Текст книги "Музей разочарований"
Автор книги: Мэг Ледер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– О чем она? Когда ты их видела? – глаза Эфа расширились от удивления.
– Ни о чем. – Я запнулась. – Я встретила их как-то, просто... – Мои руки беспомощно повисли вдоль тела.
– Черт, – пробормотал он, убирая волосы с лица, крепко прижимая ладонь ко лбу. – Черт, черт, черт.
Я подошла к нему, но он вздрогнул и поднял руки между нами, делая шаг назад. Аннабет, казалось, ослабла без поддержки Джорджа, и через несколько секунд – а может быть, несколько часов, – когда никто из нас не проронил ни слова, она направилась к выходу, опираясь о перила; когда она закрыла за собой дверь, стук её каблуков постепенно стих.
– Эф, – начал Джордж, подходя к Эфу и пытаясь его обнять.
Но Эф оттолкнул его – сильно, – и Джордж рухнул на пол и начал всхлипывать. Он прикрыл голову руками, его угловатые плечи содрогались от рыданий.
И тогда я поняла, что Вилло видел приближающийся метеорит, видел, как огненный шар пронесся по синему небу, и Вилло замер, ведь зрелище было прекрасным, осталась только боль от того, что ничто уже не будет по-прежнему, сердце билось сильнее от невыносимой жары, и он мог только спасать себя. Эф еще раз взглянул на отца, покачал головой и стал спускаться вниз, спиной ко мне.
Я не могла пошевелиться. Я думала об Одри, о прекрасных рыжих волосах Эллен, о руке Эфа в моей, о том, как я все потеряла, и уже вряд ли верну назад.
Затем я сделала самую большую ошибку в своей жизни.
Я позволила Эфу уйти.
Игрушечный грузовик
Нью-Йорк
Кат. № 201Х-21
Одолжен Одри Харрис
Я пробралась через толпу в вестибюле и выбежала на улицу в поисках Эфа. Сначала побежала в Западный Центральный парк, а потом снова на Восемьдесят первую. Деревья мрачно мелькали на другой стороне улицы. У меня перехватило дыхание, руки дрожали, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Меня затрясло.
Поздно. Он ушел.
Зубы стучали от холода.
Я позвонила Эфу, но меня сразу перебросило на голосовую почту.
Я написала ему.
Где ты?
Я ждала.
Я вспомнила выражение его лица, когда он признался мне, и как оно изменилось, когда я ничего не ответила.
А потом звук разбивающегося сердца, когда он увидел Аннабет.
Я всё испортила. В этот раз всерьёз.
Его слова эхом отозвались во мне:
Черт возьми, Пэн, пойми же: я люблю тебя.
Я сказала их самой себе и почувствовала, как неловко они прозвучали, как застряли у меня на губах.
Я даже думать не хотела об этом. О том, что это будет значить для него, для меня, для нас. В тот момент всё, чего я хотела – найти его, завернуться вместе в плед, включить первый сезон «Твин Пикс», запастись сладостями, позволить ему положить голову мне на плечо, сказать, что у его родителей всё наладится. Я написала ему еще раз.
Нам нужно поговорить.
На этот раз ответ пришел сразу же:
Нет.
Руки дрожали, я снова набрала его номер. Нет ответа.
От отчаяния я закричала, потом повесила трубку, засунула телефон в сумку и пошла обратно к Западному Центральному парку. Мимо проходили парочки, от холода жавшиеся друг к другу, а над ними мерцали крошечные рождественские огоньки; родители качали малыша в коляске; на ступенях музея собралась толпа курильщиков, а каждый раз, когда открывалась дверь, до меня доносились звуки вечеринки.
Я не могла двинуться с места, но дыхание становилось всё быстрее и быстрее, пальцы онемели от холода, но и внутри у меня все будто покрылось инеем. Я не могла больше здесь оставаться. Я не хотела видеть родителей. Эф не хотел видеть меня.
Пальцы застучали по клавишам телефона, дрожа и не попадая по буквам. Мне пришлось несколько раз удалить текст и переписать его заново, прежде чем вышло правильно.
Привет, Грейс, ты рядом?
Я ждала ответа, стуча зубами.
Киран сделал мне сюрприз и снова приехал. Мы гуляем с Майлзом и Оскаром. Кажется, это свидание! Присоединяйся!
Земля ушла из-под ног. Я не хотела сейчас быть с друзьями, но и одна оставаться тоже не могла.
Десять минут спустя я оказалась в до абсурда переполненном поезде С. Чей-то рюкзак врезался мне в плечо, а женщина рядом облокотилась на мою руку, которой я держалась за поручни. Я считала остановки до дома Китса и извинялась перед всеми, пока проталкивалась к выходу. На улице не пахло свежестью, с неба сыпалось что-то мокрое и липкое: снег, не долетая до земли, превращался в дождь.
Четыре квартала до коттеджа Китса показались мне вечностью, кончик носа превратился в лед, а глаза слезились от ветра. Я хотела тепла. Уверенности. Хотела забыть о том, как сильно я обидела Эфа.
Я позвонила и, стоя на крыльце под желтым светом фонаря, стала ждать. Тишина.
Я снова позвонила, долго держа палец на кнопке звонка. Звон эхом разносился по дому, пока я не услышала, как кто-то спускается с лестницы, в стекле двери показалась размытая фигура, затем кто-то снял цепочку и открыл дверь.
Передо мной стоял Китс: лицо красное, волосы растрепаны, рубашка не заправлена.
– Пенелопа?
Не Скаут.
– Я могу войти? – Я обхватила себя руками.
– Знаешь, сейчас не лучшее время... – Он нервно посмотрел на второй этаж.
Зубы снова начали стучать, я вся сжалась от холода.
– Кое-что ужасное произошло с родителями Эфа, и я просто не могу быть одна...
На глаза набежали слезы, и я сделала было шаг внутрь, но он встал в проёме и не дал мне войти.
– Пенелопа...
Снова НЕ Скаут.
– Что происходит? – спросила я одновременно со слащавым женским голосом, донесшимся сверху.
– Китси, мне становится одиноко...
За Китсом, на верхней площадке лестницы находился не кто иной, как самый ужасный человек в мире: Черисс.
Она была в шелковистом белье темно-синего цвета, с одного плеча сползла бретелька, спутанные волосы обрамляли лицо с сонной и довольной улыбкой... И тут она увидела меня. Мы обе застыли на месте.
– Вот черт, – пробормотала Черисс.
Мне бы удивиться, но в этот момент всё встало на свои места.
– Я могу объяснить. – Китс поморщился, сделал знак Черисс подождать и вышел вместе со мной на улицу. – Черт, здесь холодно.
Он слабо улыбнулся. Я представила, что мои руки и ноги ломаются на части, и я, как конструктор, лежу перед ним.
– Понимаешь, я знал Черисс всю жизнь, но в этом году что-то изменилось, что-то очень странное возникло между нами, я не был уверен, что это к чему-нибудь приведет, поэтому не хотел говорить, пока не буду уверен...
– Подожди-ка, она Джена? – произнесла я, уже зная ответ, как бы сильно я не ненавидела ту историю про Чертово колесо, она была основана на реальных событиях.
– Что? – Он переступил с ноги на ногу.
Во мне что-то надломилось, и я посмотрела на свои руки и ноги, чтобы убедиться, что они всё еще на месте.
– Зачем ты позвал меня на вечеринку, если у тебя на примете уже была она? Почему я вообще тебе понравилась?
Мой голос звучал так жалко, что я сама его возненавидела. А вот Одри оказалась права.
– На какую вечеринку?
– На твою вечеринку! На костюмированную вечеринку!
Он выглядел растерянно.
– Я тебя не приглашал...
По руке пошла трещина: тонкие линии перелома расползаются по всем костям.
– Но приглашение в моём шкафчике... – Я замолчала, вспомнив тот день: Отом/Саммер/Спринг кричала на Эфа, говоря, что уходит и спрашивала, была ли я «ею».
В углу приглашения были синие чернила: отпечатки от синей ручки, которую он носил в кармане, отпечатки от синих динозавров Эфа. Моё сердце раскололось надвое.
– Я должна идти, – прошептала я.
– Может, обнимемся в знак примирения? – спросил он.
– Обнимемся? – в недоумении повторила я.
Я посмотрела в его глаза, на его вьющиеся волосы. Я вспомнила, как он держал мою руку на вечеринке; как мы разговаривали в лунном свете, и он не мог перестать болтать о Керуаке; как он принес цветы моей маме и назвал моего папу странным. Его губы были потрескавшимися и сухими, он пах как огонь на языке, как слезы на глазах... У меня было чувство, что наконец-то я кому-то нужна.
Но, как оказалось, не ему.
Хитрый Койот из старого детского мультика всегда зависал на секунду в воздухе, прежде чем понимал, что земля под ногами кончилась, и он рухнет вниз.
Сейчас была та самая секунда.
– Купил бы ты бальзам для губ. – Всё, что я могла сказать. Я повернулась и пошла прочь, оставляя руку, ухо и половину сердца на тротуаре возле его дома.
* * *
Следующим утром я проснулась от тихого стука в дверь. 8:43. Простынь была смята и пахла ночными кошмарами, руки липкие и потные от остатков страха. Я отвернулась к стене, надеясь, что мама или папа уйдут. Но стук повторился.
– Пэн?
Голос прозвучал так знакомо, что всё мое тело вытянулось в струнку. Я откинула простыни, подошла к двери и открыла её.
Одри слабо улыбнулась мне, у неё в руках была моя джинсовая крутка. Она чуть было не обняла меня, но в последний момент неловко отодвинулась и повесила куртку на кресло.
На меня навалилось жгучее чувство стыда от того, что она оказалась права насчет Китса и меня. Из глаз потекли слезы, я не смогла их остановить.
– Пэн. – Ее голос был таким добрым, грустным, в нем я чувствовала ее любовь ко мне. На её глаза навернулись слезы, и я не могла смотреть на неё ни секундой дольше.
Я скрестила руки на груди и уставилась на свои ноги, изучая оставшиеся полоски загара от летней обуви.
– Черисс рассказала мне о том, что случилось прошлой ночью. Я хотела убедиться, что ты в порядке.
– Наверное, ты не очень удивилась, – поникшим голосом сказала я. – Ты же предупреждала, что это случится.
Она вздрогнула.
– Я не знала, что они начали встречаться! Клянусь, Пэн, поверь мне! Я бы сказала тебе.
Я равнодушно пожала плечами, всё внутри оцепенело. Я отвернулась от неё, вытащила из стопки грязного белья серый свитер Эфа и натянула его на себя, потом плюхнулась на кровать, и мне было все равно, что я выгляжу грубой и странной.
Одри взяла фотографию с моего стола. Она была сделана в День независимости прошлым летом. Тогда она, Эф и я разбили лагерь на крыше её дома и весь день готовили фруктовый лёд, пока не начался фейерверк. На снимке мы с Одри показывали Эфу языки, ярко-красные от мороженого, а он показывал рукой «знак неудачников»[24]; его губы были такими же ярко-красным, как наши. Я притянула колени к груди и натянула на них старый бело-зеленый плед, желая раствориться в них и исчезнуть. Форд неслышно вошел в комнату, покосился на Одри, затем вскочил на кровать и, громко мурлыкая, помял лапами мою ногу.
Одри поставила фотографию на место и сжала руки, как будто пыталась успокоиться. Она прокашлялась.
– Я скучаю по тебе, и мне очень жаль.
Я ничего не ответила.
– Прости меня за всё то, что произошло между нами за последние два месяца. – Она с трудом сглотнула. – Иногда быть твоим другом очень нелегко. У тебя такие высокие стандарты... Нет, они не плохие! Ты веришь в абсолютную дружбу и настоящую любовь, и твоё сердце такое удивительно большое... Я люблю это в тебе, Пэн... но я больше не Вивьен... не знаю, была ли я ей когда-то...
Форд со счастливым видом разместился на моих коленях и так громко замурчал, что капнул слюной на одеяло. Пришлось тщательно оттирать, но я его так и не спихнула.
– И, может быть... Я надеюсь, мы сможем снова стать друзьями? Начать всё заново?
Я не знала, что ответить. Всё, что происходило последние два месяца, включая последние 24 часа, вращалось вокруг меня, как идиотское торнадо из «Волшебника Страны Оз», уничтожая всё, во что я верила.
– Я плохо поступила с Эфом... – сказала я, и мой голос дрогнул, вся грусть выплеснулась наружу; что-то, что держало меня в оцепенении, наконец отпустило.
– О, Пэн... – Одри села ближе ко мне, задев Форда, который недовольно мяукнул, и крепко обняла меня. – Расскажи мне.
Я покачала головой, пытаясь сдержать волну боли и грусти, но ничего не вышло.
Я положила голову ей на плечо и заплакала. Я плакала и думала о том, что потеряла: Вивьен и Дельфин, непоколебимую веру в сказки и счастливый конец, сон, которым был Китс, реальность, которая обернулась Эфом.
Когда у меня уже не осталось сил, а рыдания превратились в судорожные всхлипы, Одри наклонилась, вытащила что-то из сумки и протянула мне.
– Боже мой... неужели это...
Она кивнула, и я взяла из её рук игрушечный грузовик – тот самый, который запутался в её волосах много лет назад, тот, с которого началась наша дружба.
– Ты до сих пор его хранишь?
Она снова кивнула и я, не задумываясь, опустила голову ей на плечо, продолжая вертеть грузовик в руках.
– Когда медсестра выстригла клок волос, она отдала его мне, и я решила его сохранить. Меня постригли, мне нужно было что-то взамен. – Она пальцем крутанула колесо, и мы вместе слушали, как оно крутится. – Хотя я, конечно, и не догадывалась, что получу тебя в придачу.
– Хотела бы я вернуться в то время, – произнесла я.
– Мы сильно изменились с тех пор, Пэн, – возразила Одри.
Я вспомнила грузовик, запутавшийся в её волосах, вспомнила, как она была напугана и старалась не плакать.
Будь смелее, сказала я себе, будь смелее ради людей, которых любишь.
– Мне жаль, что я так разозлилась из-за всего, что ты мне сказала. Ты была права насчет Китса, меня и всего остального. Извини, что заставляла тебя смотреть фильмы Дэвида Линча и что у меня так много правил, и что тебе нелегко быть моим другом.
– Я не совсем это имела в виду, – сказала она. – Ладно, может в части Дэвида Линча, но, Пэн, мне было больно. И ведь ты знаешь, что я не считаю тебя жалкой? Пожалуйста, скажи, что знаешь. Это худшее из того, во что ты могла поверить. Я бы никогда...
Она покачала головой.
– Спасибо, – тихо ответила я, понимая, что всё, что она сказала в тот день, было из любви ко мне. С нами по-прежнему останутся многочисленные просмотры «Титаника», гигантские упаковки M&M’s, воспоминания о тех августовских вечерах, которые мы проводили в доме её бабушки, ловя светлячков и устраивая девичники. Наша история никуда не исчезнет, даже если теперь мы не те, кем были раньше.
– Но, Пэн, – продолжила она тихим голосом, – я не могу не дружить с Черисс. Я не собираюсь выбирать между вами. Мне нужны вы обе, понимаешь?
Я подбирала слова, чтобы сказать то, что собиралась.
– Я понимаю. Но я не могу дружить с ней после всего, что случилось с Китсом.
Она вздохнула.
– Знаю. Я просто хотела, чтобы мои лучшие друзья стали лучшими друзьями друг другу... Хотелось совершенства.
– Понятия не имею, что это такое. – Я слегка толкнула её в бок.
– Уверена, что так и есть. – Она улыбнулась.
– Теперь я поняла твои слова про социальные круги и их расширение. Я познакомилась с Грейс, Майлзом и многими другими. Такое чувство, что мы знакомы всю жизнь.
Её улыбка дрогнула, и я задумалась, останемся ли мы друзьями или разойдемся в разные стороны? И, может быть, в этом не было ничего страшного?
Я не знала, что ждет нас впереди.
Я протянула ей грузовик, но она покачала головой.
– Пусть побудет пока у тебя, тебе нужнее.
Я крепко сжала грузовик и обняла её, это было у меня уже на уровне инстинкта.
Мы через многое прошли, многое потеряли, но этот игрушечный грузовичок вновь помог нам найти путь к друг другу.
Осколок глиняного горшка
Залив Дэд Хорс
Бруклин, Нью-Йорк
Кат. № 201Х-22
Когда Одри ушла, я расчесалась (по крайней мере, создала видимость), натянула джинсы, повесила на шею цепочку с динозавром и жетон Бородатой Леди и, схватив шапку с пальто, крикнула родителям:
– Я ненадолго.
Я бежала так быстро, как только могла. До дома Эфа было два квартала, а на улице было так холодно, что изо рта вырывались облачка пара. Я ненавидела бег. Лёгкие горели, грудь словно кололи ножами, но я все равно бежала, тяжело дыша. По пути чуть не сбила старушку с тележкой, полной алюминиевых банок.
– Простите, – прокричала я, не оборачиваясь, ноги пульсировали.
Остановила я только у дома Эфа.
Я позвонила в дверь, послышались шаги, и кто-то высокий посмотрел на меня сквозь матовое стекло. Я так надеялась, что это Эф. Сердце замерло, когда дверь открылась. Это был его отец. Джордж выглядел так, будто за последние сутки он успел умереть и вновь воскреснуть: под опухшими глазами черно-серые круги, вчерашняя одежда, запах алкоголя и печали окутывал его, словно облако.
Из него словно выкачали всю радость, опустошили.
– Эфа здесь нет, – сказал он, и до меня донеслось его несвежее дыхание.
– А. – Я не знала, что еще сказать. Джорж смотрел куда-то сквозь меня. – Он вернется к вечеру?
Джордж грустно улыбнулся.
– Нет, они с Эллен утром уехали к её родителям в Покипси. Вернутся только завтра.
– А, – повторила я, мои плечи опустились, я переступила с ноги на ногу. – Если вы будете говорить с ним, скажете, что я заходила?
– Если ты будешь с ним разговаривать, скажешь, что мне очень жаль? – спросил он в ответ.
Я машинально кивнула.
Джордж отвернулся и закрыл передо мной дверь. Я прошла один квартал, радуясь, что под пальто на мне был свитер Эфа. Со мной была хоть какая-то его часть. Руки дрожали. У меня было странное ощущение: энергия, направленная на то, чтобы добраться до его дома, никуда не ушла. Она накапливалась внутри, вызывая беспокойство и раздражение. Домой идти совершенно не хотелось. Я написала Эфу.
Позвони мне?
Я бродила по улицам, пиная листья под ногами, а надо мной кружил полиэтиленовый пакет. Ничего красивого в этом не было, потому что это мусор. Меня он раздражал сам по себе и потому, что в нем мог запутаться какой-нибудь непутевый голубь. Я злилась на себя, потому что из-за роста не могла его достать. Я злилась на Эфа, потому что ему это было по силам, но рядом его не было.
Я позвонила ему, но меня перекинуло на голосовую почту.
Я остановилась посреди тротуара, меня обдувал такой холодный ветер, что с носа потекло, и я поняла, что не знаю, что делать. Вообще.
Если бы все происходило в книгах Джейн Остин, мы с мистером Дарси случайно бы встретились, и из наших ртов вырывались бы облачка пара, пока мы застенчиво, но весьма красноречиво и искренне объяснялись бы друг другу в любви.
В мире Вивьен и Дельфин Джейсон Норт, школьный учитель, по которому я тайно тосковала много лет, понял бы, что тоже любит меня, и побежал бы на вокзал, чтобы успеть перехватить меня до того, как я навсегда исчезну из его жизни.
В «Титанике» Лео взял бы меня за руку, и мы бы сбежали в погоне за нашим счастливым концом. Или могли быть на пути к нему.
Но я стояла одна на нью-йоркском тротуаре, от которого пахло мочой. У меня начался насморк, а носового платка не было. Еще я боялась, что голубь умрет от удушения в этом дурацком полиэтиленовом пакете.
Не похоже, что мне светит счастливый конец.
* * *
Я не рассказала родителям, что видела на чердаке музея.
Я никому не рассказала, что произошло между мной и Китсом.
Рано утром я пришла в школу и разбила лагерь у шкафчика Эфа. Я не знала, что сказать о его отце. Не знала, что думать о поцелуе. Но мне нужно было его увидеть.
Его свитер уже начал пованивать, но я упрямо стала ждать его, прислонившись к стене.
Грейс прошла мимо, затем застыла на месте и вернулась.
– Да, это не мой шкафчик, – сказала я, прежде чем она успела спросить.
– Я только хотела узнать, всё ли у тебя в порядке?
– Нет, – покачала я головой и попыталась улыбнуться, но на глаза навернулись слезы. – Совсем нет.
– Поговорим?.. – начала она, а затем перевела взгляд на что-то позади меня и резко вдохнула.
Я обернулась, заранее опасаясь того, что могла увидеть.
Инстинкты не подвели.
По коридору, вышагивая, словно по подиуму, шла Черисс. Ее волосы сияли, а уверенности позавидовала бы и королева. Весь ее вид говорил о том, что она и есть тот самый Секрет Виктории[25].
И она держала Китса за руку.
– Вот черт! – пробормотала Грейс, крепко хватая мою руку. – Какие же они мерзкие.
Китс заметил меня и замялся, резко замерев посреди коридора. Черисс, не понимая причины заминки, повернулась к нему. Тогда он, видимо, сказал ей что-то обо мне, потому что на мгновение на её лице отразилась простая человеческая эмоция, так похожая на стыд.
– Прости, Пэн, – прошептала Грейс, наклонившись ко мне, и, показав им средний палец, одними губами произнесла: – Пошли вы...
Я хихикнула, хоть слезы и застилали глаза. Китс выглядел обескураженным, но Черисс разозлилась. Презрительно сузив глаза, она силком развернула его в противоположную сторону и потащила за собой, чеканя шаг, как на параде.
Рыдая навзрыд, я засмеялась еще громче.
Я вытерла лицо рукавом свитера, от души надеясь, что не размазала сопли по всему лицу.
– Да нет, все в порядке, правда, Грейс.
Тогда до меня и дошло, что это чистая правда, и я действительно не очень переживаю из-за потери Китса.
Она протянула мне бумажный платок, и я высморкалась.
Это Эф разбил мне сердце и оставил внутри пустоту, которая напоминала черную дыру: бесконечную, непостижимую, ужасную, но все равно удивительную.
Как будто я мысленно призвала его, и из-за угла появилась его долговязая фигура. Он остановился, глядя на разворачивающуюся перед ним сцену: взявшись за руки, в его сторону шли Китс и Черисс, а я, с покрасневшим от слез лицом, вместе с Грейс, которая, судя по ее виду, была готова защищать меня от кровожадных викингов, стояла около его шкафчика.
Я не успела сказать и слова, как, словно в размытой и замедленной съемке, Эф уронил сумку на пол и, бросившись вперед, подобно супергерою, накинулся на Китса. Черисс, теперь сжимавшая воздух вместо руки своего парня, собиралась кричать.
Эф, размахнулся и с яростью, скрежетавшей на зубах, ударил Китса по лицу.
Крик Черисс эхом разнесся по коридору. Вокруг них образовалась толпа, поэтому я не видела, что происходило дальше. Грейс, расталкивая толпу, потянула меня вперед. Воздух трещал от адреналина и запаха пота, но мне нужно было найти Эфа. Когда мы наконец-то прорвались к ним, мистер Гарфилд уже стащил его с Китса. Глаза Эфа были дикими, словно он собирался сражаться со всем миром, но потом он увидел меня.
По телу разлилась жуткая, но прекрасная боль, каждая клеточка и волосок тянулись к нему. Я шагнула вперед, желая сказать, что сожалею обо всем, что между нами произошло, сказать, что я верю ему и люблю.
Но стоило ему встретиться со мной взглядом, с его лица исчезли все эмоции.
Он отвернулся. Грейс взяла меня за руку.
Мистер Гарфилд увел Эфа в кабинет директора.
Миссис Кэролл помогла Китсу подняться. Он застонал и зажал нос. Черисс фыркнула, но, откинув волосы назад, вцепилась в его руку.
Собравшиеся начали перешептываться, смеяться, но постепенно разошлись.
Прозвенел первый звонок. Грейс держала меня за руку.
Прозвенел второй. Грейс всё так же держала меня за руку.
И тогда моё сердце разбилось.
Я упала на колени и заплакала. Да, я самая настоящая Королева Глупости, девушка, которая не ценила то, что имела, пока не потеряла.
* * *
Эфа отстранили от занятий на неделю.
Хотя от него я этого так и не услышала. Я звонила ему семнадцать раз в понедельник, но он так и не ответил.
Об этом мне сообщила Одри, подойдя к моему шкафчику. Для поддержки рядом, будто телохранители, стояли Грейс и Майлз. Она рассказала, что, когда выснилось, что нос Китса сломан, Эфа собирались исключить, но Китс признался, что он его спровоцировал. Этим поступком он немного, совсем чуть-чуть, но поднялся в моих глазах. Так что Эфа отстранили на неделю, а по возвращении ему светит четыре недели общественных работ.
После уроков Одри проводила меня домой и даже повесила моё пальто, пока я укладывалась в кровать. Форд клубочком свернулся на моем бедре.
Вечером я позвонила Эфу еще двенадцать раз, написала четыре сообщения. И все без ответа.
Во вторник утром меня затошнило от одной только мысли о том, что нужно идти в школу. Комната казалась намного спокойней, поэтому я сказала маме, что у меня судороги.
Этой ночью я позвонила Эфу восемь раз и отправила пять сообщений. Тишина.
Проснувшись в среду, я вспомнила о том, что случилось в музее, и снова ударилась в слезы. Поэтому я сказала папе, что у меня желудочный грипп.
Той ночью я позвонила Эфу два раза и отправила два сообщения. После этого мне пришёл автоматический ответ: «Ящик абонента переполнен».
В четверг я проснулась от того, что Форд толкнул меня головой и замурлыкал. Я даже не посмотрела на свой телефон.
Родителям я сказала, что у меня болит сердце. Наверно, я зашла слишком далеко, но мне было все равно. Я вообще больше не собиралась вставать с кровати.
В пятницу утром раздался стук в дверь, и, не дождавшись ответа, в комнату вошла мама. Она сморщила нос от запаха и вида грязных вещей на полу.
Форд громко мяукнул. Предатель.
– Я не пойду в школу, – подала я голос из-под одеяла.
Она сочувственно наклонила голову, но скрестила руки на груди – поза, выражающая и понимание («Я здесь, с тобой»), и родительскую строгость (мимо меня и мышь не проскользнёт).
– Вчера поздно вечером мне позвонила Эллен. Жаль, что вам с Эфом пришлось увидеть всё это...
Я закрыла глаза и наслаждалась темнотой.
– Ты говорила с Эфом?
Я отчаянно покачала головой.
– Кажется, я его потеряла.
Я почувствовала вес её тела, когда она опустилась на край кровати и убрала волосы с моего лба.
– Милая, помнишь тот день, когда ты ударила Эфа и сломала ему нос? Вы были совсем маленькими, и он задрал твою юбку перед всем классом.
Я открыла глаза.
– Да, на его носу до сих пор горбинка.
– Помнишь, что случилось после?
Я не помнила ничего, кроме непрекращающегося потока крови из его носа и жутких булькающих звуков, которые он издавал.
– Когда мне позвонил директор, и я забрала тебя домой, ты отказывалась со мной разговаривать, только плакала без остановки.
Я ничего не ответила.
– Я подумала, что, возможно, ты плакала, потому что он опозорил тебя перед всем классом. И я успокаивала тебя, говорила, что всё будет хорошо, что люди меняются, дружба меняется и что, если ты не хочешь какое-то время разговаривать с ним или быть его другом, это нормально. И тогда ты начала плакать еще сильнее. Твоё лицо покраснело, а плечи тряслись так сильно, что я не на шутку испугалась, Пэн. Я уложила тебя в постель и продолжила успокаивать. Я была в ужасе: мне сложно было поверить, что Эф мог так сильно тебя обидеть, – но ради тебя я успокоилась и продолжала поглаживать тебя по спине.
Я вспомнила мягкие мамины прикосновения к спине и её шёпот: «Всё будет хорошо».
– Когда наконец ты смогла говорить, то рассказала, что расстроилась не потому, что Эф тебя опозорил или что у тебя из-за него проблемы. Ты была расстроена, потому что сделала ему больно. Ты сказала, что заплакала, потому что заплакал он. И потому что ты боялась, что он не захочет больше с тобой дружить.
У меня перехватило дыхание, боль снова вернулась ко мне.
– Всё меняется, Пэн. Люди меняются. Иногда тебе делают больно. А иногда делаешь больно ты. Знаешь, я смотрю на Эллен и Джорджа... – Она прикусила губу, и я поняла, что эта привычка у меня от мамы. – Им обоим очень больно. Но я надеюсь, что любовь, которую они строили столько лет, и память об этой любви помогут им пережить всё это. И неважно, останутся они вместе или нет. Я надеюсь, что, несмотря на всё это безумие и перемены, то, что у них было, поможет им построить будущее.
К концу своей речи, она уже не могла сдержать слез.
Я застыла.
Я никогда не видела, как она плачет. Даже когда умер дедушка, она сохраняла строгое родительское лицо, не позволяя мне видеть, как она расстроена. Но она не просто мама, но еще и обычный человек, который прикусывает губу и беспокоится об окружающих; который любит своих друзей так сильно, что их боль причиняет боль ей. Странно и страшно видеть своих родителей такими уязвимыми, понимать, что они не только родители, но и люди с такими же хрупкими сердцами.
Понимание этого снизошло на меня и наполнило любовью. Я села и обняла её за плечи, чтобы она тоже почувствовала себя в безопасности, как я когда-то в детстве.
Через несколько минут она отодвинулась, громко принюхиваясь.
– Можешь не идти сегодня в школу при одном условии: вставай с постели и поехали с нами в залив Дэд Хорс наблюдать за птицами.
– Разве вам не нужно на работу?
Она пожала плечами.
– Не ты одна любишь прогуливать. Выдвигаемся через полчаса, ладно?
Она поцеловала меня в макушку и вышла.
Я полежала еще несколько минут. Мне было грустно и одиноко, сердце, как и душа, разбито.
Но я нашла в себе силы подняться с кровати и пойти в душ.
* * *
Полтора часа в метро, поездка на автобусе, а потом еще сорокаминутное наблюдение в полной тишине за тем, как пустельга возвращается в гнездо. Родители очень хотели это увидеть. Я теребила свой кулон с динозавром, катая его по цепочке вверх и вниз. Вялость почти исчезла, но кости продолжали ныть.
– Пойду почитаю на пляже, – прошептала я, вытаскивая из сумки «Эмму» Джейн Остен.
Они кивнули и с облегчением улыбнулись: я серьезно усложняла их игру в наблюдение за птицами.
Я направилась к берегу, где камыш был выше меня.
Я уже слышала о Заливе Дэд Хорс – заболоченная местность, на которой раньше располагался завод по переработке лошадиного мяса, а затем тут устроили свалку. Эта часть пляжа была очень странной: тут можно было найти старые бутылки, рваные кожаные башмаки и – внезапно! – лошадиные кости, которые море выбрасывало на берег. Эллен любила бродить здесь, разыскивая старые стеклянные бутылки для своих художественных проектов. Эф рассказывал, как бывал здесь с ней. Создавалось ощущение, что ты в постапокалиптическом мире, из которого уже ушла жизнь.
Неважно, что говорили об этом месте, потому что когда я поднялась на холм, с которого открывался вид на воду, мой разум очистился: ни злости, ни печали, только пустота и благоговение.
Пляж был покрыт бутылками, создавая причудливую мозаику из отполированного водой стекла – чаще зеленого и коричневого, но встречался и кобальтово-синий и молочно-белый. Были там и лошадиные подковы, и обрывки кожи, идеально гладкие коряги и куски пластика.
Я пошла по кромке берега. Хоть это место было просто загрязнено, а не отравлено, я была благодарна толстой подошве своих ботинок за то, что осколки не впивались мне в ступни.
Хотела бы я увидеть, как выглядит пляж в лучах солнца. Сегодня было серо и холодно, небо будто готовилось к зиме, и всё вокруг казалось таким же одиноким, как и я. Все тут было никому не нужно.
Я остановилась рассмотреть маленький стеклянный цилиндр, запачканный чем-то белым. Когда я прополоскала его, на боку появилась надпись «POND’S». В нем когда-то хранили крем. Я подумала о женщине, которая им пользовалась. Как выглядели её руки? Наносила ли она крем, перед тем как идти спать? Плакала ли она, прежде чем заснуть?
Палкой я вырыла из песка бутылку глубокого зеленого цвета. В ней была черная грязь, к бокам прилипли ракушки, но она была того же размера и формы, как обычная бутылка из-под газировки. И я представила девушку моего возраста, которая пила из этой бутылки. Газированная вода щекотала в носу, а солнце, отражаясь от стекла, било в глаза.
