакат сигарет «Мальборо» на стене призывал курить, как ковбои. Место было пустынным, если не считать вездесущей таксистской мафии, чьи небритые представители рыскали по вестибюлю, как и в любом аэропорту, расположенном к востоку от Берлина.

Не было заметно каких-либо других корреспондентов, которые, как предполагалось, должны были тоже лететь в Липецк чартерным рейсом, организованным Борисом Йорданом. Не видел я также никого из адвокатов и служащих корпорации, с которыми я должен был лететь. На табло не было какой-либо информации о рейсе в Липецк. Справочное бюро, естественно, не работало.

Может, я попал в другой аэропорт? Однако нет, в моем факсе был четко указан аэропорт Домодедово. В смятении я сел на радиатор отопления и поступил в соответствии с призывом плаката «Мальборо». Прошло двадцать минут, затем еще полчаса. У моих ног уже образовалась небольшая кучка окурков, но по-прежнему на терминале не было никаких признаков жизни. Часы отсчитали еще сорок минут. Я спросил у проходившей мимо служащей аэропорта, не было ли чартерного рейса на Липецк. Вместо ответа она уклончиво пожала плечами.

Протянулись еще десять минут. У меня начал уже назревать конфликт с бандитского вида шоферами такси, которые настойчиво предлагали отвезти меня назад, в Москву, за пятьдесят долларов, а я не соглашался. Цена всегда была пятьдесят долларов, неважно, в каком городе или в какой стране бывшего Советского Союза вы находились, – аэропорты контролировались бандами, свирепо охранявшими свой бизнес от чужаков и силой навязывавшими монопольные цены. Некоторые из водителей раньше были заводскими рабочими, в трудные времена сменившими профессию. Однако большинство таксистов состояли из одетых в черные кожаные куртки, внушающих страх грубиянов, с наколками на пальцах, пивными животами и сломанными носами. Обычно они толпились вокруг иностранца, рыча: «Пятьдесят долларов!», при этом эмоционально растопыривали свои пять толстых пальцев, чтобы восполнить ограниченный запас английских слов.

Они могли быть опасны. Коллега Роберты из ОСО, инженер из штата Миссури, недавно был ограблен во время поездки из этого аэропорта – под дулом пистолета его вытащили из машины, завели в лес, раздели до нижнего белья и бросили там, как говорится, на съедение волкам. Он несколько часов скитался по лесу в трусах и майке, пока не добрался до места, где ему оказали помощь.

В Шереметьево, сердце московских международных авиалиний, шайки таксистов слегка подправили свой имидж. Цена осталась неизменной, но там стали выдавать квитанцию об оплате, а немецкие машины, окрашенные в радостный желтый цвет, вообще создают атмосферу нормальной жизни. К сожалению, подобная реформа пока еще не дошла до аэропорта Домодедово.

Я уже был готов отказаться от полета и воспользоваться услугами таксистской мафии, как вдруг из подъехавших к главному вестибюлю аэровокзала микроавтобусов высыпалась группа хорошо одетых молодых людей, напоминающих банкиров-инвесторов и обладающих большой властью адвокатов. Никогда в жизни я еще так не радовался при виде толпы законоведов в подтяжках.

Мы погрузились в наш чартерный самолет, который без каких-либо уведомлений тихо подогнали к предангарной бетонированной площадке. Это был небольшой советский Як-40, на которых раньше обычно летали региональные партийные руководители и директора крупных предприятий. Мы заняли свои места, и законоведы уложили свои портфели перед взлетом. Юридическая команда Йордана состояла из лучших молодых юристов России, мужчин (все они были мужчинами), таланты которых до этого впустую растрачивались на дела по квартирной плате и аренде жилья. Сейчас же, по дороге на собрание акционеров Новолипецкого металлургического комбината (НЛМК), их взгляды выражали напряжение хорошо натренированных спортсменов, готовящихся к нелегкому матчу.

Предстоящая схватка вызревала месяцами, и западная пресса представляла группу Йордана как честных и порядочных специалистов. Вот почему нас пригласили на это собрание, а для того, чтобы мы могли присутствовать официально, каждому дали по одной почетной акции НЛМК. Впервые я стал обладателем акции и почувствовал, как это хорошо – быть инвестором, даже если у тебя всего лишь одна акция и ты обладаешь бесконечно малой частью ненадежной собственности русского сталепрокатного стана.

В ходе прошедших переговоров Йордан возглавил коалицию из полудюжины западных инвесторов, в том числе Джорджа Сороса и Фонда Гарвардского университета, которые все вместе обладали наибольшей долей акций в НЛМК.

Несмотря на то что западные инвесторы имели пятьдесят один процент акций, руководство НЛМК, получившее советскую подготовку в области управления, отказалось допустить их на территорию предприятия и предоставило иностранным представителям значительно меньшее количество мест в совете директоров, чем это положено по закону. Иными словами, большинство собственников предприятия не имели возможности высказать свое мнение на общем собрании относительно того, как идут дела на предприятии, как оно управляется, платит ли дивиденды акционерам и в каком состоянии находится учет деятельности предприятия. Люди, проводившие собрание, представляли лишь небольшую теневую группу торговцев металлопродукцией, которых во всем поддерживало руководство предприятия. Даже при всех нарушениях, имевшихся в российской металлургической промышленности, эта группа дельцов выделялась своей грязной репутацией, и ее недавняя история была усеяна трупами. Неудивительно, что западные инвесторы были озабочены тем, что вложенные ими деньги уходили на сторону через черный ход. И поскольку НЛМК оперировал более чем двумя миллиардами долларов в год, существовала реальная возможность незаконного изъятия части прибыли.

Как и многие другие западные бизнесмены, эти инвесторы начали постепенно открывать для себя простую истину: в результате поспешного вложения своих наличных в русский пузырь они не приобрели ничего, кроме кучи листков бумаги, так как в России не существовало каких-либо юридических рамок для оказания поддержки инвесторам и защиты их вложенных капиталов.

– Все, что мы получили, – это свои носы, прижатые к витрине магазина! – возмущался один из собственников НЛМК Томас Гаффни, председатель базирующегося на Багамских островах хеджевого фонда «Кембридж Кэпитал Менеджмент», владевшего семнадцатью процентами акций этого металлопрокатного предприятия. – Но русские даже не хотят пускать нас на собрание. Это же абсурд!

Только два человека из команды Йордана не представились и не предъявили ни своих бизнес-карт, ни тщательно продуманных приветствий, когда представители прессы садились в самолет. Одним из них был шеф безопасности компании Йордана, бывший полковник КГБ, с изучающим взглядом, маникюром на руках и в дорогой одежде, свидетельствующей о его хорошем вкусе. Другой, с ничего не выражающим лицом, был помощником шефа, упитанный охранник, одетый в дешевый костюм, из-под которого выпирала кобура. Именно благодаря этой парочке у всех почему-то появилась уверенность, что у нас не возникнет никаких неприятностей, если мы рискнем появиться на враждебной территории.

Уже начало темнеть, когда мы подлетали к Липецку, проходя по границе дымовых труб, на которых были установлены стробоскопические красные мигающие огни, предупреждающие экипажи самолетов о малой высоте. Сверху город выглядел, как и тысячи других советских городов, – построенным неряшливо и без воображения. Наша гостиница, сооруженная из серого и плохо уложенного кирпича, называлась то ли «Москва», то ли «Октябрь» – коммунистические планировщики называли так практически каждую тусклую и закопченную гостиницу «Интуриста». (Встречающееся иногда название «Дружба» воспринималось как завещание, оставленное после кончины всплеска творческой мысли.)

Наше вселение в гостиницу никак нельзя было назвать дружественной процедурой. У одного из прибывших с нами русских адвокатов был только заграничный паспорт. Толстуха, восседавшая за стойкой регистрации в холле гостиницы, потребовала от него внутренний паспорт, поскольку в России все еще действовала советская система двойной идентификации человека. Хотя его документы позволяли летать в Лондон и останавливаться там хоть в отеле «Гросвенор Хаус», она упрямо использовала этот предлог, чтобы не дать номер в гостинице.

– Но где же я остановлюсь? – взмолился он.

– Не в моей гостинице! – прошипела она достаточно громко, чтобы пяток скучающих проституток оторвались от своих журналов.

Потребовалось вмешательство йордановского полковника КГБ, который решил эту паспортную проблему с помощью нескольких тихо сказанных слов и значительного размера чаевых. Позже, когда мы собрались в маленьком, слабо освещенном баре на верхнем этаже, чтобы выпить на ночь чашку чая, он снова доказал свою полезность. С помощью только одного звонка по мобильному телефону он в рекордное для России время мобилизовал местных милиционеров, чтобы выпроводить вон драчливого пьяницу, переворачивавшего столы и оскорблявшего нашу компанию. По всему было видно, что наш новый друг из КГБ все еще пользовался старыми связями, что, собственно, и объясняло, почему он был такой важной персоной для инвестиционного банка. В штате каждого банка было много подобных выходцев из спецслужб, вероятно, даже больше, чем самих банкиров.

На следующее утро мы встали рано, чтобы получше подготовиться к предстоящему собранию. Собрание акционеров состоялось в свежевыкрашенном по этому случаю Липецком доме культуры. Краска липла к пальцам, и ее запах висел в воздухе. Здание покоилось на широких ступенях в римском стиле и поддерживалось колоннами с потрескавшейся штукатуркой. Судя по шаткому виду колонн, их назначение было, скорее, декоративным.

В галерее здания мы столкнулись с первым отрядом оппозиции – вооруженной охраной, преградившей нам путь. Некоторые бойцы были в темно-серой милицейской форме, а наемная охрана бандитского вида – в каких-то странных костюмах. Я слышал, как один из них прошептал по карманной рации: «Они здесь». Далее последовало бурное обсуждение.

Один из охранников сказал, что наша группа не будет допущена, несмотря на то что адвокаты Йордана имели все полномочия голосовать от имени большей части всех акций компании. Рафаэль Акопов, ведущий советник йордановского фонда «Спутник», размахивал пачкой документов перед одеревеневшим лицом официального представителя компании. Четвертое следственное управление суда только что приняло свое постановление в пользу иностранных инвесторов, объявлявшее это годовое собрание незаконным на том основании, что руководство предприятия исключило из повестки дня собрания вопрос о голосовании по выбору нового состава совета директоров, как этого требовал закон. Однако проблема, как это начали осознавать западные инвесторы, состояла в том, что в новой, капиталистической, России постановления суда мало чего значили.

Пока адвокаты спорили по пустякам, а простаки переругивались, я вышел покурить на ступеньки. Передо мной раскинулся город Липецк, крепко сжимавший крутые берега Дона, воды которого южнее вливались в Волгу и направлялись к Каспийскому морю. Прямо напротив меня на небольшой, окруженной деревьями площадке пенсионеры спокойно играли в шахматы, безразличные к игре с высокими ставками, разворачивающейся по другую сторону дороги.

Безмятежное спокойствие было прервано резким скрипом шин автомобилей, затормозивших у Дома культуры. Из двух машин сопровождения высыпали телохранители и прочесали ступени на входе в здание в поисках потенциальной угрозы. Следом открылась дверь белого «мерседеса-600» С-класса с затемненными стеклами, и из машины вышел Владимир Лисин. Он был официальным представителем братьев Черных – главных фигур в металлургической промышленности России. Менеджеры НЛМК исполняли все его указания. Поднимаясь по ступенькам, он помахал рукой столпившимся у входа людям. В благоговейном молчании они расступились, давая ему дорогу. Полный, маленького роста, Лисин был едва различим на фоне своих рослых – шесть футов и четыре дюйма – телохранителей, не скрывавших портупей с оружием. В отличие от нашей группы, у Лисина не было проблем с проходом внутрь здания. Он входил в состав руководства НЛМК в качестве постоянного представителя братьев Черных.

Лев и Михаил Черные родились в бедной, но опрятной сельской местности Узбекистана. В безумные первые дни перестройки братья сумели мертвой хваткой завладеть металлургической промышленностью России по производству алюминия и стали, так что треть всего объема производимых в России этих металлов попала в зависимость от их холдинговой компании «Транс-СИС Коммодитиз». В 1997 году они экспортировали из бывшего Советского Союза слитков алюминия и прокатной стали на сумму семь миллиардов долларов, сделав «Транс-СИС» одним из крупнейших в мире продавцов металлов, а себя – чрезвычайно богатыми и влиятельными людьми.

Братья Черные принимали участие в выгодных контрактах по толлингу, сделавших Юлию Тимошенко миллиардершей, поставляя сырье на заводы и фабрики Украины в обмен на их продукцию. Компания братьев Черных недавно привлекла внимание следователей. Когда директор Красноярского алюминиевого комбината пошел против интересов «Транс-СИС», ему стали угрожать расправой. Помещенный под защиту милиции, он все же вскоре уволился с работы. Его преемник не был столь удачлив. Вскоре после того, как новый директор поддержал линию своего предшественника против «Транс-СИС», он был застрелен бандитами на пороге своего дома в 1995 году. В связи с этим нераскрытым убийством Владимира Лисина дважды допрашивали в милиции, но отпустили без предъявления каких-либо обвинений. (Делового партнера Лисина, бывшего боксера Анатолия Быкова, позднее экстрадируют из Венгрии и предъявят ему обвинение в совершении этого преступления.)