Текст книги "История одной страсти и трех смертей"

Автор книги: Метин Ардити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

5

Среда, тринадцатое ноября 1957 года

– Две семьи не могут состоять из трех женщин, – сказала Магда свояченице в день похорон Ариса. – Теперь ужинать мы будем вместе.

С тех пор Фотини каждый вечер ужинала у Магды. Она никогда не приходила с пустыми руками. Сегодня принесла пюре из бобов. Обычно они ели в полном молчании. Магда не любила свояченицу. Благодаря Магде Фотини удачно вышла замуж, а ей самой пришлось жить с мрачным Спиросом и терпеть его суровый, необузданный нрав. Рождение Павлины все перевернуло вверх дном. Магда уже не могла любить ни мужа, ни дочери, ни даже Никоса. Ее долгое покаяние ничего не поправило и не изменило, а муки совести, на первый взгляд такие искренние, оказались довольно-таки поверхностными. Снедаемая завистью, преследуемая сознанием вины, Магда сделалась злой, и ее внешне сострадательное отношение к Фотини отлично уживалось с этой внутренней злобой.

Фотини никогда не говорила о своих чувствах, никто не знал, наказанием или утешением стали для нее эти ужины втроем. Она пошла в люди, попав в чужой дом семи лет от роду, и в глубине души навсегда осталась бесприютной. Когда она вышла замуж за Никоса и потом, когда родила сына, судьба, казалось, начала благоволить к ней. Потеряв и того, и другого, она подумала, что в этих страданиях есть некая закономерность.

Зато счастье первых лет замужества вызывало у нее самой удивление и недоверие. Видя молчаливую враждебность свояченицы, Фотини испытывала знакомое с детства чувство, что кто-то с трудом, через силу выдерживает ее присутствие. Каждый вечер она поднималась ужинать с тяжелым сердцем, и Магда радовалась ее смятению, с удовольствием наблюдая, как свояченица борется со своими демонами.

Павлина отодвинула от себя тарелку супа, едва начав есть, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. «Что делать? – думала Павлина. – Пресвятая Богородица, что делать?» Она положила ложку рядом с тарелкой. На скатерти появилось круглое пятно.

Магда посмотрела на дочь, хотела что-то сказать, но почему-то промолчала. Она перевела взгляд с лица на жилет Павлины. Магда связала его дочери в начале октября, всего лишь месяц назад, и отлично помнила, что он был ей свободен. А теперь стал узок в груди!

– Ты постирала жилет в горячей воде? – спросила Магда. – Он так сел.

Павлина отняла руки от лица и со смиренным видом посмотрела на мать.

– Тут и тут, – Магда показала пальцем на сосок, потом сбоку на левую грудь дочери, – петли натянуты. Я помню, на примерке ты просила связать его с запасом. Ты его в горячую воду клала?

Павлина, опустив взгляд в тарелку, ничего не ответила.

– Может быть, она поправилась? – рискнула предположить Фотини.

Голова у Магды так закружилась, что она была вынуждена схватиться за край стола. «Только не это, – подумала она. – Матерь Божья, будь милосердна! Только не Арис! Кто угодно, Космас, мистер Коль. Пусть даже Маленький Адонис-дурачок. Кто угодно. Только не Арис. Это будет конец всему».

Она сжала пальцы в щепоть и едва намеченным жестом осенила себя крестом на уровне рта, прикрывая знамение другой ладонью.

Магда не могла не заметить, что уже три месяца Павлина не вывешивает после стирки куски материи, которые использовала как прокладки. Однако приписала задержку месячных потрясению, вызванному смертью Ариса. И только сейчас вдруг поняла, что Павлина похудела, а грудь у нее увеличилась! Пресвятая Дева уже ничем не сможет ей помочь. Да, Фотини нужно отправлять домой, причем срочно.

– Я пойду лягу, – сказала Магда. – Устала что-то.

Она принялась складывать тарелки в раковину. Искоса взглянув на свояченицу, Фотини встала, поцеловала Магду и Павлину и спустилась к себе.

– Я иду спать, – сказала Павлина.

– Останься, – потребовала Магда.

Павлина бросила на нее растерянный взгляд и села. Магда снова окинула взглядом ее лицо и грудь:

– Как давно у тебя нет месячных?

Они провели ночь в слезах. Сто раз повторила Магда один и тот же вопрос:

– Что же с нами будет?

В пять часов утра, когда в комнате Павлины прозвонил будильник, они еще сидели за кухонным столом.

– Иди спать, – сказала Магда. – Я сама пойду на завод. Скажу, что ты заболела.

Без пятнадцати шесть утра Магда вышла из дому, изобразила на лице крайнюю озабоченность и с деловым видом зашагала по улице как можно быстрее, чтобы избежать любых расспросов, в случае если кому-то придет в голову ее остановить.

До самой Даппии она не встретила ни одной живой души. Только у гостиницы «Посейдон» обогнала группу девушек, направлявшихся к заводу, и поздоровалась с ними так торопливо, что ей самой стало неудобно. На заводе она сказала охраннику, что Павлина сегодня не выйдет на работу, а может быть, не появится и в ближайшие дни.

На обратном пути она столкнулась с Мараки, которая взглянула на нее с удивлением.

– Павлина заболела, – сказала Магда, не дожидаясь вопроса. – Я зашла на завод предупредить, что она не придет. – Она поджала губы, сокрушенно покачала головой и добавила: – Ничего, ничего, пустяки.

Придя в Даппию, Магда поднялась вверх по Печной улице и направилась к церкви Святого Спиридона. Отец Космас служил у алтаря. Магда села на скамью в глубине маленького храма и подождала, пока не уйдут три женщины, для которых священник проводил обряд.

Как только отец Космас заметил, что Магда осталась после службы, он проверил, насколько плотно закрыта дверь, сел на одну из пяти церковных скамей и наклоном головы позволил ей приблизиться. Глядя прямо перед собой, он поднял открытые ладони в жесте приветствия:

– Я слушаю тебя.

– Я хочу исповедаться.

– Господь облегчит твое бремя, Магда, как Он делал это и раньше. Ты пришла, куда следует. Говори, чтобы я мог тебе помочь.

– Мой грех станет причиной смерти человеческого существа.

– Слушаю тебя, – сказал священник.

Магда ничего не скрыла от Космаса. В течение получаса священник слушал ее, не сводя глаз с алтаря. Он не задал ни одного вопроса. Когда Магда завершила свой рассказ словами «Будь милосерден ко мне, ибо я согрешила», священник долго молчал, взвешивая все преимущества и недостатки тех или иных вариантов действий.

– Да поможет нам Господь, – торжественно сказал он, поворачиваясь к Магде лицом. – Жизнь снова показала бедному священнику, который служит тем, кто еще более беден, как суров наш мир. Он состоит из страданий, голода, одиночества. А главное, Магда, из мук бесчестия, из прекрасных и глупых мук, выдуманных людьми, словно им не хватает того, что у них уже есть. Итак, быть может, ты права. Я не знаю… Если тебе кажется, что так будет лучше, отправь Павлину в клинику «Милосердие» в Пирее. Все жительницы Спетсеса знают, где она находится. Даже если, с Божьей помощью, не все в ней побывали…

– Все это должно навсегда остаться в твоем сердце, отец мой.

– Навсегда и останется, – сказал Космас. – Разве я предал тебя, когда семнадцать лет назад ты мне открылась? – И добавил: – Несмотря на то, что тайна твоя была для меня тяжелой ношей. Kirie eleison, с нами милость Господня.

Священник встал. Магда поклонилась, поцеловала ему руку и вышла из церкви.

На обратном пути Магда думала о наказании, которое Господь посылает брату и сестре, родившим совместное потомство, чтобы найти в себе силы по возвращении домой ранить свою дочь как можно больнее.

– Твой будущий ребенок – незаконнорожденный, – сказала она Павлине с каменным лицом. – Он будет жить в стыде, в унижении, в болезнях. А во что превратится наша жизнь? Разве ты можешь позволить себе стать матерью? Что будет со мной? Ты должна избавиться от этого ребенка!

Павлина ждала этих слов. Когда в начале октября у нее началась рвота, она подумала: «Ничего прекраснее со мной произойти не могло. И все остальное неважно».

Она посмотрела на мать и медленно, с расстановкой произнесла:

– Ты знаешь, мама, как я люблю тебя… Кроме тебя, у меня никого нет. Но этого ребенка я люблю больше всего на свете. Больше тебя, больше жизни, больше всего в этом мире. Больше, может быть, чем я любила папу. Никто не притронется к моему животу.

Тем же утром, немного позже, Магда вернулась в церковь Святого Спиридона.

– Она отказалась, не так ли? – спросил священник.

– Да…

– Я этого ждал. Я ее знаю, твою Павлину. – Он чуть заметно улыбнулся. – Есть, конечно, некоторые обстоятельства…

– А если открыть ей, что он ее брат, это ее не переубедит, как ты думаешь?

– Ты ничего ей не скажешь, Магда, – произнес Космас не терпящим возражений тоном. – Это ничего не даст.

Космас прослужил двенадцать лет священником в Трикале, своем родном городке. Множество детей родилось там от сестер и братьев. И каждый вырос нормальным и здоровым.

– Господи, спаси и сохрани. – Магда перекрестилась.

– Да будет так, – сказал священник, поднялся со скамьи и добавил: – Приходи ко мне часам к пяти, обсудим дела наши грешные. А я тем временем буду думать, что делать.

– Спасибо, отец Космас, – сказала Магда.

– Буду думать и молиться, само собой, – уточнил священник.

До полудня отец Космас был занят с прихожанами. На этот раз собеседование с ними оставило у него ощущение фальши. Разговор напоминал череду тщательно, до автоматизма отработанных движений в хорошо поставленном балете. В двенадцать тридцать Космас вышел из церкви и направился к доктору Михалису, единственному на острове врачу. Его одноэтажный дом, маленький, квадратный и без сада, стоял у дороги к Старому Порту. Когда пришел священник, в гостиной сидели три человека, четвертый находился в столовой, служившей одновременно приемным покоем. Как обычно, раздвижная дверь, делившая две комнаты, оставалась приоткрытой.

– Я не могу вылечить тебя от преклонного возраста, Коста, – говорил доктор пациенту. – В семьдесят два года у всех суставы болят. Это нормально.

Потом он пригласил отца Космаса.

– Что тебя привело? Ты же никогда ко мне не ходишь…

Космас кивком показал на дверь. Михалис небрежным жестом прикрыл ее, но священник встал и задвинул поплотнее.

– Что случилось? – спросил доктор. – Ты плохо себя чувствуешь?

Космас выдержал паузу, потом спросил вкрадчивым голосом:

– Помнишь семью из Афин, о которой ты мне рассказывал год или два назад?

– Да. И чего ты от них хочешь?

– Они по-прежнему ищут ребенка?

– Да, я уверен… Двух недель не прошло, как они мне опять об этом писали.

– Писали, говоришь? Из Афин? Давно ли из Афин пишут на Спетсес?

– Извини, я перепугал… Они мне об этом сказали, когда приезжали дом на зиму закрывать.

– Доктор, это не праздное любопытство. И я не хочу даже знать, кто они, но имей в виду, скоро появится ребенок, которого нужно будет усыновить.

Космас решил скрыть то обстоятельство, что родители приходятся друг другу братом и сестрой. Сказать об этом – значило бы нарушить тайну исповеди, а также поставить под вопрос усыновление ребенка. Магда и ее дочь уже сурово наказаны, стоит ли наказывать еще и ребенка?

Священник задумался: никто не пишет писем из Афин на Спетсес – это правда. Зачем искать ребенка на Спетсесе, если ты живешь в Афинах? Кто эти люди, знакомые Михалиса? Афиняне? Богатые буржуа из Патраса или Волоса, предпочитающие иметь дело с сельским врачом, а не со столичными акулами медицины? Иностранцы? Скорее всего, иностранцы… Поэтому-то они и писали доктору…

«В конце концов, – решил Космас, – это меня не касается. И чем, собственно, плох ребенок со Спетсеса? Люди здесь более здоровые и более честные, чем в Афинах. Михалис предлагает быстрое решение сложной проблемы, человек он надежный».

И Космас решил не копать глубже.

– Семья ставит два условия, – добавил доктор. – Гарантия греческого происхождения ребенка и отсутствие в его роду склонности к насилию.

Михалис тоже лукавил: усыновить ребенка хотели иностранцы, но закон не позволил бы им покинуть Грецию с младенцем. Им нужны были сообщники, вернее, клиника и гинеколог, который мог бы подтвердить документально факт рождения ребенка его приемной матерью.

Итак, каждый лукавил по-своему: Михалис – во благо родителей, а Космас – во благо ребенка.

– Люди хорошие, говоришь? Ты ручаешься?

– Великолепная христианская семья, вот что получит ребенок в качестве подарка ко дню рождения, – с уверенным видом заявил доктор.

– Храни тебя Господь, – сказал Космас на прощание.

После ухода священника врач позвонил на телефонную станцию и попросил соединить его с кабинетом доктора Маноса в Афинах. Звонок раздался только через два часа. Его собрат по профессии уверял, что готов в кратчайшие сроки организовать размещение в семье и тщательный уход за беременной Павлиной, а затем устроить все так, чтобы рождение ребенка произошло в частной клинике под чужим именем.

– Эти иностранцы люди состоятельные? – счел необходимым уточнить Михалис.

– Не волнуйся, тебе кое-что перепадет.

– Я не за этим к тебе обращаюсь, – обиделся доктор.

– Я знаю, будь спокоен. Как только найду семью, которая приютит младенца, я тебе позвоню.

По своему обыкновению, доктор Манос повесил трубку, не прощаясь. Пребывая в постоянном восхищении своими способностями инфернального интригана, однажды он решил, что эта репутация освобождает его от уз приличий и хорошего воспитания.

После восьми вечера Михалис получил от коллеги ожидаемое подтверждение. Он немедленно отправился к священнику.

– Я же говорил, что все образуется, – сказал доктор отцу Космасу. – Павлина будет жить у сестер Папазоглу, это две старые девы, с которыми мой коллега уже имел дело. Они обе портнихи, живут во Вьё-Фалере. Павлина должна отплыть на рейсовом катере «Нераида» послезавтра. Ну все, до свидания.

– Да пребудет с тобой Господь, – сказал Космас.

Погруженная во тьму Даппия казалась вымершей. Кошки попрятались, а собаки, бродившие вокруг кафе Стамбулидиса, вели себя непривычно тихо. Дождь лил так, словно разверзлись хляби небесные. Бурные потоки воды мчались по крутым улочкам, не успевая впитываться в глинистую почву. Едва проложив себе русло, они быстро меняли его, тут же создавая второе, потом третье. В итоге немощеная улица селения, по которой шел отец Космас, сверху донизу была испещрена похожими на изображения молний следами ручейков.

Хотя священник вымок с головы до ног, он пребывал в радостном и приподнятом настроении: его переполняло чувство благодарности. У Космаса возникло ощущение, что густая тьма, павшая на опустелую Даппию, есть не что иное, как проявление Божьего промысла, и что он, бедный, малограмотный священник, бросивший школу в двенадцать лет, оказался в самой сердцевине некой неисповедимой, высокой тайны. Его жизнь, до сего времени сводившаяся к отпущению мелких грехов повседневности, становилась отныне чем-то похожим на жития святых.

Драма, разрешение которой тяжким бременем легло на его плечи, стала для него нежданным воздаянием за беззаветное служение Богу. Милостию Господа на него возложена священная миссия! Ему суждено обеспечить рождение и жизнь ребенка, зачатого в великой любви, любви сестры и брата. Отец Космас чувствовал себя так, будто принимает участие в Сотворении мира. Он был необычайно горд тем, что именно ему была поставлена столь важная, ответственная задача. И эта гордость, в свою очередь, придавала ему спокойствие и уверенность в том, что он не ошибся в выборе жизненного пути.

Как же часто случалось ему впадать в сомнение, сталкиваясь с человеческим горем и болью, ут и шать которые ему приходилось именем Господа. Он всегда уговаривал себя, что сомнения эти естественны, может быть, даже необходимы. «Нелегко то, что Ты требуешь от меня, Господи», – повторял он почти каждый день то в одной, то в другой своей молитве.

Ныне же вещи явились Космасу совсем в другом свете, и его вдруг охватило чувство безграничной вины за свое малодушие. Священник поклялся ежедневно благодарить Господа за печали, которыми Тот устилает его путь и которые Космас обязан смиренно принимать как должное.

– Ибо как иначе приблизиться к Тебе, Сыне Божий, как не избрав дорогу крутую и тернистую, тропинку, где земля осыпается под ногами, где каждый шаг связан с риском оступиться, соскользнуть в пропасть без малейшей надежды предотвратить падение? – шептал в блаженном просветлении отец Космос. – Какие еще силы подтолкнут меня к Тебе, Господи, как не силы отчаяния?

Наконец-то он уверился в правильности избранного пути. Совершенно уверился. И если вдруг сомнения снова посетят его, он припомнит себе, как шел по темной и умытой дождем Даппии и как Господь осенил его наитием своим, а истина явилась ему в сиянии славы и красоты.

Он должен довести свое дело до конца. Богатая семья в Афинах – вот что он скажет Магде. А об остальном сказать забудет. Если она спросит, какая это семья, он ответит, что ничего не знает. Ничего не знает и ничего не хочет знать. Около тридцати, а то и сорока семей владеют богатыми домами на острове. Можно будет только догадываться. Вполне возможно, что кто-то из них ищет ребенка для брата или другого родственника. Кроме того, Космас едва с ними знаком, гораздо хуже, чем электрик Илиас или сантехник Йоргос, которые вечно у них толкутся. Ох уж эти богачи, все-то они знают! И к тому же пренебрегают бедной церковью Святого Спиридона. Они молятся в местах куда более престижных… В богатых церквях, более подходящих их рангу, статусу и деньгам, с помощью которых они и пускают пыль в глаза.

«Вот опять я удаляюсь от мыслей о Христе», – укорил себя Космас и посвятил последние три минуты ходьбы, отделявшие его от дома Луганисов, молитве к Господу с просьбой помочь ему найти правильные слова.

Магда и Павлина стояли на кухне, держась за руки, а застывший перед ними в задумчивости священник спрашивал себя, следует ли ему сейчас как можно быстрее сказать Павлине что-нибудь вроде: «Послезавтра ты уезжаешь, поскольку это путь, предначертанный Господом» – или лучше сесть за стол и начать объяснять, успокаивать, убеждать ее в правильности такого решения.

Павлина помогла священнику снять мокрый плащ и повесила его на вешалку у двери. Плащ этот, тяжелый, поношенный и, казалось, насквозь пропитавшийся горем, страданиями, человеческими слабостями, распространял вокруг себя неприятный запах.

Священник сел, отказался от предложенного кофе и заговорил:

– Посмотри на меня, Павлина. Положи руки на стол.

Павлина повиновалась. Космас накрыл ее руки своими ладонями, словно пряча от грозившей им опасности. Их глаза встретились, он выдержал ее взгляд, собрав все душевные силы и понимая, что наступает самый важный момент в его жизни священника. Он пришел сюда потому, что Господь хотел, чтобы он спас ребенка, плод самого великого чувства, какое только может возникнуть между мужчиной и женщиной, которые любили друг друга той любовью, какая существовала лишь в день появления человечества на земле. Павлина не должна ни на секунду усомниться в том, что его слова выражают волю Господню.

– Твоя мать хочет, чтобы ты избавилась от тягости.

– Это не тягость, – возразила Павлина с очень серьезным видом.

– Я понимаю, я понимаю, – продолжал Космас. – Для тебя это не тягость. Это радость. Но когда твой ребенок столкнется с миром людей, его заставят дорого заплатить за то, что он не такой, как все. И тогда твоя радость обернется болью. Ты должна знать это, Павлина! Огромной болью. Знаешь, что заставит тебя страдать? Чувство вины! Конечно, ты сама это знаешь. Ты будешь чувствовать себя виноватой в том, что не можешь его защитить. Виноватой в том, что он слабее других в этой жизни – из-за твоей ошибки. Виноватой в том, что ты думала о себе, не подумав о нем.

Он сказал все, что хотел, и всей душой надеялся, что успех близок, что он почти довел до конца свою святую миссию… Но Павлина молчала, и отец Космас растерялся.

– Твой отец, твой дядя, твой двоюродный брат умерли из-за моря! Умерли не своей смертью! Вы остались одни, три женщины, твоя мать, твоя тетя и ты… Надо остановить это проклятие!

– Мой ребенок – не проклятие, – спокойно заметила Павлина. – Мой ребенок – самое большое мое счастье.

– Конечно, конечно, – сказал священник более мягким тоном. – Ну, так помоги ему, своему счастью! Это его жизнь. Михалис нашел во Вьё-Фалере дом, где ты можешь спрятаться. Когда ребенок родится, одна семья из Афин, очень богатая, я уверен в этом, усыновит его и даст ему все, чего только может пожелать мать для своего дитяти. Она даст ему имя! Слышишь, Павлина? Имя!

– Послушай отца Космаса, – прервала его Магда. – Он прав. Мы скажем всем, что ты уехала лечить нервы. Это всем понятно, а потом все войдет в привычное русло. Ты сможешь начать жизнь заново и создать семью. С Божьей помощью.

– Я устала, – сказала Павлина.

Она высвободила ладони из рук Космаса, закрыла ими лицо и молча заплакала.

Магда погрузилась в воспоминания.

Часто ли случалось такое жаркое лето, как в тысяча девятьсот тридцать девятом году? Страна лежала в руинах. Жители острова испытывали нехватку во всем. Они исхудали сильнее, чем можно было представить в самых смелых предположениях, и им ничего не оставалось, как работать из последних сил, кому на земле, кому на море.

Фотини уже два дня рыскала по Пирею в поисках веревок, сетей, заклепок и подковных гвоздей. Арис поехал вместе с ней.

В тот день, шестнадцатого августа, Спирос и Никос вернулись с поля с блестящей от пота кожей, в мокрых рубашках, с влажными волосами. Лицо Спироса покрывал багровый румянец. Перед тем как уйти в море, братья проглотили дома по миске бобов. Поскольку их шестиметровая лодка не имела тента, они еще четыре часа закидывали сети под палящим солнцем. Попав домой только к шести часам вечера, Спирос горел в лихорадке. Он пошатывался, едва стоял на ногах, и брату пришлось помочь ему подняться по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж.

– Оставляю его на тебя, – сказал Никос.

– Ладно, – кивнула Магда.

– Если что-то понадобится – зови, – добавил Никос.

Магда промолчала. Она уложила мужа в постель, раздела и дала ему весь остававшийся в доме запас хинина. К одиннадцати вечера действие лекарства закончилось. У Спироса начался бред, не прекращавшийся до полуночи. Магда надела халат и спустилась за хинином к Фотини. Постучавшись в дверь первого этажа, она вспомнила, что свояченица в отъезде, остановилась и собралась уже вернуться к себе, как вдруг услышала доносившийся из комнаты шепот. Думая, что Никос приглашает ее зайти, Магда толкнула дверь. В комнате царила темнота. Магда стояла неподвижно. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила через открытую дверь какое-то движение в спальне Никоса и Фотини. Кто-то мелко трясся и прерывисто дышал. Сначала Магда не поняла, в чем дело. Потом чуть не упала в обморок.

Растянувшись на кровати, совершенно голый Никос мастурбировал. Как только он почувствовал присутствие постороннего, прекратил свое занятие, повернул голову и, узнав Магду, пристально посмотрел на нее.

Магда вдруг вся взмокла. Ладони у нее вспотели. Спина, подмышки, бедра – все стало мокрым. Никос продолжал смотреть на нее. У Магды закружилась голова. Она пошатнулась. Никос протянул ей руку, она вцепилась в нее. Несколько секунд хранила шаткое равновесие. Потом отпустила руку Никоса, подошла к кровати, одним движением подняла ночную рубашку вместе с халатом и села ему живот.

– Я оставляю вас, Магда и Павлина, – сказал Космас. – Наступило время слез. Надо встретить его достойно. Это хорошо и даже справедливо. Спите спокойно в эту ночь. И пусть завтрашний день принесет вам обеим покой и придаст сил.

На следующий день Павлина дождалась, пока мать уйдет на молебен, в полной тишине оделась и покинула дом.

По улице, вытянувшейся вдоль берега моря, еще струилась остатки вчерашних потоков воды, но дождь прекратился, а небо стало фиолетовым, почти лиловым.

Мостки швейцарцев были мокрыми от дождя и морской влаги. Павлина легла на живот, раскинула крестом руки, прижалась губами к доскам. Она лежала без движения несколько долгих минут. Потом села, сухими, погасшими глазами нашла бухту Тигани, в которой три месяца назад выловили тело Ариса. И сказала:

– Кто увидит первую улыбку нашего ребенка, Арис мой? Кто осушит губами его первые слезы? Кто прижмет его к груди? Кто утешит? Кто полюбит его? Скажи мне, Арис мой.

Потом она встала и пошла по дороге к Святому Николаю.