Текст книги "Разумная жизнь"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 45

– Тебе письмо, – сообщил Денис, разбирая почту, и протянул Вите конверт.

– О, спасибо, – кивнула Вита. – По-моему, от жены Лея.

Денис наблюдал за ней, как она надрывает конверт.

– Ну? – спросил он. – Что пишет?

Вита посмотрела на мужа.

– Я чувствую себя такой дурой, что написала ей, мы ведь ее толком и не знаем. Я просто подумала, что надо что-то делать.

– Не надо быть такой деятельной. Вспомни поговорку про спящих собак. Ну, читай.

Вита прочитала:

– „Дорогая миссис Тревельян. Спасибо за ваше письмо, написанное в декабре, как долго идут письма из Индии“. О, конечно, они идут долго! Она совсем что ли не соображает? „Мне очень жаль, но у нас нет никаких сведений о вашей девочке. Она больше не была у нас“. Я и не думала, что они снова ее пригласят. Наверное, с ней можно умереть со скуки. „Но мой муж вспоминает, что в Лондоне, перед Рождеством, он случайно столкнулся с ней на улице. Он говорит, что Флора выглядела хорошо, была в хорошем настроении“. О, значит, она вернулась в Лондон. „Она не захотела давать адрес, а мы тогда понятия не имели, что она убежала с парохода по пути в Бомбей или что вы не знаете, где она. Встреча была совершенно случайной. У моего мужа создалось впечатление, что она где-то работает. Простите, это все, что я могу вам сообщить. Я уверена, что сейчас она уже связалась с вами и объяснила, почему не приехала в Индию. Жаль, что я оказалась не слишком вам полезной. Молодежь так легкомысленна, правда? Искренне ваша Милли Лей“. Да, лучше бы я ей не писала, – сердито сказала Вита. – Я выгляжу идиоткой.

– Ну насчет того, как ты выглядишь, я бы сказал, что ты сияешь, – заявил Денис. – Ослепительно. Одно из тех новых платьев?

– Да. – Вита засмеялась. – Я от них в восторге.

– А почему нам не оставить все, как есть? – он подался вперед и погладил ее по щеке.

– Если бы мы только могли. – И посмотрела на него.

– Но у нас нет выбора. Ты никому другому, конечно, не писала, ну разве что в школу?

– Но кому еще я могу написать? – Вита была рада, что не собралась расспрашивать русскую портниху, люди такого сорта обожают посплетничать. Она снова поглядела на письмо на коленях, на крупный почерк уверенной в себе женщины, на чернила на голубой линованной бумаге, довольно скромной, но с надписью наверху листа: „Коппермолт-Хаус, близ Хексхема, телефон Коппермолт-Холт 25“. О чем думала миссис Лей, когда писала его? – А что скажешь насчет пропавших людей и полиции, – пробормотала Вита, – или Армии Спасения?

– А что про них говорить? – Денис открыл официальный конверт. Вите очень хотелось, чтобы он не вскрывал конверт ножом для масла. – Ага, – голос Дениса был довольным. – Подтверждается мой новый адрес. Дели.

– Дели?! – обрадовалась Вита. – О как хорошо!

– Тебе нравится?

– Еще бы. Прекрасно. Для тебя – новая ступенька. И я с радостью бы переехала, но… – ее голос упал, – а как насчет…

– Она ведь не мой ребенок, правда? – голос Дениса звучал ровно, его бледные глаза холодно смотрели на Виту.

Вита почувствовала, как кровь отлила от ее лица. Она ощутила слабость, во рту пересохло.

Посыльный пришел сообщить Денису, что машина ждет его, чтобы отвезти в офис.

– Итак, – Денис встал, – давай все забудем. Появляется провидение и вмешивается. Ты можешь носить свои платья со спокойной совестью. Они пригодятся тебе в Дели, – закончил он весело.

– Но… – руки Виты, сжимавшие письмо Милли, дрожали.

– Ни для тебя, ни для меня ничего не меняется, – сказал Денис, – теперь мне надо ехать, а то опоздаю. – Он наклонился и поцеловал ее. – Не вздрагивай. Не воображай, что я подготовил убийство в Марселе. – Он снова поцеловал ее.

– Конечно, нет. Ее видели в Лондоне!

Денис хихикнул и добавил:

– Не хочу больше говорить об этом. Никогда. Поняла?

– Да. Если ты так хочешь.

– Встретимся вечером на поло. Придешь посмотреть?

– Конечно.

ЧАСТЬ IV

ГЛАВА 46

Флора бродила по дому своих хозяев, сверяясь со списком. Ей нравился этот дом, несколько лет она с удовольствием здесь работала. Она спрашивала себя, будет ли когда-то снова работать здесь. Лишенный своих картин, на месте которых на стенах остались светлые пятна, книг – полки стояли голые, серебра, дом казался испуганным, а комнаты – брошенными. Дом стоял без нутра – оно переехало в деревню, чтобы украсить другие комнаты и стены других пропорций. Флоре было жаль дом, как больного, затосковавшего по комфорту, нарушенному войной.

Но зато дом избежал бомбежки, окна целы, стены тоже. В нем чисто. А разве она не подметала его несколько дней подряд, не вытирала пыль, не полировала? Здесь хорошо пахнет, и, если будет возможность, дом снова оживет. Если хозяева захотят переехать в Лондон.

Стоя в гостиной, где сохранилась кое-какая мебель, наблюдая за аэростатом заграждения, повисшим в вечернем небе над Турлой-Сквэ, Флора размышляла, вернутся ли ее хозяева в Лондон, и если да, то сможет ли она вернуться к ним. Она думала, что, скорее всего, нет. Ее горизонт расширился, ей теперь мало этого вида из окна – кусочек улицы и садик.

Список. Ей надо сосредоточиться. Флора прочла: „Газетные вырезки в ящичке стола у дивана“. Мистер Феллоуз – один из тех немногих людей, которые собирали всяческие предупреждения о грядущей войне в последние годы. Она выдвинула ящичек. „Какой хороший стол, – подумала Флора, – его следовало бы вывезти отсюда“. Но миссис Феллоуз думала иначе, Флора прошлась тряпкой по столу, как бы успокаивая его. Ящик набит пакетами, перевязанными резинной, пачками газетных вырезок, напоминавших о пожаре в рейхстаге, о напыщенности Муссолини, о судьбе евреев, о Мюнхенском соглашении, о растущей нацистской угрозе. Некоторые статьи написал Хьюберт, фамилия Виндеатт-Уайт казалась странной и знакомой. Хьюберт предсказывал войну в своих репортажах из Берлина, Испании, а потом из Праги, войну, которую мистер и миссис Феллоуз никак не воспринимали и не считали себя частью происходящего: они были квакеры; но даже если бы относились к ней иначе, они были слишком стары, чтобы идти на фронт.

„Хьюберт писал ужасно рассудительные статьи“, – подумала Флора, вспомнив его, каким видела в последний раз, и хихикнула.

Мюнхенское соглашение заставило Феллоузов решиться переехать в деревню и купить там ферму.

– Война – это голод, – вздохнули они. – Нас будет кормить земля. – И Флора, имевшая врожденное отвращение к насилию, переехала с ними.

Упаковывая вырезки, она вспомнила свой ужас в день объявления войны, потрясенность агрессивностью людей, они просто горели желанием ввязаться в драку.

Флора ставила галочки в списке и читала дальше: „Ножницы для вышивания“. Возможно, это как раз те, что потерялись несколько лет назад, соскользнув за диван. Флора сняла запылившийся плед и вышла на балкон встряхнуть. Услышав хлопающий звук, мужчина, проходивший внизу, испуганно посмотрел вверх.

Флора, смеясь, крикнула:

– Извините. – И потом: – Феликс?

Феликс поднял голову и настороженно спросил:

– Кто это?.. Так это Флора! Как ты выросла.

– Да, – ответила Флора, складывая плед.

– Ты спустишься? – спросил Феликс.

– Подожди минутку, я сейчас.

Но она не спешила, она оттягивала момент – прошлась рукой по краю дивана, нащупала ножницы, укололась, и у нее выступила кровь. Положив на место плед, побежала вниз открывать дверь. Феликс быстро вошел.

– Ах, – вздохнул он, когда она закрыла дверь, и встал, прислонившись спиной к пятну на стене, где раньше висело зеркало.

Она удивилась, что сразу узнала его, и сказала:

– Я думала, ты в Голландии. Я представляла тебя там.

– В общем-то, да.

– Мне очень приятно видеть тебя. Как ты?

– Хорошо, – сказал Феликс, продолжая подпирать стену. Она заметила, что его лицо покрылось потом. И проговорила:

– А я тоже в общем-то не здесь. Я живу в деревне. Приезжаю в Лондон время от времени, присмотреть за домом. Этим я сейчас и занимаюсь. – В голову пришла дурацкая мысль: а он обратил внимание на запах, оставшийся после протирки мебели?

– У тебя из пальца течет кровь на юбку, – сказал Феликс.

– Неважно. – Она пососала палец. – Хочешь чаю или кофе? Не могу предложить выпить, мои хозяева трезвенники.

– Я бы хотел посидеть. – Он огляделся в пустом холле.

– Пошли наверх. Там есть диван. – И потом, оборачиваясь: – Так говоришь, что ты в Голландии? – Она повела его к лестнице.

– Ну да, так же как ты в деревне. – Он шел за ней по пятам, вошел в гостиную и сел на диван. – Официально меня здесь нет. Я залетная птица.

– Я заварю чай.

– Нет, дай я просто посижу, пока успокоится сердце.

– Сердце? Ты болен?

– Испуган. Хлопок ткани был похож на выстрел.

Флора засмеялась.

– На Турлой-Сквэ нет пистолетов.

Феликс откинулся и закрыл глаза.

– Нет пистолетов, это хорошо. Итак, я спасен. Правда? – Он казался усталым. Волосы поседели, он потолстел.

О чем это он – в безопасности? Глядя на него, Флора подумала: „Это я чувствовала себя в безопасности, когда он держал меня за руку, чувствовала себя в безопасности, когда он танцевал со мной“. И она вдруг поняла, что сейчас, здесь, она не может себя чувствовать с ним в безопасности. Его лицо было скрытным, она такого не знала. И странного цвета, а его рука, когда она ее взяла, оказалась влажной, а не сухой, как в Динаре. „И Феликс не холодный, – подумала Флора, – каким он был все эти годы, когда я лежала в его объятиях“.

Феликс наблюдал за ней.

– Ты действительно в Голландии? – спросила она.

– Конечно нет, я пошутил. Я здесь, сижу на этом диване в Лондоне. А почему такая полупустая комната?

Флора объяснила, что почти вся мебель перевезена в деревню, и только кое-что осталось здесь. – Она полупустая, потому что война.

– Как и я, полупустой, – кивнул он.

– Я не понимаю твоей шутки.

– Какой шутки?

– Насчет Голландии.

– А, это.

– Довольно загадочно.

– О, все нормально. Это мой промах. Я сейчас в гостях. Я не предполагал встретить кого-то из знакомых. Ты вынудила меня рассказать тебе правду.

– Еще одна шутка?

Феликс расхохотался.

– Я не очень гожусь для этого. – Он смеялся напряженно.

– Годишься для чего?

– Неважно, – он перестал смеяться. – На самом деле я здесь тайно, чтобы встретиться кое с кем. И Хьюберт Виндеатт-Уайт в том числе. Помнишь его?

– Да.

– Он кто-то в разведке, в морской, насколько я понял.

– Я думала, что он журналист.

– На войне все смешано.

– Я этого не знала.

Феликс улыбнулся.

– Ты предлагала мне чаю, но я бы больше всего хотел принять ванну. Там, где я остановился, горячей воды нет.

– Конечно, ты примешь ванну. Когда у тебя встреча с этими людьми? – Она не назвала имени Хьюберта.

– Могу я остаться здесь на ночь? Было бы чудесно побыть здесь, чтобы никто не знал, где я, и почувствовать себя так свободно. – Она вспомнила его легкий акцент.

– Да, оставайся.

– Тогда ведь я смогу принять ванну еще раз, утром. – Она и не знала, что он такой любитель помыться, а что вообще-то она о нем знала? Она положит его в спальне мистера и миссис Феллоуз, после этого отнесет белье в прачечную и не станет им рассказывать, кто у нее был в гостях.

– Я приготовлю тебе постель, – сказала Флора, – и после ванны ты поешь. Хочешь омлет? Любишь омлет?

– Из настоящих яиц? – спросил он.

– И салат. Я все привезла из деревни.

– Здесь есть телефон? – осмотрелся Феликс.

– Отключен на время.

– Жаль, – он улыбнулся. Она забыла, какие у него зубы. – Ну и как насчет ванны?

– Я дам тебе полотенце, потом поедим на кухне, этот дом как бы в отставке на время войны.

– Какая роскошь – уйти в отставку, как здорово! – Он подчеркнул слово „здорово“.

– Снова шутка? – Она почувствовала, что не стоит больше спрашивать. Он пошел за ней в ванную. – Когда будешь готов, я подам ужин, – сказала она.

Уже в дверях Флора услышала:

– Меня заставили сюда приехать, потому что я знаком с Хьюбертом. Как он?

– Я не видела его несколько лет.

– Я не должен был упоминать его имени. Но в этом смысле я безнадежен. Ну ладно, неважно. Так хорошо поговорить с тобой. Ну а теперь – ванна. О как хорошо, и соль для ванны! – Он говорил насмешливо, чего раньше Флора не замечала. А что она вообще знала о нем?

Потом, за ужином, Феликс сказал:

– Так приятно с тобой говорить, не осторожничать. Я устал от этой осторожности. – Потом добавил: – Мне кажется, ты сама образец осторожности. Моя жена – нет. И я не могу ей ничего рассказать. Я только иногда сплю с ней. Похоже на правду?

– Не слишком.

– Это только кто-то вроде тебя может обидеться, если назвать его осторожным. – (Как он узнал, что она обиделась?) – Я помню твое маленькое скрытное личико во Франции. – И Ирена Тарасова такая же. Я обычно болтал с ней. Там были секреты, но другие.

– Я иногда ее вижу.

– Передай ей привет, если увидишь. Она все еще шьет?

– Да.

– Я не могу говорить и со своими детьми, они болтливы, как мать.

– В Голландии? – Было трудно, наблюдая, как Феликс ест омлет, поверить в существование Голландии, в голову лезла Англия, отделенная каналом от оккупированной Европы. Неужели он действительно приехал оттуда? – А твоя мать и сестры? – спросила она.

– Я не могу их подвергать опасности. Нас оккупировали немцы, ты знаешь. Вот. – Он съел салат и порцию сыра Флоры. – Мое исчезновение может вызвать неприятности, – сказал он, – пусть посуетятся. Англичане в своих безопасных конторах слишком довольны собой… – Феликс говорил презрительно.

– Они подумают, что ты провел ночь с проституткой, – сказала Флора.

Дожевывая остатки сыра, Феликс задумчиво оглядел ее.

– А я проведу ночь с тобой. Уж слишком давно я не обнимал незнакомое тело.

Не впервые она замечала, что война изменила мужчин, они теперь не занимались ухаживаниями, но все же Феликс удивил ее. И она с опозданием обиделась.

– Когда ты тогда забрал меня из школы на ленч, ты боялся заразиться.

– Но сейчас ты не простужена, – засмеялся Феликс. – Я потом слышал, что твой грипп оказался корью. Так что давай, дорогая…

Флора обрадовалась его смеху.

– Ты не так-то часто смеешься, – сказала она.

– Это трудное занятие, если ты постоянно в страхе. Пошли, Флора. – Он взял ее за руку. – Пошли в постель? – Он подавил зевок и поднялся, протянув ей руку.

– Я помою посуду, – упрямо заявила она. Потом, как бы отстраняясь от происходящего, спросила: – Не могу понять, что ты можешь делать в Голландии, если так боишься? – Правда, что он там делает, если боится? Волнуясь, она пыталась привести мысли в порядок и с трудом верила его рассказам. – Нет, ты правда из Голландии?

– Да, я не выдумываю.

– Так почему бы тебе не остаться здесь, если ты уже приехал?

– Пошли, Флора, пошли наверх. – Он пристально смотрел на нее. – Ты мало изменилась. Просто поправилась в нужных местах. В Динаре ты вся состояла из палочек, но глаза сияли.

– Почему ты не можешь остаться? – Флора изменила свой вопрос.

– Да есть кое-что, что я могу еще сделать.

– Например?

– Например, раздражать немцев. – Он говорил беспечным тоном. – Что это значит? Это значит, заставить с собой считаться. Ой, ну ладно, Флора, брось ты свою посуду.

„Это ошибка“, – думала Флора, раздеваясь. Феликс был уже в кровати и говорил:

– Поторапливайся.

Если бы хозяева узнали, что она собирается делать в их постели, им бы это не понравилось, подумала Флора.

Феликс потянулся из кровати к ней и потащил.

– Ну давай, ложись.

Любовный акт был опытный, но безликий: медленно, медленно, быстро, быстро, медленно и – заключительный аккорд. Мраморный Феликс совсем не похож на живого. Она подавила смешок.

– Тебе понравилось? – гладил ее Феликс. – Хорошо, – оценил он, не ожидая ответа. – А ты мускулистая, как мальчик.

– Я работаю на воздухе. Я крестьянка.

Он не интересовался ее работой.

– Ты помнишь пикник? – Он продолжал гладить ее. – Билли тогда было лет одиннадцать.

– А кто такой Билли?

– Помнишь девочку с белыми ресницами и кривыми зубами, ее братишка, Билли Виллоубай.

– А она очень изменилась и вышла замуж за богатого американца. – Флора никак не могла вспомнить Билли.

– Дорогой Билли. Интересно, чем он сейчас занимается? – пробормотал Феликс.

Флора отодвинулась от Феликса. Может, лучше повернуться к нему спиной?

– Не отворачивайся, – он притянул ее к себе.

Она пыталась вспомнить, какой он был в Динаре. Не такой седой и не средних лет.

– Мистер Феллоуз, у кого я работаю, сейчас пишет книгу, где пытается доказать, что нацистов можно было обезопасить мирными средствами, – сказала Флора. – Он сам мирный человек.

Феликс фыркнул.

Эта кровать принадлежала мистеру Феллоузу, и потому Флора чувствовала себя обязанной упомянуть его.

– Он собирал еще довоенные статьи Хьюберта, – рассказывала она, а Феликс продолжал пальцами пощипывать ее бицепсы.

– Билли был примерно твоего сложения в юности, – сказал он, стиснув ее.

– Я не Билли.

– Хотел бы я взглянуть на него.

Флора подумала, не лучше ли ей отправиться в свою кровать наверху.

– Знаешь, я тебя оставлю, чтобы ты выспался.

– Не оставляй меня одного. Мне надо поговорить. – Он крепко обнял ее.

– О чем? – Если бы я оказалась в своей кровати, я могла бы колотить ногами, кусать простыни, кричать, смеяться, делать что угодно. Флора сейчас чувствовала себя так, как если бы взялись распускать большое вязаное платье, а оно само разлезалось у нее на глазах.

– Останься со мной, выслушай меня, – он продолжал держать ее. – Моя семья, мои дети такие хорошие, такие маленькие, такие доверчивые. Сынишка очень умный. У них столько надежд. И у жены Джулии тоже, знаешь, она такая сильная духом. Она борется с карточками, с черным рынком. Тебе этого не понять. У нас есть деньги. Конечно, нам легче, чем большинству. Мать и сестры пытаются помогать тем, кому совсем тяжело. Военная оккупация – это страшно. Люди чувствуют себя беспомощными, и многие пытаются бороться.

– А ты?

– Недостаточно. Усилия одного – это ничто. Евреи…

– Ты им помогаешь?

– Они исчезают, моя дорогая, только что были – и их уже нет. – Он говорил с горечью.

– О.

– И никто не хочет заниматься ими. Я тебе надоел? Мы с Элизабет все думали, не скучно ли тебе было с нами. Ты ведь была моложе нас.

– Нет. Мне с вами не было скучно. – Она заметила щетину на его подбородке. Утром надо найти лезвие.

Феликс рассказывал о ценах на овощи в Голландии, о том, что нет бензина, казалось, он все до деталей знает. Ей хотелось спать, она боролась с собой, чтобы не задремать. Его тело рядом с ее телом было упругим.

– И каждый должен все время следить за собой. Любой промах может стоить жизни многим.

На время он затих, а потом вдруг голосом, полным отчаяния, почти закричал:

– На самом деле, черт побери, я так старался не влезть в это дело, не рисковать своей головой! Эта поездка – дурацкий риск! И я не должен был ни с кем говорить об этом, я должен думать о семье. – Она молчала, и он уже спокойнее сказал: – Правда в том, что у меня мало причин для страха.

– Тогда зачем ты приехал?

– А вообще зачем кто-то что-то делает? – сердито спросил он. – Может, я просто выставляюсь, может, просто должен попытаться хоть раз в жизни сделать что-то, что другие делают постоянно. – Он крепко прижал ее к себе и зарылся лицом между грудями. – Я не герой, – проговорил он придушенно.

Потом оперся на локоть и ровным голосом заявил:

– Тебе следует понять, что нам не так уж плохо, мы известны, уважаемы, богаты. Немцы не очень-то вмешиваются в жизнь таких людей, как мы. И все, что от нас требуется, – хорошо себя вести.

– А я подумала, что как раз это и затрудняет жизнь.

– Это и так и не так.

Она вспомнила мать Феликса и сестер, их появление в отеле „Марджолайн“ в 1926 году и то, как главный официант кланялся и расшаркивался перед ними, а семьи англичан свистящим шепотом повторяли: „Шесть баронесс, шесть“.

– Но ты помогал евреям, – сказала Флора.

– Я не помогал евреям. Если бы я помогал, то поставил бы семью в опасное положение. Я чувствую себя виноватым, понимаешь? Когда ничего не делаешь, то возникает ощущение вины.

– Я понимаю.

– Я боялся помогать евреям. Я боюсь работать на Сопротивление и, хуже того, об этом даже страшно подумать, – боюсь сотрудничать.

– Сотрудничать?

– С немцами. Некоторые так делают.

Флора была потрясена.

– Я этого не знала.

– Вот почему я чувствую себя таким беспомощным. Я думаю только о спасении своей шкуры.

– Попытайся рассудить разумно. Не преуменьшай своего мужества, это абсурдно.

Лежа в постели мистера и миссис Феллоуз после бесцветного занятия любовью, казалось выспренним говорить так, но она тем не менее повторила:

– Не преуменьшай своего мужества.

– Маленькая смешная Флора. – Он лег на спину, притянул ее голову к себе на плечо.

– А помнишь тот пикник? Какие красивые были Космо и Хьюберт, и девочки, такие глупенькие и милые. Они так забавно пели.

– Сейчас у них семьи, как и у тебя.

– Я не думаю, что от этого они стали не такие глупые, но это своего рода мужество. Моя жена такая. У нее дар – не воспринимать жизнь всерьез. Ты думаешь, я слишком стар, чтобы этому научиться?

– Тебе не надо учиться. Это уже смелость – признаться, что ты боишься. Но ты не должен без конца твердить про это.

– Тебе скучно?

– Немного. – И она растерялась.

– Сказать тебе, что больше всего меня пугает?

– Что?

– Я до чертиков боюсь, что появится гестапо и арестует меня, когда я в ванной.

– Это я могу понять. Именно потому ты и приехал в Англию, чтобы в безопасности помыться?

– Да, одна из причин.

– А ты рассказываешь жене о своих страхах? – Она попыталась представить себе его жену. Он ничего не говорил о ней, кроме того, что она глупая и смелая.

– Она не поймет. И я не посмею ее тревожить. Но с тобой я могу поговорить.

„Ну да, как с незнакомым человеком“, – подумала Флора. Феликс снова заснул.

Флора уснула почти на рассвете. А проснувшись, высвободилась и пошла к себе. Умылась, почистила зубы, причесалась. Одевшись, тихо продолжала обход по дому, заканчивая дела и стараясь не потревожить Феликса. Когда он уйдет, она тоже примет ванну, проверит, все ли в доме в порядке, сядет на поезд и отправится в деревню.

Времени расспрашивать Феликса уже не было, слишком поздно. Он проснется, примет ванну, позавтракает и уйдет, оставив ее со знанием цены на капусту и брюкву в оккупированной Голландии. И знанием того, что он любит смелую, глупую жену, что он любил и любит Билла Виллоубай и что он напуган. В общем-то достаточно много.

И в то же время Флора чувствовала себя обиженной. Он совсем не интересовался ее жизнью, ни о чем не спросил, просто использовал ее.

– Удобный сосуд, куда можно спустить свой страх, – сказала она громко и отправилась на поиски свежего лезвия мистера Феллоуза. „Феликс расскажет, что он провел ночь с проституткой, – подумала она раздраженно. А потом велела себе: – Ну давай, смелее, будь честной, этот мужчина понятия не имеет, кем он был в твоей жизни“. Пытаясь вернуть себе своего знакомого Феликса, она громко рассмеялась и пошла стучаться в дверь спальни хозяев, будить его.

– Пора вставать. Я принесла тебе лезвие.

За завтраком Феликс развеселился. Он сказал, что ванна была замечательная, а завтрак вкусный, какое наслаждение выпить настоящего кофе. Она должна приехать к ним погостить после войны, она полюбит Джулию. На пороге Феликс поцеловал ее.

– Было так хорошо поговорить с тобой. Хотя ты, наверное, подумала, что я много наговорил чепухи.

– Береги себя, – сказала она.

– Не бойся. – И еще: – Лучше, если ты никому не расскажешь, что я был здесь.

– Не расскажу. Мои хозяева все равно ничего бы не поняли.

„Но он не интересовался моими хозяевами, – подумала она, когда он весело шел по улице. – Как и тем, что извел весь запас горячей воды для ванны. По крайней мере, я смогла обеспечить ему безопасную ванну“. – Флора наблюдала, как он дошел до почтового ящика на углу и исчез. Несмотря на онемелость и застылость, Флора ощутила печаль по Феликсу и по себе самой, по тому человеку, с которым разделила постель Феллоузов, – с тем человеком, которого она, как оказалось, даже не знала.

Когда она убирала постель, она подумала, что лучше бы никогда не видела Феликса, он ограбил ее, украл мечту.