Текст книги "Дверь. Альбом"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

За обедом во вторник вечером, семнадцатого числа, я получила характерную для Кэтрин краткую телеграмму: «Приезжаю сегодня вечером одиннадцатичасовым поездом».

Телеграмма была не только неприятной, но и угрожающей. То, что Кэтрин, несмотря на глубокий траур, собиралась покинуть свой дом и приехать в такое время ко мне, казалось почти невероятным. Я смогла подумать только о двух причинах: или Джим рассказал ей, в какое опасное положение он попал, или у нее зародились какие-то подозрения по поводу смерти Говарда.

В любом случае ее приезд имел какое-то важное значение, и я не стыжусь признаться, что выпила маленькую рюмочку шерри, прежде чем поехать встречать ее на станцию. Вид Кэтрин во вдовьем трауре, ее холодное, белое, как маска, лицо положения тоже не улучшили. Она подставила мне щеку для поцелуя, а поскольку я в тот же момент подставила свою, то в результате мы как бы потерлись носами. Говорят, так делают где-то в Африке.

Ни тогда, ни потом, когда я проводила ее в комнату для гостей и ее француженка Элиза начала выкладывать туалетные принадлежности, она не представила никаких объяснений своего приезда. Сказала только, что у Джуди все в порядке, они с Джимом приедут на следующее утро. Что она сама приехала по делу. А потом очень вежливо выпроводила меня из комнаты и заставила всю ночь лежать в раздумьях.

Объяснение я получила только в десять утра на следующий день, но тогда все уже и так было ясно. В десять часов позвонили в дверь. На пороге стояли: Джим в сопровождении Джуди и, к моему большому удивлению, Алекс Дэвис.

Джуди, хотя и чувствовала себя, как мне показалось, явно не в своей тарелке, была как всегда прямолинейна.

– Это не съезд, – заявила она, – это только делегация.

Она поднялась наверх к Кэтрин, а мужчины остались ждать в библиотеке. Джим беспокойно ходил по комнате, а Алекс Дэвис просматривал какие-то записи. Через пять минут в дверь опять позвонили, и Джозеф объявил о мистере Уэйте.

К этому времени я уже практически лишилась дара речи и тупо выслушала извинения мистера Уэйта: он только что с поезда, принимал в Аризоне солнечные ванны от артрита и сейчас, «о, спасибо», чувствует себя гораздо лучше. Потом его взгляд упал на черную повязку на рукаве Джима, и он сказал что-то вежливое о смерти Говарда.

Мне это все казалось каким-то нереальным, и когда Джозеф впустил доктора Симондса, я совсем не удивилась, увидев, что Алекс Дэвис поднимается и откашливается, как будто собирается открыть собрание.

– Кажется, все в сборе, – сказал он таким тоном, каким объявляют о наличии кворума. – И если Джозеф уведомит миссис Сомерс…

Хотя я и была в растерянности, но не могла не отдать должное Кэтрин, вошедшей в библиотеку в длинном черном платье с высоко поднятой красивой головой. Ее окружал ореол такого чувства собственного достоинства, такого нежелания идти на какие-либо компромиссы, что я остро почувствовала свою собственную нерешительность.

Она никому не пожала руки, никому не улыбнулась. Просто села и взглянула на Алекса Дэвиса.

– Ну что же, мы готовы.

А затем Алекс Дэвис действительно произнес речь. Он упомянул своего покойного дорогого друга Говарда Сомерса, сидящую здесь скорбящую женщину, которая оказалась в малоприемлемом для нее положении.

– Все разговоры, которые происходили между ними, между мужем и женой, давали ей основание считать, что основная часть состояния перейдет к ней. Сейчас ей представлено новое завещание, которое она не может объяснить и не может принять.

Я заметила, что мистер Уэйт слегка нахмурился.

– Согласно новому завещанию, никудышный сын получает ровно половину крупного состояния. Миссис Сомерс попросила всех вас встретиться с ней сегодня для того, чтобы обсудить не законность данного завещания, но, – он взглянул на мистера Уэйта, – обстоятельства, при которых оно было составлено.

Он сел, а мистер Уэйт снял очки и протер их носовым платком.

– Я должен что-то сказать? – осведомился он. – Полагаю, поскольку сам документ не является предметом обсуждения, то это вопрос скорее к доктору.

Несмотря на всю его вежливость, было видно, что мистер Уэйт раздражен. За красивыми словами Алекса он, как и я, разглядел, что дело именно в самом завещании.

– Я фактически ничего не знаю, – начал доктор. – Во время болезни его отца прошлым летом Уолтер Сомерс сообщил мне, что отец собирается изменить завещание. Он спросил мое мнение о состоянии психики отца, и я ответил, что пожелал бы такого же себе. Позднее он попросил меня подтвердить это в письменном виде, что я и сделал.

Он откинулся на спинку кресла и желтыми от сигарет пальцами разгладил маленькую вандейковскую бородку. Кэтрин внимательно посмотрела на него и впервые вступила в разговор:

– Вы ему давали лекарства, доктор?

– Лекарства? – довольно запальчиво ответил он. – Конечно. Это моя профессия. Но я не давал ему ничего, что даже при очень большом допущении могло повлиять на его рассудок.

Рассказ мистера Уэйта был обстоятелен и прост.

Двенадцатого августа прошлого года ему позвонил Уолтер Сомерс и попросил приехать в тот же день к его отцу в отель «Империал» для того, чтобы составить для него завещание. Поскольку он знал, что мистер Сомерс был серьезно болен и все еще чувствовал себя плохо, то в качестве меры предосторожности позвонил сидящему здесь врачу, который наблюдал больного, и осведомился о состоянии его психики. Доктор Симондс сообщил, что ему известно о намерении мистера Сомерса составить новое завещание и что он для того совершенно дееспособен. В результате мистер Уэйт составил необходимый документ, а примерно в четыре часа пополудни на следующий день привез его готовым на подпись. Всего было подписано два экземпляра.

Лицо Кэтрин постепенно заливала краска.

– Не хотите ли вы сказать, что составили завещание, такое важное, можно сказать, революционное, и не задали при этом ни одного вопроса? А если на него было оказано давление? Человек может выглядеть совершенно нормальным, но после тяжелой болезни, когда он слаб и расстроен…

– В то время не было абсолютно никаких признаков подобного. Управляющий отеля проводил меня наверх, а Уолтер Сомерс встретил у двери и провел в номер. Затем он вышел, и больше я его не видел, ни в тот день, ни на следующий.

– Сара Гиттингс при этом была?

– Она ушла. Она была там, когда я приехал в первый раз, и пришла на второй день засвидетельствовать документ. Я еще могу добавить следующее. Мы обсуждали условия завещания. Мистер Сомерс осознавал, что они, как вы выразились, революционны. Но он сказал, что Уолтер достиг возраста разума, а состояния хватит на всех.

– Вопрос не в этом, – резко произнесла Кэтрин. – Деньги – ничто. Какое они имеют значение? Значение имеет то, что в конце жизни он от меня отрекся. Чем это вызвано, мистер Уэйт? Что случилось здесь прошлым летом? Что полностью изменило его отношение ко мне? Почему он положил это завещание в сейф и своей рукой написал: «Передать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти»? Это очень серьезно, мистер Уэйт. Он мне перестал доверять? А этот фонд в пятьдесят тысяч долларов, которым по своему усмотрению должен распорядиться Уолтер? Что он об этом сказал? Какую тайну он скрывал?

– Он сказал, что Уолтер знает.

– И это все, что он сказал?

– Это все.

Она бессильно откинулась в кресле. Короткую паузу первым нарушил Алекс Дэвис.

– Копия завещания с вами, мистер Уэйт?

И тут оскорбленное достоинство мистера Уэйта несколько потускнело. Он заерзал в кресле.

– Я как раз к этому перехожу. С этой копией, мистер Дэвис, на самом деле случилась очень странная вещь. Она исчезла из наших архивов. Мистер Гёндерсон искал ее несколько дней, как только умер мистер Сомерс. У него есть версия по поводу ее исчезновения, но она не очень приятная.

В этот момент я случайно взглянула на Джима и увидела, что у него трясутся губы.

– Думаю, мы должны ее услышать.

– Предположение такое. В тот день, когда убили Сару Гиттингс, а точнее – после полудня, клерк нашей конторы открыл сейф для Флоренс Гюнтер по ее просьбе и оставил ее поработать с некоторыми документами. Затем она вернула документы на место, а клерк закрыл и запер сейф. Она была доверенным сотрудником и внешне все выглядело нормально.

Однако, когда мистер Сомерс умер, мистер Гендерсон, знающий о завещании, в мое отсутствие начал искать копию завещания и обнаружил, что она исчезла.

Никто не подозревал в этом Флоренс Гюнтер, которая сама два раза ездила со мной в «Империал» и была свидетелем составления завещания. Однако после этого ее убили, и все факты ее поведения приобрели особый интерес.

Четыре дня назад мистер Гёндерсон протелеграфировал мне, что завещание исчезло, и попросил приехать. Когда он встречал меня сегодня утром на станции, то рассказал, что один из клерков, которого зовут Лоури, в день смерти Сары Гиттингс видел Флоренс Гюнтер на улице. Он видел, как она разговаривала с полной женщиной, которую он по газетным фотографиям опознал как Сару Гиттингс. Она передала этой женщине длинный плотный конверт – вроде тех, в которых обычно хранятся юридические документы.

Если это правда, то, по крайней мере, возможно, что копия завещания находилась в этом конверте.

Пытаясь совладать со своими губами, в разговор вступил Джим:

– Зачем же ей было это делать?

Мистер Уэйт задумался.

– Она была надежным сотрудником. Если она это сделала – я, конечно, всего лишь передаю то, о чем говорят в нашей конторе, – она хотела только показать завещание мисс Гиттингс и тут же вернуть его на место. Но произошли другие события… Мистер Гёндерсон обращался в полицию, но среди ее вещей завещания не нашли. Ни у нее, ни у другой женщины.

– Но зачем показывать документ Саре? – настаивал Джим. – Она же о нем знала. Она его засвидетельствовала.

– Она не имела никакого представления о содержании.

– Но Флоренс Гюнтер, полагаю, знала условия?

– Естественно. Она его печатала. У меня еще не было времени как следует все это обдумать, но поражает то, что эти две женщины вообще встретились и обсуждали эту тему. Одно из наших самых строгих правил для технического персонала обязывает держать такие вещи в абсолютной тайне, а Флоренс Гюнтер не была болтлива. Кроме того, в данном случае были даны особые инструкции о том, что факт существования документа является конфиденциальным, и поэтому я не могу понять…

– Кто дал вам такие инструкции? – вмешалась Кэтрин.

– Сам мистер Сомерс.

– Теперь об этом фонде, о пятидесяти тысячах долларов? – спросил Алекс Дэвис. – Он просто сказал, что Уолтер Сомерс поймет?

– Да. Я, конечно, был озадачен, но это не мое дело. Он был не тот человек, который объясняет, почему поступает так или иначе. Я подумал, что семья в курсе дел.

Кэтрин вскинула глаза:

– В курсе? Когда все сделано втайне?

– Я имел в виду не это. Может быть, речь идет о благотворительности?

– Благотворительность! Да еще отданная на разбазаривание Уолтеру Сомерсу! Я же не идиотка, мистер Уэйт, и вас считаю умнее.

– Может быть, вам стоит поговорить с Уолтером?

– Какая от этого польза? Он так же скрытен, как его отец, но не так честен. Я знаю, о чем вы думаете, мистер Уэйт, и о чем подумали, составляя это завещание. Вы подумали, что у Говарда Сомерса была вторая жизнь и этим пунктом он кого-то обеспечил. Так вот, я этому не верю и буду оспаривать и этот пункт и это завещание в суде, даже если это меня разорит.

На этом все кончилось. Кэтрин встала, мужчины тоже неловко поднялись. Она внимательно посмотрела на каждого, сказала: «Спасибо, вы были ко мне очень добры», повернулась и вышла.

Я больше не видела ее до самого ужина.

Где-то после полудня я слышала, как Джуди звонила Уолли, и он приехал около шести часов. С шести до почти семи он просидел вдвоем с Кэтрин за закрытыми дверьми ее комнаты. Одно то, что никто из них ни разу не повысил голоса, было для меня свидетельством напряженности разговора.

Ни один из них не был готов к компромиссу. Только подозрение и ревность со стороны Кэтрин, только огонь ненависти и реванша у Уолли. Сейчас я уверена, что прояви она немного мягкости, немного сочувствия к его, в общем, трагической юности, и он бы уступил. Но бедная Кэтрин осталась верной себе, даже не попытавшись вызвать симпатии. Неподвижно сидя в кресле, она допрашивала его почти официальным тоном:

– Вы отказываетесь сказать, для чего предназначен этот секретный фонд? Или для кого?

– Да, отказываюсь.

– Вы, конечно, понимаете, что делаете. Вы намерены запятнать память своего отца. Потому что, предупреждаю, я намерена опротестовать завещание через суд.

– В этом случае грязь лить будете именно вы, – заявил он и встал, не переставая крутить кольцо на пальце.

Незадолго до семи часов он спустился по лестнице и вышел через парадную дверь. Я сидела на виду, в библиотеке, но он даже не повернул головы.

В это время происходили события, о которых мы и не подозревали. Мы знали, конечно, что мистер Гендерсон был у прокурора и полиция выяснила, что обе убитые женщины были свидетелями второго завещания.

Но мы ничего не знали о действиях Чарльза Пэррота, ночного сторожа из Нью-Йорка.

Он был достаточно умен, этот Пэррот, но даже глупец заподозрил бы неладное. Представьте сами: Говард в два часа ночи принимает таинственного посетителя – человека, проскользнувшего мимо него в здание в длинном плаще и с лицом, закрытым кашне и глубоко натянутой кепкой. А утром Говарда находят мертвым.

Само по себе это еще не было подозрительным. Но за этим последовало еще кое-что. Во-первых, фатальная попытка Мэри Мартин подкупить его, чтобы он ничего не говорил о ночном визитере. Попытка не удалась, а сама она исчезла. А потом эти мои поиски рано утром. Он еще не сменился со службы, и вид женщины моего возраста, бродящей под дождем вокруг здания и внимательно разглядывающей тротуар, показался ему по меньшей мере необычным.

И, наконец, не менее фатальная просьба Дика Картера в день похорон.

– Кто из них? – спросил Пэррот.

– Темный пиджак и брюки в полоску, – ответил Дик.

– В общем, похож. Лицо я особенно не разглядывал.

Пэррот читал газеты и знал о Саре Гиттингс, о ее убийстве и об убийстве Флоренс. Известно ему было и то, что обе жертвы, когда их нашли, были разуты.

Через день или два он пошел к камердинеру Эвансу.

– Ты видел мистера Говарда, когда он умер? Ну, пока его еще не трогали?

– Видел, – важно заявил Эванс.

– А ноги? У него что-нибудь было на ногах?

– Носки, по-моему, – сказал Эванс. И вследствие того простого и совершенно случайного обстоятельства, что бедный Говард сбросил шлепанцы, поднимая стакан, Пэррот отправился в полицию!

Дальнейшее покрыто тайной. Ближе к концу недели лейтенант из отдела по расследованию убийств нью-йоркской полиции сел на поезд и встретился в нашем городе с инспектором Гаррисоном и окружным прокурором. В понедельник было получено разрешение на негласную эксгумацию и исследование тела Говарда. Никому ничего не сообщали, и даже Кэтрин пребывала в неведении.

Но в результате было установлено, что причиной смерти Говарда Сомерса был не острый сердечный приступ, а цианистый калий, «вероятно, попавший в организм с виски».

Цианистый калий! Говард был простужен и не мог распознать его специфический и очень характерный запах, а Мэри Мартин открыла все окна, чтобы никто ничего не заметил. Открыла окна и разбила стакан.

Они хорошо хранили свои секреты, эти власти. В конце концов, факт убийства не был доказан. Люди с безнадежным состоянием здоровья убивали себя и раньше. Но наши местные власти не хотели отпускать Джима. Джим был в их руках, а теперь у них был и мотив.

Во вторник после полудня, семнадцатого числа, мистер Уэйт посетил прокурора. Думаю, он был напуган, что совсем неудивительно. Из четырех человек, встретившихся в том номере в отеле «Империал», в живых оставался только он один.

Вероятно, он трясся от страха, гадая, сколько времени ему еще отпущено на его короткие поездки для лечения артрита, на приятную во многих отношениях работу в конторе, на гольф и бридж, на обеды с хорошим вином в тесном кругу друзей.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что уйдя от нас тем утром, он сразу же отправился к прокурору и попросил защиты у полиции. Как и в том, что сделав это, он фактически подписал смертный приговор Джиму Блейку. Окружной прокурор выслушал рассказ мистера Уэйта с большим вниманием.

– Что вы сами об этом думаете, Уэйт? Ведь в бумагах Сомерса оставалась еще одна копия завещания.

– Уничтожение завещаний – вполне обычная вещь.

– Так вы думаете, что Гиттингс получила копию завещания для того, чтобы показать ее Блейку, а потом он ее убил?

– Мог. Рассчитывая потом получить вторую копию.

– А потом Гюнтер начала поднимать шум, и ее пришлось устранить?

– Может быть и такое. Не знаю. Все это чертовски подло. Но я не хочу быть следующей жертвой!

– С вами все будет в порядке. Что касается подлости, то таковы почти все мотивы преступлений: жадность, ревность. Подлые мотивы, но очень сильные. Ну что же, полицейский вам не нужен: мы сейчас возьмем эту птичку, и слава Богу. Пресса несколько недель уже просто вопит, мне приходят письма.

Это. было во вторник семнадцатого мая.

В этот вечер прокурор во второй раз вызвал Джима на допрос, а в его отсутствие в доме произвели обыск. Ордер на обыск выписали по надуманному обвинению Амоса в контрабанде спиртного.

В соответствии с ордером обыск формально производили два сотрудника федеральной полиции, но на самом деле всем руководил инспектор Гаррисон. Открывший дверь Амос бурно отрицал всякую причастность к торговле спиртным, но его сразу же повели на второй этаж и начали обыск с комнаты Джима. В ней обнаружили костюм для гольфа и ботинки, в которых, по свидетельству Амоса, Джим выходил в день убийства Сары. Потом ботинки полиция забрала с собой. Также выяснилось, что Джим недавно жег какие-то письма, и инспектор Гаррисон некоторое время на коленях осматривал камин.

Но ордер на поиск спиртного надо было как-то оправдывать, а трости с клинком все еще не было. И они стали искать по всему дому. Амос постепенно успокоился. Заволновался он только возле двери подвала.

– Там только печка и больше ничего, – сказал он инспектору.

Это вызвало подозрение. Они спустились вниз и зажгли свет. Первый осмотр ничего не дал: цементный пол, побеленные кирпичные стены. Но они уже были уверены, что Амос нервничает. Один из полицейских федеральной службы вытащил из кармана блокнот и сделал вид, что ведет опись. Потом показал блокнот инспектору.

– Я думаю, так будет правильно?

– Да, – ответил инспектор, прочитавший запись: «Посмотрите на негра. Он чего-то боится».

Они начали искать дальше.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

У меня нет записи допроса Джима в кабинете окружного прокурора. Но на основании того, что мы знаем сейчас и что упоминалось на суде, я могу восстановить его достаточно полно. Джим нервничал, осторожничал, не выпускал из подергивающегося рта сигару, использовал для обдумывания все короткие паузы, когда ему подносили огонь и когда он аккуратно стряхивал пепел. А прокурор беспрестанно сыпал бесконечными вопросами:

– Итак, вы утверждаете, что тогда ничего не знали об этом завещании?

– Я не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не сообщил мне это в Нью-Йорке.

– Он сказал, что вас лишили наследства?

– Да. Мне было все равно. Меня волновала сестра.

– Почему?

– Это же ясно, правда? Она была предана своему мужу. И вдруг она узнает, что, ничего ей не говоря, он принял решение, затрагивающее интересы ее ребенка и ее самой.

– И в пользу ее пасынка?

– Да.

– Какими были ее отношения с этим пасынком? Дружескими?

Джим, наверное, сделал паузу, затянулся сигарой или зажег новую.

– Не совсем. Обычные проблемы. Он на нее обижался.

– А она обижалась на него?

– Вероятно. В некоторой степени.

– Вы любите свою сестру, мистер Блейк?

– Очень. У меня больше никого нет.

– Вы видели в Нью-Йорке это второе завещание?

– Видел.

– Помните, как был помечен конверт?

– Да. Хорошо помню.

– Рукой самого мистера Сомерса на нем было написано: «Передать моему сыну Уолтеру в случае моей смерти». Это так?

– Да.

– Почему сделана такая надпись, мистер Блейк?

– Не знаю.

– Не говорит ли это о том, что мистер Сомерс хотел, чтобы это завещание наверняка попало в руки его сына? Чтобы этому… ничто не помешало?

– Если хотите, можете считать так.

– Вы ничего не знали об этом завещании, когда были той ночью у Говарда Сомерса?

– Я у него не был. Как я мог это сделать? Ваши люди уже давно за мной наблюдают.

– Теперь о том вечере, когда убили Сару Гиттингс. Опишите все, что вы делали.

– Я уже сказал все, что мог. Я вышел на прогулку. На улице вспомнил, что моя сестра звонила из Нью-Йорка и просила передать кое-что Саре Гиттингс. Зашел в аптеку и позвонил. Но ее не было дома.

– Что хотела передать Саре Гиттингс ваша сестра?

– Я это говорил. Она хотела, чтобы Сара присмотрела за моей племянницей Джуди. Здесь есть молодой человек, который нравится Джуди. Моя сестра этого не одобряла.

– Куда вы пошли после звонка?

– Пошел дальше. Я был у женщины. Этого достаточно. Потом пошел назад.

– Когда это было?

– Наверное, около девяти часов. Точно не помню. Прокурор подался вперед:

– И вы продолжаете отказываться сообщить, в каком направлении пошли?

– Отказываюсь. Я не сделал ничего плохого. Не надо меня оскорблять.

– Но, допустим, я опишу вам путь, по которому вы шли тем вечером, мистер Блейк? Допустим, сообщу вам, что, выйдя из аптеки, вы прошли по тропинке через Ларимерский участок, а затем дальше в парк? И что потом вы вернулись тем же путем? Я предупреждаю вас, мистер Блейк, мы знаем очень много. Уклоняясь от ответов, вы вредите себе самому.

Но Джим продолжал упорно молчать, а прокурор продолжал наблюдать за ним, откинувшись в кресле.

– У вас была с собой в тот вечер трость с клинком?

– Я уже говорил, что была.

– Вы встретили Сару Гиттингс во время прогулки?

– Нет. Это абсолютно точно.

– Тем не менее вы были на этой тропинке именно в тот вечер. Вы спустились по ней в парк, а потом вернулись тем же путем. В одном месте вы на некоторое время останавливались. Некоторое время сидели или стояли на склоне и курили сигару. В это время вы были не один. В холодный весенний вечер мужчины обычно не задерживаются в темном месте, чтобы полюбоваться природой.

И здесь Джим сделал неосторожное признание:

– Я был один, совершенно один.

– А! Вы признаете, что там были?

– Да, я там был.

– Вы ни с кем не встречались? Ни с кем не говорили?

– Ни с кем.

– В какое время вы там были?

И вновь секундная пауза. Джим вытер со лба пот.

– Вниз я шел около половины восьмого.

– А возвращались?

– Где-то после девяти.

– И вернулись домой чуть позже десяти часов? Ну-ну, мистер Блейк, не будьте ребенком!

– Я не помню время.

– Каким путем шли назад?

– Я пересек парк, поднялся по крутой тропинке, что возле дома мисс Белл. Потом шел пешком по улице.

– В какое примерно время вы были на Ларимерской пустоши – там, где находились привязанные собаки?

– Возможно, в четверть десятого.

– Вы гуляли со своей тростью?

– Да.

– Почему?

– В парке было несколько ограблений. У меня нет револьвера, поэтому я взял трость.

– Вы видели или слышали что-нибудь подозрительное?

– Слышал лай собак.

– Где?

– На Ларимерской пустоши.

– Вы знали собак мисс Белл, не так ли?

– Да.

– Знали достаточно, чтобы узнать их голоса? Лай собаки так же индивидуален, как и голос человека.

– Нет, я их не узнал.

– Куда вы дели эту трость после возвращения домой?

– Поставил в холле. Вместе с другими.

– И оттуда она исчезла?

Здесь, вероятно, произошла небольшая задержка, ответ был дан не сразу:

– Она исчезла. Да.

– Когда именно?

– Не знаю. Я тогда был болен.

– Как вы узнали, что ее нет?

– Спустился в холл, чтобы позвать Амоса. И увидел, что ее нет на месте.

– Вы не спрашивали Амоса, где она?

– Не помню. Наверное, да.

– И он сказал, что она исчезла?

– Кажется, так.

– Ну что же, мистер Блейк, перейдем к вечеру двадцать седьмого апреля. Где вы были в тот вечер?

– Двадцать седьмого апреля?

– В тот вечер, когда кто-то ударил Джуди в гараже мисс Белл.

Джим изумленно взглянул на прокурора.

– Вы предполагаете, что я покушался на собственную племянницу?

– Я только задал вам вопрос.

– Был дома. Насколько помню, я не выходил из дома вечером с того дня, как убили Сару Гиттинс. И уж точно не нападал на Джуди. Это… это смешно.

Прокурор взглянул на лежащую перед ним бумагу.

– Помните ли вы тот вечер, когда к вам приходила мисс Белл? После того, как нашли тело Флоренс Гюнтер?

– Прекрасно помню.

– Вы просили ее приехать?

– Нет.

– Ни по телефону, ни письмом?

– Нет.

– Она пришла неожиданно?

– Да.

– Но вы отправили ее домой на вашей машине?

– Да, правильно.

– Во время разговора вы обсуждали эти два преступления?

– В некоторой степени.

– Вы предлагали что-нибудь мисс Белл в отношении вашей машины?

– Не понимаю, о чем вы говорите. Раньше это была ее машина. Я ее у нее купил.

– Значит, вы ничего ей не говорили о коврике в вашей машине?

– Ничего.

– Вы следите за пробегом вашей машины, мистер Блейк?

– Нет. Амос – может быть. Не знаю.

– У кого хранятся ключи от гаража?

– У Амоса. Я сам не вожу автомобиль.

– Вы не умеете водить?

– Умею, но не люблю.

– Окно в гараже запирается?

– Обычно. Но необязательно.

– Если кто-нибудь влезет в гараж через окно, он может вывести машину?

– Да. Ворота на улицу закрыты изнутри на засов. Ключом запирается маленькая дверца из сада.

– Значит, если бы кто-то захотел вывести машину, он мог бы влезть через окно – при условии, что оно не заперто, – и сделать это?

– Возможно. Но расположено окно довольно высоко.

– А если взять стул из сада, это будет легко сделать?

– Вероятно. Я как-то не думал.

– Значит, даже если ключ находился у Амоса, то машину вывести все равно можно?

– Я ни разу не лазил через окно и не выводил машину. Если вы именно на это намекаете…

– Вам знаком гараж мисс Белл?

– Я в нем был один или два раза.

– Он выходит на овраг в парке, не так ли?

– Да.

– Вам знакома мастерская в гараже?

– Никогда в ней не был.

– Но вы знаете, что она там хранит лестницу?

– Знаю, что у нее есть лестница. Но не знаю, где она ее хранит.

Вот так или примерно так его допрашивали несколько часов. В какой-то момент во время этого долгого допроса они ввели Пэррота. Он зашел под каким-то предлогом, внимательно осмотрел Джима и вышел. Джим ничего не заметил.

К полуночи стало ясно, что он устал, напряжение начало сказываться и на прокуроре. Была теплая весенняя ночь. Люди, которые входили и выходили из комнаты, сняли пиджаки, а Джим продолжал сидеть на своем жестком стуле, все такой же аккуратный и опрятный, и все так же продолжал сопротивляться.

– Так вы отказываетесь рассказать о своих действиях в период с семи до десяти тридцати вечера восемнадцатого апреля?

– При необходимости я это сделаю. Не раньше.

– Какие у вас были отношения с Сарой Гиттингс?

– Отношения? Я был с ней знаком, конечно. Знаком много лет.

– Она могла обратиться к вам, если бы попала в беду?

– Да, может быть.

– Значит, ее письмо к вам не было чем-то необычным?

– Я никогда не получал от нее писем. Зачем ей было писать? Она могла прийти ко мне в любое время.

– У нас есть абсолютные доказательства того, что она вам писала. И мы считаем, что вы получили это письмо.

– Вы не можете это доказать.

– Наверное, нет. Но будь я проклят, если не приложу к этому все силы. Кто договорился о встрече с Сарой Гиттингс в тот вечер, когда ее убили? О встрече для того, чтобы своими глазами увидеть копию завещания Говарда Сомерса, которую эта Гюнтер изъяла из архива? Сара Гиттингс не вернулась живой с этой встречи, а копия в тот же вечер исчезла.

– Чем мне мешала эта женщина? Или копия? Все равно есть вторая, в сейфе в Нью-Йорке.

– Вы были знакомы с Флоренс Гюнтер?

– Нет.

– Когда-нибудь встречались с ней?

– Никогда.

– И вы никогда не ждали ее в машине на Халкетт-стрит возле овощной палатки?

– Абсолютно точно – нет.

И если два первых ответа прозвучали, возможно, не очень убедительно, то последний был совершенно тверд.

Но жара и напряжение уже сказывались на обоих. Длящийся уже несколько часов допрос раздражал Джима. Его запас сигар иссяк, но никто ему ничего не предложил. Он попросил воды, которую принесли не скоро.

В довершение всех тягот ему сообщили, что Говард Сомерс был отравлен. Джим едва не упал со стула, но если они и надеялись измором довести его до признания, то были разочарованы. Он все еще боролся. Но сказал странную фразу:

– Почему вы думаете, что его отравили? Почему уверены, что он не принял яд сам?

– Я не отвечаю на вопросы. Я их задаю.

Джим уже сердился, но собрал свои силы для последней попытки:

– Я не ездил в Нью-Йорк к Говарду Сомерсу в ту ночь, когда он умер. Кто-то воспользовался моим именем, вот и все. Чем больше я думаю об этом деле – а Бог свидетель, что ни о чем другом я сейчас не думаю, – тем больше убеждаюсь, что предпринимается явная попытка переложить всю вину на меня.

Зачем мне было его убивать? С его смертью я проигрываю больше, чем выигрываю. Он был мужем моей сестры и моим другом. Если вы пытаетесь доказать, что я скрылся из-под наблюдения, которое велось за моим домом, влез в гараж через окно и ездил в ту ночь в Нью-Йорк на своей машине, то клянусь Богом, что ничего подобного не делал и делать не собирался. Что касается второго завещания, то ничего не слышал о нем до тех пор, пока Алекс Дэвис не рассказал мне в Нью-Йорке о его существовании.

Я также клянусь перед Богом, что никогда никого не убивал, никогда никого не собирался убивать. И я протестую против ваших методов. Вы меня умышленно изматываете. Но вы не сможете так довести меня до признания. Я невиновен.

Они, однако, добились того, что он устал. Его лицо стало серым от изнеможения, по нему струился пот. Время от времени он проводил пальцем за воротничком рубашки, как будто тот начинал его душить. Прокурор внимательно наблюдал за Джимом, выстреливая в него очереди вопросов, и умышленно пытался довести его до такого состояния, когда признание начинает казаться манной небесной.

В течение последнего получаса допроса на стол прокурора положили записку. Тот согласно кивнул головой:

– Когда он придет, впустите сразу.

Джим выслушал это с безучастным видом. Но почувствовал – может быть, усталость обострила его инстинкты, – что случилось нечто необычное. Вопросы посыпались снова, но теперь они звучали чуть резче. Судя по тону, полученное известие явно взволновало прокурора.

– Вы признали, что в тот вечер, когда была убита Сара Гиттингс, у вас с собой была трость с клинком. Вы ничего не можете предположить по поводу ее исчезновения?