Текст книги "В тени луны. Том 2"
Автор книги: Мэри Кайе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Мужчины, женщины и дети весь день прятались, сжавшись в канавах и тростниковых зарослях от безжалостной жары, срывая военную форму и кринолины, переходя вброд реки, ползая по увядшей траве, скрываясь в джунглях.
Роя голыми руками твердую раскаленную землю, чтобы похоронить ребенка, оставляя тела взрослых на растерзание грифов и шакалов. Ограбленные, раздетые, оскорбленные, преследуемые и убиваемые ради развлечения. Обманутые обещаниями защитить и попавшие в деревни, обитатели которых собирались, чтобы посмотреть, как умирают белые, и смеялись, когда обнаженные, залитые кровью тела были брошены на навозные кучи.
Только немногим, очень немногим удалось попасть к людям, давшим им кров и пищу, рисковавшим своей жизнью и жизнью своих семей ради спасения преследуемых, беспомощных людей. А в стенах Дели, в душной темнице без окон, в подвале Дворца старого, трусливого Багадур Шаха, недавно провозглашенного королем Индустана, содержались пятьдесят пленников – последние англичане и христиане, оставшиеся в Дели, – которым осталось жить два дня.
Глава 39
Нияз опять стал бывать на людях, и снова его видели верхом с капитаном Рэнделлом в деревнях.
В основном, они ездили верхом, так как Алекс каждый вечер возвращался в Лунджор. Он слушал новости и давал свои заключения, сидя на лошади в тени деревьев в эти длинные жаркие дни; видел на лицах крестьян зловещие признаки болезни, поразившей Индию: открытая враждебность и дерзость, на которую не нужно было обращать внимания, быстро возникающая паника, которую нужно было успокоить.
Тихая провинция была наполнена слухами. Персидский Шах послал армию на помощь Багадур Шаху, который сейчас является Королем индусов, и эта армия уже в Дели!.. В стране осталась только горстка иностранцев, и поверженные остатки английских полков были отогнаны назад и их гнали до тех пор, пока они не утонули в море!..
Этим рассказам не было конца, как не было и доказательств. До тех пор, пока в один прекрасный день в деревню в десяти милях от Лунджора не приехали трое и не привезли с собой доказательства в виде двух муслиновых платьев с оборками, шпагу и длинную прядь шелковистых белокурых волос. Мягкий муслин оборок и мягкое золото волос затвердели и запачкались отвратительными коричневыми пятнами засохшей крови, причем на лезвии шпаги тоже была кровь, некогда принадлежавшая английскому офицеру.
– Мы нашли их в канаве у дороги, они там прятались, – хвастался один из мужчин. – Две белые женщины и мужчина в пяти милях от Дели. Еще там был ребенок, который и выдал их своим плачем. Мужчина был ранен, но когда Абдулах опустил на ребенка свою саблю, тот ударил его этой шпагой. Но у него не было сил, и я выхватил у него шпагу и убил его, и молодую женщину тоже. Как она кричала! Как павлин. Я поймал ее за волосы, вот, смотри, это ее локон. Все дьяволы мертвы, и…
– Не все, – послышался твердый ясный голос позади него, и глазеющие крестьяне поспешно разошлись.
Алекс проехал вперед – Нияз был рядом – и посмотрел долгим и пристальный взглядом на трех мужчин, но никто не заговорил. Потом он согнул палец и, не поворачивая головы, тихо сказал:
– Котвал-джи, свяжи-ка этих людей.
Староста вспыхнул и занервничал, и вдруг в руках Алекса и Нияза появились револьверы.
– Поскорей, отец, – сказал Нияз приятным тоном. – Не заставляй ждать Его честь, или, используя выражение этих троих, дьявола.
Толпа заколыхалась, и Алекс повысил голос.
– Эй! Стоять! Тот, кто сдвинется с места без приказа, сразу отправится на тот свет. Если это будет женщина, тогда ее муж расплатится вместо нее. Сними свою чалму, Котвал. Возьмешь ее вместо веревки. Так-то лучше! Мохаммед Латиф и ты, Дуар Чанд, свяжите мне этих двоих.
Все трое были до смерти напуганы, у них тряслись челюсти, глаза расширились от ужаса; Алекса знали в деревне на протяжении нескольких лет, и привычка слушаться его, подкрепленная угрозой оружия, сработала. Если бы он отвел глаза или заколебался, они побежали бы, и в руках у них, как по волшебству, появились бы ружья и ножи, и бамбуковые палки, в Алекса и Нияза полетели бы камни, но он не отвел глаза, его взгляд был холоден и не предвещал ничего хорошего. Так же, как и усмешка Нияза.
Один из трех вдруг повернулся и побежал. Нияз выстрелил. Человек споткнулся и упал в пыль, лицом вниз, дернулся два раза и затих.
– Легкая смерть для такого подонка, – сказал Нияз весело, сдерживая свою лошадь больше коленями, чем поводьями, держа их в левой руке.
Орел вскинул голову и замер на месте, он был обучен стоять при звуках выстрелов. Когда остальные убийцы были связаны, Алекс, указывая на тело третьего, валявшееся на земле, приказал:
– Повесьте его вместе с этими двумя, чтобы все их видели.
Молча они связали труп. Нияз поднял шпагу, запачканную кровью, одежду и прядь светлых волос и, связав все в узел, прикрепил к своему седлу. Алекс, следя за дрожащим Котвалом и молчаливыми крестьянами, сказал:
– Если кто-нибудь придет и скажет, что все белые убиты, покажите им этих троих. И скажите, что, хотя теперь в Индии перебили всех белых, сто тысяч англичан и десять раз по сто тысяч приедут из Англии отомстить за убийство их женщин и детей. Потому что кровь этих беспомощных людей, как семя, которое, падая в землю, произрастает вооруженными людьми.
Они выехали из деревни, не оглядываясь.
– Хо! – воскликнул Нияз, вытирая пот со лба. – Не думал я, что мы выберемся отсюда живыми. Достаточно было только одному человеку показать зубы, и они перегрызли бы нам глотки, как волки. Вам было страшно?
Алекс коротко рассмеялся и протянул руку ладонью вниз вместо ответа. Она дрожала.
– У меня тоже руки дрожат! – сказал Нияз. – Каждый свой вдох я считал последним. Правда ли, что за вашими людьми охотятся по всей Индии?
– Правда. Но это еще не конец. В конце будет месть, которая будет пострашнее, чем сам мятеж. Такое убийство пробуждает дьявола!
Голос Алекса был хриплым от гнева и отчаяния, и Нияз сказал спокойно: – Ничего не поделаешь, брат. Что суждено, то суждено.
– Этому учит твой Пророк, а не мой, – ответил с горечью Алекс. – Мой учит, чтобы я был пастырем брату моему.
Он направил комиссару краткий отчет о случившемся, и тот послал за Алексом.
– Вы не имели полномочий так действовать! – кипел от злости комиссар. – Позор! Только подумайте, до властей может дойти, что в моем округе без суда были повешены трое человек! Честное слово, Рэнделл, вы слишком много берете на себя! Этих людей надо было привезти сюда и судить их в соответствии с законом!
– И они стали бы героями и мучениками, – мрачно прервал его Алекс. – Это война, сэр! Что эти люди знают о западных законах, чуждых для них? Эти люди хвастались перед крестьянами тем, что убили женщин, детей и раненого. В их руках было доказательство. Вы сами его видели. Вы думаете, что если бы я привез их сюда, то впечатление от их казни, совершенной здесь, было бы больше? Они понимают справедливость – но не закон! И если бы я захватил этих людей, их десять раз уже могли бы перехватить в пути; во время суда половина города и, возможно, половина войск стала бы на их сторону и подняла бы их на щит, как героев, выступивших против англичан. Мы можем себе позволить обойтись без этих судов, сэр.
– Это произведет очень плохое впечатление, – возразил комиссар без прежней убежденности.
– Наоборот, очень хорошее, – сказал коротко Алекс. Более спокойным голосом он добавил: – Если вы предоставите мне, сэр, свободу действий, я смогу обеспечивать порядок в нашем округе до тех пор, пока полки Лунджора остаются спокойными. В настоящее время сипаи спокойны, но, если они восстанут, дело обернется совсем по-иному. Поэтому я считаю, что вам нужно объяснить командирам целесообразность разоружения, пока еще есть время!
– Этого я делать не буду! – сверкнул глазами комиссар, его бледное лицо побагровело. – Что будет, если они разоружатся? Ну – мы останемся совершенно без защиты! Разоружите сипаев, и мы окажемся на милости горстки черни, и каждый крестьянин вооружится ружьем или бамбуковой палкой!
– Не их мы должны бояться! – сказал Алекс и вышел из дома, сразу оказавшись в пекле полуденного солнца. Того самого солнца, палящие лучи которого заливали двор дворца Короля Дели, где в тени дерева стоял большой бак.
Туда, во двор, словно овец, согнали человек пятьдесят ошеломленных, охваченных ужасом людей, среди которых было несколько женщин и детей. Это были последние оставшиеся в живых европейцы и христиане из Дели, которых вытащили из мрака тюрьмы, где их продержали пять дней. Их должны были убить люди, которых вид и запах крови превращал в зверей, люди, совершенно обезумевшие и продолжавшие убивать, резать, рубить саблями с воем и ревом до тех пор, пока не затихал последний крик и стон. Потом, придя в себя, они отступали, содрогаясь от вида окровавленных тел, мозгов и внутренностей убитых, сваленных в одну кучу.
Наконец-то в Дели больше не было иностранцев! Теперь все, начиная от старого Короля, нерешительного и трусливого, и кончая малыми детьми, вступили на новый путь. Назад дороги не было. Из-за массового убийства женщин и детей, чьи изуродованные тела валялись во дворе и чья кровь, впитавшаяся в молчаливые камни и запекшаяся под лучами безжалостного солнца, заклеймила их и обрекла на этот путь. Назад дороги не было. Жребий был брошен.
Весь этот день, пока тени от дерева и бака скользили по камням и мертвым, любопытная, гудящая толпа заполняла двор. К вечеру несколько уборщиков, людей низшей касты, пришли, чтобы убрать во дворе. Они собирали и складывали окаменевшие трупы в повозки и отвозили их на берег тихой Джамны, где по одному сбрасывали в реку. На съедение крокодилам и гигантским черепахам, шакалам и хищным птицам; тела, уносимые медленным течением, застревали в песчаных грядах, в рыбачьих сетях, в водоворотах у крепостных стен.
Алекс шел домой под обжигающими лучами солнца и думал о городе и об округе в целом. О сипаях нечего было думать, но поскольку они все оставались спокойными, он что-то еще мог сделать для охваченных страхом людей, находящихся во власти противоречивых слухов. Он должен был действовать на свой страх и риск. «Мне надо заручиться его согласием, иначе мне ничего не дадут сделать», – думал Алекс. Он вернулся домой, чтобы все обдумать.
– Нияз, есть ли среди пехотинцев люди, которые поддерживают англичан?
– Нет, я ни за кого и ломаного гроша не дам, – резко ответил Нияз. – Самые лояльные – это сикхи. Они не любят нас, мусульман и не очень любят индуистов. Они сражаются сами за себя.
– А мусульмане?
– Мы сражаемся за веру. За исключением таких ренегатов, как я, – усмехнулся Нияз.
– Дай мне имена десятка сикхов из пехоты. Наиболее верных, – сказал Алекс и вернулся в резиденцию.
Ему не составило труда помочь комиссару дойти до состояния опьянения, в котором он мог подписать любую бумагу, не читая – и он подписал многое. И на следующий день в сопровождении нескольких верховых (в Лунджоре не было кавалерии, но в поселении было много лошадей), он проскакал тридцать миль, чтобы арестовать влиятельного и богатого землевладельца, чья предательская деятельность интересовала его какое-то время в прошлом. Хабиб Улла Хан был застигнут врасплох, и в результате обыска в его доме было обнаружено большое количество оружия и документов. У него было сорок вооруженных слуг, и Алекс дал им пять минут для того, чтобы они сдали оружие. Соотношение было три к одному, а вернее десять к одному, если учесть, что у каждого была масса родственников, слуг и крестьян, но, видя Алекса, сидящего на лошади в мрачной тишине, с часами в руке считавшего минуты, им оказалось вполне достаточно – они сдали все оружие. Оружия было так много, что увезти его не представлялось возможным. После того, как повозка была уже нагружена, Алекс, наблюдавший, как растет гора шпал, сабель, мушкетов, найденных в доме и захваченных в результате тщательного обыска в деревне, приказал принести дров и сухой травы, положить их на собранное оружие, облить горючим и поджечь. Весело потрескивающий огонь и взрывающиеся патроны создавали зрелище, завораживающее крестьян.
Алекс подождал, пока не осталось ничего, кроме груды раскаленного металла, и быстро поскакал обратно, оставив позади своих сопровождающих. Документальные доказательства, обнаруженные в доме Хабиба Уллы Хана, а также признания, сделанные им в тюрьме, были достаточно убедительными даже для комиссара с его мозгами, пропитанными бренди.
– Вся смута в городе исходит от муллы Амануллы из мечети Моти Масджид и Абдул Маджидхана, племянника землевладельца. Если мы сможем поймать этих двоих, то в городе останутся только мелкие возмутители спокойствия, – сказал Алекс. – Однако, если мы попытаемся арестовать их открыто, то в результате получим хороший мятеж, и я не думаю, что… – Он резко оборвал свою речь, затем продолжал: – Думаю, что просить сипаев участвовать в уличных столкновениях, было бы для них слишком большим испытанием верности. Но если вы созовете совещание, на которое пригласите всех влиятельных людей города, включая богатых купцов, то можно кое-чего добиться. Это единственная надежда.
Потребовались час времени и бутылка бренди для того, чтобы убедить комиссара; но труднее убедить военных в том, что риск оправдан. Сражение было выиграно полковником Маулсеном, а точнее его неприязнью к Алексу, из-за того, что Алекс мог предположить, будто полковник Маулсен не доверяет своему полку.
Совещание проводилось в большом шатре, натянутом во дворе резиденции; произносились речи и звучали заверения в верности: довольно искренние в момент их произнесения, думал Алекс, не забывая о том, что десятиминутная беседа с агитатором могла раскачать маятник в совершенно другую сторону. Мнения высказывались и выслушивались с взаимным уважением. Гости разошлись, когда солнце уже садилось. Все ушли, за исключением двоих. Мулла Аманулла и Абдул Маджид Хан, богатый племянник землевладельца, несколько замешкались, а когда собрались уходить, их задержали.
В ту ночь в городе чувствовалось напряжение. Мировой судья, вложивший свою лепту в распространение недовольства, оказался арестованным, и на следующее утро была выпущена прокламация, призывающая всех жителей города сложить оружие в течение двадцати четырех часов, вслед за ней – другая, о введении комендантского часа. Затем появились четыре тяжелых орудия, которые были ясно видны и направлены на Ролихандские ворота и на главную дорогу в город.
Лишенный своих руководителей, город капитулировал; оружие было отобрано, но не уничтожено.
– Ради Бога, – умолял Алекс, – сожгите его. Взорвите! Здесь его достаточно, чтобы вооружить армию. Теперь, когда оно у нас, не оставляйте возможности, чтобы оно попало снова в их руки!
– Нет более безопасного места, чем военная полиция, – резко оборвал его полковник Маулсен.
Алекс удержался от резкого ответа и замолчал. По крайней мере, на данный момент опасность отвели. Деревни и город успокоились – как только успокоились сипаи.
– Тридцать первого мая… Еще десять дней. Если бы только они разоружили бы их сейчас!
На его послание в Сутрагундж, которое должно было быть передано телеграфом генерал-губернатору в Калькутте, ответа не было, и он не знал, что оно так и не дошло до лорда Каннинга и собирало пыль в ящике стола, пока младший офицер, получивший его, занимался планами эвакуации своей семьи на первом же корабле, отплывавшем в Европу.
В эти дни в Калькутте царила паника: телеграммы, донесения, сообщения приносили известия о катастрофе. Дели выскользнул из рук англичан в течение часа; Мирут с одним из самых сильных английских гарнизонов в Индии, озадаченный и беспомощный, и, очевидно, неспособный на большее, чем защищаться от опасности, которая там и возникла и распространялась, как местный пожар, на половине территории Индии. В эти дни Каннинга засыпали просьбами, умоляя о войсках – об английских войсках. «Мы не можем держаться без войск! Пришлите нам помощь! Сипаи восстали! Пришлите нам войска!»
Он сделал все, что мог, но этого было мало. Помощь шла медленно. Они должны были защищать сами себя.
Наконец, Лотти прибыла в Лунджор. Лотти, мистер Дакоста и миссис Холли – та самая миссис Холли, которая была на пароходе «Сириус» и ухаживала за миссис Эбатнот и ее дочерьми, когда им было плохо во время морской болезни.
Статная, всегда веселая, чувствительная миссис Холли! Одежда висела на ней, а ее круглое приятное лицо испещрили глубокие морщины. У нее на глазах мужу отрубили голову одним взмахом острой сабли в склепе Дуриагунджа, и только внезапное падение горящей балки крыши спасло ее от такой же участи. Как-то – она не могла вспомнить, как – она и мистер Дакоста сумели бежать из этой кровавой бойни и достигли караульной у Кашмирских ворот, где стали свидетелями окончательной трагедии, но им снова удалось бежать. Хотя она утратила и свою стать, и свою веселость, тем не менее осталось ее спокойствие и здравый смысл. Она взяла Лотти и мистера Дакосту под свое крыло, и именно она уговорила возницу повозки взять их и привезти в Лунджор.
Мистер Дакоста был смуглым евразийцем среднего роста, мелким чиновником государственного департамента. Он был ранен ударом сабли и сильно обожжен, но мужественно сражался и не жаловался. Миссис Холли перевязала ему раны и заботилась о нем так же, как о Лотти: «Вы знаете, мэм, – объясняла она Винтер, – они как будто были больны. Мне нужно было что-то делать, чем-то отвлечься от того, что я видела в тот день. Мисс Лотти вспомнила, что вы здесь, когда возница повозки сообщил, что он едет в Лунджор. Она сказала, что мы должны ехать сюда, и я не скажу, что она была не права. Мы не знали, куда нам ехать. Она сказала, бедняжка, что вы ее приглашали».
– Миссис Холли, – спросила Винтер огорченно, – как вы думаете, она когда-нибудь обретет память?
– Когда-нибудь, – ответила миссис Холли.
– Жаль, если она все вспомнит, ей лучше оставаться так, как есть, и это правда.
Потому что Лотти была счастлива встретиться с Винтер – она забыла Дели. Иногда мимолетно она удивлялась, почему она решила поехать в Лунджор. Что-то произошло? Но она всегда собиралась навестить Лунджор и Эдварда… Почему Эдвард позволил отослать ее сейчас? Она не говорила, что сейчас не собирается уезжать от него. Может быть, это было как-то связано с будущим ребенком, что она не могла вспомнить? Легче было не думать – намного легче. От мыслей у нее болела голова, и тогда у нее возникал страх, словно ледяная вода выплескивалась из невидимого источника, ее сердце начинало колотиться, а дыхание прерываться. Но бояться было нечего. Нечего. Здесь была Винтер. Она была в гостях у Винтер, и скоро она вернется в свой хорошенький домик в Мируте и снова будет с Эдвардом. Она не должна думать. Она чувствовала себя больной, и это было плохо для ребенка. «Ты не должна думать о себе, Лотти; подумай о ребенке… Ты должна больше отдыхать, Лотти; подумай о ребенке… Ты плохо ешь, Лотти; подумай о ребенке. – Эдвард и мама, и друзья мамы так часто повторяли эти слова, и они были правы. – Ты должна думать о ребенке». Ребенок Эдварда…
– Вы знаете, Эдвард хочет девочку, – доверительно говорила она Винтер, – но я хочу, чтобы первый ребенок был мальчиком и был бы похож на Эдварда. Его нужно назвать Эдвардом, я уже решила. Он должен быть Тедди, потому что не может быть два Эдварда. Я уверена, что Тедди будет точно такой же, как его папа. Эдвард говорит, что рыжие волосы очень привлекательны!
– Алекс, – в отчаянии спросила Винтер, – как вы думаете, к ней вернется память.
– Когда-нибудь, – отвечал Алекс и добавлял так же, как миссис Холли: – Но ей лучше оставаться такой, как сейчас. Когда ожидается рождение ребенка? – Он нахмурился, увидев, как вдруг вспыхнул румянец на щеках Винтер и проговорил нетерпеливо: – Не думаете же вы, что если поднять выше пояс у платья и накинуть сверху шаль, то никто ничего не заметит?
Винтер так воспитали, что упоминание о ребенке, пока он не родился, в присутствии мужчин считалось неприличным, но нетерпение, которое слышалось в голосе Алекса, заставило ее устыдиться своего смущения:
– Думаю, что она ожидает его примерно через два месяца. Но миссис Холли говорит, что с первым ребенком никогда нельзя быть уверенным, пока он не родится…
Она вдруг замолчала, приложив ладони к горячим щекам. Одно дело ответить на прямой вопрос, другое – обсуждать такие вещи с мужчиной!
Алекс усмехнулся и сказал:
– Не надо жеманиться, миссис Бартон. – Это совершенно естественный процесс. Когда вы можете уехать?
– Уехать? Сейчас я не могу уехать! Лотти не может никуда ехать. После всего, что она пережила. Доктор О’Дуаер говорит, что ее нельзя трогать, она должна находиться в спокойной обстановке. Он говорит, что она не вынесет путешествия при такой жаре и он не уверен, что у нее не случится…
– Выкидыш, – закончил Алекс нетерпеливо. – Да, я тоже слышал об этом. И вы, значит, тоже не поедете?
– А как я могу?
– Нет, – сказал Алекс холодно. – Вы не можете. Кроме того, я думаю, что в любом случае уже слишком поздно.
Так как Алекс разговаривал с мистером Дакостой – миссис Холли избегала вопросов, – он из первых уст услышал о том, что происходило в последний день британского правления в Дели. Его ужаснуло известие о том, что Дели был захвачен. Поскольку имелись известия о том, что хотя молодой лейтенант Уиллоуби взорвал склад боеприпасов в городе, чтобы он не достался толпе, но другой склад оружия на берегу реки выше Меткаф-Хаус, очевидно, не был уничтожен, что означало, что восставшие располагали огромным количеством оружия.
– Мы весь день ждали ваши войска из Мирута, – прошептал мистер Дакоста хриплым от слабости и лихорадки голосом, – но они так и не пришли. Достаточно было бы двадцати английских отрядов в то утро у ворот, и мятежники бежали бы. Они были очень трусливы. О да, они боялись преследования. Но все пропало – все пропало. Вся моя семья – мама и Клара, и дети. У нас было всего двенадцать детей, но пятеро умерли в младенчестве. Моя Клара – она плакала о них. Она не плакала бы, если бы знала, какой смертью умрут она и остальные дети. Несправедливо, что я все это видел и все еще жив. Я был в офисе, мистер Рэнделл, и, услышав, что в городе беспорядки, даже не мог предположить, что все будет так ужасно. Я посмеялся над молодым Перейрой и сказал ему: «Вздор, парень! Ничего особенного», – и остался сидеть за своим столом. Я был прав, мистер Рэнделл, не правда ли? Каждый должен оставаться на своем месте и показывать пример тем, кто поддается панике. Мы не можем убегать и оставлять работу. Но если бы я тогда побежал, я мог бы спасти их! Нет, нет – это неправда. Но я хотя бы умер с ними! Бедная моя Клара! Она всегда была такая жизнерадостная. Всегда смеялась и шутила. Потом – потом я бегал по улицам и искал свой дом – и увидел… и увидел… Мистер Рэнделл, они все погибли! Даже малышка Чири. Знаете, ей было только два года. Они ее… Нет, нельзя видеть то, что я видел, и жить после этого. Это неправильно!
Спустя два дня он умер, и миссис Холли, которая уже не могла рыдать над своим Альфредом, рыдала над худым, немолодым, смуглокожим мистером Дакостой, считавшим, что его долг – оставаться на рабочем месте и показывать пример мужества.
Теперь почти каждую ночь неизвестно почему в поселении вспыхивали пожары, и хотя дополнительные патрули дежурили на улицах, они никогда никого не ловили. Однажды сгорел полицейский участок, потом почта, на следующую ночь – дом лейтенанта Девара, причем едва удалось спасти его жену и детей, так как из-за жары они спали на крыше, а огонь, вспыхнувший в гостиной, перекинулся на крышу прежде, чем их разбудили.
Было трудно погасить панику среди семей офицеров, которые жили в домах, окруженных большими садами, где деревья и кустарники служили хорошим укрытием для поджигателей, и мало кто из женщин ложился ночью спать, а родители детей лежали без сна, вздрагивая от ужаса при малейшем шорохе.
Только дети вели себя по-прежнему спокойно. Они побледнели, потому что из-за жары сидели дома, мало бегали, сидели в комнатах с закрытыми ставнями, но их всегда любили домашние слуги, а в лагерях – сипаи. Дети любили их, доверяли им, разговаривали на их языке с большей живостью, чем на своем родном языке, играли с ними, командовали ими и бегали к ним со своими детскими бедами. Индусы – любые индусы – были их друзьями, союзниками и товарищами в играх, и они не представляли себе, что те могут причинить им вред, как если бы это были их собственные родители. Более того, родители иногда могли быть строгими и наказывать, а Мали-джи, Айя-джи, Махан Хан, Пиари Лал, Собра Сингх, Хавилдар Джуракун Тевари и Сипай Джули Сукул, прачка, портной, продавец сладостей, старый Хунду, ночной сторож – никогда! От всех этих людей и сотни других детей никогда не видели ничего, кроме добра и любви. Но их матери худели от постоянного беспокойства и страха, а в фигурах и походке их отцов чувствовалась напряженность и готовность отразить нападение.
Три командира все еще отказывались обезоружить своих людей, хотя теперь, когда уже было слишком поздно, они отослали бы своих женщин, но не отваживались это сделать, потому что каждый день приходили новые данные о смутах и убийствах. В Лунджоре все еще было спокойно, но это было спокойствие кошки у мышиной норы, а в округе чувствовалось напряжение.
– Здесь для них безопаснее, – говорил полковник Гарденен-Смит, который за последние десять дней состарился на несколько лет. И даже те, кто раньше хотел отослать семьи в горы, теперь уже не думали об этом.
Комиссар даже не заметил, что его жена в очередной раз отложила отъезд. Он мало что замечал в эти дни, но и то, что замечал, видел сквозь туман пьяного угара. Он боялся, и его страх гнал его к единственному убежищу – бутылке. Даже Ясмин покинула его. Она уложила свою одежду, драгоценности и все остальное, до чего могла добраться, и однажды ночью исчезла вместе с тремя детьми-полукровками, своими родственниками, слугами и Ниламом, голубым попугаем, и больше не появлялась. Ее побег напугал комиссара больше, чем ночные пожары, сведения из Дели, бездействие войск в Мируде и даже бесконечные рассказы об убийствах, долетавшие из внешнего мира.
– Крысы покидают тонущий корабль! – прошептал комиссар хрипло, уставившись в пространство, не видя непроницаемого лица Имана Бакса, принесшего это известие. – Вот так-то. Они знают. Крысы знают! Мы тонем. Она знала это, и она ушла – ленивая, черная сука!
Он бросил стакан в бесстрастного слугу и в тот же день после обеда завел разговор о необходимости немедленного бегства. Они все должны уехать, ночью, в лодках, вниз по реке. Пока еще не все погибли, те, кто еще жив, должны бежать из страны – достичь берега, по рекам, избегая дороги, – и покинуть Индию. Они не смогли удержать ее. Если они останутся, их всех перебьют.
– Пусть лучше так, чем драпать, – презрительно сказал полковник Маулсен, неодобрительно глядя на него. – Надеюсь, вы не говорите этого в присутствии слуг, Кон. Если мы не потеряем голову, мы сможем справиться с этой бурей. Калькутта не сможет остаться в стороне и наверняка поможет!
– Откуда нам знать, остался ли кто-нибудь в живых в Калькутте? – прошептал комиссар. – Если восстали туземные полки в Барфакпоре, они запросто могут перебить за ночь всех европейцев в Калькутте. Разве мы можем быть уверены в том, что этого уже не случилось? Откуда нам знать?
– Знаете, Кон, – осуждающе сказал полковник Маулсен. – Уж лучше продолжайте пить. Не о чем беспокоиться – войска тихие, как овечки. Если эти пожары действуют вам на нервы, забудьте о них! Все это базарные слухи. Сипаи выступают в роли троянцев!
Комиссар опять взялся за бренди и не проявил никакого интереса к информации, переданной ему три часа спустя, что сипаи полка полковника Пэкера отказались принять груз с мукой, заявив, что ее смешали с костной мукой, чтобы искоренить их касту.
Полковник Пэкер и его офицеры увещевали, взывали к сипаям, объясняли, наконец, умоляли, но все было напрасно. Они не станут прикасаться к муке и считают, что ее следует изъять из употребления, чтобы она не попала к их товарищам в других полках. Мука была выброшена в реку.
– Слава Богу, что это не были люди Маулсена, – сказал Алекс майору Мэйнарду. – Он бы приказал им или съесть ее, или же…
Сипаи, добившись своего, заметно обнаглели и вышли из повиновения, и многие из них, из всех трех полков, открыто пошли рвать спелые фрукты в садах домов поселенцев. Вскоре офицеры заставили их прекратить это, но было ясно, что дисциплина быстро падает.
– Они слегка вышли из повиновения, – неохотно признался полковник Гарденен-Смит, – но это понятно, учитывая исключительные обстоятельства. Мы всего лишь люди. Ничего серьезного – хотя полк Пэкера ведет себя не совсем хорошо. Я начинаю думать, что у нас с ними будут неприятности. Хотя мои люди способны навести порядок.
– Сипаи старика Гарднера в ужасном состоянии, – сказал полковник Пэкер. – Мне не нравится их вид. Слава Богу, мои люди не дают мне повода для беспокойства. Я уверил их, что перестанем использовать муку, поставляемую правительством, и будем запасаться ею здесь – и они успокоились!
– Я бы не стал доверять людям Пэкера, – сказал полковник Маулсен, – а также и этой старой бабе Гарднеру! Никакой дисциплины – вот в чем их беда. Теперь мои люди…
Той ночью майор Уилкинсон, обедавший в резиденции и вернувшийся помочь пьяным, ранил выстрелом одного из патрульных, который окликнул его. На следующий день было проведено дознание, и майор Уилкинсон был оправдан ввиду непредумышленного нанесения раны – говорили, что он в то время был без сознания по причине интоксикации.
– Чертовы дураки! – сказал Алекс с раздражением. – Им надо было уволить его, – отослать в Сутрагундж и судить. Как угодно, но надо было это сделать. В такое время оправдывать его за ранение сипая на основании пьянства – они что с ума сошли? Если бы это случилось с сипаем, они осудили бы его на десять лет или повесили! Если после этого ничего не произойдет, то я еще глупее Пэкера!
В первый день недели был дан бал в честь дня рождения Королевы. День рождения Виктории пришелся на воскресенье, поэтому бал должен был состояться на следующий день. Кроме того, это был конец поста Рамадан, и в небе висел тонкий серп луны. Он висел на зеленом вечернем фоне, словно серебряная нитка, – исламский символ, вышитый на зеленых знаменах Правоверных – словно зловещее знамение в небе.
– Ла Иллах – Ка! Ил Илл-ах-хо! – взывали муэдзины с минаретов мечетей в городе. – Нет Бога, кроме Аллаха!
