Текст книги "Царь Аттолии (ЛП)"

Автор книги: Меган Уолен Тернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Но он думал о полноразмерных чашах, сделанных ювелиром и украшенных фигурами. Что, если вместо них он предложит богине символические кубки, маленькие и самые простые. Тогда его денег хватит на большее количество. Он сможет купить три маленьких (совсем крошечных) кубка, а его отец еще три. Если он будет откладывать каждый грош, носить только казенную одежду и питаться только в столовой, если не будет тратить медь в винном погребке с друзьями, лет через десять-пятнадцать он сможет заплатить за оставшиеся четыре небольших (совсем маленьких) чаши. Хотя, он мог просто забыть свою клятву и надеяться, что богиня не заметит его хитрости.

Царь достиг вершины лестницы над бассейном и остановился. Все еще упираясь рукой в бок, он слегка повернулся лицом к Костису.

Царь был ранен, и Костис в ужасе ахнул:

– Десять кубков! Больших, клянусь!

Царский кафтан переливался темным золотом, как осенние холмы в предгорье, богато затканный шелковыми нитями. Туника под ним, напротив, была контрастного цвета зрелой шелковицы. На ткани кровь была не видна, но она просочилась между пальцами и тонкими струйками стекала по тыльное стороне запястья.

– Костис, – произнес царь голосом врача, разговаривающего с сумасшедшим пациентом, – мне нужно немного помочь на лестнице.

Конечно. На лестнице. С раной в боку спуститься по лестнице будет трудно. Костис взял себя в руки и посмотрел на Ариса, бледного, как сам царь.

– Иди за врачом, – сказал он.

– Нет! – резко возразил Евгенидис.

Костис и Аристогетон с удивлением уставились на него.

– Черт побери всех богов, – тихо сказал царь.

Он поднял руку, чтобы вытереть пот на лбу, увидел залитую кровью ладонь и положил ее обратно на бедро. Потом он повернулся и пристально осмотрел стену дворца. Над парапетом уже были видны головы зрителей, толпящихся за спиной охраны. Царь опустил взгляд к подножию стены. Там стояло еще больше людей.

– Так, так, так, – согласился он, побежденный. – Зовите врача. Пусть он сразу идет в мою спальню.

Арис исчез. Евгенидис стоял, опустив плечи и склонив голову.

– Сколько кубков, Костис? – спросил он, не поднимая головы.

Костис покраснел.

– Десять.

– Серебряных?

– Золотых.

– Десять золотых кубков за меня? – Царь выглядел удивленным. – Я думал, ты меня ненавидишь.

– Так оно и есть.

Евгенидис попытался засмеяться, но смех перешел в короткий стон. Костис положил руку на плечо, чтобы успокоить его.

– Не могу побороть суеверный страх падения, – признался Евгенидис. – Позволь мне опереться на твое плечо, пока мы спускаемся по лестнице.

Костис быстро наклонил голову и подставил плечо. Царь не двигался.

– Не та рука, друг мой, – спокойно сказал он.

Здоровой рукой он должен был зажимать свою рану. Смущенный Костис обошел царя и встал с другого бока. Рука Евгенидиса тяжело опустилась на его плечо. Когда Костис выпрямился, крюк торчал прямо перед его лицом. Он впервые увидел острый кончик протеза. На нем был ясно виден мазок крови, и кровью была пропитана кожаная манжета в месте присоединения металлического стержня.

Костис вздрогнул и отвернулся от этого страшного напоминания о ранении царя и тут же обнаружил, что смотрит Его Величеству прямо в лицо. На взгляд Костиса, царь никогда еще не выглядел так плохо, выражение его лица было чрезвычайно мрачно, а глаза казались двумя черными безднами, глубже, чем может представить человеческое воображение. На мгновение Костису показалось, что он может увидеть нечто, скрытое от глаз других людей, но это была тайна, которой царь не собирался делиться ни с кем на свете. Подобные вещи не предназначались для внимания Костиса. Совсем не понимая этого непостижимого царя, Костис уже знал, что готов идти за ним в ад, как за своей царицей. Оставалось беспокоиться только об одном: как бы они не двинулись туда разными путями. Костис не мог представить, что ему делать, если это произойдет.

Рука царя сжала его плечо, и Костис очнулся от своих печальных мыслей и начал спускаться по лестнице. Левая нога Евгенидиса неловко опустилась на ступеньку, и он зашипел. Костис потянулся, чтобы поддержать царя правой рукой, и его беспокойство, должно быть, отразилось на его лице.

– Надеешься, что я оплачу эти чаши? – спросил царь.

Костис отдернул руку в сторону, и Евгенидис рассмеялся.

– Маленькие?

– Полный размер, – буркнул Костис упрямо.

– Ты сделал это, чтобы защитить меня от боли? Потому что это, – он остановился, мучительно переводя дыхание, – действительно больно.

– Я не уверен. Кажется, я молился, чтобы вы были в безопасности, Ваше Величество.

– Это неоднозначная формулировка, – заметил Евгенидис. – Мне придется умереть, чтобы освободить тебя от этого обещания.

– Я принесу чаши, Ваше Величество.

Царь покачал головой.

– Ты будешь зарабатывать на них всю свою жизнь.

Костису никогда не погасить этот долг. Он бы предпочел сразу отправиться на тот свет, но этот выход был ему недоступен. Странно, что можно так злиться на человека и одновременно приносить жертвы за него.

– Я их добуду, – просто сказал он.

– Костис, у меня нет слов.

– Не заметно, Ваше Величество.

Вся его жизнь, которую, как он надеялся две последние недели, можно было возродить из пепла, снова полетела к чертям. Оставалось надеяться, что царь хотя бы не будет смеяться над ним.

Они шли вдоль отражающего бассейна. После падения Телеуса среди зарослей кувшинок осталась зиять большая черная дыра. Лужа воды, которую он выплеснул, выбираясь на мраморный бортик, сохла на солнце. Одна вырванная с корнем лилия свисала с камня в воду. Евгенидис нерешительно повторил попытку:

– Так как ты действовал в моих интересах, ты мог бы обратиться с запросом в казначейство для получения субсидии.

Царский казначей вряд ли будет считать десять кубков невосполнимой потерей. Костис сглотнул.

– Я обидел тебя? Я не хотел.

Костис покачал головой.

– Нет, Ваше Величество. Спасибо, Ваше Величество.

– Какой богине мы должны посвятить их?

– Филии.

Это была аттолийская богиня. Евгенидис не поклонялся ей.

– Понимаю. Думаю, будет правильно, искать помощи везде, где это возможно. Никогда не знаешь, кто спасет тебя, когда ты зайдешь слишком далеко.

Костис верил в своих богов, молился им и приносил жертвы, но Евгенидис, если верить слухам, говорил с ними и даже слышал, что они отвечают. От этой мысли Костису стало не по себе. Возможно, в легендарные времена боги и разгуливали по земле, но он предпочитал думать, что сейчас они прекрасно чувствуют себя на своих алтарях и не покидают пределов храмов.

– Конечно, при условии, что я выживу, – добавил царь. – А я могу и умереть.

Он вздохнул.

– Возможно, я даже не доберусь живым до своей спальни.

Если это и была агония, то совсем недостоверная, подумал Костис и пребывал в этой уверенности, пока они не подошли к короткой лестницы у дальнего конца бассейна. Ни один человек на грани жизни и смерти не найдет в себе сил, чтобы ругаться, как самый распоследний дерьмовоз.

Он был обеспокоен, когда шаги царя замедлились перед охотничьим двором, и эта остановка уже не сопровождалась проклятиями и жалобами. Потом он услышал приближающиеся голоса и понял, что это уже не шум боя, а ропот придворных, обеспокоенных долгим ожиданием. Толпа надвигалась, топча клумбы: гвардейцы, дворяне, слуги. Евгенидис что-то забормотал. Костис наклонил голову, чтобы услышать.

– Шла собака через мост… четыре лапы, пятый хвост… если мост провалится… то собака свалится.

Их быстро окружали. Со всех сторон звенели голоса, надвигались лица. Руки, неизвестно кому принадлежащие, попытались оттащить царя прочь. Костис отстранился, и царь закричал от ярости. Вдруг Костиса пронзила мысль, что в толпе может находиться человек, желающий закончить работу, начатую убийцами.

– Эй, – громко сказал он богато одетому мужчине средних лет, который стоял перед ним, но смотрел на царя. – Эй! – повторил Костис, и человек повернулся.

Костис вытянул ладонь вперед и оттолкнул его с дороги. Напрягшись всем телом, нагнув голову, как баран, он двигал этого человека перед собой, пока тот не столкнулся с другим придворным, стоящим сзади, и они оба не упали на дорожку. Чтобы не повалиться на землю вместе с ними, те, кто мог, отступили, тесня тех, кто стоял у них за спиной, и оставляя перед Костисом открытое пространство.

– К царю! – крикнул он, и гвардейцы, настороженно переглянувшись, чтобы убедиться, что обращаются именно к ним, бросились вперед.

Они решительно пробились сквозь толпу. Костис приказал:

– Не позволяйте никому к нему приблизиться.

Костис продолжал поддерживать царя, ноги которого уже подгибались. Костис чувствовал, как он дрожит. Похоже, не было смысла обходить клумбы, раз все цветы уже вытоптаны, и Костис направился напрямик к арке охотничьего двора.

В отчаянии он склонил голову к царю, который, казалось, начал задыхаться. Костис сердито фыркнул. Евгенидис смеялся.

– Ты столкнул с дороги барона Анакритуса. Ты его знаешь?

– Нет. И мне все равно. Где ваши слуги? – горько спросил Костис.

– Я отослал их, чтобы не мешали мне спокойно гулять. Не сомневаюсь, что им уже сообщили, как они пропустили все веселье. Скоро они буду здесь.

– Что-то они не торопятся, – пробормотал Костис.

– Торопишься избавиться от меня?

– Почему вы не можете вести себя, как настоящий царь? – прошипел Костис ему на ухо.

Наконец они добрались до охотничьего двора.

– О, боги, опять лестницы, – в отчаянии пробормотал Евгенидис.

Костис вздохнул. Царю предстоял еще долгий путь со многими лестницами. Царские апартаменты находились на противоположной стороне дворца. Наверное, было бы лучше по ближайшей лестнице подняться к прогулочной дорожке на крыше. Так можно будет дойти до внутреннего дворца, а оттуда царь мог спуститься вниз и попасть в свои комнаты.

Размышляя, кто еще должен сопровождать Его Величество, Костис двинулся по выложенной плиткой дорожке, которая привела их к крыльцу над охотничьим двором. Евгенидис смотрел себе под ноги. Он не заметил появления царицы.

Она появилась из дверей дворца впереди своих служанок, которые поспешно следовали за ней парами. Толпа на лестнице бесшумно раздалась в стороны перед Аттолией, и она увидела царя, который все еще не поднимал головы. Размеренным шагом она начала молча спускаться вниз по лестнице. Признав ее, стражники расступились.

Она потянулась к Евгенидису и коснулась его лица. Ни один человек не шелохнулся во дворе, даже воздух застыл в ожидании. Царица смотрела на царя, а царь смотрел себе под ноги. Сердце Костис сжалось от боли за царя и царицу, а так же за себя самого, так неудачно отдавшего свою преданность двум людям одновременно.

Царица начала медленно отступать к лестнице, когда царь схватил ее за запястье и дернул вперед. Он так же потянул Костиса. Костис был выше царя, так что ему пришлось немного склониться и обхватить царя за спину, чтобы не дать ему потерять равновесие. Ему пришлось снова переступить с ноги на ногу, когда царь отпустил руку царицы, чтобы перехватить ее локоть и потянуть к себе.

Царь приложил руку к ее щеке и поцеловал Аттолию. Это не был поцелуй двух чужих людей и даже не поцелуй жениха и невесты. Так мужчина целует свою женщину, и когда поцелуй закончился, царь закрыл глаза и опустил голову на плечо царицы, как человек, пришедший домой в конце дня.

– Ты не застала меня в саду, – сказал он. – Извини.

Костис понял, что стоит с разинутым ртом, и поспешно захлопнул его. Он не мог отойти, не сбросив руку Евгенидиса со своего плеча, но он мог отвернуться в сторону, что и сделал. Он посмотрел на людей во дворе, которые были не так расторопны как он, и потому все еще стояли с открытыми ртами. Надо же, сколько ошеломленных лиц сразу. Костис, может быть, и рассмеялся бы, но все еще был слишком потрясен.

– Мне жаль, если я испугала тебя, – тихо сказала Аттолия.

– Ты не испугала, – сказал Евгенидис. – Ты повергла меня в ужас.

Царица поджала губы.

– Ты не должен признавать этого вслух, – поучительно заявила она.

– Не могу спорить, – ответил Евгенидис.

Костис по голосу определил, что он улыбается.

– Тебе очень больно?

– Невыносимо, – ответил царь, в этот момент казавшийся совершенно здоровым. – Меня выпотрошили. Просто-таки вывернули мясом наружу, странно, что никто этого не замечает.

Он снова протянул руку к ее лицу, пытаясь вытереть кровавые отпечатки, но размазал их еще больше.

– Моя прекрасная царица. Все твои придворные пялятся на нас, и я не могу их в этом винить.

Действительно, похоже, в охотничьем дворе собрался весь двор. Царица обернулась, чтобы посмотреть. Ее взгляд прошел над головами, словно серп над колосьями пшеницы. Все рты дружно захлопнулись. Послышалось шарканье подошв, задние ряды сместились, пытаясь исчезнуть из ее поля зрения. Царица посмотрела на широко ухмыляющегося царя.

– Где твои слуги? – спросила она.

Она словно впервые заметила Костиса и с внезапной подозрительностью посмотрела на солдат.

– Где твоя охрана?

– С Телеусом, – быстро ответил Евгенидис. – Костис и эти люди оказались под рукой. Я оставил других прибраться в саду.

– Понимаю. Тем не менее тебе не следует стоять здесь. – она подала знак охраннику. – Возьмите его на руки.

– Думаю, я смогу идти сам, – заметил царь.

– Может быть, носилки? – невинно предложила царица. – Ты мог бы прилечь.

– Как Патрокл под Троей? Пожалуй нет, – сказал Евгенидис.

Его рука крепче оперлась на плечо Костиса, и они начали подниматься по лестнице.

Глава 9

Наконец царя опустили на кровать. Пока они пересекали внутренний дворец, толпа поредела, и когда они добрались до последней лестницы, он позволил страже нести себя. Заодно царь обвинил их в лености, потому что они не предложили своей помощи раньше. Когда Костис с молчаливым упреком взглянул на него, Евгенидис заявил:

– Прекрати на меня коситься, Костис, я смертельно ранен. Я заслуживаю немного заботы.

Спальня была полна народу, казалось, все говорили одновременно. Те, кому были известны подробности покушения, делились информацией. Лейтенант, дежуривший в караулке, принял на себя командование над стражниками. Царица сидела в кресле у двери, ее служанки хлопотали вокруг, стирая кровавый отпечаток ладони царя с ее лица. Последние несколько прихлебателей, пробравшиеся мимо стражников во внутреннем дворце, заняли позицию в караульном помещении, надеясь при случае просочиться в царскую спальню. Постепенно, один за другим, все начали обращать внимание на внезапно замолчавшего царя.

Он казался абсолютно спокойным. Измученный и обессиленный, он молча лежал на вышитых подушках. Кожа туго обтянула его скулы, потные волосы прядями прилипли ко лбу, а глаза были закрыты. Рука, сжимавшая ткань туники, ослабела и скользнула в сторону, открывая то, что скрывали складки одежды.

Рубашка была рассечена ударом клинка с одного бока до другого. Когда края ткани расползлись, те, кто стоял у кровати, поняли, как много крови успел потерять царь. Невидимая на кафтане, она впиталась в штаны и стекала по ногам в сапоги. Рана выглядела устрашающе. Начинаясь около пупка, она тянулась через весь живот. Если стенка кишечника разорвана, царь, скорее всего, умрет от инфекции через несколько дней. Еще и помучается напоследок.

Он должен был сказать, почему он молчал, подумал Костис. На самом деле царь говорил. Он сопровождал жалобами каждый свой шаг, но они игнорировали его. Если бы он стойко терпел и отрицал боль, весь дворец уже был бы в панике, а эддисийские гарнизоны маршировали к столице. Он сознательно желал обмануть их всех и преуспел в этом. Костису казалось чудом, что этот человек прошел такой путь, не только перенося чудовищную боль, но еще и на ходу ловко мороча голову толпе народа.

Должно быть, царь заметил наступившее молчание. Он открыл глаза. Все вокруг смотрели на его живот, один Костис глядел в лицо. Видя, с какой тревогой глаза царя блуждали по комнате, пока не остановились на фигуре у двери, Костис понял, что Евгенидис не пытался обмануть придворных или успокоить эддисийцев. Вряд ли его обеспокоила бы паника во дворце. Существовал только один человек, которого он пытался уберечь от волнения – его царица.

Костис видел, как он взял себя в руки, когда она подошла к кровати. Превзойдя самого себя в невозможных вещах, он сумел принять самодовольный вид.

– Смотрите, – заявил он, все еще играя свою роль, – я же говорил вам, что я на пороге смерти.

Но он больше не мог обмануть ни Костиса, ни Аттолию.

Глаза царицы сузились, руки сжались в кулаки. Она не испугалась, она разозлилась. Вряд ли он смог сейчас успокоить ее, сказав, что рана не серьезна. Костис почти почувствовал, как царь Евгенидис дрожит. Царь снова открыл рот, чтобы заговорить.

– Порез не глубокий, – сказал с другой стороны кровати посол Эддиса.

Он склонился над раной с критическим и несколько разочарованным видом. Евгенидис не упускал ни одной мелочи. Его голова резко обернулась.

– Нет! Он… очень глубокий! – возмущенно запротестовал он.

Лица придворный выразили смятение, а затем попытку скрыть смех.

– Ваше Величество, – высокомерно заявил Орнон, – я видел, как вы однажды сильно оцарапались застежкой плаща.

– Даже с застежками не везет, – пробормотал кто-то из слуг.

– Я не сам себя поцарапал, между прочим, – отрезал царь. – Раненый царь заслуживает больше уважения, Орнон.

– Простите, Ваше Величество, – ответил Орнон. – Но я ожидал, что ранение будет более серьезным.

Царь посмотрел на царицу, которая, немного успокоенная словами Орнона, все еще выглядела сердитой.

– Если бы ты уже не был ранен, – сказала она, – я бы прикончила тебя сама.

– Я же говорю, что я… – царь прервал сам себя таким громким криком гнева и боли, что царица вздрогнула. – Во имя всех богов, что это такое?

– Это спиртовая настойка камнеломки, – ответил врач, нервно сжимая окровавленный тампон.

– Это ужасно больно, ты, безжалостная пиявка. Я еле-еле избавился от садиста Галена в горах, как ты сразу стараешься занять его место.

– Мне очень жаль, Ваше Величество, но это поможет предотвратить заражение.

– Тогда тебе следовало предупредить меня, прежде чем набрасываться со своим лечением.

– Да, Ваше Величество, – согласился врач, тщательно промокая рану чистой тканью.

– Когда ты закончишь любоваться моим животом, можешь наложить на него повязку, – нетерпеливо предложил царь.

Дворцовый врач, худой и строгий человек, сосредоточенно осмотрел рану.

– Я хотел бы наложить несколько швов здесь, где разрез глубже. Надо в первую очередь сшить мышцы.

Он посмотрел на царицу, ожидая разрешения.

– Не вижу необходимости накладывать швы, – осторожно сказал царь.

– Потому что рана не глубокая, – пробормотал кто-то в толпе.

Царь оглядел присутствующий черным взглядом, но не обнаружил шутника.

– Петрус был моим личным врачом много лет, – сказала царица. – Он также работает в благотворительной больнице в городе, где изучает новые методы лечения. Если он считает, что нужны швы, я думаю, что следует наложить их.

– Вот здесь, – предложил врач. – С этой стороны, где рана глубже. Если бы она была такой глубокой по всей длине, ваш убийца, конечно, распорол бы брюшину.

– Что?

– Кишечник.

– Ах, – сказал царь, а затем: – Аах! – минуту спустя. – Это что, шило сапожное?

– Нет, Ваше Величество. Как вы можете видеть, это очень тонкая игла.

– Она колется вовсе не как игла. Кажется, вы потратили слишком много времени, работая с людьми, которые не платят вам, и вы должны… ой! Ой! Ой!

Костис закрыл глаза, потрясенный. Царь не желал лежать на смертном одре с чувством собственного достоинства. Придворные и даже помощники врача с трудом удерживались от смеха, а Евгенидис наслаждался каждым мгновением своего успеха. Губы царицы дрогнули.

– Я очень извиняюсь, – беспомощно сказал врач.

– Прекрати извиняться и поспеши.

– Ваше Величество, я… – казалось, Петрус сейчас заплачет.

Орнон решительно вступился за врача:

– Ваше Величество, вы мешаете врачу.

Посол придвинулся ближе к кровати и уперся в царя злобным взглядом. Евгенидис отвернулся.

– Ну, хорошо, – сказал он, надувшись. – Скажите ему, пусть ни в чем себе не отказывает.

Он вздохнул и с раздражением откинулся на подушку. Орнон ободряюще похлопал врача по плечу и отошел. Петрус снова склонился над раной. Царь сделал страдальческое лицо, но молчал. Врач мгновение смотрел на него в изумлении, но вернулся к своей работе, желая закончить, пока у Его Величества не пройдет желание лечиться.

Царь лежал неподвижно, не издавая ни звука. Когда Петрус в первый раз вонзил в него иглу, царь глубоко вдохнул воздух и задержал его в легких. Медленно досчитав до десяти, он тихо выдохнул и вдохнул снова.

Между Костисом и царицей стояло три человека. Он одним махом сбил их, как кегли, и упал на колени как раз вовремя, чтобы подхватить царицу, когда она рухнула в его распростертые объятия.

Краем глаза он заметил, как она побелела и пошатнулась, и понял, что она теряет сознание, но не успел сделать ничего, разве только поймать ее.

– Царица! – с тревогой в голосе крикнул кто-то, и царь на кровати заревел, как дикий зверь, попавший в ловушку.

Он попытался сесть, но люди вокруг удерживали его. Евгенидис рвался изо всех сил. Кто-то отшатнулся в сторону, задетый острым крюком. Кто-то, менее чувствительный, пытался прижать к кровати другую руку царя, но испугался, взглянув ему в лицо.

– Мои швы, мои швы! – кричал врач.

– Ваше Величество, Ваше Величество!

– К черту твои стежки, – рычал царь. – Пустите меня.

Почти освободившись, он сел на кровати, но еще больше людей навалилось на него, прижимая к подушкам. Все вокруг кричали. Кто-то упал на край постели, удерживая дрыгающиеся царские ноги. Врач опять закричал, что вся его работа сейчас пропадет.

Костис не предвидел для себя ничего хорошего, если ему придется вступить в ближний бой. Он наблюдал, как Орнон шагнул вперед, схватил одного из борющихся людей за волосы и резко дернул его назад. Человек сел на пол, а Орнон вступил в освободившееся пространство у царской постели. Он положил ладонь с широко растопыренными пальцами на царский лоб и с усилием уложил Евгенидиса на подушку. Не отрывая руки от лица царя, он наклонился и заорал прямо ему в ухо:

– С царицей все в порядке!

Евгенидис затих. Люди вокруг кровати замерли.

– Ирина? – Позвал царь.

– Она упала в обморок. Вот и все, – сказал Орнон уже тише. – Здесь много крови. Она женщина и расстроилась. Это нормальная реакция.

Костис посмотрел на женщину в своих объятиях. У нее было имя. Ее звали Ирина. Он никогда не думал, что у нее может быть какое-то имя кроме Аттолии, но, конечно, она тоже была человеком до того, как стать царицей. Держа ее на руках, он с удивлением почувствовал, что она может оказаться не просто человеком, но и женщиной. Костису вдруг стало невыносимо неловко, и он вздохнул с облегчением, когда Иларион поднял ее на руки и понес в комнату телохранителей. Ее служанки поспешили за ней, кудахча на ходу, словно стая встревоженных кур.

Костис поднялся на ноги.

Евгенидис беспокойно крутился на кровати.

– Расстроилась при виде крови? – спросил он. – Только не моя жена, Орнон.

– Вашей крови, – заметил посол.

Евгенидис посмотрел на свой крюк и перестал спорить.

– Да, – сказал он.

Казалось, он погрузился в воспоминания. В комнате было тихо. Костис неожиданно для самого себя пришел к новому взгляду на царицу и царя. Он знал, что со всеми остальными происходит то же самое. За исключением, пожалуй, одного врача, который держал иглу с нитью в поднятой руке и с нетерпением ждал разрешения продолжить свое занятие.

– Приступай, – сказал царь.

Казалось, он вряд ли заметил вонзившуюся в его тело иглу. Он смотрел в сторону двери на царицу, но говорил, обращаясь к послу Эддиса.

– Думаю, Орнон, в дальнейшем я буду слушаться моего врача.