Текст книги "Царь Аттолии (ЛП)"

Автор книги: Меган Уолен Тернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– У вас нет доказательств против Дитеса. Я ничего не скажу.

– И мои бароны не смогут вытащить доказательства из твоего кричащего рта? – спросил царь.

– Я отказываюсь от своего признания. Я буду все отрицать.

– Это серьезный аргумент. Впрочем, у меня он тоже есть. Несколько сыновей и племянников баронов стоят здесь, ожидая изгнания за проступки, которые сочтут вопиющим преступлением даже самые чувствительные из моих баронов. Как ни парадоксально, они попали в эту неприятную ситуацию по твоей вине. – он улыбнулся придворным. – Как ты думаешь, они встанут на твою сторону, Сеан? Они не так великодушны, как я, и они теперь ненавидят тебя. А их семьи ненавидят твоего отца. Он подкупал, шантажировал и убивал их на пути к власти. Хотя, в основном, шантажировал. Ни один барон не может позволить себе противостоять ему, но если найдется способ сбросить его вниз без риска для своей шкуры, каждый из баронских Домов набросится на него.

– Я не дам вам ни одного доказательства против Дитеса. Вам не в чем будет обвинить его. И тем более, казнить.

– Мне не нужно его казнить, Сеан. Достаточно изгнать его за оскорбление престола. А для этого все необходимые доказательства имеются.

Та глупая песенка, подумал Костис. Вероятно, Сеанусу пришла в голову та же мысль, потому что он грохнулся перед царем на колени, как разрушенный храм, как марионетка с оборванными ниточками, так, что даже зубы лязгнули у него во рту.

– Он не сможет прокормить себя, – прошептал Сеанус.

Царь согласился.

– У него нет денег. Твой отец не давал ему ни гроша в течение многих лет. Он жил на благотворительность царицы и тратил все, что она давала ему. Через месяц он будет просить милостыню где-нибудь на углу, через два пресмыкаться в грязи ради куска хлеба, а через год умрет от голода. С другой стороны, если ты откажешься свидетельствовать против него, я прикажу палачу вытащить из него признание раскаленными щипцами, а потом четвертую его. Решай сам, что более предпочтительно. В конце концов, он мог бы зарабатывать на жизнь, сочиняя эпитафии и поздравления в стихах где-нибудь на Полуострове.

Сеанус закрыл лицо руками.

– Твой отец не станет поддерживать его. – царь словно забивал последний гвоздь в крышку гроба. – Зачем ему наследник, который не может управлять имуществом семьи из ссылки? Твой отец мгновенно лишит его наследства и выберет другого наследника. Только… если выбранный наследник не является родным ребенком, он должен получить одобрение престола. Мое. Мое согласие.

Сеанус впился ногтями в щеки.

– Все твои кузены, дяди, незаконные братья начнут карабкаться вверх. Все они будут готовы воткнуть нож в спину друг другу, чтобы оказаться рядом с бароном Эрондитесом. Они будут искать его расположения, ведь он должен будет выбрать одного из них. А еще они будут нуждаться в моем одобрении, поэтому будут заискивать передо мной. Если я не соглашусь, а твой отец умрет, все его имущество отойдет трону. И тогда я сам выберу наследника.

Царь посмотрел на Сеануса с высоты своей кровати.

– Дом Эрондитесов, – пообещал он, – падет.

Костис слышал, как хриплые вздохи прорываются через холеные пальцы Сеануса.

– Ваше Величество, – он опустил руки, но говорил, не поднимая головы.

Он сосредоточенно смотрел в пол, словно в поисках последнего, самого убедительного довода.

– Мой брат служил царице верой и правдой. Он будет так же служить вам. Он никогда не испытывал к престолу ничего, кроме преданности. Прошу вас. Прошу вас, пусть ваша месть обрушится на того, кто действительно ее заслуживает. Не на мой Дом. Не на моего брата. Позвольте мне признаться в любом преступлении по вашему выбору и понести назначенное вами наказание. – он облизнул губы. – Я прошу вас.

– Это не месть, Сеанус, – произнесло это новое воплощение царя. – Я не собирался истребить весь Дом, чтобы уничтожить одного человека. Но я готов уничтожить человека, чтобы уничтожить Дом. Твой брат будет выслан, твой Дом падет не потому, что я вдруг возненавидел тебя, а потому, что Эрондитес контролирует больше земель и людей, чем любые четыре барона вместе взятые, и становится все опаснее с каждым днем. Само его существование является угрозой для трона. Этот Дом обречен.

Царь дал Сеанусу время обдумать свои слова, чтобы найти какой-нибудь контраргумент, но такового не нашлось. Сын барона бросил короткий взгляд на придворных, но они вышли из-под его власти. Даже если он откажется от своего признания, он сделал его перед слишком многими свидетелями. Они были младшими сыновьями и племянниками самых могущественных в стране баронов, и они обязательно повторят все, что услышали здесь, своим дядям и отцам. Совет баронов никогда не поддержит того, кто признался в покушении на цареубийство. И Евгенидис был прав: у барона Эрондитеса слишком много врагов, которые будут рады падению Дома. Сеан был не в силах спасти свой Дом, но судьба Дитеса по-прежнему находилась в его руках.

– Я не откажусь от признания, – сказал Сеанус. – Я предоставлю вам любые необходимые доказательства, кроме порочащих Дитеса, если вы согласитесь заменить его казнь изгнанием.

– Спасибо, – согласился царь.

Сеанус поднял голову и посмотрел на него. Затем с небольшим усилием он пожал плечами, как человек, потерявший ставку на бегах или при игре в кости. Приняв сокрушительное поражение со спокойным достоинством, он казался симпатичнее, чем когда-либо. Костис почти почувствовал жалость к нему.

Сеанус приветствовал царя.

– Базилевс, – сказал он, используя архаичное обращение к легендарным князьям древнего мира.

Он оглянулся через плечо, словно вызывая охранников, которые шагнули вперед, чтобы поднять его на ноги, и он покинул комнату, не сказав больше ни слова.

После его ухода слуги переглянулись в молчании, но никто не посмел заговорить. Царица вошла и опустилась в кресло. Царь болезненно поморщился и откинулся на спинку кровати. За креслом царицы встали две ее служанки: Хлоя и Иоланта. Все слуги царя, кроме Сеана, оставались в комнате, а Костис словно прирос к своему неудобному мягкому пуфику. Спальня была заполнена людьми.

– Девяносто восемь дней, – сказала царица, складывая руки на коленях. – Ты говорил, что потребуется шесть месяцев.

Евгенидис расправил покрывало.

– Я хотел оставить небольшой запас времени. На случай непредвиденных осложнений.

– Я тебе не верю, – призналась царица с тонкой улыбкой.

– Тем лучше для тебя.

Царь улыбнулся в ответ. Они словно забыли обо всех присутствующих в комнате.

Внезапно царица повернула голову и прислушалась. Кто-то кричал в караульном помещении. Костис напрягся. Его рука потянулась к поясу в поисках меча.

– Кажется, это Дитес, – сказал царь. – Он должен был ждать в одной из приемных. Я могу поговорить и с ним тоже.

Царица поднялась и шагнула за вышитую ширму перед камином. Ее служанки последовали за ней. Придворные царя остались стоять на своих местах, пытаясь осмыслить тот факт, что их беспомощный, бестолковый царь обещал своей жене уничтожить Дом Эрондитесов за шесть месяцев, а сделал это за девяносто восемь дней.

Дитес, стоящий в дверях между двух охранников, был бледнее своего брата, покинувшего комнату несколько минут назад. Он тоже опустился на колени у постели царя, но не смотрел в пол. Он глядел в лицо царя в поисках ответов.

– Я тебя предупреждал, – сказал царь ровным голосом.

– Да, Ваше Величество.

– И я велел тебе предупредить твоего брата.

– Да, Ваше Величество. Я предупредил его. Наверное, вы мне не скажете, но почему мой брат пытался отравить вас?

– Он не пытался, – сказал царь, и когда Дитес в недоумении уставился на него, пояснил. – Он признался, чтобы защитить тебя. Он думал, что это ты положил коноплю в опиум.

– Но я этого не делал! – запротестовал Дитес.

– Конечно, нет, – согласился царь. – Это сделал я.

– Почему? – беспомощно спросил Дитес. – Почему?

– Я не принимаю наркотики, – резко сказал царь. – Дитес, мне не нужна конопля, чтобы видеть кошмары, они приходят сами собой. Боги посылают их мне, чтобы напомнить о скромности.

Тем не менее, сейчас в голосе Евгенидиса не было ни капли смирения, и если Костис когда-либо мечтал увидеть его более похожим на царя, теперь его желание осуществилось в полной мере. Правда, теперь Костис находит это зрелище весьма пугающим.

– Значит, мой брат не виноват ни в каком преступлении?

– О, он виноват, Дитес. Просто не виновен в том, в чем признался. Он виновен в том, что изо дня в день подстрекал моих слуг к дурному поведению. – Евгенидис небрежно махнул рукой в сторону придворных. – А так же в сговоре со своим отцом, имеющим целью добиться увольнения всех, кроме самого Сеануса, чтобы в дальнейшем я мог выбрать новых слуг, которые будут больше устраивать барона Эрондитеса. По настоянию Сеана и фаворитки, которую барон уже выбрал для меня, хотя я упорно продолжал танцевать с ее младшей сестрой, которая, кстати, носит прекрасные серьги.

– Понимаю, – неуверенно сказал Дитес.

– Нет, ты не понимаешь. И я тоже. Потому что, развращая моих слуг, Сеанус должен был стать незаменим для меня, что ему, бесспорно, удалось сделать. Ваш отец желал, чтобы меня аккуратно подцепили на его крючок. Но твой брат почему-то захотел меня убить. С балкона с видом на сад он указывал убийцам, где они могут найти меня.

– Но у вас не было доказательств?

– Ни одного, которое я хотел бы обнародовать.

– И тогда вы положили коноплю в опиум и заставили его признаться в этом?

– Вот именно. А ты бы предпочел, чтобы я арестовал его за действительно совершенное преступление?

Дитес безнадежно развел руки.

– Вы казните его?

Царь покачал головой.

– Нет.

– Спасибо, – выдохнул Дитес. – О, благодарю вас.

– Не за что, – сказал царь, поднимая руку. – Не благодари меня. Ваш отец станет более сговорчивым, пока перед ним будет маячить надежда когда-нибудь увидеть сына на свободе. Это единственная причина оставить Сеануса в живых. К сожалению, Дитес, это исключает вероятность, что твой отец простит тебя и будет поддерживать в ссылке.

Дитес опустил глаза, но жаловаться не стал. Медленно, опираясь на правую руку, царь дотянулся левой до ящика прикроватного столика. Вытянув ящик, он достал из него кошелек, а потом потянулся за сложенным вчетверо листом бумаги. Откинувшись, он бросил кошелек на край кровати и протянул документ Дитесу.

– Ты можешь использовать часть этих денег для решения… семейных дел. Остальных хватит, чтобы добраться до Полуострова. Эта бумага – рекомендательное письмо к князю Ферриа. У него есть для тебя должность придворного капельмейстера.

Дитес уставился на бумагу в своих руках.

– Ферриа… – пробормотал он в благоговейном изумлении.

– Мне очень жаль, Дитес.

Дитес покачал головой.

– Вы пощадили моего брата, когда могли бы казнить его самым жестоким образом. Вы помогли мне покинуть гадюшник моей семьи и выгребную яму этого двора. Вы знаете, что значит для меня писать музыку при дворе самого Ферриа! Вы вложили мне в руки мою несбыточную мечту. Я не понимаю, за что вы должны извиняться.

– За то, что изгоняю тебя, Дитес. Я намерен снести с лица земли твой отчий дом и посыпать это место солью. Тебе решительно не за что меня благодарить.

Дитес поднялся на ноги, чтобы поклониться царю. И все же, глядя на письмо и кошелек в своих руках, он спросил:

– Вы так и не сказали, почему Сеанус желал вашей смерти.

Царь грустно посмотрел на него и спокойно ответил:

– Ради твоей филии.[7]7
  Древнегреческое слово «филия», часто переводимое как «дружба» или «любовь», не имеет точного соответствия в других языках. Оно обозначает не только «дружбу», но и «дружественность», «расположение», «притяжение», «влечение», «любовь». В данном контексте – расположение, предпочтение Эрондитеса-старшего в плане наследования.


[Закрыть]

Щеки Дитеса вспыхнули.

– А так же из братской любви. – царь пожал плечами.

– И вы сохранили нам жизнь и даже дали вот это? – он поднял бумаги и кошелек.

– Я думаю, мы избавились от наших разногласий, Дитес.

Дитес кивнул.

– К счастью для меня, это так. Я предупреждал его, как вы и просили.

– Не твоя вина, что он не поверил, – сказал царь. – Но он любит тебя так же, как ты его. Возможно это спасет его когда-нибудь. Когда меня уже не будет в живых.

Дитес посмотрел вверх.

– Я надеюсь, Ваше Величество. Благодарю вас. Он очень дорог мне.

– Ты должен быть на корабле к вечеру.

– Я буду, – заверил Дитес.

Он посмотрел на вышитую ширму перед камином, а затем снова перевел взгляд на царя. Наконец он произнес с поклоном и улыбкой:

– Будьте благословенны в ваших начинаниях.

Царь усмехнулся.

– Прощай, Дитес.

Когда он ушел, царица вышла из-за ширмы и заняла свое кресло. Она пожала плечами:

– Если он считает мой двор выгребной ямой, странно, что он задержался здесь до сих пор.

– Он был влюблен, – объяснил царь.

– В кого? – поинтересовалась Аттолия.

Царь рассмеялся.

– В тебя.

Царица ничего не ответила, но ее щеки медленно порозовели, пока она молча сидела у кровати.

– Это шутка? – наконец спросила она.

Весь двор был в курсе, что старший сын Эрондитеса влюблен в царицу. Это знала вся страна. Костис подозревал, что это было общеизвестным фактом даже в Сунисе.

– Смешно, – сказала она.

Царь согласился.

– Смешно, как попасть под снежную лавину. Одна ты умудрилась не заметить этого.

Она недоверчиво покачала головой и ждала, что он продолжит говорить. Но прежде она обвела взглядом лица всех присутствовавших в комнате и нашла на их лицах отражение правды. Ее щеки порозовели еще сильнее. Она повернулась к царю.

– Сеанус с братом делали вид, что терпеть друг друга не могут. Это поддерживало расположение отца к Сеану, а Дитеса избавляло от подозрений в связях с оппозицией и давало возможность сблизиться с тобой, по крайней мере до тех пор, пока не появился я со своими претензиями. Сеанус ревновал тебя от лица своего брата. Он надеялся, что в случае моей смерти, ты согласишься принять любовь Дитеса.

– Бедный Дитес, – задумчиво сказала она, все еще не в силах поверить. – А ты ревновал… к его филии?

Его Величество, полубог и вершитель людских судеб, на глазах всех присутствующих вновь превратился в человека, очень молодого и влюбленного. Еще раз расправив покрывало, он опустил глаза и признался:

– Ужасно.

Губы Аттолии искривились, ее глаза сузились, но даже ее самообладание внезапно подвело ее, и царице пришлось прикрыть рот рукой, чтобы скрыть улыбку, а затем смех. Ее плечи слегка дрожали.

– Я брошу в тебя подушкой, – предупредил царь. – Ты роняешь мой престиж перед лицом моих придворных.

Царица подняла голову, но ненадолго задержала ладонь у лица. Когда она опустила руку, ее лицо казалось почти безмятежным.

– Как будто тебя это беспокоит, – сказала она. Потом внимательно посмотрела в лицо мужу. – Ты устал, – добавила она.

– Да, – признался он, это было яснее ясного.

Его щеки горели сильнее, чем от здорового румянца. Она подняла руку, чтобы коснуться его лба, но он отстранился.

– Иди к себе, – сказал он.

– Хорошо, раз ты желаешь, – пробормотала она и встала. – Ты отпустишь слуг и будешь спать?

– Да.

Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и ушла.

«Как будто тебя это беспокоит».

* * *

Если придворные и чувствовали огорчение, ужас или смущение, им не оставили времени вволю предаться своим чувствам.

– А теперь принесите мою одежду, – приказал царь.

– Вашу рубашку и халат, Ваше Величество. Сей момент.

– Я сказал, одежду. – царь вздохнул и вытер лицо. Он выглядел усталым. – Новый синий шелковый кафтан от портного. Подберите подходящий пояс.

В его словах звучало холодное предупреждение.

– Да, Ваше Величество.

Один из слуг склонил голову и направился к двери. Царь обратился к Костису:

– Предупреди охрану, мне понадобится сопровождение.

Филологос наивно попытался запротестовать:

– Вы сказали, что собираетесь отдыхать.

Царь бросил короткий взгляд в его сторону.

– Я солгал.

Костис приказал отряду сопровождения приготовиться и ждал вместе с ними в караульном помещении, пока мимо него не пробежал слуга с царской одеждой. Еще один направился куда-то с поручением. Вскоре появился сам царь во главе встревоженных придворных.

Иларион ускорил шаги и обогнал царя. Остановившись перед ним и повернувшись спиной к двери, он спросил прямо:

– Куда мы идем, Ваше Величество?

Царь наклонил голову к плечу и осмотрел его прищуренными глазами. Иларион сглотнул, но царь решил дать ему ответ.

– Сегодня странный день. Я простил людей, который предпочел бы изгнать, и отправил в изгнание единственного придворного, который был мне симпатичен; я заключил в тюрьму человека, которого желал бы казнить. А теперь я собираюсь прогуляться в тюрьму, чтобы решить старый спор. Думаю, я это заслужил. Вы можете остаться здесь.

– Нет! – слишком громко. – Я хочу сказать, прошу вас, нет, Ваше Величество. Мы должны идти с вами.

Или царица оторвет вам головы, подумал Костис.

– Со мной телохранители. Их вполне достаточно.

– Ваше Величество. – это был Филологос. – Мы ваши слуги, не так ли?

Его лицо одновременно выражало мольбу и безнадежность. Царь закатил глаза, но сдался.

– Трое из вас могут идти со мной.

Он оставил выбор на их усмотрение. Теперь, когда Сеанус выбыл из игры, Иларион и Сотис были очевидными кандидатами. Костис удивился, когда Филологос решительно шагнул вперед, и удивился еще больше, когда остальные придворные отступили. Все трое последовали за царем к двери.

Костис поколебался, а затем последовал за ними. Царица приказала ему оставаться с царем, и ни она, ни он не освобождали его от службы. Они достигли парадной лестницы, четыре пролета которой спускались до уровня земли. Царь посмотрел на ступени перед собой.

– Если мы можем помочь вам, Ваше Величество… – предложил Иларион.

– Не можете.

Положив руку на мраморные перила, он начал спускаться вниз. Царь двигался медленно, не выказывая очевидных усилий, но Костис отметил, что царь сильно вспотел к тому времени, когда добрался до первого этажа.

Они прошли через дворец и кухни, чтобы выйти к лестнице, ведущей в дворцовую тюрьму. Тюрьма полностью располагалась под землей, как раз под конюшнями и псарней. Собаки, наверно, пахнут лучше, подумал Костис. Он терпеть не мог это место.

Под лестницей на трехногом табурете сидел охранник. Он не поднялся с места, пока не увидел царя, да и тогда сделал это с явной неохотой. Недовольный тем, что его отдых прерван, он направился в тюрьму. Начальник тюремной охраны вышел из караулки, поклонился царю, взглянул на крюк, выглядывающий из рукава и спрятал улыбку. Кажется, он знал, какого заключенного пришел навестить Его Величество.

– Прошу вас, Ваше… Величество.

Дойдя до конца коридора, тюремщик открыл дверь камеры. Костис заслонил царя, дождался, когда внутрь войдут двое его солдат, а потом вошел сам, но заключенный не представлял никакой опасности. Он был прикован к каменной скамье, на которой лежал, но цепи, как и охрана, были излишней мерой безопасности. В камере воняло мочой и рвотой, а заключенный не пошевелился, когда дверь распахнулась на всю ширину. Он даже не повернул головы. Всклокоченная борода скрывала его рот и подбородок, а синяки покрывали остальную часть лица. Его руки были сложены на груди, одна из них распухла и почернела. Пальцы казались багровыми колбасками, и Костис отвернулся. У стены лежал сбитый в комок плащ. Возможно, заключенный использовал его в качестве одеяла, но теперь он не был нужен. Узнав ткань, Костис почувствовал потрясение.

Он внимательнее посмотрел на лежащего на скамье человека. Даже зная теперь, кто он такой, Костис не способен был узнать под следами побоев знакомых черт лица Секретаря архива, но грязный комок ткани, лежащий рядом с ним, несомненно был лохмотьями элегантного плаща Релиуса.

Костис отступил в сторону, освобождая место для царя, и занял позицию в дверном проеме.

– Стул, – приказал царь.

Он посмотрел на заключенного и обратился к Филологосу:

– И немного воды. Принеси с кухни.

Филологос поспешил к двери. Принесли стул, и тюремщик с грохотом поставил его перед царем.

– Еще что-нибудь желаете, Ваше… Величество?

– Желаю. – царь посмотрел ему прямо в глаза. – Никогда больше не видеть тебя живым.

Самодовольное и снисходительное выражение лица тюремщика несколько полиняло, когда он начал пятиться к двери. Придворные обменялись понимающими взглядами. Евгенидис уселся на стул и с облегчением откинулся назад.

– Итак, Релиус, – произнес он наконец, – готов ли ты возблагодарить нашу царицу за ее милость?

Этот вопрос прозвучал, как далекое эхо. Словно Релиус уже однажды задал его царю, и теперь царь повторил его слова. Костис почувствовал, как холодок пробежал по его спине.

Цепи тихо звякнули.

– Я думал, что вы придете раньше. Чтобы отомстить, – прошептал Релиус.

– Я был нездоров.

– Я слышал. Новости доходят даже сюда.

– Помню.

Царь оглядел камеру, словно что-то припоминая.

– Очень похоже на мою камеру. Я не помню койку, но, наверное, я тогда просто ничего не видел. Она знает, что ты тогда вернулся, чтобы еще раз допросить меня?

Костис сглотнул, чувствуя себя с каждой минутой все более неловко. Царь затаил зло на Релиуса. Когда он сам был узником Аттолии, Релиус допрашивал его, чтобы получить сведения о царице Эддиса.

«Я собираюсь прогуляться в тюрьму, чтобы решить старый спор. Думаю, я это заслужил».

Костис переглянулся с гвардейцами. Они были ветеранами. Наверное, они видели вещи и похуже. Но все происходящее им тоже не нравилось.

Релиус почти незаметно покачал головой.

– Она не хотела это знать.

– И ты не был достаточно глуп, чтобы рассказать ей потом?

– Нет. Хотя она догадывалась.

– Я сказал тебе что-нибудь? – спросил царь непринужденно.

Костиса прошиб холодный пот.

– Нет, – сказал Релиус. – Вы умоляли кого-то на простонародном жаргоне. Что-то лепетали на архаичном. Я бы нажал на вас сильнее, но боялся, что вы умрете. Она не хотела вашей смерти.

Наконец Секретарь архива повернул голову и посмотрел на царя.

– Я жалею, что не убил вас.

– Храбрые слова, Релиус.

– Здесь невозможно быть храбрым. Только глупым. Вы пришли послушать, как я стану умолять? Я это сделаю. Я научился. Вы подсказали мне слова. – слезы выступили у него на глазах, и голос ослаб. – Пожалуйста, не мучайте меня больше. Пожалуйста. Не надо.

Царь отвернулся.

– Я не знаю, – прошептал Релиус, – был ли я когда-нибудь храбрым. Но если бы я знал, что вы вернетесь, я убил бы вас.

– Если бы ты знал, что я в конце концов окажусь здесь, а ты там? Это кажется тебе странным после стольких лет службы царице?

– Я не удивляюсь, что нахожусь здесь. Только тому, что вы отсюда выбрались. Думаете я не знал с самого начала, чем это может закончиться?

– Ты бы продолжал служить ей, если бы мог? – спросил царь.

– С радостью, – прорычал Секретарь и задохнулся от боли, пронзившей его тело.

Царь наклонился вперед, и Релиус вскрикнул, но царь просто просунул руку ему под голову и крюком подтащил плащ. Он опустил голову Релиуса на эту импровизированную подушку.

Филологос вернулся с небольшим бурдюком в руках. Сотис взял его и, выполняя указания царя, наклонился и просунул горлышко между губ Релиуса. Секретарь сделал глоток. Прежде чем, он успел сделать второй, царь уверенно сказал:

– Должно быть, ты сильно ненавидишь ее сейчас.

Глаза Релиуса налились кровью. Он посмотрел на царя и выплюнул драгоценную воду. Он изо всех сил пытался поднять голову, чтобы посмотреть в лицо своему врагу.

– Даже если бы я гнил здесь пятьдесят лет, – прохрипел он, задыхаясь, – а потом вышел на волю, я бы пополз к ней на брюхе и у ее ног умолял бы позволить служить ей.

Царь покачал головой, насмешливо и недоверчиво.

– Неужели? После всего того, что она с тобой сделала?

– Я сам научил ее этому.

– Значит, ты все еще желаешь служить ей.

– Да.

Все с той же недоверчивой улыбкой царь наклонился ближе.

– Как и я сам.

Он говорил так тихо, что Костису пришлось напрячься, чтобы услышать эти слова. Но Релиус был не готов к подобным откровениям. Он только молча смотрел.

– Чего вы хотите от меня? – прошептал он.

Слезы катились из уголков его глаз.

– Вы жаждете мести? Я не могу остановить вас. Так что приступайте. Вы можете делать, что хотите. Никто вас не остановит.

– Я хочу, чтобы вы поверили мне.

– Нет. – его дыхание прерывалось, он старался подавить рыдания, причиняя новую боль своему истерзанному телу.

Лицо Релиуса исказилось от боли. Царь передвинулся на край сидения и склонился к уху Секретаря. Костис не слышал, что сказал Евгенидис, но отлично расслышал, что кричал Релиус.

– Какая разница, поверю я или нет, если вы прикончите меня, как Телеуса?

Царь сел обратно, морщась от боли в боку.

– Оказывается, ты знаешь не все новости. Она помиловала Телеуса.

– Лжец, – воскликнул Релиус.

– Ну да, я такой, – согласился царь и повернул голову, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов в коридоре. – Тем не менее, есть одна истина, которую я могу доказать прямо сейчас. Если не ошибаюсь, эти сердитые шаги принадлежат нашему капитану.

Царь не ошибся. Это был капитан с отрядом гвардейцев. Телеус вошел в дверь и остановился за стулом царя. Он не сказал ни слова, только наклонился над плечом царя и вручил ему сложенный лист бумаги.

– Дайте-ка угадаю, – сказал царь. – Моя царица отстранила Энкелиса и восстановила тебя. И твоим первым поручением является вернуть меня в постель?

Он развернул послание и, разгладив бумагу у себя на колене, прочитал сообщение. Потом улыбнулся.

– Я избавлю тебя, Телеус, от неприятной обязанности силой тащить меня в постель. Ты можешь закончить здесь то, что начал я.

Телеус содрогнулся от ужаса и отвращения. Он посмотрел на камеру, на Релиуса, и брезгливость на его лице уступила место горю. Релиус безнадежно смотрел на них со своей скамьи. Телеус был жив, потому что царь заступился за него, и он знал, в чем заключаются его обязанности.

– Я к вашим услугам, – сказал Телеус, пытаясь подавить дрожь в голосе.

Евгенидис встал со стула и выпрямился, чтобы видеть лицо Телеуса.

– Ты меня не понял, капитан. Я помиловал его.

Телеус, принявший жизнь из рук человека, которого он презирал, лицом к лицу столкнувшийся с падением и гибелью своего друга, исчерпал предел терпения. Он решился возразить царю.

– Ее Величество осудила его.

Евгенидис, усталый и раненый, подавленный зловонием и гнетущими стенами тюрьмы, где он потерял руку, ответил ему грозным рычанием:

– Я твой царь!

Его голос словно прорвал долго сдерживаемое напряжение; перед лицом потрясенных зрителей каменная маска капитана, скрывавшая его чувства, содрогнулась, пошла трещинами и внезапно лопнула от крика, становящегося все громче с каждым словом. Глаза Телеуса налились кровью, жилы на шее вздулись, он кричал так, что его должны были слышать в самых дальних камерах тюрьмы.

– Кто вы такой, чтобы командовать? – прогремел он. – Кто вы такой, чтобы отдавать приказы здесь?

Никто не успел разобрать, что еще успел он выкрикнуть, потому что царь закричал в ответ, не менее страстно и неразборчиво; их слова, отраженные от каменных стен, слились в бессмысленный вопль, заставивший Костиса зажать уши. Царь словно загорался гневом Телеуса. Несмотря на то, что Телеус был почти на голову выше царя, подавить его своим физическим превосходством капитану не удалось. Как бездомная кошка, случайно столкнувшаяся с собакой на скотном дворе, царь стоял, не двигаясь с места, и пронзительно вопил в ответ до тех пор, пока Телеус случайно не бросил взгляд на Секретаря архива. Релиус отвернулся и скорчился в углу в безнадежной попытке закрыть уши скованными руками. Внезапно Телеус замолчал, словно признав бесспорную правоту последних слов царя:

– Я могу делать все, что захочу!

Тюремщик выбрал неподходящий момент, чтобы появиться в дверях камеры. Его глаза встретились со взглядом царя, глаза Евгенидиса сузились, а тюремщика, наоборот, выпучились. Гневный румянец ушел со щек царя. Он выронил записку царицы, и его лицо стало белым, как бумага, на которой она была написана. Он потянулся к стулу, и его крюк неловко скользнул по спинке. Он покачнулся и повернулся, чтобы поймать опору здоровой рукой. Филологос стоял ближе всех и поднял было руки, чтобы помочь, но отступил. Все ждали. Царь сел на стул, посмотрел на что-то невидимое в пространстве перед собой, и постепенно его лицо снова приобрело здоровый цвет. Он дважды пытался говорить, но останавливался. Он сделал несколько поверхностных вздохов, потом вдохнул глубже и наконец заговорил, не поворачивая головы.

– Меня не волнует, чьи приказы тебе нравится выполнять, капитан, но ты проследишь, чтобы Релиуса перенесли в дворцовый лазарет, и его осмотрел врач получше тюремного мясника. Позови Петруса. Я забираю твой отряд. Справляйся сам. Отправь Костиса в постель, прежде, чем он свалится с ног.

Он подождал, словно желая посмотреть, посмеет ли Телеус возразить еще раз.

В ответ раздался голос с каменной скамьи, слабый, прерывающийся, но вызывающий. Это заговорил Релиус:

– Вы не сможете купить мою преданность.

Даже гвардейцы втянули головы в плечи. Смех царя, прозвучавший в сырой камере, был для всех полной неожиданностью. Он обошел вокруг стула и, опираясь на спинку левой рукой, наклонился к секретарю.

– Ты сказал, что никто не может быть храбрым здесь.

Он помахал крюком перед лицом Секретаря. Релиус плотно зажмурился, и царь с сожалением убрал руку. Он медленно присел, упершись коленями в грязный пол, а локтем в скамью. Он поднял здоровую руку, протянул ее к лицу Релиуса и, отведя прилипшие к его лбу мокрые пряди волос, сказал спокойно, чтобы измученный болью человек мог понять все его слова:

– Ты прощен, Релиус, потому что я так решил. А не потому, что мне нужна твоя преданность. – он подождал, давая время осмыслить его слова. – Ты можешь уехать на ферму в долине Геде, пасти коз и быть преданным кому угодно. Мне все равно. Ты прощен. Понимаешь?

Голова Релиуса безвольно дернулась. Евгенидис еще раз провел рукой по лбу Секретаря. Его голос все еще звучал мягко, и он улыбнулся, когда сказал:

– Не позволяй Петрусу накладывать слишком много швов. Это чертовски больно.

Царь поднимался на ноги медленно, но не издал ни звука. Его придворные дернулись, но не предложили помощи. Царь прошел через камеру к двери, его левая нога двигалась хуже, чем правая, что делало его походку неровной, левая рука была плотно прижата к боку. Проходя мимо Телеуса, он не взглянул на капитана.

– Ее Величество поручила мне доставить вас в постель, – сухо сообщил Телеус.

– Туда я и собираюсь. Можете так и передать Ее Величеству, но только после того, как обеспечите Релиуса удобной кроватью.

Когда царь исчез, начальник тюремной стражи потихоньку вернулся в камеру. Телеус сказал, что собирается забрать Релиуса.

– Куда забираете? – спросил тюремщик.

Из коридора он слышал каждое слово, ему не следовало задавать лишних вопросов.

– Туда, – коротко ответил Телеус. Он подошел к скамье Релиуса. – Ребра сломаны? – спросил он.

– Не думаю. Может быть, одно или два, – прошептал Релиус.