Текст книги "Камни Флоренции"

Об авторе этой книги

В 1853 году увидел свет трехтомник «Камни Венеции» английского историка искусства, художественного критика, поэта и политического публициста Джона Рескина (1819–1900), после чего автор, и до того хорошо известный британской публике страстными выступлениями в поддержку отечественных художников (в первую очередь, Уильяма Тернера и прерафаэлитов), своей критикой враждебной миру искусства капиталистической цивилизации, обрел непререкаемый авторитет «последнего английского романтика», крупнейшего европейского искусствоведа, признанного и непогрешимого эксперта по части художественного вкуса. Зачарованный венецианскими каналами и мостами, соборами и дворцами, фресками и живописными полотнами, в этом труде он стремился нащупать связь между их пестрой мозаикой и историей Венецианской республики, неповторимым своеобразием ее жизненного уклада.

Какой же смелостью должен был обладать автор, рискнувший через сто с лишним лет после культовых «Камней Венеции» (культовых в прямом смысле этого слова – именно это сочинение положило начало столь укоренившемуся в менталитете европейской и американской публики «культу Венеции») опубликовать в 1956 году книгу с почти аналогичным названием? Американской писательнице, публицисту и театральному критику Мэри Маккарти (1912–1989) подобной смелости было не занимать – недаром известный философ и историк литературы Уильям Баррет сравнивал ее с «девой-валькирией, вершащей свой путь верхом, в круге громовых раскатов и молний». Почетного титула «первой леди американской литературы» удостоил Мэри Маккарти ее выдающийся соотечественник Норман Мейлер.

Смелость в своих поступках и суждениях Мэри была вынуждена обретать с детских лет: потеряв в шестилетнем возрасте родителей, она воспитывалась то бабушкой по линии матери, истовой католичкой, то в сугубо протестантской атмосфере с емьи деда со стороны отца, позже закончила католическую школу для девочек, а затем получила блестящее образование в суперэлитном женском Вассарском колледже, весь дух которого осн овивался на духовных ценностях протестантизма. Становлению собственной личности в обстановке бесконечных конфессиональных распрей между родными писательница посвятила написанные в зрелые годы «Воспоминания о католическом девичестве» (1957) и автобиографию «Как я росла» (1987).

Интеллектуальная независимость, ярки выраженное художественное чутье, модная в 1930-х годах левизна политических взглядов рано – сразу после окончания Вассара в 1933 году – выдвинули Мэри Маккарти в число ведущих литературных и театральных критиков: в популярных в среде американских интеллектуалов журналах «Нейшн», «Нью рипаблик», «Харпере», «Партизан ревью» она постоянно публикует острые, часто резкие статьи с апологией свободы творчества и автономности творческой личности. Симпатии к Коммунистической партии США быстро сменяются отвержением большевистских доктрин, однако до конца жизни она не изменяла своим либеральным убеждениям – во 2-й половине 1930-х годов была активной участницей кампании в поддержку республиканской Испании, в 1940-х выступала против маккартизма, в 1960-х – против войны во Вьетнаме (ее документальные книги «Ханой» и «Медина» были переведены на русский), в 1970-х стала активной участницей расследования «Уотергейтского скандала», приведшего к отставке президента Никсона. Многолетняя дружба и переписка, ставшая образцом интеллектуального общения, связывала ее со знаменитой Ханной Арендт (1906–1975), еврейско-американским философом и политологом, исследовательницей феноменов тоталитаризма и революции.

Незаурядное сатирическое дарование писательницы ярко проявилось в цикле романов «Ее компания» (1942), «Оазис» (1949), «Группа» (1963), «Птицы Америки» (1971), в сборнике рассказов «Окинь холодным взглядом» (1950, переведен на русский язык в 1970), персонажи которых, «высоколобые интеллектуалы», то и дело подменяют реальную жизнь разного рода иллюзиями и утопиями.

«Камии Флоренции», как и вышедшая в том же году книга «Наблюдая Венецию», стоят несколько особняком в творчестве писательницы. Трудно однозначно определить жанр «Камней…» – это и полный живых зарисовок-наблюдений путеводитель по современному городу, и написанный знающим специалистом очерк ее бурной истории, и собрание совсем не тривиальных, часто весьма парадоксальных суждений о ее многовековой художественной жизни. Если труд великого автора «Камней Венеции» способствовал созданию и процветанию культа этого города, то Маккарти, напротив, стремится демифологизировать Флоренцию, увидеть реальности повседневной жизни флорентийцев – и сегодня, и пятьсот лет назад – за создававшимся со времен Гете, Стендаля и поселившегося на окрестных холмах Шелли благостным обликом почти идеального ренессансного города. В то же время, воссоздавая эти живые картины из эпохи Возрождения (чего стоят, например, вставные мини-новеллы о легендарных тосканских разбойниках или о «Сожжениях Суеты», которые устраивал Савонарола), повествуя о схватках гвельфов и гибеллинов, Черных и Белых, о столь разных представителях семейства Медичи, о тонкостях взаимоотношений великих флорентийцев Джотто, Донателло, Микеланджело с современниками, автор не упускает из вида того, что Рескин называл «политэкономией искусства» – отражения в его «универсальном языке» нравственного состояния нации. Может быть, именно поэтому написанная полвека назад книга Мэри Маккарти и сегодня выгладит удивительно свежей и актуальной. Впрочем, города, подобные Флоренции, к счастью, меняются медленно, поэтому и любознательному читателю, и любопытствующему туристу «Камни Флоренции» не будут в тягость.

Михаил Андреев

Камни Флоренции

От автора

Флорентийцы уверяли меня, будто все они скупы и негостеприимны; я им поверила и включила в книгу примеры, которые они приводили в доказательство своих слов. Однако если они правы, то все знакомые мне жители Флоренции, как родившиеся в этом городе, так и приехавшие туда взрослыми, представляют собой исключение. Перечень этих исключений, а также список людей, которым я должна выразить благодарность, могли бы составить отдельную главу, поэтому я называю только тех, кто оказал мне непосредственную помощь в работе над этой книгой. Прежде всего, это Роберто Папи и его жена Витторина; такой готовности к проявлению добра, такой чуткости и щедрости трудно ожидать даже от ангелов в раю. С нежностью и благодарностью я вспоминаю также Альдо Бруццикелли, мисс Ники Мариано, д-ра Ханну Киль, синьору Титину Сартори, графиню Кристину Ручеллаи, профессора Ульриха Миддельдорфа, Бернарда Бернсона, его преподобие гна Виктора Стенли и Сабатину Джеппи.

И, наконец, я выражаю благодарность самому городу Флоренции и всем флорентийцам, ныне живутцим и уже усопшим. Я согласна с тем папой римским, который назвал их пятой стихией.

Надеюсь, читатель простит мне некоторые неточности в описании сегодняшней Флоренции. Современный город непрерывно меняется и неизменно опережает автора.

Мэри Маккарти

Глава первая

«Как вы это выдерживаете?» Вот первое, что пытается понять любой человек, оказавшийся летом во Флоренции; эхо его слов еще звучит в воздухе, когда сам путешественник уже устремляется в Венецию. Под «этим» он подразумевает шум, уличное движение и жару, а иногда кое-что иное, о чем даже неловко говорить, особенно если вспомнить, как совсем недавно он бурно восторгался Флоренцией, – а именно, тот факт, что она показалась ему скучной, грязной, провинциальной. Те, кто знаком с Флоренцией поверхностно, часто сравнивают ее с Бостоном. Здесь множество банков, кредитных организаций, страховых компаний, магазинов, где продаются ковры, салфеточки, письменные приборы из тисненой кожи. Размещенные в музеях полотна Рафаэля и Боттичелли копировались тысячи раз; памятники архитектуры и статуи знакомы каждому со школьной скамьи. На вкус современного человека, во Флоренции слишком много Возрождения: слишком много «Давидов» (копии белого обнаженного микеланджеловского гиганта стоят на площади Синьории и на Пьяццале Микеланджело; оригинал выставлен в Академии), слишком много тесаного камня, глазурованной терракоты, Мадонн с младенцами. В темноватых кафе на унылой главной площади (с парковкой в центре) полные женщины в добротных костюмах пьют чай, а пожилые господа с тросточками читают газеты. На Новом рынке продают чувственные, мясистые, деревенского вида цветы, вроде цинний и георгинов, а также плетеные соломенные сумки, справочники и корзины для покупок. Вдоль Арно, возле Понте Веккьо, стоят уродливые новые здания, обозначая те места, где упали немецкие бомбы[1]1
  Понте Веккьо (Старый мост) – один из старейших флорентийских мостов через реку Арно: в его основе лежит, возможно, сооружение времен этрусков. Был кардинально перестроен в сер. XIV в., разрушен немецкой авиацией в период Второй мировой войны, восстановлен в своих исторических формах в конце 1940-х гг.


[Закрыть].

Современный путешественник способен оценить стиль Неаполя, даже если он не близок ему. Он может оценить Венецию, Рим, Сиену… Но Флоренция? «Сюда больше никто не приезжает», – говорит, криво усмехаясь, старый Берн сон, сидя на своей вилле в Сеттиньяно[2]2
  Бернард Бернсон (1865–1959) – американский историк искусства; первым определил стилистические особенности отдельных школ живописи итальянского Возрождения и творчества многих художников этой эпохи. С 1900 г. жил в Италии, в т. ч. в Сеттиньяно близ Флоренции.


[Закрыть], и эхо его слов отдается в скульптурной галерее дворца Барджелло[3]3
  Дворец-крепость Барджелло (Палаццо дель Подеста) строился с 1254 г. как резиденция выборного главы Флорентийской республики; ныне в его стенах – Национальный музей Флоренции.


[Закрыть]; сюда почти никто не заходит. Кажется, что большой сводчатый главный зал полон мраморных призраков: святой Георгий, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов, мертвые боги и стражи города. Охранники в форме, стоящие на посту у творений Донателло, Дезидерио, Микелоццо, Луки делла Роббиа, Агостино ди Дуччо[4]4
  Донателло (собственно, Донато ди Никколо ди Бетто Барди; ок. 1386–1466), Дезидерио да Сеттиньяно (ок. 1430–64), Микелоццо ди Бартоломмео (1396–1472), Лука делла Роббиа (1399 или 1400–1482), Агостино ди Дуччо (1418–1481) – флорентийские скульпторы периода Раннего Возрождения.


[Закрыть], от скуки стали разговорчивыми, словно заключенные в тюрьме; они набрасываются на редких посетителей (обычно – историков искусства) и неохотно отпускают их. Галерею Уффици, напротив, заполнили орды варваров, пришедших с севера, туристы в шортах, в сандалиях или походных башмаках, с металлическими фляжками и фотокамерами, пахнущие потом и маслом для загара; гиды загнали их сюда посмотреть на «Рождение Венеры».

«Il Diluvio universale»^{1}, – с грустью замечает один флорентиец, обыгрывая название фрески Паоло Уччелло (сейчас она находится в Бельведере)[5]5
  Фреску «Всемирный потоп» Паоло Уччелло (1397–1475) написал во флорентийской церкви Санта Мария Новелла в 1446–1448 гг.


[Закрыть]. Здесь нет никакого противоречия. «Сюда больше никто не приезжает» – это просто другая сторона, естественное следствие феномена массового туризма – всемирного потопа. Массы устремляются туда, откуда ушли разборчивые путешественники. Почти никто не приходит в Барджелло посмотреть на «Давида» Донателло – первую обнаженную статую эпохи Возрождения, или на его же «Святого Георгия» и «Святого Иоанна Богослова», или на изображения танцующих детей в Музее собора Санта Мария дель Фьоре[6]6
  Певческую мраморную трибуну для флорентийского Дуомо, украшенную горельефными сценами с изображениями танцующих в хороводе детей и путти, создал в 1433–1439 гг. Донателло.


[Закрыть]; однако Микеланджело и Челлини, безусловно, в какой-то мере под влиянием неясных и «сомнительных» ассоциаций, притягивают многочисленных любителей достопримечательностей. Флоренции достаются все объедки с туристического стола. И несносные толпы любопытных с их разноязычными гидами в галереях Уффици и Питти, у дверей Баптистерия и у гробницы Медичи, в темнице Савонаролы и во дворе Палаццо Веккьо представляют собой еще одно из, как говорили викторианцы, «неприятных обстоятельств», сделавших Флоренцию невыносимой и, более того, непонятной для тех, кто прежде испытывал к ней настоящую страсть. «Как вы это выдерживаете?»

Флоренция – мужской город, а обычно в городах, которые связаны с искусством, находящим отклик в чувствительных сердцах, есть что-то женственное. Например, в Венеции или Сиене. Современного туриста раздражает во Флоренции главным образом то, что она не делает уступки принципу удовольствия. Она прямолинейна и проста, в ней нет ничего таинственного, она не пытается подольститься к зрителю или приукрасить себя – здесь почти нет готических кружев или барочных завитушек. Простые и аккуратные охристо-серые особняки и палаццо на берегах зеленого Арно напоминают полки, выстроившиеся на плацу. Можно подумать, что муниципалитет Флоренции издал распоряжение изгнать из города желто-оранжевые оттенки дыни и мандаринов, столь часто встречающиеся в Риме, розоватые тона Венеции, ярко-розовые – Сиены, красные – Болоньи. Глаз переходит от горчичного, темно-желтого, серовато-бежевого, светло-желтого, кремового к строгому черно-белому мрамору Баптистерия и фасада Санта Мария Новелла или к темной зелени, белизне и слепящему золоту Сан Миньято. Мазки розового на Дуомо, кампаниле Джотто и на «викторианском» фасаде Санта Кроче придают этим зданиям странный, праздничный вид, словно они принарядились для какой-нибудь вечеринки[7]7
  Баптистерий Сан Джованни, старейший храм Флоренции, был освящен в 1059 г., достраивался и украшался в XIII–XV вв.; церковь Санта Мария Новеллазаложена ок. 1278 г., закончена ок. 1360 г., Сан Минъятоалъ Монте строилась с 1018 г. до конца XIII в., Санта Кроче – с XIII в. (ее фасад был перестроен и отделан мрамором в 1880-е гг.). Главный флорентийский собор Санта Мария дель Фьоре, или просто Дуомо(итал. duomo – собор, также купол), возводился с 1296 г., его кампанила построена по проекту Джогто в 1334–1359 гг.


[Закрыть]. Даже птица, ставшая символом Флоренции – черно-белая ласточка, которую здесь называют «холостяком во фраке», – следует общим строгим правилам.

Все великие скульпторы и архитекторы, создававшие внешний облик и неизменный стиль города – Брунеллески, Донателло, Микеланджело, – были холостяками. Местными героями стали монахи, святые воины, пророки и отшельники. Покровитель города – Иоанн Креститель в потрепанном одеянии из шкур, питавшийся акридами и медом, а святых женского пола, за исключением Богоматери с ее малышом, во флорентийской иконографии почти нет. Санта Репарата, маленькая святая из Сирии, некогда бывшая патронессой собора, в начале XV века уступила место Мадонне (Марии дель Фьоре). Кроме Мадонны, одной из немногих женщин, поразивших воображений флорентийцев, была Магдалина в образе отшельницы, кающейся в пустыне; в Баптистерии можно увидеть статую работы Донателло, представляющую ее изможденной старухой: устрашающая бурая фигура из дерева, с копной развевающихся волос, которые окружают лицо, подобно бороде или гриве, так что сразу не разберешь, кто перед тобой – может, мужчина, а может быть, дикий зверь. Вторая Магдалина, такая же косматая и тоже из дерева, работы Дезидерио, находится в церкви Санта Тринита. Подобно этим диким существам, поселившимся в пустыне, многие флорентийские художники были известны своими странными, аскетическими нравами: Паоло Уччелло, Донателло, Пьеро ди Козимо, Микеланджело, Понтормо. Работая над статуей паны Юлия II в Болонье, Микеланджело, который вообще-то был человеком малообщительным, спал в одной кровати с тремя своими подмастерьями, а его жилище в Риме, как явствует из его писем знакомым, было слишком убогим, чтобы принимать гостей.

В наши дни многие флорентийские палаццо внутри весьма комфортабельны, и при них разбиты красивые сады, но снаружи они выглядят неприветливыми, словно крепости или донжоны, и проходящим мимо туристам кажется, что толстые стены с выпирающими камнями противоречат самому понятию гостеприимства. Глядя с Большого Канала на венецианские дворцы, на их окна, распахнутые навстречу солнцу; на мерцающие в залах свечи, на расписные потолки, любой обладающий воображением турист без труда представит себе пышные балы, веселые забавы, любовные игры в этих великолепных интерьерах. Флорентийские дворцы, напротив, прячут частную жизнь подобно скупцам – впрочем, именно такова репутация флорентийцев. Здесь не принято быть расточительным; создается впечатление, будто внешние проявления достатка подчинены неписаному закону, ограничивающему расходы. Для знаменитой своей элегантностью флорентийской моды, привлекающей туристов в магазины на Виа Торнабуони и Виа делла Винья Нуова, характерны строгость линий, простота, сдержанность. В этом бережливом городе властвует правило «nihil nimis»^{2}. Один флорентиец по рассеянности второй раз за день протянул милостыню нищенке, стоящей с протянутой рукой перед дворцом Строцци; та отказалась: «Нет, вы мне уже подавали». У бедности свои приличия; мотовство вызывает неодобрение. Это город выносливости и стойкости, город из камня. Иностранцы часто с удивлением отмечают, что флорентийцы любят бедняков, потому что бедняки в этом городе воплощают в себе все главные черты Флоренции: они скупы на слова, бережливы, склонны к пессимизму, отличаются определенными «странностями» и полным отсутствием иллюзий. «Pazienza!» – «Терпение!» – пожав плечами, неизменно посоветуют вам флорентийцы, услышав ваши сетования, а если вы спросите у них, как они поживают, в ответ услышите: «Non c'è male» – «Не так уж плохо». Их излюбленная реакция на новости звучит как «Meno male» – то есть: «Могло быть и хуже». Эти люди привыкли к трудностям, а трудности начинаются с тяжелого климата и перенаселенности.

Хуже всего здесь летом. Долина Арно – это естественная духовка, в которой город печется почти без передышки в июле и августе. В Венеции есть море; в Риме – ветерок и фонтаны; в Болонье – крытые галереи; Сиена лежит высоко в горах. Но ничто не смягчает каменное сердце Флоренции. Некоторые люди считают, что во Фьезоле или вблизи садов Боболи можно укрыться от зноя, но это не так, или, по крайней мере, не совсем так. Единственным убежищем для жителей города и туристов остаются церкви, а кроме них – только «Упим», местный универмаг (миланская фирма), где имеется кондиционер, да ледяной плавательный бассейн, окруженный цветником, в теннисном клубе при гостинице «Кашине». Но о нем знают лишь немногие туристы, а горожанам, как правило, он не по карману. Гулять в садах Боболи до заката солнца невозможно из-за жары, а после заката вход в них закрывается. В некоторых итальянских городах прохладно бывает в картинных галереях, но в Уффици, с ее маленькими залами и длинными застекленными коридорами, стоит страшная духота, а Пигги распростерлась вдоль мощеного гравием открытого двора, подобно огромной коричневой крылатой ящерице, греющейся на палящем солнце. Жители города, укрывшись за шторами и ставнями, ведут ночной образ жизни в затемненных комнатах, словно летучие мыши; едят в полдень при тусклом электрическом свете. В семь часов вечера по всему городу проносится долгий грохот, напоминающий раскат грома: люди открывают ставни, чтобы впустить в дом последние лучи уходящего дня. Но тогда прилетают москиты.

После десяти часов утра туристам становится слишком жарко, чтобы осматривать город, тем более что все окна закрыты деревянными ставнями. После обеда слишком жарко, чтобы спать, и слишком темно, чтобы читать, потому что электричество дорого, а единственная лампочка, которую зажигают для чтения в большинстве флорентийских отелей и домов, обычно не ярче, чем молитвенная свечка. Те же, кто отваживается на прогулку по городу, сталкиваются с ужасающим движением. Тротуары представляют собой наклонные бортики, тянущиеся вдоль фасадов зданий; если навстречу кто-то идет, вам приходится сойти на мостовую; если вы отойдете чуть подальше, чтобы рассмотреть какой-то дворец, вы рискуете оказаться под колесами автомобиля. «Пешие прогулки» по Флоренции, о которых столько говорилось в старых путеводителях, в современных условиях представляются странной затеей. Многие знаменитые памятники стали, в буквальном смысле этого слова, невидимыми, потому что вы просто не найдете безопасного места, откуда их можно было бы рассмотреть. Например, стоя (или пытаясь стоять) напротив дворца Ручеллаи или церкви Орсанмикеле, вы будете мешать уличному движению, вас будут толкать пешеходы, вам будут сигналить водители, на вас будут натыкаться детские коляски и тележки разносчиков. Управляя автомобилем, вы рискуете стать убийцей; передвигаясь пешком или просто стоя на улице – быть убитым. Идя пешком, вы проклинаете автомобили и мотоциклы, сидя за рулем, проклинаете пешеходов – прежде всего старушек, детей и туристов, уткнувшихся носами в карты или путеводители.

«Типичная» улица во Флоренции, то есть улица, на которой имеются туристические достопримечательности – старые дворцы, портал работы Микелоццо, комната, в которой Достоевский дописывал «Идиота», и так далее, – чрезвычайно узка, бедна и забита людьми, кишит продавцами цветов и овощей, выставляющими свой товар на узеньких тротуарах; к тому же она, скорее всего, служит одной из важнейших транспортных артерий города. Например, главной дорогой в Сиену и Рим до сих пор является старый римский «путь», Виа Романа, который начинается от древних арочных ворот Порта Романа (1326, на своде арки – фреска Франчабиджо), затем идет на северо-восток, между садами Анналена (бывший женский монастырь, слева) и вторыми воротами садов Боболи (справа), мимо церкви Сан Феличе (фасад Микелоццо, тоже слева), к дворцу Питти; потом меняет название на Виа Гвиччардини (здесь родился известный историк[8]8
  Франческо Гвиччардини (1483–1540) – итальянский гуманист, философ, автор написанной в 1537–1540 гг. «Истории Италии», в которой выступал за объединение Италии в форме федерации государств.


[Закрыть]), проходит мимо старинной церкви Санта Феличита (внутри ее, в капелле Брунеллески, находится «Положение во гроб» работы Понтормо), продолжается до Понте Веккьо, пересекает его, снова меняет название на Пор Санта Мария, потом – на Калимала и, наконец, достигает центра города. Движение на Виа Романа весьма типично для города. По узкому тротуару, вытянувшись цепочкой, идет группа голоногих швейцарских или немецких туристов. Они обвешаны камерами и прочим оборудованием, закрепленным на многочисленных кожаных ремешках; создается впечатление, что эти люди в башмаках на толстой подошве, прижимающиеся к стенам домов, собрались карабкаться по скалам где-то в Альпах. Впрочем, они – единственные пешеходы, которым не грозит гибель. За ними движется беспорядочный поток людей и транспортных средств: дети в колясках, которых везут на прогулку или с прогулки по садам Боболи, старушки, ковыляющие в церковь или обратно; тележки зеленщиков, велосипеды, мотороллеры «веспа» и «ламбретта», мотоциклы, «фиатытополино» и «фиаты-сеиченто», прицепы, запряженная осликом деревенского вида повозка с тюками белья, выстиранного по старинке, золой, «кадиллаки», «альфа-ромео», «фиаты-миллеченто», «шевроле», «ягуары», «роллс-ройс» с шофером и флорентийским номерным знаком, группы мускулистых рабочих, перетаскивающих письменные столы, зеркала и шкафы (дело в том, что неподалеку расположен ремесленный квартал), водопроводчики, взламывающие мостовую, парочки американских туристов с пугеводителями и картами, дети, художники из пансиона «Анналена», клерки, священники, домохозяйки с корзинами, ощупывающие неосвежеванных кроликов, висящих вниз головой у входа в магазины, торгующие дичью, бригада ассенизаторов (вереница мужчин в синей униформе на велосипедах с прицепами, в которых стоят два-три бачка с отбросами и метла из прутьев), пара мальчишек, несущих похоронный венок в форме гигантской подковы, огромные автобусы с иностранными туристами и гидами, вещающими в микрофоны, грузовики с флягами вина из Кьянти, грузовики с ящиками зелени, грузовики с живыми цыплятами, грузовики с оливковым маслом, почтовый грузовик, мальчик-телеграфист с велосипедом, который он ставит прямо на улице, торговец требухой с застекленным ящиком на колесах, полным копченых внутренностей, немыслимой величины фургоны «фольксваген» с надписью «U. S. Forces in Germany»^{3}, мужчина на мотоцикле, перевозящий кресло, привязав его над передним колесом, шарманщик, запряженные лошадьми фиакры из дворца Питти. Кажется, что одна улица вместила в себя всю историю западных средств передвижения; в небе над ней жужжит самолет; не хватает только римских носилок.

Но рассмотреть эту картину в деталях может только привратник из Боболи, целыми днями спокойно восседающий на стуле у входа. Он укрылся в надежной гавани, и его словно не тревожит этот адский шум. Вой, рев, вскрики клаксонов; скрежет переключаемых передач; визг тормозов; стрекотанье и выхлопы мотоциклов; скрип шин. В этом механическом Вавилоне, шум которого усиливается эхом, отражающимся от грубых камней дворцов, невозможно различить голоса людей, даже голоса, звучащие по радио. Если долина Арно – это естественная духовка, то дворцы – это естественные усилители. Шум вездесущ, он не прекращается ни днем, ни ночью. Где-то далеко, в пригородах, в четыре утра рев мотора «веспы» сливается с криком петухов; в городе рабочий, заводящий мотороллер, чтобы отправиться на раннюю смену, поднимает на ноги всю улицу.

Все жалуются на шути; при открытых окнах спать невозможно. В утренних газетах пишут о протестах владельцев гостиниц, которые утверждают, что их заведения пустуют; иностранцы уезжают из города; надо что-то предпринять; надо принять какой-то закон. А в самих гостиницах происходит постоянная тасовка номеров. Номер тринадцать переезжает в двадцать второй, двадцать второй – в тридцать третий, а тридцать третий – в тринадцатый или во Фьезоле. На самом деле, во всех номерах шумно и жарко, даже если в них предусмотрен электровентилятор. Администраторам это прекрасно известно, но что они могут сделать? Чтобы удовлетворить клиентов, они с услужливой готовностью соглашаются на бессмысленную смену’ номеров. Если клиенту кажется, что в друтом крыле отеля будет прохладнее или тише, к чему разрушать его иллюзии? По правде говоря, с этим ничего нельзя поделать, разве что уехать из Флоренции – до самой осени, когда можно будет закрывать окна. Уже существует закон, запрещающий подачу звуковых сигналов в черте города, но в таком городе, как Флоренция, немыслимо передвигаться по улицам, не разгоняя пешеходов с помощью клаксона.

Что же касается «весп» и «ламбретт», которые в ранние утренние часы действительно представляются настоящим бедствием, то разве реально принять закон, обязывающий их моторы не шуметь? Читатели утренних газет пишут в редакции письма с разными предложениями; в Палаццо Веккьо проводится собрание, где одни предлагают выдавать водителям, не создающим шума, почетные нагрудные знаки, другие – применить санкции к производителям, организовать специальные ночные отряды полиции, оснащенные радиопередатчиками и наделенные правом арестовывать любого. кто шумит; издать постановление. вменяющее в обязанность оборудовать транспортное средство глушителем определенного типа, запрещающее перемещаться на мотоцикле с «чрезмерно высокой» скоростью и въезжать на нем в центр города. Последнее предложение вызывает всеобщее одобрение; только такая драконовская мера способна вселить надежду: Однако организация мотоциклистов сразу же вносит протест (в котором предложение характеризуется как «недемократное» и «дискриминационное»), и газета, возглавлявшая движение против шума, поспешно отступает, поскольку Флоренция – это демократическое общество, а мотоциклисты – это типичные представители popolo minuto, то есть маленьких людей: канцелярских работников, ремесленников, заводских рабочих. Было бы неправильно, признает газета, наказывать многочисленных законопослушных мотоциклистов за грехи немногочисленных «дикарей»; кроме того, несправедливо проявлять заботу только о центре города и о туристах: жители отдаленных районов тоже имеют право на спокойный сон. Снова выдвигается идея о полицейских патрулях, наделенных широкими полномочиями и свободой действий, хотя городской бюджет вряд ли выдержит дополнительное бремя. Создается впечатление, что газета не видит иного выхода из положения, кроме как призывать к gentilezza (благородству) господ мотоциклистов.

Но это – чистая утопия: у итальянцев слабо развито чувство гражданского долга. «Что если вас разбудят в четыре утра?» – на этот типично англосаксонский вопрос, призывающий человека поставить себя на место другого, итальянец даст абсолютно реалистичный ответ: «Но я в это время уже не сплю». Молодой итальянец, садящийся ранним утром за руль своей «веспы», не представляет себя на месте другого молодого итальянца, какого-нибудь клерка, пытающегося еще немного поспать, и еще в меньшей степени – на месте иностранного туриста или владельца гостиницы. Точно так же можно попросить осу, в честь которой и получила свое название «веспа»^{4}, представить себя на месте того создания, которое она собирается ужалить. Более того, popolo minuto, как всем известно, любят шум. «Non fa rumore», – сказал молодой флорентийский рабочий, когда ему показали английский мотороллер. – «Он совсем не шумит»[9]9
  Тем не менее, в конце концов муниципалитет издал постановление, запрещавшее использование мотоциклов в центре города с 23.00 до 6.00 (примечание автора).


[Закрыть].

Все идеи, выдвигаемые во Флоренции в целях решения проблем шума и уличного движения, утопичны, и никто не верит в них, точно так же, как никто не верил в макиавеллиевского государя, утопический образ идеального эгоистичного деспота. Это просто мечты, которыми так приятно себя тешить: мечта запретить всякое автомобильное движение в центре города (по примеру Венеции) и вернуться к лошадям и осликам; мечта о том, что кто-нибудь (может быть, семья Рокфеллеров?) захочет построить в городе метро.

…Профессор Ла Пира[10]10
  Джорджо Ла Пира (1904–1977) – мэр Флоренции в 1951–58 и 1961–65 гг., один из основателей христианско-демократической партии. В настоящее время римско-католическая церковь проводит процесс канонизации Ла Пиры, которого флорентийцы начали называть святым еще при жизни.


[Закрыть], мэр Флоренции, христианский демократ, мечтает решить проблему с жильем, еще одним проклятием города. Он предложил бездомным беднякам вселиться в пустующие дворцы и виллы богатеев. Эта христианская фантазия разбилась, столкнувшись с законами о собственности, и бедняков выселили из дворцов. На смену этой мечте пришла другая, воплотившаяся в современной идиоме «город-спутник», – мечта построить на юго-востоке Флоренции, в лесу зонтичных сосен, дома для городских рабочих. На работу и с работы они ездили бы специальными автобусами, которые забирали бы их по утрам, отвозили домой на обед, потом обратно на работу; и так далее. Этому плану, в котором угадывалось влияние научно-фантастической литературы, тоже не суждено было осуществиться. Другая группа мечтателей – профессора, архитекторы и историки искусства – заявила, что тосканской природе будет нанесен значительный урон, а также указала на непрактичность самой идеи, реализация которой приведет к росту нагрузки на дороги и мосты, и без того изрядно перегруженные. Провели встречу, на которую прибыли другие профессора и проектировщики из Рима и Венеции; звучали страстные речи; распространялись памфлеты; победили консерваторы. Тем временем Ла Пира, подвергавшийся давлению со всех сторон (он мечтал также убрать из города бродячих кошек), подал в отставку с поста мэра.

Впрочем, провал проекта Соргане (именно так предполагалось назвать город-спутник) стал лишь одним из эпизодов фракционной войны, охватывавшей город – улицу за улицей, дом за домом, мост за мостом, – подобно былым войнам между Черными и Белыми, гвельфами и гибеллинами, семьями Черки и Донатн[11]11
  XII–XV вв. в политической истории Италии были ознаменованы борьбой гиббелинов, сторонников германской императорской династии Штауфенов, и гвельфов, преимущественно выходцев из ремесленно-торговых кругов; их знаменем был папа римский. В XIV в. во Флоренции гвельфы разделились на партии Белых и Черных, во главе которых стояли, соответственно, семьи Черки и Донати.


[Закрыть]. Эта скрытая, то и дело разгорающаяся война, в которой по обе стороны фронта были свои идеалисты, началась в девятнадцатом веке, когда Дуомо украсили новым фасадом, соответствовавшим вкусам того времени[12]12
  Фасад Флорентийского собора облицевали зеленым, розовым и белым мрамором в 1871–1887 гг.


[Закрыть], центр города модернизировали, а старые стены вдоль Арно попросту снесли. В ознаменование торжества сил прогресса над старой Флоренцией на нынешней площади Республики воздвигли триумфальную арку с надписью, прославлявшей победу нового порядка и красоты над прежним убожеством. Сегодня флорентийцы горько усмехаются, видя в этой надписи пример невольной иронии: теперешняя площадь в неоновых всполохах рекламы лекарства против мочекаменной болезни, по всеобщему признанию, является самой уродтивой в стране – этакий приступ националистической мании величия, случившийся в тот недолгий период, когда Флоренция была столицей новой Италии[13]13
  С 1865 г. до января 1871 г. Флоренция была столицей объединенного Итальянского королевства.


[Закрыть]. Противникам перемен в доказательство своей правоты достаточно напомнить про эту площадь: так консерваторам не раз удавалось одерживать победу. Тем не менее, если город не сумеет найти новое решение жилищной проблемы, зонтичные сосны на холме Coprane еще могут рухнуть под ударами топоров, как деревья в последнем акте «Вишневого сада», потому что Флоренция – это современный, быстро растущий город; именно в этом и кроется одна из причин того, что ее так не любят разборчивые туристы.