Текст книги "Дверь. Альбом"

Автор книги: Мэри Робертс Райнхарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

На следующий день я отнесла эти записи Годфри Лоуеллу. По той жадности, с которой он их читал, я поняла, что он в отчаянии.

– Ради Бога, где вы это взяли?

– Неважно, Годфри. Здесь изложено дело. Вот и все.

Таково было положение за день до начала суда. Рано утром приехала Лаура, впервые, может быть, оставившая детей и крайне возмущенная ходом событий. Но она даже на секунду не могла представить себе всю серьезность положения. Она вышла из машины, шикарно одетая, говорливая, а за ней понесли массу всякой клади, без которой она не выезжает даже не сутки.

– Не смотрите на меня. Я выгляжу ужасно, но должна была приехать. Какие глупые и бессмысленные обвинения! Как дела, Джозеф? Здравствуй, Клара! Чарльз велел мне запереть дверь на два замка! На него это похоже! А этот шкафчик здесь хорошо смотрится.

До самого начала суда она вообще не могла представить себе даже возможность неблагоприятного для Джима приговора. Только потом на нее понемногу начало действовать зрелище величавых судей, серьезных лиц адвокатов и всей обстановки суда, в котором целое суверенное государство выступает против одно-го-единственного человека.

Наши лица, наверное, ей тоже кое-что сказали: Джуди побледнела и осунулась, Кэтрин вообще напоминала мраморную статую.

– Бедные вы мои! – поняла, наконец, Лаура. – Я как-то не думала, что все будет так плохо.

Но совсем убил ее Джим, одетый сверхтщательно, замкнутый, далекий. Она инстинктивно схватила меня за руку и впервые со дня приезда умолкла. Она молчала в течение всей жуткой процедуры составления списка присяжных, на которую потребовалось несколько дней. Она молчала до самой речи государственного обвинителя. Пока он говорил, ее лицо постепенно наливалось краской.

– Как они могут? – прошептала она сама себе. – Как они смеют?

У меня нет никакого желания описывать здесь сам суд, его невыносимо медленное течение и унижение, продолжавшееся целую вечность. Появлялись и исчезали свидетели. Зрители, которые каждый день едва не дрались за место в зале, сидели, обмахиваясь шляпами, платками и газетами. К тому немногому, что говорилось в защиту Джима, они были равнодушны. Это была толпа, единая в своей открытой ненависти к нему, ждущая и страстно желающая мести.

Лаура заметила, что они напоминают ей торговок, которые сидели и вязали носки, наблюдая, как на гильотину ведут французских аристократов. По-моему, она права.

Тщетно Годфри Лоуелл боролся, допрашивал свидетелей, почти плакал от усталости и отчаяния. Он выполнил все пункты инструкции инспектора от «а» до

«ж», но все оказалось напрасным. Присяжным было жарко, они начинали уставать. Перед ними лежали клинок и окровавленная одежда Сары. Они не вдавались в лишние рассуждения.

У него была трость. Сара угрожала его комфортабельной жизни, его видели в том месте, где ее убили, он ее убил.

К концу третьего дня суда глаза Джуди глубоко ввалились, но она упрямо выдержала все до конца, начиная с той самой помпезной речи прокурора, из которой я приведу здесь лишь несколько фраз:

– Мы собираемся доказать, господа присяжные заседатели, что в день накануне своей смерти эта несчастная женщина написала подсудимому письмо, в котором просила его встретиться с ней по срочному делу. В свое время мы представим воспроизведенный нами с промокательной бумаги отрывок письма. И докажем, что она отослала это письмо. Она не только написала письмо, но и надписала конверт. Отпечаток надписи с конверта остался на манжете ее форменного платья. По заключению экспертов, надпись была сделана ее рукой. В соответствии с требованиями закона почерк сравнили с бесспорными его образцами. Образцы получить было очень легко, так как упомянутая женщина, преданный и верный друг семьи, в течение многих лет вела ежедневные записи о болезни всех ее членов.

Мы также докажем, что в тот вечер, когда было совершено преступление, подсудимый отступил от своего обычного распорядка дня. Он ужинал рано и к ужину не переодевался, то есть не надевал смокинг. Это более важно, чем может показаться на первый взгляд. Для некоторых людей, джентльмены, ужин без смокинга является чем-то невообразимым. Это было столь необычно и так не вязалось с привычками подсудимого, что его слуга поразился и запомнил.

После раннего ужина, во время которого подсудимый ел очень мало, он ушел из дому, надев светлый костюм для гольфа и тяжелые ботинки. И эта одежда, и эту туфли будут позднее представлены вам. Они запачканы кровью, которая, в чем мы полностью убеждены, является кровью убитой женщины…

Но на следующее утро в доме подсудимого находился гораздо более страшный и зловещий предмет. В холле, на том же месте, что и раньше, стояла трость с клинком внутри. Эта трость или стек, джентльмены, приобрела для подсудимого особое значение.

Поэтому он либо сразу после возвращения домой тем вечером, либо на следующий день, либо после обнаружения тела Сары Гиттингс тайно и скрытно ее вымыл.

Но он не смог добраться до внутренней части ножен. Это сделали эксперты нашего департамента. Там они обнаружили следы человеческой крови и еще один предмет.

По прошествии некоторого времени трудно определить, когда была пролита кровь. Мои коллеги, защита могут утверждать, что кровь находилась там с незапамятных времен. Возможно, попала туда после какой-нибудь дуэли. Но возраст этого другого предмета сомнений не вызывает. Изнутри к ножам прилипла сосновая иголка. Эта иголка свежая, господа присяжные заседатели. Она принадлежит к особой разновидности сосен, которые растут только в той части городского парка, где тащили тело несчастной женщины.

Немалое количество подобных иголок такого же типа было обнаружено на ее одежде. Могу только добавить, что, по мнению экспертов, привлеченных обвинением, кровь, найденная внутри ножен, тоже свежая.

Зачем продолжать дальше? Шаг за шагом прокурор выстраивал обвинение, и с каждым шагом Джим все больше горбился и опускал плечи. Когда дело дошло до мотивов и было упомянуто имя Флоренс Гюнтер, зал зашумел так сильно, что пришлось призвать публику к порядку.

– Однако, господа присяжные заседатели, нашей целью не является каким бы то ни было образом привлечь данного человека к суду за убийство Флоренс Гюнтер. Но время от времени нам придется все-таки упоминать ее имя. В день убийства, которое разбирается в этом зале, Флоренс Гюнтер взяла из сейфа своих работодателей некий документ, запечатанный в плотном коричневом пакете и соответствующим образом подписанный. Этот документ исчез, но его смысл и содержание известны.

После того, как описание завещания в явном виде обозначило мотив, предсказание Годфри сбылось окончательно: присяжные все решили для себя еще до рассмотрения дела.

Он боролся за каждую деталь, но что значили какие-то волоски и ворсинки для присяжных, уже вынесших свой приговор. Кроме того, нам нанесли еще несколько весьма неожиданных ударов.

Первым было то, что, как и утверждало с самого начала обвинение, Сара действительно написала Джиму письмо. На сильно увеличенной фотографии промокашки некоторые слова проступили вполне отчетливо. Если учесть некоторые совершенно неразличимые места, то она написала что-то вроде:

«Уважаемый мистер Блейк! Мне нужно как можно быстрее встретиться с вами по очень неотложному делу. Если я сообщу вам, что, по моему мнению, имеется…»

На этом первая страница заканчивалась. А может быть, она просто не так сильно давила на перо. Больше ничего нельзя было прочитать. Но даже в этом отрывке отчетливо было видны только слова «неотложному», «как можно», «по моему мнению», хотя «Уважаемый мистер Блейк!» читалось без всякого труда.

Кэтрин тоже пришлось перенести несколько неприятных минут, когда суду предъявили восстановленный кусочек ее обгоревшего в камине письма Джиму:

«Твое сообщение меня обеспокоило. Что я не должна говорить?»

Ее застали врасплох, не предупредили, что придется давать показания. Я уверена, что, услышав свое имя, она и понятия не имела, на какие вопросы ей придется отвечать.

– Вы узнаете свой почерк?

– Я не знаю даже, что это.

Она приложила к глазам лорнет, долго смотрела на лежащую перед ней пластину, а потом чуть-чуть приподняла голову.

– Теперь узнали?

– Кажется, это писала я.

– Подсудимому?

– Да.

– Вы помните, когда это было написано?

– Нет.

– А как вы послали это письмо? По почте?

Она была под присягой и не могла лгать.

– С нарочным.

– С кем именно?

– С моим шофером. Я отсылала брату кое-какие вещи и написала письмо.

Сейчас мы знаем, что она говорила правду, что она действительно тогда не имела понятия о том, что почта Джима проверяется. Но со стороны это признание выглядело фатальным. А когда она вслед за ним отказалась объяснить смысл написанного, сделать было уже ничего нельзя.

Для всех присяжных и зрителей Кэтрин в тот день фактически призналась в том, что ей было известно о преступлении что-то такое, о чем она «не должна была говорить». А ее ответ на следующий вопрос, который, правда, был отведен судьей, окончательно убедил в этом присутствующих.

– Виделись ли вы со своим братом, когда он ночью приезжал в Нью-Йорк?

– Какой ночью?

– В ночь, когда умер ваш муж.

– Нет, – надменно ответила Кэтрин. – В ту ночь он в Нью-Йорк не приезжал.

Итак, обвинение добилось нужного ему эффекта.

Годфри оспаривал также и вызов свидетелем Чарльза Пэррота, но прокурор заявил, что его показания необходимы обвинению. Пэррота вызвали, привели к присяге, и он сделал свое половинчатое опознание.

– Он был того же роста и того же сложения, – заявил сторож. – Но видно было плохо. Он похож на того человека, но большего сказать не могу.

Здесь и обнаружилось, что хотел прокурор. Джуди нехотя была вынуждена признать, что ночной звонок скорее всего был от Джима. После этого суду предъявили чековую книжку Говарда.

Оказалось, что в тот день или в ту ночь Говард выписал чек на тысячу долларов. Книжку нашли утром на его столе, сумму и дату определили по корешку. Чека до сих пор обнаружено не было, но имелось свидетельство того, что за два дня до этого Джим звонил в пароходную компанию и наводил справки о рейсах.

Джуди хорошо проявила себя в качестве свидетеля и рассказала гораздо больше того, что обвинение согласилось занести в протокол. Она умышленно говорила все подряд до тех пор, пока ее не останавливали. Думаю, в тот день она присяжным понравилась.

– А почему не убили мистера Уэйта? – вдруг спросила она на середине фразы. – Почему начали не с него?

А говоря про записку о циферблате, она вызвала даже смех.

– Почему вы стали обыскивать дом?

– Мне показалось, что полиции надо немного помочь.

А когда смех утих, добавила:

– С какой вообще стати Саре нужно было что-то прятать – если она вообще что-то прятала – от Джима? Она же ему собиралась все рассказать! Она именно от него ничего не хотела скрывать. Она именно ему доверяла. Надо найти того, кого она боялась, и тогда…

Здесь ее остановили. Она принялась искать платок и украдкой посмотрела на какой-то листок. Я поняла, что Джуди тщательно подготовилась к выступлению на суде.

К вопросам о дне смерти Сары и постороннем человеке в доме она была тоже готова.

– Вы его не видели?

– Нет. Ни тогда, ни после. Он периодически влезал в дом после того, как арестовали дядю Джима. На теле Сары он ничего не нашел, поэтому…

Она действительно предпринимала доблестные попытки как-то спасти дело. Но я не слышала окончания ее показаний после того, как Годфри Лоуелл вслух зачитал содержание обнаруженной нами на Халкетт-стрит непонятной записки. Лаура неожиданно схватила меня за руку.

– Элизабет, о боже! – зашептала она возбужденно. – Разве Сара не говорила тебе о шкафчике?

– Что говорила?

– Пойдем! Нам надо быстро домой!

Однако мы не сразу выбрались из переполненного зала. Люди стояли и в дверях, и в коридоре. Когда же мы, наконец, протолкались наружу, оказалось, что Роберт тоже присоединился к любопытной толпе внутри здания. Помятая Лаура едва не плакала, я была не в лучшем состоянии.

В конце концов Роберта нашел Уолли и поехал вместе с нами.

У меня был свой ключ, так как все слуги пропадали на суде. На первый взгляд, в доме все было как всегда.

Суть дела Лаура нам объяснила по дороге:

– Сначала я хотела написать тебе, а потом мне понадобилось кое-что здесь купить, и я написала Саре. Она должна была тебе передать. Почему ты сразу не сказала, что Сара что-то спрятала? Конечно, это в шкафчике.

Со времени зачтения записки в суде до того момента, как мы подъехали к дому, прошло, наверное, минут сорок. Нас подталкивало естественное желание побыстрее добраться до дома и получить, наконец, ключ к разгадке, но только Уолли действительно понимал всю важность спешки. А не упоминать о ней у него были свои причины.

Пока мы ехали, он почти ничего не говорил. Сейчас я вспоминаю, что он тогда был очень бледен, а судорожные движения плеча и головы даже участились. Но когда я открыла парадную дверь, дом выглядел обыкновенно. Нас, как всегда, встретили собаки: Изабелла с величавым достоинством, а Джок – с веселой экспансивностью. Все слуги с утра уехали в суд, в доме было тихо.

Лаура направилась прямо в гостиную, и поскольку я недавно опять вставила ключ в шкафчике на место, она сразу же открыла центральную дверцу. Шкафчик представлял собой прекрасный образец мебели в стиле Людовика XIV. По существу, это маленький секретер, в котором выдвижная полка образует столик для письма, а над ним находятся три дверцы. Боковые дверцы стеклянные, через них видны старинные статуэтки из Челси, принадлежавшие еще моей матери, а центральная дверца деревянная. Как я уже говорила, она красиво украшена золоченой бронзой.

Лаура открыла именно центральную дверцу, и только тут я впервые заметила, что на ее внутренней поверхности, отделанной ореховым деревом, расположена примерно дюжина розеточек, закрывающих головки винтов, которыми крепится овальное украшение снаружи. Одна розеточка находилась в центре. При желании их можно было принять за циферблат часов.

– Пять часов справа, семь часов слева, нажать на шесть, – повторила Лаура и проделала необходимые операции. – Дай-ка мне твой нож, Уолли.

Кончик ножа Уолли был обломан. Сейчас я это вспомнила хорошо, но тогда не придала никакого значения. Я помню также, что у него дрожали руки. В конце концов мне пришлось достать свой перочинный ножик из письменного стола, и Лаура аккуратно подсунула лезвие под металлическую окантовку дверцы. Задняя часть дверцы отскочила, и мы увидели в ее наружной части довольно большое углубление: но мелкое, не более полудюйма. Там было пусто.

Мы дружно посмотрели друг на друга. Мое разочарование было велико, а Лаура едва не расплакалась. Что чувствовал Уолли, я могу только предположить. Он начал внимательно разглядывать дверцу, и я увидела на ней несколько царапин. Лаура их тоже увидела.

– Их не было, когда ты его покупала?

– По-моему, нет.

Уолли впервые по-настоящему вмешался в разговор:

– Почему тут вообще должно что-то быть? Нас опередили, вот и все.

– Ты хочешь сказать, что здесь кто-то сейчас был?

– После того, как записку прочитали в суде, – мрачно ответил он. – Где-то в доме наверняка есть разбитое окно или незапертая дверь.

Он оказался прав. Поскольку в доме никого не было, никто не мог закрыть изнутри кухонную дверь на недавно поставленную цепочку. Ключ от двери лежал на полу. Его, очевидно, вытолкнули чем-то снаружи, а потом воспользовались отмычкой или другим ключом. Дверь была распахнута настежь.

В эту ночь Уолли исчез.

Я, наверное, удивилась меньше, чем следовало, когда на следующее утро не увидела его в зале суда. Накануне около семи часов вечера он позвонил Джуди и попросил ее больше ни о чем не волноваться.

– Завтра я выступлю на суде, и все будет в порядке.

– Что ты говоришь? В порядке! Все вообще плохо и хуже, наверное, не бывает.

Но он сказал, что даст показания и у него есть что сообщить суду. Сказал, что она будет шокирована, но он не хотел бы, чтобы она о нем думала плохо. Он сам попал в эту передрягу, но готов «испить свою чашу».

– Ложись и постарайся выспаться, – добавил он. – Это мне придется сегодня не спать. И не волнуйся. Джима Блейка не посадят на электрический стул.

Она потом рассказала нам, что он был трезв, это точно, но голос его звучал как-то странно.

Закончил он тем, что заявил:

– Я принял решение и чувствую себя лучше. Разделаюсь со всем одним махом, и будь что будет. И со мной тоже.

Но он не пришел.

Я была горько разочарована, Джуди терялась в догадках и нервничала.

– Он испугался, – решила она. – Теперь он ничего не скажет, даже если что-то и знал.

Газеты не лучшим образом отозвались об отсутствии Уолли, Годфри Лоуелл расстроился. Но суд продолжался.

На первый взгляд, показания Уолли не могли ни облегчить, ни усугубить судьбу Джима. Что бы там ни произошло с тем карандашом в вентиляционном колодце, факт оставался фактом: в десять часов вечера Уолли находился в моем доме, а Джим – в парке.

Для Джима в тот день все вообще складывалось плохо. Амоса так и не нашли, но остались показания, данные им большому жюри. Несмотря на протест, их зачитали и занесли в протокол: трость находилась в холле до обнаружения тела Сары, а потом исчезла; Амос на следующее утро после убийства Сары нашел у своего хозяина окровавленный платок и положил его в корзину с грязным бельем; потом, сдавая белье в стирку, он видел этот платок, но уже отмытый и высушенный.

Подавляла сама масса показаний. Ничто не могло поколебать мнения экспертов о том, что письмо Сары Джиму написано ее собственной рукой или капли крови на разных частях одежды Джима и внутри трости принадлежат человеку.

– Почему вы считаете, что это человеческая кровь?

– По размеру и величине телец. Также по их числу и структуре фракций.

Дела действительно были настолько плохи, что на следующий день Годфри Лоуелл вызвал, наконец, свидетелем самого Джима. Джим попросил об этом сам, хотя никто не мог сказать, на что он надеялся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Передо мной лежит запись показаний Джима. В значительной части они состоят из вопросов и ответов, прерываются повторными вопросами и протестами и в целом занимают несколько десятков листов стенографического отчета.

Поскольку у меня есть также документ, подготовленный самим Джимом и ставший основой для составления апелляции, то я лучше воспользуюсь им.

Воспроизвожу его здесь слово в слово.

«Я не имею никакого отношения ни к смерти Сары Гиттингс, ни к смерти Флоренс Гюнтер. Готов поклясться в этом перед Богом. Если я и утаивал что-то из того немногого, что мне известно, то делал это частично из-за того, что мое положение выглядит почти безнадежным, частично из-за моей сестры, положение которой было и остается тяжелым.

Я не видел Сару Гиттингс в тот вечер восемнадцатого апреля. Но должен был с ней встретиться. До этого она дважды предпринимала попытки связаться со мной, и дважды ей это не удавалось. Но в тот день, в понедельник, она мне дозвонилась и в разговоре упомянула посланное мне письмо. Она встревожилась, когда узнала, что никакого письма я не получал.

Я внимательно просмотрел всю свою почту, но письма не обнаружил. Тогда она попросила меня встретиться с ней в тот же вечер по делу чрезвычайной важности.

Я согласился и вышел из дома заранее, намереваясь пешком дойти до места встречи, которым она назвала номер 1737 по Халкетт-стрит. Там я должен был спросить Флоренс Гюнтер. Адрес я записал, но уже по дороге обнаружил, что, переодеваясь, не переложил записку. Поэтому зашел в аптеку и позвонил в дом мисс Белл, надеясь застать Сару до ее ухода.

Оказалось, что она уже ушла, но я все-таки вспомнил улицу и первые две цифры номера дома, обозначающие, как известно, квартал. Поэтому вместо того, чтобы возвращаться назад, я решил идти дальше и навести справки в этом квартале.

По дороге прошел через парк. Хожу я довольно медленно, и когда подошел к нужному кварталу, было уже восемь часов, а когда нашел нужный дом – около восьми пятнадцати. Мисс Гюнтер ждала на улице и тут же провела меня в дом. Раньше я ее никогда не видел. Она сильно нервничала и почти все время молчала. Когда я спросил, зачем меня позвали, она ответила только, что мне все расскажет мисс Гиттингс.

Мы прождали примерно до без двадцати минут десять. Я неоднократно просил ее хотя бы намекнуть мне на суть дела, но она не соглашалась. Говорила, что ее лично оно не касается, но просила сохранить встречу в тайне. Даже взяла с меня слово. Она сказала, что «не хочет ни в чем быть замешанной». Обещание я ей дал.

Мне казалось, она излишне беспокоилась о Саре Гиттингс. Я этого понять не мог, время шло. Она беспокоилась все больше. Говорила, что, наверное, случилось что-то ужасное, и в конце концов расплакалась. Я пытался ее успокоить, но она только говорила, что я ничего не понимаю. К девяти сорока пяти ее состояние стало таким, что я посоветовал ей лечь в постель и уснуть, а сам двинулся домой.

В заявлении на имя прокурора округа я написал, что подошел к дорожке, ведущей на Ларимерский участок, в девять тридцать. Это неправда. Я изменил время, так как понимал, что меня подозревают. На тропинку я вышел примерно в десять часов.

Домой шел тем же самым путем, что и на Халкетт-стрит, но примерно на середине подъема присел отдохнуть. То есть я сошел с тропинки на несколько футов вправо, в направлении дома мисс Белл. Я зажег сигару и курил. Примерно через пять минут услышал, что слева и на некотором отдалении от меня что-то движется.

Сначала я подумал, что это собака. За несколько минут до этого я уже слышал лай собак. Я выбросил сигару и, по-моему, стал практически невидим на фоне склона даже на небольшом расстоянии. В том, что это была собака, я уверен не был и, поскольку в этой части парка уже случались ограбления, нажал кнопку, освобождающую клинок трости, и стал ждать.

Ниже меня по склону в парке находились двое. Я слышал, как они разговаривали. Мне пришло в голову, что тот, кто прячется слева от меня, намеревается на них напасть и ограбить. Но дело было в другом. Сейчас я думаю, что тот человек слева от меня уже убил Сару и в тот момент тащил ее тело по склону, чтобы спрятать.

Итак, у начала подъема находились, как мне потом стало известно, мистер и миссис Деннис, выше них и почти невидимый – я сам. Вдруг этого четвертого неизвестного человека что-то вспугнуло. Может быть, полицейский. Мне кажется, эта часть парка с некоторых пор патрулируется.

Он рванулся в мою сторону. Я слышал, как он очень тяжело дышит на бегу. У меня создалось общее впечатление, что это был высокий человек в вечернем костюме или во фраке и в надвинутой глубоко на лоб мягкой шляпе. Таково мое впечатление. Я могу и ошибаться.

Но клянусь, что этот человек там был, что он побежал в мою сторону и что едва со мной не столкнулся. Он пробежал от меня так близко, что зацепил ногой мою трость и отбросил ее далеко в сторону. Пробежал не останавливаясь и скрылся, забирая все ниже и ниже по склону.

Когда я опомнился, то начал искать трость. К несчастью, нашел сначала клинок и порезался о него. Маленький шрам остался у меня до сих пор.

Я ничего не выдумал. Кровь на моей одежде и платке была моей собственной. Миссис Деннис видела, как я перевязывал себе руку. Потом я вернулся домой и лег спать.

На следующее утро чувствовал себя нехорошо. Мой слуга Амос принес мне кофе и свежую одежду. Он взял мой платок, которым я пользовался накануне, и спросил, не поранился ли я. Я ему ответил, что порезал руку, но не сильно.

У меня и мысли не было связывать это происшествие с Сарой Гиттингс, пока не узнал, что она исчезла.

Тогда я начал беспокоиться. Мы же должны были встретиться и не встретились. Меня это тревожило. Я позвонил Флоренс Гюнтер на работу, но ее там не оказалось. Ее домашний телефон я не знал, только адрес. Поэтому позвонить просто не смог.

Случай в парке накануне вечером не давал мне покоя. Примерно около полудня я пошел и осмотрел Ларимерскую пустошь и весь склон, но ничего подозрительного не обнаружил.

После обеда отправился в дом мисс Белл. Там мне сказали, что Сары еще нет. Более того, в дом кто-то прокрался ночью и обыскал ее комнату. Из дома мисс Белл я опять пошел на тропинку к парку. Нашел место, где отдыхал, и пошел от него влево, в ту сторону, откуда появился тот неизвестный человек. Я осмотрел довольно значительное пространство, но не обнаружил ничего подозрительно. Не было там и следов Сары Гиттингс.

На следующий день я получил от Флоренс Гюнтер письмо, полное отчаяния. Она прочитала в газете, что Сара исчезла, и была уверена, что ее убили. Она умоляла меня не упоминать ее имени: это могло ей стоить работы и было просто опасно. Она также попросила меня сжечь ее письмо. Я его сжег. Мне, конечно, нужно было что-то предпринять. Мое молчание, как оказалось, ее не спасло.

За это время случилось несколько событий. Пока я размышлял, что же мне делать, нашли тело Сары Гиттингс, и на нем – колотые раны. Кроме того, из сообщений в газетах я узнал, что, оказывается, находился вблизи от места преступления именно в то время, когда ее убили.

На опознание тела мы ездили вместе с Уолтером Сомерсом. Он же потом и отвез меня домой. Я вошел через сад и обнаружил в холле Амоса с моей тростью в руках. Он как раз пытался вложить клинок в ножны.

Я понял, что он меня подозревает. Чуть позже я отослал его из дома с каким-то поручением и сам осмотрел трость. На клинке было немного засохшей крови, земли и кусочков травы. Я испугался, вымыл клинок в туалете на первом этаже и спрятал трость в шкафу для бутылок в нижнем холле. Дверцу запер.

Дела становились все хуже. Мэри Мартин нашла форму, ее слова о том, что Сара мне писала, получили подтверждение. Я не знал, что делать, и в тот же вечер попытался встретиться с Флоренс Гюнтер. Дома ее не оказалось. Я пошел назад и встретил ее на улице возле итальянского магазинчика. Меня потрясло, что, увидев меня, она страшно побледнела.

Она вообще не хотела со мной разговаривать, а когда я настоял, заявила, что я убил Сару. Что она в этом уверена и знает причину. Она сказала, что если я не уйду тотчас же, она позовет полицейского. По дороге домой я попытался найти объяснение ее поведению. И вспомнил, что пока мы ждали тогда вечером Сару, я от нечего делать показал ей устройство моей трости. Поэтому ее уверенность, что я убил Сару, неудивительна. Сейчас это понять легко. Она считала, что Сара Гиттингс хотела показать мне завещание, которое лишало меня наследства. А я убил ее, чтобы получить этот документ.

К ней я больше не обращался. Был уверен, что она вызовет полицию.

Добравшись домой, я почувствовал себя плохо и был вынужден лечь в постель. Однако в какой-то из дней той недели я с трудом встал и спустился вниз. Мне пришло в голову, что если она все расскажет полиции и трость найдут у меня, то мое положение станет еще хуже. Поэтому решил поставить ее на обычное место в холле.

Я отпер шкаф и обнаружил, что трость исчезла. До сих пор мне неизвестно, как она исчезла и почему ее нашли в подвале. Думаю, мое положение встревожило моего слугу Амоса и он по собственной воле закопал ее под углем.

Думаю также, что Амоса либо убили, либо подкупили, чтобы он уехал из города. Возможно, для того, чтобы он ничего не смог рассказать и тем самым не смог помочь мне.

Я также думаю, что кто-то умышленно оставил пятно в моей машине, чтобы меня заподозрили и в убийстве Флоренс Гюнтер. Полиции известно, что наутро после ее смерти этого пятна в машине не было.

В ходе суда надо мной большое значение придавалось тому, что в результате составления Говардом Сомерсом, моим шурином, второго завещания, я потерял то, что мне было завещано в первом. В ответ на это я совершенно официально заявляю, что мне ничего не было известно о втором завещании до тех пор, пока мне о нем не сообщил после смерти Говарда Сомерса в Нью-Йорке мистер Александер Дэвис. Но даже если бы я о нем знал, смерть этих двух несчастных женщин мне ничего не давала. Само завещание, его первая копия, хранилось вместе с бумагами мистера Сомерса в его сейфе в нью-йоркском банке, а мистер Уэйт всегда мог под присягой подтвердить факт его существования и подлинность.

Я ничего не знаю о смерти Флоренс Гюнтер. Когда понял, что она подозревает меня в убийстве Сары Гиттингс, я более не пытался встретиться с нею и готов поклясться, что никогда ее больше не видел. Я также не ездил к Говарду Сомерсу в день, вернее ночь, его смерти. Тот, кто у него был, умышленно воспользовался моим именем, чтобы быть принятым. Я не получал также никакого чека на одну тысячу долларов.

Что касается выезда из страны, то я об этом думал. Мое положение становилось безнадежным, помощи ждать было неоткуда. Но никаких действий в этой связи я не предпринимал и предпринимать не пытался.

Все, что я сообщил, мною не придумано. Я нахожусь под присягой и говорю чистую правду. Я никогда в жизни никого не убивал. Меня обвиняют в том, в чем я невиновен. Если в результате приговора я пострадаю, то буду страдать за чужое преступление».

Многое из изложенного здесь он рассказал на суде. По-моему, кроме нас самих, вряд ли кто-нибудь в переполненном зале ему поверил. Ему противостояла масса свидетельских показаний, включая наши собственные вынужденные ответы.

То, что в тот же самый день из реки выловили тело бедного Амоса, вроде бы должно было ему помочь, но не помогло. Бедняга Амос утонул, но до сих пор мы, несмотря на все свои подозрения, не можем точно сказать, утонул он сам или был кем-то утоплен.

Но думаю, что могу восстановить сцену того, как это произошло. Может быть, на мосту, а может быть – в тихом месте на берегу Амос с кем-то доверительно разговаривал, гордый и польщенный тем, что с ним советуются. Потом внезапный удар мускулистой руки, и мутная вода сомкнулась над его головой.

Джима признали виновным всего после трех часов совещания присяжных. Виновным в умышленном убийстве.