Текст книги "Самый темный час (СИ)"
Автор книги: Мэг Кэбот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава 4
Будучи медиатором, я привыкла, что меня будят, скажем так, отнюдь не самым ласковым образом.
Но на этот раз все было гораздо менее ласково, чем обычно. Я имею в виду, когда кто-то хочет твоей помощи, он, как правило, из кожи вон лезет, чтобы не настроить тебя против себя… к чему обычно и приводит размахивание ножом перед моим носом.
Однако открыв глаза и увидев, кто эта орудующая ножом особа, я тут же осознала, что ей от меня, вероятнее всего, нужна вовсе не помощь. Нет, по всей видимости, она просто хотела моей смерти.
Не спрашивайте, как я это поняла. Без сомнений, сработали мои древние медиаторские инстинкты.
Ну, и нож тоже оказался довольно убедительным доказательством.
– Слушай сюда, ты, глупая девчонка, – прошипела Мария де Сильва. Вернее сказать, Мария де Сильва Диего, поскольку на момент смерти она была замужем за Феликсом Диего, работорговцем. Я узнала это из той книги по истории округа Салинас с тысяча восьмисотого по тысяча восемьсот пятидесятый годы, «Мой Монтерей», которую Док притащил из библиотеки. В ней даже был портрет Марии.
Именно поэтому так уж вышло, что я знала, кто сейчас пытается меня убить.
– Если не заставишь своих отца и брата прекратить копать ту яму, – прошипела Мария, – я заставлю тебя пожалеть, что ты родилась на свет. Уяснила? – Э-э, отчима и сводного брата, хотела я поправить ее, но не смогла из-за руки, зажимавшей мне рот.
Грубоватые слова для девушки в кринолине. Потому что ею Мария и была. Девушкой.
Она не умерла молодой. Когда Мария де Сильва Диего испустила последний вздох на рубеже веков – предыдущих двух, само собой, – ей было около семидесяти.
Но привидению, сидевшему на моей груди, на вид было столько же, сколько мне. У нее были черные волосы без намека на седину, а лицо обрамляли искусно завитые локоны. Похоже, Мария очень любила наведываться в ювелирные магазины. На ее длинной грациозной шее лежала золотая цепь, с которой свисал огромный рубин – такой, знаете, как в «Титанике», все дела, – а на пальцах я разглядела несколько тяжелых перстней. Один из них врезался мне в десны.
В фильмах о привидениях одну вещь всегда показывают неправильно. Когда человек умирает, его дух вовсе не принимает форму его тела на момент смерти. Вы никогда не увидите призраков, разгуливающих с вывороченными наружу кишками или отрубленной головой в руках и тому подобное. Если бы они ходили в таком виде, тогда еще можно было бы понять, почему Джек был таким трусишкой.
Но все это работает совсем не так. Призраки появляются в виде своего тела, когда оно было полным жизни, в самом расцвете сил.
И, наверное, у Марии де Сильва этот период пришелся на время, когда ей было шестнадцать или около того.
Эй, знаете, ей вообще-то повезло, что у нее были варианты. Джесс не смог прожить достаточно долго, чтобы ему было из чего выбирать. Благодаря ей.
– О нет, не смей! – рявкнула Мария, и дужки ее перстней заскрежетали по моим зубам со звуком, который никак нельзя было назвать приятным. – Даже не думай об этом.
Не представляю, как она догадалась, но я раздумывала о том, как бы пнуть ее коленями в спину. Хотя лезвие ножа, прижатое к моей сонной артерии, быстро заставило меня отказаться от этого плана.
– Ты убедишь отца прекратить раскопки и уничтожишь те письма, поняла, девочка? – прошипела Мария. – И ни словом не обмолвишься о них – или обо мне – Гектору. Я ясно выражаюсь?
Что я могла поделать? Она приставила нож к моему горлу. И в ее поведении ничто не напоминало Марию де Сильва, которая написала те идиотские письма. Эта цыпочка не восторгалась своей новой шляпкой, если вы понимаете, о чем я. Я ни капли не сомневалась, что она не только знает, как пользоваться этим ножом, но и, вне всяких сомнений, его применит, если ее спровоцировать.
Я кивнула, чтобы показать, что в сложившихся обстоятельствах полностью готова следовать ее приказам.
– Хорошо, – сказала Мария де Сильва и убрала руку с моего рта. Я почувствовала привкус крови.
Мария восседала на мне – из-за всех ее кружевных нижних юбок у меня жутко чесался нос – и теперь смотрела на меня сверху вниз, и прекрасные черты ее лица исказила гримаса отвращения.
– А мне говорили, чтобы я была начеку, – фыркнула она. – Что ты ловкачка. Но ты не такая уж и ловкая, а? Ты просто девчонка. Глупая маленькая девчонка.
Мария откинула голову назад и расхохоталась.
А потом исчезла. Раз – и нет.
Почувствовав, что снова могу пошевелиться, я вскочила с кровати и бросилась в ванную. Включив свет, я посмотрела в зеркало над раковиной.
Нет. Это был не кошмарный сон. Между зубами в том месте, где перстень Марии де Сильва порезал мне десну, выступила кровь.
Я полоскала рот до тех пор, пока кровь не перестала сочиться, после чего потушила свет в ванной и побрела в комнату. Я шла как в тумане. Никак не могла до конца осознать, что только что произошло. Мария де Сильва. Только что в моей спальне появилась и угрожала мне Мария де Сильва, невеста Джесса – думаю, в данных обстоятельствах у меня были все основания называть ее бывшей невестой. Она угрожала мне. Милой маленькой мне.
Тут есть над чем подумать, особенно учитывая, что сейчас – ну я не знаю – часа четыре утра?
И все же оказалось, что мне предстояло еще одно ночное потрясение. Только я вышла из ванной, как заметила, что кто-то стоит, прислонившись к одному из столбиков, поддерживающих балдахин.
Только это был не кто-то, а Джесс. И, увидев меня, он тут же выпрямился.
– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил он. – Мне показалось, что… Сюзанна, тут только что кто-то был?
Э-э, ты имеешь в виду свою бывшую подружку, размахивающую ножом?
Вот что я подумала. Но вслух сказала лишь одно слово:
– Нет.
Да ладно вам, не начинайте. Причина, по которой я не рассказала ему о ночном визите, не имела ничего общего с угрозами Марии.
Нет, дело было в том, что именно она потребовала. Ну чтобы Энди перестал копать на заднем дворе. Так как это могло означать только одно: Мария не хочет, чтобы обнаружили что-то там зарытое.
И у меня было чувство, будто я знаю, что именно.
А еще у меня было чувство, что как раз из-за этого Джесс так долго околачивался на холмах Кармела.
Мне бы следовало все это ему выложить, так? В смысле, да ладно вам: у него было право знать. Его это касалось в первую очередь.
Но я не сомневалась, что это навсегда отнимет его у меня.
Да, знаю: если бы я любила его по-настоящему, то с радостью освободила бы, как в том стихотворении, которое всегда печатают на плакатах с летящими чайками: «Если любишь что-то – отпусти. И, коль суждено, – оно вернется».
Вот что я вам скажу. Это стихотворение дурацкое, ясно? И в данной ситуации совершенно, ни капельки не подходит. Потому что как только Джесс освободится, он никогда ко мне не вернется. Потому что не сможет. Потому что будет на небесах, ну или в другой жизни, ну или где он там окажется.
И потом мне придется стать монашкой.
Боже. Господи, жизнь – отстой!
Я заползла обратно в кровать.
– Слушай, Джесс, – сказала я, натянув одеяло под подбородок. На мне были футболка и шорты, но, знаете, без лифчика и все такое. Не то чтобы Джесс смог рассмотреть что-то в темноте, но кто его знает. – Я очень устала.
– О! – спохватился он. – Разумеется. Но… Ты уверена, что тут никого не было? Могу поклясться, что…
Я подождала, пока он договорит. Вот как он закончит это предложение? «Могу поклясться, что слышал сладкий голосок женщины, которую я когда-то любил»? «Могу поклясться, что я почувствовал аромат ее духов»? У которых, кстати, был запах цветов апельсинового дерева. Но он не сказал ничего подобного.
Вместо этого Джесс очень смущенно произнес:
– Извини.
И исчез точно так же, как исчезла его бывшая подружка.
На самом деле, если вдуматься, они могли даже столкнуться где-то там, в своей духовной плоскости, со всеми этими материализациями и дематериализациями.
Но, очевидно, не столкнулись.
Не буду врать, что я тут же легла и заснула. Сна не было ни в одном глазу. Я чувствовала жуткую усталость, но в мозгу постоянно крутились слова Марии, снова и снова. С чего она вообще так переполошилась? В тех письмах не было совершенно ничего компрометирующего. В смысле, если это правда, что она замочила Джесса, чтобы вместо него выйти замуж за своего парня Диего.
И если эти письма были столь важны, почему она не уничтожила их в свое время, много лет назад? Почему они оказались закопаны на нашем заднем дворе в коробке от сигар?
Но меня даже не это на самом деле волновало. Мне не давала заснуть мысль о том, что Мария хотела, чтобы я заставила Энди прекратить земельные работы. Потому что это могло означать лишь одно: там скрывалось что-то гораздо более компрометирующее.
Вроде тела.
И я даже подумать боялась, чье оно.
И проснувшись несколько часов спустя, после того как наконец-то смогла задремать, я все еще не хотела об этом думать.
Но одно я знала наверняка: я не буду просить Энди, чтобы он прекратил раскопки (будто он бы меня послушал, даже если бы я попросила), и письма тоже не уничтожу. Ни за что, черт побери!
Наоборот, я взяла их с собой, просто на всякий случай, сказав Энди, что сама отнесу их в историческое общество. Решила, что так будет безопаснее, если вдруг старушке Марии Диего что-нибудь взбредет в голову. Энди удивился, но не настолько, чтобы поинтересоваться, зачем мне это нужно. Он был слишком занят, распекая Балбеса за то, что тот копал в неправильном месте.
Когда я приехала в курортный комплекс «Пеббл-Бич» в то утро, Кейтлин вместо приветствия сказала обвинительным тоном:
– Ну, не знаю, что ты сделала с Джеком Слейтером, но его семья попросила, чтобы ты присматривала исключительно за ним до конца их пребывания в отеле… в общем, до субботы.
Я не удивилась. Да и не особо возражала. Фактор Пола, конечно, по-прежнему тревожил, но теперь, когда я знала причину странного поведения Джека, мне искренне нравился этот парнишка.
А он, как стало очевидно сразу же после моего появления в номере Слейтеров, сходил по мне с ума. Ни о каком валянии на полу перед телевизором не было и речи. Джек уже натянул плавки и был готов идти в бассейн.
– А ты научишь меня сегодня баттерфляю, Сьюз? – поинтересовался он. – Всегда хотел научиться так плавать.
– Сьюзен, – шепотом обратилась ко мне его мама, прежде чем убежать в парикмахерский салон (ни Пола, ни его отца, к моему облегчению, не было видно – они ушли в гольф-клуб на семичасовую партию). – Не знаю, как тебя и благодарить за то, что ты сделала с Джеком. Не представляю, что ты ему вчера сказала, но мальчика словно подменили. Никогда не видела его таким счастливым. Знаешь, Джек ведь чрезвычайно чувствительный ребенок. С очень живым воображением. Всегда считал, что видит… ну, мертвых людей. Он тебе об этом говорил?
Я как ни в чем не бывало ответила, что да, говорил.
– Ну, мы зашли в тупик. Водили показывать его тридцати разным докторам, и никто – никто – не мог до него достучаться. А потом появилась ты, и… – Нэнси Слейтер восторженно посмотрела на меня аккуратно подведенными голубыми глазами. – В общем, я не знаю, сможем ли мы когда-то в полной мере тебя отблагодарить, Сьюзен.
Ну например, можете начать называть меня верно по имени, подумала я. Но на самом деле мне было все равно. Я просто ответила:
– Нет проблем, миссис Слейтер, – и, забрав Джека, отправилась с ним к бассейну.
Джека действительно словно подменили. Это было совершенно очевидно. Даже Соня, вырванный из своей почти постоянной полудремы счастливым плесканием Джека, спросил меня, тот ли это мальчик, с которым он видел меня вчера, и когда я подтвердила, что тот самый, на секунду или две выглядел по-настоящему изумленным, прежде чем снова вырубился. Вещи, которые когда-то пугали Джека – собственно, все вокруг, – казалось, больше его ни в малейшей степени не беспокоили.
Так что когда мы поели бургеров в закусочной у бассейна, и я предложила ему проехаться со мной на отельном автобусе в город, Джек совершенно не возражал. Он даже заметил, что «наверное, будет весело».
Весело. Джеку. Ну правда, может, мое призвание вовсе не медиаторство? Может, мне стоит стать учителем, или детским психологом, или еще кем-то в этом роде? Серьезно.
Однако Джек не пришел в восторг, когда, попав в город, мы тут же отправились к зданию, где располагалось Историческое общество Кармела. Ему хотелось к океану, но когда я объяснила, что это делается ради того, чтобы помочь привидению, и пообещала, что потом мы пойдем на пляж, он смирился.
Исторические общества не совсем в моем вкусе, но даже мне пришлось признать, что было вроде как круто рассматривать все эти старые фотографии на стенах, снимки Кармела и округа Салинас столетней давности, до того как на улицах выросли торговые комплексы и супермаркеты, а вокруг были одни только поля, покрытые кипарисами, как в той книге, которую нас заставили прочитать в восьмом классе, «Красный пони». У них здесь нашлась парочка довольно занятных вещиц – на самом-то деле из времен Джесса мало что сохранилось, но вот из более позднего периода, после Гражданской войны, добра хватало.
Мы с Джеком восхищались каким-то аппаратом под названием стереоскоп, который люди использовали потехи ради до появления кино, когда из одного из кабинетов вышел неряшливо выглядящий лысоватый мужчина в очках с толстыми, словно стекло в бутылке колы, линзами. Он всмотрелся в нас и произнес:
– Да, вы хотели меня видеть?
Я объяснила, что мы хотим увидеть того, кто здесь самый главный. Он ответил, что это он и есть, и представился как доктор философии Клайв Клеммингс. Так что я рассказала доктору философии Клайву Клеммингсу, кто я и откуда, достала из своего спортивного рюкзака (тот, что от Кейт Спейд, совершенно не сочетался с шортами цвета хаки со складками спереди) жестяную коробку из-под сигар и показала ему письма…
И у него сорвало крышу.
Серьезно. У парня реально сорвало крышу. Доктор Клеммингс пришел в такой восторг, что крикнул пожилой леди, сидящей в приемной, чтобы она никого на него не переключала (та оторвалась от любовного романа и пораженно уставилась на босса; доктор философии Клайв Клеммингс явно получал не так уж и много звонков) и затащил нас с Джеком в свой кабинет…
Где у меня чуть не случился сердечный приступ. Потому что там, над столом Клайва Клеммингса, висел портрет Марии де Сильва – тот самый, что я видела в книге, которую Док притащил из библиотеки.
Художник проделал колоссальную работу, осознала я. Он очень точно отразил ее образ вплоть до мельчайших деталей, включая искусно завитые локоны и золотое ожерелье с рубинами вокруг изящной шеи, не говоря уж о надменном выражении лица…
– Это же она! – непроизвольно воскликнула я, ткнув пальцем в картину.
Джек посмотрел на меня так, будто я сошла с ума – по-моему, на какое-то мгновение я действительно утратила связь с действительностью, – но Клайв Клеммингс лишь бросил взгляд на портрет через плечо и бросил:
– Да, Мария Диего. Эта картина – жемчужина нашей коллекции. Один из ее внуков чуть не продал портрет на гаражной распродаже, представляете? Он был совсем на мели, бедняга. Стыд и позор, если вдуматься. Хотя члены семейства Диего вообще мало чего добились в жизни. Знаете, все эти разговоры о дурной крови. А Феликс Диего…
Доктор Клайв открыл коробку из-под сигар и с помощью какой-то особой штуковины, похожей на пинцет, извлек первое письмо.
– О боже! – выдохнул он.
– Ага. Это от нее. – Я кивнула на портрет. – От Марии де Сильва. Она написала эти письма Джессу… то есть Гектору де Сильва, ее кузену, за которого она должна была выйти замуж, вот только он…
– Исчез.
Клайв Клеммингс уставился на меня. Ему, должно быть, если я не ошиблась, было чуть за тридцать или около того – несмотря на очень широкую залысину на макушке – и хотя доктора отнюдь нельзя было назвать привлекательным, но сейчас он уже не выглядел таким до крайности отталкивающим, как пару минут назад. Полный изумления взгляд, который мало кому шел, с ним сотворил просто чудо.
– Боже мой. Где вы это нашли? – спросил он.
И я снова рассказала ему свою историю, и он пришел в еще больший восторг, а потом попросил нас подождать в его кабинете, пока он кое-что принесет.
Мы так и сделали. Джек очень хорошо себя вел, пока мы сидели и ждали. Он всего лишь дважды спросил:
– Когда же мы уже пойдем на пляж?
Вернулся доктор философии Клайв Клеммингс с подносом и кучей резиновых перчаток, которые мы, по его словам, должны были надеть, если собирались к чему-то прикоснуться. К этому времени Джеку стало совсем скучно, поэтому он решил вернуться в центральный зал и еще немного поиграть со стереоскопом. Так что перчатки натянула только я.
Но я рада, что это сделала. Потому что после этого Клайв Клеммингс позволил мне прикоснуться ко всем предметам, имевшим хоть какое-то отношение к Марии де Сильва, которые историческое общество собрало за многие годы.
А их, скажу я вам, оказалось немало.
Но больше всего в коллекции меня заинтересовали крохотный портрет – Клайв Клеммингс сказал, что он называется миниатюрой – Джесса (или Гектора де Сильва, как его именовал доктор Клайв; очевидно, лишь члены семьи называли его Джессом… члены семьи и я, само собой) и пять писем в гораздо лучшем состоянии, чем те, что хранились в коробке из-под сигар.
Миниатюра была безупречна, словно маленькая фотография. Видимо, люди в те времена действительно умели рисовать. Это был Джесс один в один. Портрет идеально передал его черты и характер. У Джесса был такой же взгляд, как когда я рассказываю ему о какой-нибудь покупке, сделанной в аутлете, – ну знаете, сумочке «Прада» с пятидесятипроцентной скидкой или еще чем-нибудь подобном. Как будто ему наплевать.
На портрете, на котором Джесс был изображен лишь по плечи, на нем была штука, которую Клайв Клеммингс назвал галстуком – по-видимому, нечто подобное тогда носили все парни. Это была широкая вычурная белая тряпка, обмотанная вокруг шеи Джесса несколько раз. На Балбесе, Соне или даже Клайве Клеммингсе, несмотря на его ученую степень, она бы выглядела смешно.
Но на Джессе, разумеется, смотрелась прекрасно.
С другой стороны, а что на нем смотрелось бы плохо?
Хотя в некотором смысле письма были почти так же хороши, как портрет. Все потому, что все они были адресованы Марии де Сильва… и подписаны неким Гектором.
Я изучила их от корки до корки, и не могу сказать, что в тот момент почувствовала хотя бы укол совести. Они были на порядок интереснее, чем письма Марии – хотя, как и в ее письмах, в них не было ни капли романтики. Нет, Джесс просто описывал – очень остроумно, надо сказать, – как идут дела на семейном ранчо, и делился всякими забавными вещами, которые вытворяли его сестры. (Оказывается, их у него было пять. Я имею в виду сестер. Все младше его. В тот год, когда Джесс умер, они были в возрасте от шестнадцати до шести. Но упоминал ли он о них раньше в разговорах со мной? Ой, бросьте!) Там еще была всякая ерунда о местных политиках, и как тяжело находить умелых работников со всей этой золотой лихорадкой, из-за которой мужчины срываются с места, чтобы успеть застолбить участок получше.
В общем, читая эти письма, я будто слышала, как он все это произносит. Тон писем был очень дружелюбным, непринужденным и милым. Звучало гораздо лучше, чем напыщенные слова Марии.
И написано, кстати, было без ошибок.
Пока я вчитывалась в письма Джесса, доктор Клайв тарахтел о том, что теперь, когда у него есть и письма Марии Гектору, он собирается добавить их к выставке, посвященной всему клану де Сильва и их значимости для развития округа Салинас на протяжении многих лет, которая планировалась к осеннему туристическому сезону.
– Если бы только кто-то из них остался в живых, – с тоской сказал доктор Клайв. – Я имею в виду, де Сильва. Было бы замечательно, если бы они выступили.
Это привлекло мое внимание.
– Должен же был кто-то остаться, – возразила я. – Разве у Марии и этого парня Диего не было что-то вроде тридцати семи детей?
Клайв Клеммингс наградил меня суровым взглядом. Как историк, – а тем более как доктор философии – он, похоже, не признавал никаких преувеличений.
– У них было одиннадцать детей, – поправил он меня. – И, строго говоря, они были не де Сильва, а Диего. К сожалению, в семействе де Сильва, в основном, рождались девочки. Боюсь, Гектор де Сильва был последним мужчиной в роду. И, конечно, мы никогда не узнаем, не оставил ли он потомка мужского пола. Если это и произошло, то уж точно не в Северной Калифорнии.
– Разумеется, не оставил! – возразила я, и, возможно, мой голос прозвучал чуть более возмущенно, чем должен был. Но я разозлилась. Помимо очевидного сексизма, которым отдавала вся эта чушь о «последнем мужчине в роду», я была не согласна с предположением этого парня, будто Джесс мог производить где-то свое потомство в то время как в действительности он был подло лишен жизни. – Его убили в моем собственном доме!
Брови Клайва Клеммингса поползли вверх, и он уставился на меня. Только тогда до меня дошло, что я только что ляпнула.
– Гектор де Сильва исчез незадолго до своей свадьбы с кузиной Марией, и больше о нем никто не слышал, – заявил доктор Клайв тоном, который частенько использовала сестра Эрнестина, когда мы начинали шалить на уроке религии, пока нам рассказывали, кто кого породил в Ветхом завете.
Не могла же я ответить: «Ну да, но его призрак живет в моей спальне, и он сообщил мне…»
Вместо этого я сказала:
– Мне просто казалось, м-м, что считалось, будто у Марии был парень, ну этот Диего, который и убил Гектора, чтобы ей не пришлось выходить за него замуж.
– Это только теория, – раздраженно буркнул Клайв Клеммингс. – Ее выдвинул мой дедушка, полковник Гарольд Клеммингс, который написал…
– «Мой Монтерей», – закончила я за него. – Да, именно эту книгу я имела в виду. Ее написал ваш дедушка?
– Да, – кивнул доктор Клайв, но он явно не испытывал особой радости по этому поводу. – Он умер довольно давно. И не могу сказать, что разделяю его взгляды, мисс, э-э, Аккерман. – Я пожертвовала обществу письма Марии от имени отчима, так что доктор Клайв, сексист до мозга костей, предположил, что это и моя фамилия. – Как и того, что его книга пользовалась успехом. Моего деда безумно интересовала история его родины, но он, в отличие от меня, не имел высшего образования. Он даже степени бакалавра не получил, не говоря уж о звании доктора философии. Лично я – как и большинство местных историков, за исключением моего деда, – всегда полагал, что за несколько дней до свадьбы юный мистер де Сильва проявил то, что обычно называют «малодушием», – доктор Клайв нарисовал пальцами в воздухе воображаемые кавычки, – бросил девушку буквально у алтаря и, не в состоянии вынести позор, павший на его семью из-за его недостойного поступка, отправился куда глаза глядят в поисках лучшей доли, возможно, в сторону Сан-Франциско…
Удивительно, но на какой-то миг я вдруг очень ясно представила, как вонзаю ту штуку типа пинцета, которой Клайв Клеммингс заставил меня пользоваться, чтобы переворачивать страницы писем Джесса, прямо ему в глаз. Если, конечно, смогу преодолеть преграду в виде линз этих кретинских очков.
Вместо этого я взяла себя в руки и со всем достоинством, которое было возможно для девушки, сидящей в шортах цвета хаки со складками спереди, произнесла:
– А вам не кажется, Клайв, где-то в глубине души, что человек, написавший эти письма, не мог совершить нечто подобное? Уехать, не сказав семье ни слова? Его младшим сестрам, которых он явно любил и о которых говорил с такой нежностью? Вы правда считаете, что эти письма оказались на нашем заднем дворе потому что он их там зарыл? Или вам кажется совершенно невозможным, что их нашли там, потому что он сам зарыт где-то неподалеку, и если мой отчим копнет поглубже, то, вполне возможно, обнаружит его тело?
Я чуть не сорвалась на визг. Кажется, вся эта ситуация довела меня до небольшой истерики. Ну подайте на меня в суд.
– Может, тогда вы все же поймете, что ваш дедушка прав на сто процентов? – выкрикнула я. – Когда мой отчим наткнется на гниющий труп Гектора де Сильва?
Изумление на лице Клайва Клеммингса достигло всех мыслимых пределов.
– Моя дорогая мисс Аккерман! – воскликнул он.
Думаю, он сказал это, поскольку одновременно со мной внезапно понял, что я плачу.
Это было довольно странно, потому что я вообще-то не плакса. Ну то есть да, конечно, у меня выступают слезы, когда я бьюсь головой о дверцу кухонного шкафчика или вижу одну из тех глупых реклам «Кодака». Но я, ну знаете, не хожу и не реву по поводу и без.
Но вот она я, сижу в кабинете доктора философии Клайва Клеммингса вся в слезах. Так держать, Сьюз! Настоящий профессионал. Отличный способ показать Джеку, как заниматься медиаторством.
– Так вот, – дрожащим голосом произнесла я, стащив резиновые перчатки и встав. – Позвольте мне вас заверить, Клайв, что вы глубоко-глубоко заблуждаетесь. Джесс – то есть Гектор – никогда бы не сделал ничего подобного. Может, она, – я кивнула на портрет над нашими головами, который начинала тихо и страстно ненавидеть, – и хотела бы, чтобы вы в это поверили, но это неправда. Джесс – то есть Гектор – не такой… не был таким. Если бы он проявил «малодушие», как вы это назвали, – я показала те же дурацкие воображаемые кавычки, – то просто все бы отменил. И да, может, его семья и была покрыта позором, но они его простили, потому что, несомненно, любили его так же сильно, как он любил их, и…
Но продолжить я не смогла, потому что заплакала навзрыд. Это было безумием. Я поверить не могла. Я рыдала. Рыдала перед этим клоуном.
Не сказав больше ни слова, я развернулась и пулей вылетела из кабинета.
Наверное, не очень достойно, учитывая, что последним, что увидел доктор философии Клайв Клеммингс, была моя задница, которая, должно быть, выглядела огромной в этих идиотских шортах.
Но зато я доходчиво объяснила свою позицию.
Надеюсь.
Разумеется, в конце концов выяснилось, что это не имеет значения. Но в тот момент я никак не могла этого знать.
Как и несчастный доктор философии Клайв Клеммингс, к сожалению.
