Текст книги "В тени луны. Том 2"
Автор книги: Мэри Кайе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
Глава 29
Менее чем через четыре часа Алекс уже ждал Винтер на дороге к резиденции, и они выехали через тихое поселение и стрельбище на открытую местность, за ними следовали Нияз и Юзаф.
Дорога через стрельбище шла ровная, лошади были отдохнувшими и шли хорошо, так что они почти не разговаривали. Но за стрельбищем земля стала неровной, и они перешли на шаг, находя дорогу между ухабами и травяными кочками, деревьями кикар и колючим кустарником, пушистыми пучками пампасной травы и выходящими на поверхность породами, направляясь к одинокому холму, на вершине которого рос баньян и возвышалась пострадавшая от непогоды надгробная доска старой могилы. На ней все еще можно было с трудом различить надпись: «Здесь лежит тело Эзры Пэрри из «Почетной компании лондонских торговцев», торгующей с Восточной Индией, сына Тоса. Пэрри и Сюзанна, которые расстались с ним в октябре 1666».
Солнце встало, когда они добрались до холма и присели на нем, глядя на расстилавшийся перед ними простор; каждая травинка и лист сверкали и искрились от капель росы, и утренний туман поднимался так, что земля как бы постепенно раскрывалась, обнаруживая себя все дальше и дальше на необозримое расстояние.
В ветвях баньяна ворковали голуби, над головой просвистели крылья диких уток, направлявшихся к озеру, лежавшему в десяти милях к северу. Винтер повернула голову, следя за ними, пока они не превратились в крохотные точки на фоне голубого утреннего неба, увидела и другие стаи, длинные и неровные или аккуратные и темные, как наконечники стрелы; утки, гуси и чирки поднялись в воздух после ночи, проведенной на реке или среди вспаханных земель.
Алекс повернул лошадь и, проследив за направлением ее взгляда, сказал:
– Они скоро улетят. Охота отметит окончание сезона.
– Куда они улетят?
Алекс дернул подбородком, показывая на северо-запад.
– В Центральную Азию, Монголию, Сибирь. Чтобы вывести птенцов. Они вернутся той же дорогой, когда снова наступит холод.
– Там находится Хазрат-Баг, верно? А что находится с другой стороны от него?
– Ничего ближе Сутрагуни. Но там нет дорог.
– Там строят дорогу, – сказала Винтер и указала хлыстом на тонкую коричневую линию, вьющуюся через равнину.
– Да. Это временная дорога, чтобы дамы гарнизона смогли с удобствами доехать до места и понаблюдать за утиной охотой. Никаких денег не жалеют на то, чтобы произвести впечатление на вашего мужа и гарнизон, будто местные землевладельцы – самые что ни на есть друзья, готовые сотрудничать с нами; я бы дорого дал, чтобы узнать…
Он не закончил фразу, и Винтер с любопытством спросила:
– Что вы хотите знать?
Алекс не ответил. Винтер обнаружила его привычку не отвечать на вопрос, если он не хотел этого – он просто игнорировал его. Сейчас он отвернулся, прищуривая глаза от ослепительного, только что взошедшего солнца, и сказал:
– Послушайте, как кричат эти куропатки. Как-нибудь вечером я обязательно должен побывать здесь с ружьем.
Винтер молчала несколько мгновений и потом сказала:
– У вас вчера уже было с собой оружие? Пистолет, я хочу сказать. Вы всегда носите его с собой?
– Нет. Только недавно.
– А сейчас он с вами? – спросила Винтер.
Алекс кивнул, его глаза следили за выводком куропаток, взлетавших среди низкого колючего кустарника и спешивших подняться из освещенной солнцем травы. Там, у подножия кургана, Нияз остановил свою беспокойную лошадь.
Винтер отрывисто спросила:
– Вы не дадите мне его?
Алекс резко обернулся:
– Что?
– Вы не дадите мне пистолет?
– Для чего?
– Я буду чувствовать себя… увереннее, – ответила Винтер, притворяясь, что с интересом наблюдает за парой птиц, неугомонно летающих вокруг своего гнезда среди ветвей колючего кустарника.
Алекс оглядел ее прищуренными глазами и сухо спросил:
– Думаете подстрелить кого-нибудь?
– Нет, – мрачно сказала Винтер. – Даже не себя.
Орел фыркнул и попятился назад, словно почувствовав, как узда внезапно натянулась, и воцарилось недолгое молчание, пока Алекс успокаивал его. Покончив с этим, он поинтересовался, пользовалась ли она огнестрельным оружием когда-нибудь раньше.
Винтер покачала головой.
– Нет. Но я полагаю, что это не слишком трудно, не так ли?
– Попробуйте.
Алекс спешился и, перекинув уздечку через голову Орла, свистнул Ниязу и повернулся, чтобы помочь Винтер сойти с коня. Солнце блеснуло на стволе небольшого револьвера, когда он объяснял ей механизм.
– Он заряжен? – спросила Винтер.
– Моя дорогая девочка, – нетерпеливо сказал Алекс, – вы действительно воображаете, что я буду носить с собой незаряженный пистолет? Вот, возьмите. Нет, не цельтесь так низко. Стреляйте в воздух.
Выстрел заставил лошадей затанцевать и возмущенно зафыркать, напугал павлина и пять его миниатюрных коричневых жен, в испуге гуськом побежавших прочь, скрываясь среди пучков пампасной травы.
– Отлично сделано, – одобрительно сказал Алекс. – Вы не подпрыгнули, но на будущее следует учитывать отдачу.
– Покажите мне, как.
Она протянула пистолет Алексу, и он резко ее одернул:
– Никогда больше так не передавайте заряженное оружие кому бы то ни было!
Менее чем в двенадцати ярдах от них на колючках дерева кикар Алекс заметил ярко-голубое перо сойки, он вскинул руку и выстрелил. Перышко исчезло, и Нияз, стоявший позади них, буркнул что-то одобрительное.
Винтер спросила:
– Это действительно нужно делать так? Не целясь?
– Нет, – с усмешкой признался Алекс. – Это было лишь представление. Я приношу свои извинения. На этот раз я покажу вам медленно. Встаньте за моим плечом и смотрите вдоль ствола.
Он направил револьвер и выстрелил.
– Думаю, теперь у вас должно получиться лучше.
– Да, пожалуй.
Винтер менее робко взяла оружие, выбрала точку и нажала на курок. Ее запястье дернулось от выстрела, и пуля прошла высоко над целью.
Алекс заставил ее расстрелять оставшиеся патроны и потом заметил:
– Неплохо. Вы можете оставить его у себя.
– Благодарю вас, – серьезно сказала Винтер. Она протянула пистолет ему и сказала: – Вы не могли бы перезарядить его для меня?
Алекс покачал головой.
– Нет, пока я не научу вас пользоваться им. А до тех пор безопаснее держать его незаряженным. Он будет не менее эффективен в качестве устрашающего средства.
Он вдруг заметил, как яркая краска заливает ее лицо от шеи до самых корней волос, и у него внезапно появилась догадка, для чего ей нужен этот пистолет. Винтер сунула оружие в карман своей амазонки, обернулась к Юзафу, державшему ее негодующую лошадь, и Алекс, следуя за ней, помог ей сесть в седло и стоял рядом, придерживая за стремя и глядя на нее из-под нахмуренных бровей. Яркая краска отхлынула с лица, и ничего нельзя было в нем прочесть, а через мгновение он опустил руку, не сказав ни слова.
Они легким галопом поехали друг за другом среди высокой травы, камней и колючих деревьев с плоскими верхушками и, достигнув стрельбища, перешли на галоп, не сбавляя хода, пока не добрались до окраин поселения. Алекс остановился у ворот резиденции, так как его собственное бунгало лежало всего лишь в сотне ярдов за ней, и коротко сказал:
– Принесите завтра с собой пистолет, и я научу вас им пользоваться. Он может оказаться полезным.
Глянув, как она проходит в тень ворот, он поехал к своему бунгало.
Винтер оказалась способной ученицей. У нее был четкий глаз, она не вздрагивала или вскрикивала при громких звуках. И через неделю ей можно было уже доверить стрелять по небольшой цели в десяти шагах, а покрупнее и в двадцати.
Алекс не задавал вопросов, зачем ей нужен был пистолет, и не знал того, что спустя три дня, как он дал его Винтер, она уже воспользовалась им против его начальника. Эффект был должный, хотя оружие и не было заряжено.
Конвей редко заходил в комнату своей жены, но он сделал это в ночь после вторничной вечеринки и обнаружил, что она заперта. Он устроил сцену, которая ничего ему не дала. На следующую ночь, снова обнаружив, что дверь заперта, он решил проучить жену, и следующим вечером он вошел к ней, когда она одевалась к обеду. Он был трезв, потому более опасен, и наорал на Джохару, помогавшую его жене одеться, приказав ей убираться и не лезть не в свое дело.
– А теперь, моя дорогая жена, – нелюбезно сказал Конвей, его белые глаза покраснели от бренди и гнева, – ты откроешь, что есть и другое время суток, когда я могу потребовать от тебя послушания. Ты можешь снять это платье. Оно тебе не понадобится.
Винтер не пошевелилась. Потом она открыла ящик туалетного столика и обернулась к нему с револьвером в руке. Она была предельно вежлива и выражалась совершенно определенно. Он женился на ней не по любви, но из-за денег и получил, что хотел, так что должен быть доволен. Она будет исполнять свой долг жены любым иным способом, кроме этого, но если он когда-нибудь снова попытается принуждать ее, она выстрелит в него.
– Не так, чтобы убить тебя, Конвей. Но ранить достаточно больно, чтобы гарантировать, что такое больше не повторится. Я надеюсь, ты понимаешь, что я говорю серьезно?
Если бы она стала визжать или бушевать, Конвей мог бы не поверить ей. Так как она не делала ни того, ни другого, но встретила его со спокойствием и произнесла все это побелевшими губами, он взорвался и стал кричать, обзывая ее непристойными словами, но все же задом попятился из ее комнаты и больше уже не пытался войти в нее. Позже он сделал попытку найти револьвер и забрать его, но не нашел, и ни Ясмин, ни Джохара никак не смогли помочь ему в этом деле. В дальнейшем у него уже не возникало большого желания приближаться к своей жене, и он оставил ее в покое. Револьвер сослужил свою службу, но Винтер продолжала получать уроки обращения с ним. Частью оттого, что это развлекало ее, но, главным образом, из-за того, что это давало ей повод видеться с Алексом.
Алекс учил с угрюмым, неулыбчивым видом, заставляя ее заряжать и стрелять, перезаряжать и снова стрелять, пока у нее не начинало болеть запястье.
– Нельзя сказать заранее, когда он может оказаться полезным, – это все, что он говорил.
Однажды на утреннюю прогулку он принес с собой ружье и сказал, чтобы она попробовала выстрелить из него. Это был, сказал он, один из новых образцов; ружье Энфилда должно было заменить старомодный пехотный мушкет – знаменитую «Коричневую Бесс», которая давно уже пережила свое время.
Он учил ее стрелять лежа, как на стрельбище, и сам лег рядом с ней на сырую от росы землю, объясняя принцип действия и убеждая ее не держать ружье так, словно оно было сделано из стекла. При отдаче оно сильно ударило ее в плечо и щеку, а пуля пролетела далеко в стороне от верхушки муравейника, в который она целилась. Алекс не разрешил ей выстрелить еще раз. Он сам сделал выстрел, и Нияз, видя, как вдалеке поднялся клуб пыли, втянул в себя воздух и сказал довольно: «Вах!».
И Нияз, и Юзаф глядели на ружье с заметным интересом.
– Правда, что эта штука стреляет гораздо дальше, чем старые ружья? – полюбопытствовал Нияз. – Как оно сделано?
– У него нарезы в канале ствола, – сказал Алекс.
– Их будет трудно заряжать, особенно когда они грязные? – Предположил Нияз, заглядывая в дуло прищуренным глазом.
Алекс покачал головой.
– Нет, потому что пыжи смазываются.
Он вытащил один из кармана и, забив его в ствол, чтобы продемонстрировать, выстрелил снова.
– Можно мне попробовать? – спросил Нияз.
Алекс передал ему ружье и другой пыж. Нияз откусил кончик и выплюнул его на землю.
– Фу! – сказал он с гримасой. – Чем это смазано?
Он улегся на землю, прижимая приклад к щеке, тщательно прицелился и выстрелил. Облако взметнувшейся пыли показало, что пуля попала в муравейник, и Нияз рассмеялся.
– Хей! Это и правда отличное оружие. Теперь все, что нам нужно, это война, чтобы испробовать его на враге!
– А может человек купить такое ружье для себя? – спросил Юзаф, его глаза возбужденно блестели. – За границей за такую вещь серебра дадут во много раз больше, чем она весит.
Юзаф по рождению был афганцем, и на его родине многие конфликты разрешались в кровопролитных междоусобицах.
Алекс не ответил. Он уставился на небольшой клочок жирной бумаги, который выплюнул на землю Нияз, на его лице появилось странное выражение. Он вытащил еще один пыж из кармана и стоял, глядя на него, поворачивая его в своей руке и теребя пальцем жирную бумагу, пока Винтер не спросила:
– Что это?
– М-м?
Он обернулся к ней отсутствующим взглядом, он смотрел мимо нее, как будто ее там не было.
Юзаф сказал:
– Ваша честь, можно я тоже попробую ружье?
Глаза Алекса внезапно сузились. Рассеянность исчезла, и его рука с пыжом крепко сжалась в кулак.
– Конечно.
Он медленно обернулся, протянул пыж, и Винтер, наблюдая за ним со стороны, вдруг поняла, что у него в голове происходит какая-то напряженная, опасная работа. Она быстро повернулась, взглянув на Юзафа, почти ожидая, что он отдернет пальцы от протянутой руки Алекса; но он без колебания взял пыж и, откусив кончик, как это делали Алекс и Нияз, забил его в дуло.
Юзаф не лег на землю стрелять, как это делают сипаи. Он прицелился, как кочевник, пуля ударила в верхушку муравейника и разрушила его.
– Здорово! – Нияз захлопал в ладоши.
Алекс передал ему второй пыж, не сводя с него напряженного, пристального взгляда, и странный огонек мелькнул в его глазах, когда Юзаф, откусив конец второго пыжа, быстро вытер рот тыльной стороной ладони.
Юзаф снова выстрелил, но промахнулся.
– Это плохой выстрел, – сказал Нияз. – Ты должен приходить и стрелять на стрельбище. Второй выстрел должен быть лучше, чем первый.
– В моей стране, – сказал Юзаф, – считается первый выстрел. Если человек промахивается в первый раз, он может не дожить до второго. Поезжай со мной через границу, когда у тебя будет отпуск, Нияз Мохаммед, и мы тебе покажем!
Он передал ружье Ниязу и опять провел рукой по рту.
Алекс, увидя этот жест, отвернулся, засунув руки в карманы и глядя на равнину, а через несколько мгновений Винтер услышала его шепот: «…выполняю требования…»
– Что это? – спросила она, обеспокоенная чем-то в его поведении, чего не могла понять.
Алекс посмотрел на нее, слегка нахмурившись, словно забыв, что она была рядом.
– О чем вы?
– Вы сказали о каких-то требованиях.
– Правда? Я, должно быть, думал вслух.
– О чем? – спросила Винтер, испытывая безотчетную тревогу.
Алекс усмехнулся.
– Мне вспомнились несколько строчек Драйдена.
Когда чернь бунтует против своего князя,
Я даю ей в руки оружие и выполняю требования,
И укрываясь под ненавистным знаком льва,
Покупаю сенат, и дезертирующие войска – мои…
– Мне показалось, они очень подходят.
Он повернулся на каблуках, и хотя было еще довольно рано, они никуда не поехали, а вернулись назад в поселение – Алекс мчался с несвойственным ему безрассудством, которого никогда не показывал, выезжая вместе с Винтер, и как будто забыв о том, что она была рядом.
Часом позже его проводили в кабинет Гарденен-Смита, где он был вынужден ждать еще довольно долго.
– Доброе утро, капитан Рэнделл, – сказал полковник, запоздало появляясь и с какой-то неловкостью глядя на Алекса. – Простите, что заставил вас ждать. Очень неудобное для меня время суток…
Он подумал, зачем так рано мог явиться сюда Рэнделл, и надеялся, что он больше не будет поднимать паники по поводу якобы планируемого на жаркие месяцы вооруженного восстания. Весьма умелый молодой человек. Полковник Гарденен-Смит питал глубокое уважение к знаниям и способностям капитана Рэнделла. Но все эти выдающиеся молодые люди, вскормленные на политике – «Молодые люди Лоуренса», – были помешаны на чем-то. У Рэнделла была постоянная боязнь мятежа, и не местного масштаба, а чего-то глобального, затрагивающего всю Бенгальскую армию, а не только один или два полка.
Подобные идеи, разумеется, были полной чушью. Не то, чтобы полковник Гарденен-Смит полагал, что в Индии больше не осталось бунтовщиков и мятежников. На это, возможно, не стоило уповать. То и дело можно было слышать о том, как начинаются волнения в том или ином недовольном и плохо управляемом полку, но что касается целой армии – чепуха! Понадобится нечто более значительное, чем мелкие поводы для недовольства, – нечто общее, что вызвало бы панику среди всех сипаев. Его собственный полк, например, был лоялен до мозга костей, и он недавно написал письмо в «Калькутта Таймс», выражающее возмущение теми людьми, имевшими так мало уважения к известному мужеству и верности сипаев под началом британских офицеров, что пытались очернить их в печати, заявляя о готовности повернуться против своих хозяев. Ничего подобного! У полковника почти возникло искушение согласиться с полковником Маулсеном (человеком, к которому он всегда испытывал неприязнь), что люди, выражающие подобные взгляды, должны покинуть службу.
Не то, чтобы Рэнделлу не хватало физической или моральной храбрости, но тот последний допрос, на котором присутствовали и полковник Пэкер 105-го полка Национальной пехоты, и полковник Маулсен 2-го полка нерегулярных войск в Лунджоре, был действительно изнурительным. Создалось впечатление, что капитан Рэнделл совсем не чувствовал себя виноватым, преувеличив степень опасности. Возможно, он страдал от переутомления или солнечного удара. Он был совершенно хладнокровен и отлично вел себя перед лицом Маулсена, чье поведение полковник не мог не считать оскорбительным; но все же…
Полковник Гарденен-Смит нахмурился и сказал с большей враждебностью, чем собирался сначала:
– Ну, так что у вас на этот раз?
Когда полковник вошел, Алекс стоял у окна, глядя на выжженные солнцем плацы и вертя что-то в руке. Он кратко ответил на приветствие полковника и, подойдя к столу, протянул ему этот предмет и сказал без предисловия:
– Это один из пыжей для новых винтовок Энфилда, сэр. Вы можете сказать, чем они смазываются?
Полковник уставился на него, застигнутый врасплох вопросом и тоном, которым он был задан. Он подобрал пыж, осмотрел его и выронил из рук, испытав неловкость, что сел за свой стол, не предложив сесть Алексу. Рэнделл может занимать довольно высокое штатское положение в Лунджоре, но в присутствии командующего офицера он был лишь простым капитаном и обязан был вести себя, как полагается.
Он холодно ответил:
– Не имею понятия. И думаю, что едва ли составные части винтовочной смазки находятся в вашей сфере деятельности.
Алекс сдержанно возразил.
– Возможно, вы правы, сэр, но это должно находиться в вашей компетенции. Эти пыжи приходится откусывать, и если есть хоть малейшее сомнение в содержимом смазки, то это отрицательно скажется на каждом сипае в армии. Недовольство объединит все полки – вот общий знаменатель.
Упоминание термина, который только что мелькнул у него самого, смирил поднимающийся гнев полковника, и он бросил испуганный взгляд на внешне безобидный предмет, который Алекс бросил на его стол. В молчании он смотрел на него минуту или две, потом снова поднял глаза на бесстрастное лицо Алекса и мельком подумал о том, что Рэнделл за последнее время сильно постарел. Медленно он произнес:
– Вы хотите сказать, что если там животный жир…
– Если смазка содержит лярд или животный жир, – резко сказал Алекс, – то ни одному сипаю нельзя приказывать прикасаться к ней, а не то, что откусывать. Свинья – нечистое животное для мусульман, а корова – священное животное для индусов, в то время как жир мертвого животного – мерзость и для тех, и для других. Но никто не знает этого лучше вас, сэр.
Обеспокоенный взгляд полковника Гарденен-Смита вернулся к пыжу, и он нахмурил брови, прикусив губу. Он неуверенно произнес:
– Это не могло ускользнуть от внимания ответственных лиц.
– Почему? Эти вещи производятся в Англии, а не в Индии, и люди, отвечающие за него, едва ли имеют ясное представление о кастовых условностях, довлеющих над сипаями.
– Я не думаю… – начал полковник, и тут им снова овладели раздражение и гнев.
Разумеется, всегда существовала угроза возникновения волнений в завоеванной стране! И несмотря на то, что он, как и большинство полковых солдат старой школы, мало интересовался делами, не имеющими отношения непосредственно к ним, ему тоже в последнее время удалось заметить, как меняется атмосфера и пропадает симпатия и дух сотрудничества между офицерами и подчиненными, существовавшие раньше, в более тревожные дни. Он чувствовал, как это носится в воздухе, и видел это в самих лицах и голосах своих людей, и это ему не нравилось. Но это был Новый порядок, и все. Новые методы. Новые люди. Новые точки зрения. Отсутствие крупных сражений и значительных операций, которые могли бы держать войска при деле, и неизбежное ослабление дисциплины. Не так все это было в дни его молодости. Но Бенгальская армия все еще была самым точным сражающимся механизмом во всем мире. В этом он был уверен. Это новое ощущение беспокойства в рядах ничего не означало; оно пройдет, и если бы только такие люди, как Рэнделл, прекратили накликать несчастья, жизнь была бы гораздо приятнее. С его людьми все было в порядке. Это были его солдаты, и он вполне мог управляться с ними; они последуют за ним куда угодно – разве он не доказал это? Он бы хотел, чтобы Рэнделл оставил его в покое и перестал постоянно поднимать панику… Как пчела под ухом… Жжжж-жжж-жжж…
Он вдруг ударил по столу сжатым кулаком и воскликнул:
– И что же вы от меня хотите? Это не мое дело – и не ваше! Я не заведую артиллерийско-техническим и вещевым снабжением! Все эти ружья и патроны к ним в самое короткое время будут распространены по всем полкам в Индии.
– Я знаю, – устало сказал Алекс.
Он протянул руку и подобрал пыж, его лицо вдруг стало невыразительным.
– Но, по меньшей мере, не будет вреда, если попросить провести официальный анализ этого материала, а тем временем, может быть, было бы возможным наладить собственное производство пыжей здесь, в Лунджоре, так, чтобы люди сами могли видеть, что для этого используется.
– Это совершенно невозможно, – коротко сказал полковник Гарденен-Смит.
– Теперь все возможно, – медленно произнес Алекс. – Даже мятеж в Бенгальской армии.
Полковник Гарденен-Смит резко поднялся и сердито оттолкнул назад свой стул.
– Похоже, по этому пункту мы с вами вряд ли придем к согласию. Если вы хотели видеть меня только за этим, то я должен просить вас извинить меня, так как сегодня я очень занят. Я подумаю над тем, что вы сказали, и немедленно напишу, чтобы нам сообщили о составных частях этого смазочного материала. Но можете быть абсолютно уверены, как и я, что ваши страхи окажутся беспочвенными.
– Спасибо, сэр, – без всякой надежды в голосе ответил Алекс и вышел в яркое сияние утреннего солнца.
После этого он меньше ездил с Винтер на прогулки и не брал с собой винтовки Энфилда.
Винтер скучала по этим утренним поездкам в его обществе и не знала, что причиной их сокращения было лишь то, что ему было трудно приезжать домой рано утром и просыпаться вовремя, чтобы ехать на прогулку до восхода солнца.
Алекс многие ночи проводил в самых неожиданных местах, слушая, наблюдая и временами – очень редко – задавая вопросы. Ночью было легче проскользнуть незамеченным на людные базары и улочки города, у него там были источники информации, пользы от которых значительно бы поубавилось, если бы они открыто приходили к нему в дом. Было разумнее встречаться с ними вне военного поселения, и по пути ему удавалось собрать значительное количество любопытной информации.
Нияз тоже проводил большую часть своего времени за тем же занятием, но не часто заглядывал в город. У Нияза были друзья среди сипаев, и его часто можно было видеть в расположении войск. Многое из получаемых им сведений совпадало с тем, что узнавал Алекс, и собранная информация не вселяла ни малейшей уверенности в завтрашнем дне.
– Поговаривают, – отчитывался Нияз, пожевывая травинку, пока Алекс лежал, растянувшись во весь рост, и внимательно разглядывал ствол тяжелой винтовки Вестли-Ричардса, – что правительство хочет силой или обманом обратить всех людей в христианскую веру. Это сказал мне сам джемадар полковника Гарденен-Смита. Но говорят, что раз чужеземцев мало, то им будет трудно заставить всю Индию обратить в свою веру; вот почему они будут пытаться сделать это обманом.
– С какой целью? – спросил Алекс, прищуривая глаза на солнце.
– Чтобы они могли использовать слабость сипаев, с целью завоевать весь остальной мир для себя.
Если сипаев рассредоточить, отправив служить на флот, они разбредутся по всему миру. Не привыкшие к чужим условиям, они будет болеть и не смогут так хорошо воевать, но с сахибами все по-другому, а это бывает потому, говорят, что сахибы едят другую еду. Поэтому, если бы все в армии были одной веры – христианской, – они тоже стали бы есть такую еду и стали бы сильными, и так рабы сахиба будут воевать для него в сотне стран. Даже прошел слух, что с этой целью правительство перемололо свиные и коровьи кости и перемешало их с пылью и мукой, так что любой, кто попробует этой пакости, потеряет свою касту. И тогда им придется стать христианами и… вы тоже слышали об этом?
Алекс кивнул.
– Слышал. И в войсках верят в это?
– Многие верят. Ведь говорят, если чужеземцы завоевали многие города и провинции обманом, почему они не могут теперь сделать так же? Еще хорошо известно, что дети, купленные в голодные годы, были помещены в христианские школы. Что говорят в городе?
– Они отказались от последней партии муки, выданной правительством, – сказал Алекс. – Она все еще лежит на телегах, неразгруженная. Я послал за зерном в Дизу, так что они могут молоть ее сами. Неужели нет ни одного человека в полках, который понимал бы, что это ложь, которую распространяют, чтобы запугать дураков?
– Они, как овцы, – презрительно сказал Нияз. – Предводитель спотыкается, и все остальные падают на него. Дни компании сочтены, если те, кто командует полками, не знают, что в головах у этих людей.
Алекс вспомнил:
– Один человек написал в письме из Кабула в войну тридцать восьмого года: «Да поможет нам Бог, потому что нам не позволено помогать самим себе».
– А если я не ошибаюсь, – протянул Нияз, – в той войне ваш Бог отказал им в своей помощи. А! – его голос понизился до полушепота, – тот манджи (лодочник) сказал правду. Он сказал, что он приходит в этот час дня…
На искрящейся поверхности реки показалась рябь и засверкала в ослепительном свете, спустя некоторое время, дюйм за дюймом, серая блестящая форма подплыла к белому песчаному берегу и пристала к нему, как дрейфующее бревно.
– Это далеко, – пробормотал Нияз, – и солнце прямо в глаза. Нам надо было спуститься ниже.
Алекс ничего не ответил. Он терпеливо ждал, пока животное не вытащило из воды все свои шестнадцать футов брони и повернулось медленно и неуклюже, в полную длину улегшись под углом к течению.
Оглушительный грохот выстрела эхом прокатился по тихой реке, и несколько черепах, высунувшихся из воды, спрятались обратно, а стайка маленьких птичек отлетела подальше. Большой крокодил дернулся один раз и затих. Алекс выстрелил во второй раз и поднялся на ноги, стряхивая с себя песок, а Нияз бросился вперед.
Пули попали в шею зверя, раздробив позвоночник, и он не сдвинулся больше, чем на фут.
– Мы оставим шкуру? – спросил Нияз, отмеряя шагами длину пресмыкающегося от челюстей до конца хвоста.
– Нет. Эта тварь, насколько я знаю, отняла жизнь у двадцати человек, и у меня нет никакого желания, чтобы мне об этом постоянно напоминали. Оставим ее коршунам. Они живо с ним расправятся.
Алекс повернулся на каблуках и пошел назад по горячему белому песку, а вечернее солнце рисовало перед ним длинную голубую тень.
Крокодил снимал тяжелую дань с города и деревни в пяти милях выше по реке в течение многих лет, и только два дня назад он убил Мотхи, восьмилетнего сына садовника. Мотхи был приятелем Алекса, и Алекс получил разрешение на отлучку после полудня, чтобы устроить засаду на убийцу. Но, шагая по песку, он думал о том, зачем он это сделал. Убить глупое животное из мести было бессмысленно, так как крокодил убивал ради пропитания, как диктовал ему инстинкт, и его смерть не вернет ни ребенка, ни других его жертв, на которых он разжирел. У крокодила тоже было право на жизнь, и кто мог сказать, что его жертвы не были с рождения предназначены для такого конца?
«Мы слишком часто вмешиваемся, – устало подумал Алекс. – Разве я Бог, чтобы судить?» Он посмотрел на плоскую равнину и спокойную реку, золотящуюся в солнечном свете, и кисло подумал: Я начинаю рассуждать, как индус».
Медленная тень проплыла по белому песку, когда хищная птица с тощей шеей неуклюже приземлилась в нескольких ярдах от красно-серой туши у кромки воды и осторожно, вперевалку двинулась к ней.
– Это тоже было предопределено, – тихо сказал Нияз, – потому что никто не умирает раньше назначенного срока.
Алекс повернул голову и задумчиво посмотрел на Нияза, поражаясь, как этот человек смог прочесть его мысли, чего не могут или не хотят те люди, которые по долгу службы обязаны прислушиваться хотя бы к его словам. Люди его круга, представленные офицерами гарнизона в Лунджоре, были теперь так далеки от него, будто они жили в различных мирах и говорили на разных языках. Он не мог пробраться сквозь их намеренную слепоту и равнодушие, и все, что он говорил, они были склонны принимать за критику в свой собственный адрес.
Взять хотя бы это дело с правительственной мукой. Еще раньше он уже поднимал этот вопрос на общем собрании, пытаясь привлечь внимание к тому, что индийцы отказываются принимать ее, но комиссар возразил, что если она им не нравится, то они могут обойтись без нее, и большинство посчитало, что он поднимает бурю в стакане воды, которая прекратится сама собой, если не обращать на это внимание. Полковник Пэкер придерживался того мнения, что это была лишь попытка местных крестьян взвинтить цены на собственное зерно; полковник Гарденен-Смит, со своей стороны, был уверен, что нескольких спокойных объяснений будет достаточно, чтобы в его собственном полку воцарилось спокойствие, а полковник Маулсен нелюбезно заметил, что не знает, куда идет гарнизон, если его члены позволяют себе поддаваться панике всякий раз, услышав какую-нибудь глупую сплетню на базаре.
Алекс сначала пытался убеждать, потом просто слушал, и в душе подымались ярость и раздражение от бессилия. Многословные, неконструктивные дебаты окончились ничем, и он выбежал на солнечный свет, не спросив разрешения ни у комиссара, ни у собрания.
Двумя часами позже, все еще охваченный яростью, он отправился на охоту за крокодилом. Долгая дорога по горячему песку к пыльному и неудобному укрытию за небольшой травяной кочкой, предоставлявшей единственное подходящее для засады место на расстоянии ружейного выстрела, и вынужденное бездействие долгого ожидания, последовавшее за этим, помогли ему успокоиться. И, глядя на мертвое животное, он ощутил слабое удовлетворение оттого, что отомстил за смерть дружелюбного коричневого чертенка, к которому так привязался. Но это удовлетворение было самым мимолетным, и Нияз, наблюдая за ним, по какой-то связующей нити дружбы смог уловить его мысли.
