Текст книги "Разумная жизнь"
Автор книги: Мэри Уэсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 31
Ангус, Милли, Таши, Генри и Джойс вышли посмотреть, как Гейдж укладывает чемоданы Фелисити на заднее сиденье машины; Мэбс, Нигела, Космо и Хьюберта не было. Собаки слонялись возле двери дома, приоткрыв пасти и добродушно виляя хвостами.
– Пожалуйста, попрощайтесь со всеми от моего имени, – сказала Фелисити, играя роль отъезжающей гостьи. – Мне очень жаль, что я сама не сказала им „до свидания“.
Милли стояла рядом с мужем, слегка расставив ноги, готовясь отразить любой удар. Она держала свою собачонку Бутси у груди.
– Конечно, я передам, – пообещала она. – Простите их за дурное поведение. Они еще храпят. Должно произойти нечто небывалое, чтобы они утром поднялись. – Милли окинула взглядом Флору, которая тихо стояла возле Таши и Джойс.
Почувствовав укол ревности, Фелисити повернулась к Ангусу.
– Я хотела объяснить, генерал, насчет тех идей со строительством дорог: еще ничего не построено. Просто Гитлер написал книгу „Майн Кампф“, и все в ней…
– Я не читаю по-немецки, – Ангус оценивающе посмотрел на Флору.
– Но ее переведут. – Фелисити хотелось, чтобы дворецкий поторопился с багажом. Незадолго до этого он важно отказался от предложенных ею чаевых. – Это за труды, – сказала она и едва удержалась потом, чтобы не добавить: – Старый дурак. (Кто-то должен был предупредить ее, что здесь не принято слугам давать чаевые, что это нарушение правил дома.)
– Ну разве сейчас не самое время, чтобы кто-то научил этого ребенка жизни? – задумчиво проговорил Ангус.
– Я думаю, что после вчерашнего представления она и так все знает, – ответила Милли. – Или ты хочешь выступить добровольцем? – процедила она сквозь зубы. Фелисити заметила, что Милли оделась в твидовый костюм, как бы в ответ на нежелательный ветерок, хотя день стоял теплый. – Когда мисс Грин отъедет, – сказала она дворецкому, – проследи, чтобы кто-нибудь разбудил мистера Космо и его друга.
Дворецкий приподнял плечи, поклонился и глянул в сторону Таши и Джойс, внимательно смотревших и улыбавшихся.
– Нет слов, чтобы поблагодарить вас, – Фелисити убрала „Майн Кампф“ и, надеясь ускорить отъезд, принялась пожимать всем руки, пятясь к машине. – Было так приятно сделать остановку во время путешествия. До свидания, до свидания, – повторяла она Таши, Джойс и Генри. – Я так была рада встретиться с вами.
Флора протянула руку Милли.
– Спасибо, миссис Лей, за приглашение… Это было прекрасно…
– Ты должна еще раз приехать, дорогая. Я тебе напишу. – Милли потрепала Флору по щеке. Бутси зарычала.
– Я знаю, что вы не напишете, – тихо сказала Флора, поворачиваясь к Ангусу. – До свидания. И спасибо за вашу доброту.
– А ты не поцелуешь старика? – Ангус обнял Флору, привлек к себе и поцеловал. – Вот что я тебе скажу: когда буду в Лондоне, то приглашу тебя на ленч в свой клуб. Как ты на это смотришь?
Флора не ответила, ее тут же окружили Таши, Джойс и Генри. Они ее обнимали, целовали, она шла к машине, они кричали вслед:
– До свидания, хорошего путешествия, пиши нам, до скорой встречи, не забудь! – они кричали так громко, что присутствующие собаки, как бы заразившись, истерически залаяли.
Флора не оборачивалась, когда Фелисити выруливала со двора. Был виден только профиль Флоры под школьной шляпкой. В блузке, юбке, в фильдеперсовых чулках и туфлях на двойной подошве она казалась обыкновенной школьницей. Фелисити думала, стоит ли нарушать молчание, воцарившееся в машине.
– Осторожно, собака. – Флора выглянула в окно машины.
– Какая собака? – нервно рявкнула Фелисити.
– Бутси, сокровище миссис Лей. Она сбоку, гонится за машиной, я имею в виду Бутси.
– Проклятье. – Фелисити, которая терпеть не могла собак, надавила на газ и промчалась мимо трусливо отскочившей собачонки.
– Проехали. – Флора откинулась назад и скрестила ноги. – Ну вот.
Недалеко от дома, в долине, Космо и Хьюберт преградили им путь. Фелисити резко нажала на тормоз. Они открыли дверь машины, вытащили Флору и, зажав между собой, целовали, ласкали, утыкались ей в шею, гладили по волосам, ее шляпка упала в пыль. Фелисити удивленно наблюдала за этой сценой. Флора отбилась от них, наклонилась, подняла шляпку и влезла обратно в машину, захлопнув дверь. Лицо ее было совершенно белым. Она махнула рукой, показывая Фелисити, что можно ехать.
Глядя в зеркальце, Фелисити видела Космо и Хьюберта, смотревших им вслед, пока они не повернули за поворот. Но, когда они повернули, воображение романистки вдруг нарисовало сцену: Космо сильно бьет Хьюберта по лицу. Флора, полуприкрыв глаза шляпкой, сидела тихо и молча.
Спустя какое-то время Фелисити выдохнула:
– Здорово!
Флора не ответила.
Фелисити хотелось, чтобы ее пассажирка что-то сказала или сделала. Например, заплакала. Но дорога ровно бежала под колесами, и она начала сердиться.
– Я что-то не заметила, чтобы Мэбс и Нигел побеспокоились тебя проводить. Или они тоже залегли в засаде, чтобы довести меня до сердечного приступа? – спросила она язвительно. Флору навязали ей, и, чувствуя за спиной эту девчонку, она никак не могла сосредоточиться на главе для своего романа.
– Они слишком заняты! – ликующе заявила Флора. И шлепнула себя по колену, как сделал бы на ее месте какой-нибудь старик, потом сдвинула на затылок шляпку и расхохоталась долгим задыхающимся смехом. – Нигел сказал, чтобы я заглянула в „Таймс“ через девять месяцев. – Смех подпрыгивал вместе с машиной. – С ними все в порядке, – сказала она. – Все в порядке!
Фелисити проговорила:
– О! Понятно, – и глянула сбоку на Флору. Ей отчаянно хотелось узнать, что было после той ссоры за ужином. Дом оставался странно тихим. Она сыграла в бридж на троих – с Ангусом и Милли, и, когда все пошли спать, ничего не происходило. Молодые люди исчезли. Глядя на поднятые поля шляпки Флоры, Фелисити почла за благо не задавать вопросов.
А потом подумала, а почему бы ей не спросить, в конце концов, Флора – ребенок, но столкнулась с нелегким для себя ответом, что девочка вообще-то уже не ребенок, судя по тем ласковым словам, которые бормотали ей Космо и Хьюберт, интимно обнимая ее. – Слова, которые Фелисити весьма умеренно использовала в своих произведениях или не использовала вообще, заменяя их другими, сейчас невольно возникли в уме: похоть, страсть… Она почувствовала внезапную симпатию к Милли и покраснела. Накануне вечером Флора выглядела ужасно невинной в том черном платье. А сейчас в этом неловком школьном наряде – чувственной и желанной. То, что ей привиделось – как Космо ударил Хьюберта, – не было работой воображения. Фелисити Грин, гордившаяся своим вольнодумством, была потрясена.
ЧАСТЬ III
ГЛАВА 32
– Ты рано пришла, – сказала регистратор.
– Я могу и подождать, – Флора перетасовала кипу журналов, отыскивая „Татлер“. – Но если я мешаю, могу посидеть в холле.
Регистратор была новая. Ее предшественница знала, что Флора обычно приходила рано, специально тянула время в приемной; она появлялась в конце каждых каникул перед началом нового семестра.
Флора уселась спиной к окну, за которым меланхоличное море дробило гальку, швыряя ее в стену набережной. Напротив сидел старый джентльмен и читал „Филд“.
– Когда вы закончите его читать, можно мне взглянуть? – спросила Флора.
– Можно и сейчас, – ответил пожилой человек, – там есть прекрасная статья про диких гусей.
– Я интересуюсь не дикими гусями, а обычными простыми людьми, – пробормотала Флора. – Не спешите, пожалуйста, я сперва посмотрю вот этот. – И она показала ему „Татлер“.
– Можешь взять „Скетч“, – предложила седая матрона. – Я не могу сосредоточиться, у меня абсцесс. – И она отдала журнал Флоре. Регистратор назвала ее имя, и она ушла. Флора положила „Скетч“ на колени, не обращая внимания на жадный взгляд женщины, ожидавшей приема с беспокойным ребенком. Пожилой человек кончил читать „Филд“ и взглянул на Флору. „Лет семнадцать, решил он, – судя по форме, все еще в школе, красивые ноги, хорошая кожа. Фигура? Ну, – под такой одеждой – не поймешь. Зубы в порядке. – Он поправил языком протез, к которому прилипла жвачка. – Прелестные волосы и глаза. Но она как-то странно листает эти журналы“.
– Надеюсь, ты обычно находишь то, что ищешь? – Он не мог справиться с любопытством.
– Когда да, когда нет, – она быстро взглянула на него.
„Неужели эти ресницы настоящие?“
Регистратор назвала его имя, он по-старчески тяжело поднялся и передал Флоре „Филд“. Она поблагодарила его, положила журнал поверх „Скетча“ на колени. Женщина с ребенком прошипела:
– Ну надо же.
Возможно, Флора и не слышала. Но, прочитав „Татлер“, она положила его в центр стола. Женщина поджала губы, подавляя в себе желание взять журнал. Флора листала „Скетч“.
Год назад ее палец скользнул по странице такого журнала, и она вспомнила прохладную кожу на внутренней стороне руки Космо, соленый вкус вен Хьюберта, когда они целовались в тот последний вечер в Коппермолте.
Изгнанные Ангусом из-за стола, они побежали через лужайку, около заборчика Флора сняла туфли и потопала босиком по мягкой траве к реке, между Космо и Хьюбертом, где Мэбс чуть в стороне сидела и ссорилась с Нигелом. Потом Генри вприпрыжку с Таши и Джойс принесли шампанское. Они совершили налет на винный погреб, и Гейдж, дворецкий, посмотрел на это событие сквозь пальцы. Хьюберт рассмеялся и сказал:
– Он почти социалист.
Сейчас, проводя пальцами по гладкой странице, Флора вспомнила, как Джойс предложила поплавать, пока охлаждается шампанское в воде.
– Я искупаюсь в трусах и в лифчике, – заявила Джойс. – Я уже так делала у ирландской кузины. Вполне прилично. – Она сбросила платье и комбинацию, повесила их на ветку дерева. Таши и Мэбс последовали ее примеру, а мужчины вылезали из костюмов, надетых к ужину, из накрахмаленных рубашек, развешивая все это среди платьев и комбинаций на дереве в лунном свете, которое стало похоже на компанию танцующих призраков.
– А Флора? Как же с ней?
– Флора, тебе надо искупаться.
– Давай, Флора, – настаивала Таши.
– Она не может, – сказала Мэбс, – у нее же ничего нет под платьем.
– Так сейчас темно, – пожала плечами Джойс. (Отчасти так и было.)
Хьюберт и Космо взялись за подол черного платья и быстро стащили его через голову Флоры.
– Вот теперь ты выглядишь прилично, – заявили они. – Вполне респектабельно. Куда приличнее, чем в нем.
– Вообще-то, так оно и есть, – согласилась Джойс. – И почему бы мне не сохранить трусики сухими. – Она тут же сняла трусики и лифчик, повесила их на дерево и нырнула в реку. Но прежде все успели заметить, что волосы на ее голове не рыжее, чем между ногами. Остальные тоже развесили свое нижнее белье по веткам. Плавая голышом, она почувствовала кожу Космо и веки Хьюберта, прохладные, как мрамор. Сидя сейчас в ожидании приема у дантиста, Флора вспоминала. Потом, на берегу, они сидели и пили шампанское, она завернулась в пиджак Хьюберта. Хьюберт наклонялся через нее, чтобы говорить с Космо.
– Дело становится серьезным. Я не хочу драться, но отыграю ее в любой игре, в какой хочешь…
И Космо, тоже перегнувшись через нее, отвечал:
– Я думал, ты играешь только на деньги, а не…
Их лица почти касались друг друга. Потом Хьюберт пошарил в кармане костюма, будто он висел на вешалке, а не у Флоры на плечах, нашел десятицентовую монету и хрипло, неприятно, сказал:
– Победитель получает все.
И она в тревоге отшатнулась от них, оперлась на руку, пока они через ее тело смотрели друг на друга. Она сказала:
– Нет-нет, не надо, – от растерянности ее голос прозвучал резко. Она вспомнила, сидя здесь, у дантиста, как дрожь страха пробежала по ней.
Мэбс окликнула их.
– Что у вас происходит? Объявляю: мы с Нигелом помирились! – Она прокричала это таким счастливым голосом, что Флора помнила его до сих пор.
Нигел открыл еще бутылку, и все почувствовали облегчение, радость, даже Космо и Хьюберт, которые снова взялись спорить, но уже шутливо и дружески.
– Я первый ее увидел, когда она была на пляже во Франции с собакой! – воскликнул Космо. – Так что она моя!
Завернувшись в пиджак Хьюберта, Флора пробормотала:
– Собаку звали Тонтон. – Она передвинула ноги, потому что среди травы рос чертополох. Она запомнила даже это.
Хьюберт возразил:
– А я спас ее, и она не утопилась. И она принадлежит мне как спасителю.
– Давай решай, чья ты. – „Кто это сказал? Они были немного пьяны и я, полагаю, тоже“.
Они атаковали ее с флангов в тот вечер, в тот летний вечер, голые, но не мраморные. И она ответила легким тоном, чтобы скрыть смятение чувств, что она не может, не будет решать, и они, чувствуя ее неловкость, сказали:
– Очень хорошо. Мы поделимся. Она слишком мала, чтобы решать, слишком мала, – поддразнивали они ласково, бесстрастно. Счастливая, она лежала между ними на берегу реки, а Космо целовал ее в губы и тыкался носом между бортами пиджака в ее грудь. Хьюберт целовал грубо, прижавшись к треугольнику волос, и бормотал:
– Мне надо это, – и ее ощущение счастья вытеснилось чем-то пугающим и малоприятным.
Потом Мэбс остановила все это, обняв Нигела.
– Вы здесь простудитесь, беспутные создания.
А Нигел объявил:
– Мы идем заниматься предбрачным блудом в постели. Нам не подходит этот простор и свежий воздух. Мэбс прощает мне мои короткие ноги.
Джойс бегала вокруг дерева вместе с Таши, отыскивая одежду.
– Не могу найти своих вещей. Ну прямо хуже, чем на январской распродаже. Давайте поскорее вернемся и поищем что-нибудь поесть. Я есть хочу. А, вот они, мои бедненькие, дорогие трусики.
И Мэбс снова засмеялась, крикнув через плечо, уходя:
– Если нужна охрана, Флора, мы можем остаться.
Переворачивая страницы журнала, Флора печально оглядывалась на прошлое. Она не занималась блудом. (Значение этого слова она узнала из своего Оксфордского энциклопедического словаря.) Такое действие – блудить – невозможно, поскольку Космо и Хьюберт были там оба. Они оделись, и по дороге к дому один из них сказал:
– А ты поняла, что собираются делать Мэбс и Нигел, нет?
Босая, слегка замерзшая, поддерживая юбку, чтоб она не намокла от травы, Флора сказала, что, конечно, знает.
– Нет, не знаешь. Ты все еще думаешь, что парень из Ветхого Завета, уронивший зерно на землю, был растяпа-садовник.
Они взвыли от хохота, они раскачивались, гикали и визжали.
Так что для Милли Лей не было никаких причин держаться так нелюбезно на следующее утро.
– Мистер Смарт готов тебя принять, – сообщила регистратор Флоре.
Она откинулась в кресле.
– Я больше к вам не приду, мистер Смарт.
– Кончаешь школу? Едешь к родителям в Индию? Ну-ка, открой, пожалуйста. Посмотрю, как дела. Ты, наверное, считаешь дни.
– Рр, – пророкотала Флора, сидя с открытым ртом.
– Ничего плохого не вижу. Не сомневаюсь, что скоро раздастся звон свадебных колоколов.
– Рр.
– Ну вот. Не забывай чистить как следует и обязательно круговыми движениями. Очень хорошо, споласкивай.
Флора сплюнула.
– Я буду скучать по вашим журналам.
– О?
– Там всякие новости, другие, чем в „Таймс“.
– Еще придешь почитать?
– Я смотрю одни фотографии.
– А.
Они пожали друг другу руки.
– До свидания, – сказали они, – до свидания.
– Займусь твоими детьми лет через десять. Так и бывает, знаешь ли.
– Боже упаси, – вырвалось у Флоры.
Она выбежала навстречу ветру. Прилив наступал на каменистый пляж, крутил гальку, швырял на дорожку для променада. Флора вдруг поняла, что ее нежелание ехать в Индию так же сильно, как эта мощь прилива. Она мало что узнала из журналов у дантиста. Там были свадебные фотографии Мэбс. На них – Ангус, Милли, Космо. Потом Космо среди выпускников на балу в Оксфорде с девушкой, Хьюберта не было. Свадьба Таши, похожие снимки, подружки невесты, и где-то на заднем плане – Космо, а на переднем Хьюберт с грозным видом. В „Филд“ – письмо Ангуса о поденке – бабочке-однодневке, – фотография Милли в фас с Бутси на поводке. Сообщение в „Таймс“ о рождении ребенка у Мэбс, он появился чуть ли не через восемь месяцев после свадьбы, и о сыне Таши, он родился через год после свадьбы. Джойс объявила о помолвке с каким-то венгром, а потом, через шесть месяцев – сообщение о расторжении. Как-то в „Скетч“ она увидела фотографию своего отца на охоте, в тропическом шлеме, с ружьем, возле убитого тигра. Такой вот привет из Коппермолта.
Разумнее всего было бы забыть Коппермолт. Флора не получила приглашения от Мэбс на свадьбу, и Милли не написала обещанного письма. Флора не особенно его и ждала, после того как Фелисити Грин, вдруг свернув с дороги, заехала к Ирене Тарасовой на Бошам-Плейс, чтобы заказать Флоре платье, за которое заплатит Милли.
Уворачиваясь от фонтанов брызг на набережной, Флора вспомнила первое впечатление от апартаментов Тарасовой в Лондоне. Не так уютно, как в битком набитой вещами тесной комнате в Динаре, но пахнет богатством. Ирена стала интересной, рассталась со своей застенчивостью, скучная атмосфера Российской империи куда-то исчезла, хрустального шара, триктрака, карт, Князя Игоря не было, вместо всего этого – фотография Ленара, заснявшего английскую графиню, приближенную к королеве.
Флора наотрез отказалась от платья.
Она с удовольствием вспомнила испуг Ирены, а раздражение Фелисити Грин – с ликованием. Фелисити так разозлилась, что высадила ее вместе с чемоданом на станции Ватерлоо и отправила дальше на поезде. Вскоре после этого была напечатана не слишком восторженная рецензия на роман Фелисити в „Таймс“. А не был ли главным уроком Коппермолта совет Нигела? Пока Флора ждала поезд, оставшись одна, без Фелисити, она купила свой первый номер „Таймс“.
После несколько холодной встречи с Иреной их отношения возобновились. Во время поездок в Лондон в каникулы девочкам разрешалось ходить в музеи; Флора вместо этого забегала к Ирене, узнать пикантные новости, которые могли обронить Мэбс и Таши, приходя на примерки, о Хьюберте и Космо. Поскольку Долли, в девичестве Шовхавпенс, тоже шила у Тарасовой, она могла сообщить что-то о Феликсе. Флора вовсе не обмирала от счастья, нанося эти визиты Тарасовой, лучше всего было бы забыть Коппермолт – его обитатели ее забыли, иногда, случайно приходили открытки, но их не стоило воспринимать как память.
Несколько месяцев спустя пришли открытки из Венеции и Кицбюля от Мэбс и Таши, они проводили там свои медовые месяцы. Случайная открытка Джойс из Нью-Йорка. Открытка из Парижа, подписанная: „С любовью Хьюберт и Космо“. „Мы помним, что ты хотела узнать адрес Тарасова, вот он“. Несколько месяцев спустя друг за другом пришли карточки из Афин, Рима, Будапешта, Берлина, Стамбула, и все подписанные „Космо и Хьюберт“ или „Хьюберт и Космо с любовью“. Любовь через почтовую открытку с картинкой – так же недостойна, как и неумение скрывать свои чувства. В отпуске люди пишут открытки обычно в ожидании официанта, который принесет кофе. Она помнит, что итальянская гувернантка делала именно так. Флора посылала в ответ свои открытки с видом пирса или долины за городом, и они ничего не значили. Ей бы хотелось послать открытки с каким-нибудь намеком (такие она видела летом), полные двусмысленностей, но учительница заметила бы, что она покупает, и отняла бы как неприличные.
Теперь над ней грозно и неизбежно нависла Индия, мать прислала Ирене список платьев, которые Флора должна привезти с собой: три вечерних, три дневных, одно для вечеров в саду и два для тенниса. Она выбрала цвета, предусмотрев, чтобы все они были разные и такого фасона, который легко скопировать местным индийским дешевым портнихам. Флору никто не спрашивал, чего она сама хочет. Она подняла камешек и швырнула его в море.
– Ненавижу свою мать! – закричала она ветру и вспомнила Таши в первый день в Коппермолте, пожелавшую, чтобы с ее матерью случилось что-нибудь ужасное.
Ирена на примерке, что-то подкалывая и затягивая, удивлялась: размеры Флоры и Виты совершенно совпадали.
– Стой спокойно, Флора, подтянись. Твоя осанка не так хороша, как у твоей матери. Ты сутулишься.
Флора хмыкнула.
– Осанка, – сказала она презрительно. – Да она эти платья оставит себе, а я в два счета получу копии.
– Да ты что! – воскликнула Ирена, когда до нее дошло. – Что ты выдумываешь?
Флора хмыкнула.
– Я знаю, что так и будет.
– Да, я шила точно такое же платье Мэбс. Она снова про тебя спрашивала. Повернись и стой спокойно. Я хочу заколоть подол.
Флору не обманешь. Мэбс известен ее адрес. „Что ж, с глаз долой, из сердца вон“, – подумала про себя Флора, не уклоняясь от этой неприятной мысли, сравнивая ее с той любовью и добротой, которую узнала в Коппермолте.
Держась за холодный поручень на набережной, стоя над мрачным, отвратительным морем, она от всей души желала, чтобы никогда не видела Коппермолт, не влюблялась в Феликса, Космо и Хьюберта. Если бы не было этого периода жизни, она бы спокойно смотрела на поездку в Индию, на встречу с родителями, подчинилась бы их образу жизни, но, поскольку это было, Флора чувствовала себя потерянной, чужой, злой. Вцепившись в железный поручень, она кричала ветру:
– Я злая! – И для большего эффекта: – Я пропащая! – Потом побежала по набережной, к холму, мимо игровых площадок, к школе, где завтра другие девочки, любившие своих родителей и скучавшие по ним, жаждавшие встретиться с ними, выйти замуж за подходящих молодых людей, вернутся после каникул.
Директриса послала за Флорой.
– Садись, Флора. Я получила письмо от твоего отца. – („Он пишет так сухо и скучно. Я с большим трудом отвечаю на его письма. А моя мать еще хуже, все про какие-то вечера в клубе, про людей, которых я не знаю, она даже не понимает, что я в восторге от латыни, математики и мне интереснее узнать хоккейный счет, чем что-то еще“.) – Флора, ты меня слушаешь?
– Да.
– Невеселые новости.
– О?
– Страшноватые…
– ?
– Тут и тебе письмо.
– Спасибо. – Флора взяла письмо. („Марки хорошие, хотя Бланко, без сомнения, усмехнулся бы над короной Империи. Почему я зову его Бланко? Он Хьюберт“.) – Что… – казалось, директриса страдает. („Хорошая женщина, я всегда любила ее. Ну, любила, может слишком сильно, но она гораздо лучше других“.) – Что, мисс, – и она схватила отцовское письмо.
– Твою мать укусила бешеная собака. – Директриса подалась вперед, ее добрые близорукие глаза светились сочувствием. – Собака была бешеная, – она подчеркнула это слово, будто Флора совсем дурочка.
„Но я не дура, – подумала Флора, почувствовав, что в горле что-то сжалось, а кровь стучала в ушах. – Не дура“.
Она крепко вцепилась в письмо отца.
– Бедная собака, – прошептала она.
– Конечно, твоя мать поправится, – пообещала директриса, – я думаю, лечение ужасное, но…
– Уколы в живот, – Флора смотрела прямо на директрису. Было ли это то ужасное, что предсказала Таши? – Но это еще не то, чего не пожелаешь врагу! – закричала она. И потом: – Я должна извиниться, – сказала Флора, – за крик.
– Понятно, – кивнула директриса, гордившаяся тем, что наделена даром понимания, – я сочувствую тебе. – Но на самом деле она не понимала Флору, и от женщины исходило чувство самоудовлетворения и облегчения. Ну что там еще может быть? Нечего быть такой впечатлительной.
