Текст книги "Моя желанная студентка (СИ)"
Автор книги: Майя Чи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Глава 16. Мать
Граф
Я сплю как убитый. Бессонная ночь, утомительный день и волнительный вечер словно молотом пригвождают меня к постели. Сны мне тоже снятся, впервые за многие годы. В них происходит что-то невообразимо прекрасное, эроическое, возбуждающее… пока чья-то рука не начинает настойчиво сжимать мое плечо. Видение вылетает из памяти в одно мгновение, а вместо него звучит голос мамы.
– Стас, просыпайся.
– Ма, ты откуда здесь? – спрашиваю и пытаюсь сглотнуть, но в горле настолько сухо, что получается с трудом.
– От верблюда. Ключом дверь открыла и вошла, а теперь требую объяснений.
– Каких объяснений? Ты о чем?
Переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок, мечтая только об одном – закрыть обратно глаза, вернуться туда, где мне было хорошо… Кажется, я видел во сне Аню. Не такую, как в последний раз, – холодную и в то же время окрыленную свободой, – а совсем еще юную, со смешной челкой, не менее забавным хвостиком и тонкой талией. Помнится, я любил ее прижимать к телу и думать, что она вся соткана из моих идеалов, предрешена мне судьбой, создана для того, чтобы стать смыслом моей жизни…
– Что за девушка спала в твоей постели, и почему ты сам на диване?
– Моя студентка, – признаюсь и тут же вздрагиваю от возмущенного крика.
– Кто?!
– Вероника, – нехотя называю имя Валевской, – моя студентка. Ма, дай поспать, а.
– Какой спать, Стас? Десятый час пошел. Даже твоя… студентка на ногах!
Видимо, другого выхода нет. Я тру глаза и, собравшись духом, встаю с постели. Только сейчас, перейдя в вертикальную плоскость, понимаю, что произошло, пока я видел десятый сон.
– Где Ника? – спрашиваю у мамы, которая недовольно поджимает губы.
– Кажется, она здорово перепугалась, когда увидела не тебя, но знаешь, это ни в какие ворота не лезет, Стас. Ты только развелся, постель еще не остыла за одной женщиной, а я уже нахожу в ней другую. Понимаю, ты мужчина, надо сбросить пар, но, может, рога у тебя наставлены неспроста?
– Мама! – Она замолкает и снова поджимает губы. Видимо, ее выводы далеки от приличий, раз так завелась. – Вероника всего лишь моя студентка. Я с ней не спал. Она оказалась в тяжелой ситуации, поэтому я на время принял девчонку в дом. Пока не выздоровеет.
– Это не девчонка, а половозрелая девица. – Она тоже встает. – Ей пора справляться со своими проблемами самой. Знаю я таких. С виду наивные, а на деле только приоткрой одеяльце, в любую щель протиснутся, лишь бы приватизировать бесхозного мужика.
– Мам, перестань.
– Не перечь мне! – Со строгостью произносит, вызывая еще большее раздражение. – Стас, я приехала тебя утешать, а не гнать из твоего дома всяких там девок! А тут…
– Погоди. – Я замираю. – Что ты сделала?
– Прогнала ее. Оно и ежу понятно, что ты не признаешься, но у ней-то все на лбу написано. Не удивлюсь, если все это… Стас! Стас, стой! Что ты делаешь?
– Возвращаю Веронику обратно!
Я вылетаю в коридор и сразу достаю из шкафа пальто. Раз мама такая взвинченная, значит, это случилось только что. Ника просто не могла уйти далеко… Вчера она еле стояла на ногах. Черт! А вдруг у нее снова жар? К тому же, она вряд ли взяла с собой лекарства и средства гигиены, которые я ей купил.
– Стас!
– Мама, – смотрю на нее и не знаю, как поступить. Кричать на женщину, которая меня родила, обижать ее словами и корить, не в моих правилах. Да и не примет она мои слова, не смирится с таким отношением, обидится. Вот только решать за меня я тоже не позволю. Возраст давно не тот. – Девчонка попала в беду, и вытащить ее из сложившейся ситуации могу только я. Пусть с виду и кажется, будто мне там делать нечего, в ее жизни, но вчера, пообщавшись с ней, я отчетливо для себя решил помочь хотя бы одному человеку не совершать моих ошибок. В общем, ты поспешила с выводами – раз. И распоряжаться моими гостями могу только я сам – два. Если Ани в этом доме больше нет – это вовсе не значит, что я готов отдать роль хозяйки другой женщине.
– Стас… – Она сводит брови, наверняка, собираясь переубедить меня, но родительская мораль давно потеряла свою силу. Наверное, еще с тех самых пор, как ее любимый и во всем потакающий сын, бросил юридический факультет и перевелся туда, где и нашел свое призвание. Вопреки всем ее амбициям.
Адвокат из меня при всем желании получился бы средний, а вот в науке я до сих пор неплохо отличался.
– Мам, будь, добра, поставь чайник. Я вернусь, и мы позавтракаем.
– Но…
– Втроем!
Спрятав в карман ключи и бумажник, я выхожу из квартиры и думаю, что теперь придется искать Нику по всему кварталу, но она оказывается совсем рядом. Сидит на ступеньках с телефоном в руках и смотрит в окно.
– Вероника?
Девчонка поднимает на меня взгляд больших карих глаз, от недавних слез кажущихся до того ясными, что во мне пробуждаются давно забытые чувства. Я восхищен. Правда, опомнившись от наваждения, подхожу к ней с намерением вернуть обратно.
– Станислав Юрьевич, я…
– Прости, – говорю ей искренне и сажусь на корточки рядом. – Проснись я чуть раньше, то предотвратил бы непонимание. Пойдем обратно.
Она качает головой.
– Нет. Я тут говорила с Андреем, у него своя студия. Пока лежит в больнице, останусь там.
Я стискиваю зубы и сквозь них произношу ее имя:
– Вероника.
– Станислав Юрьевич, знаете, я и вправду не такая, как обо мне можно подумать. – Внезапно говорит Валевская. Она пытается казаться сильной, но ее лицо все равно искажается от слез и затаившейся обиды на весь мир. Я узнаю это состояние. Девчонка, сама того не зная, напоминает мне о моей юности. Но мы с ней разные. И где я справлялся упорством, ей помогают слезы. – Мы не застрахованы от ошибок, – говорит она, срывая голос до хрипоты. – Все, что я умею делать – зубрить и танцевать. И…
– Вероника, – перебиваю ее и сажусь рядом. Шарю в карманах и выуживаю не совсем свежий платок, но какой уже есть. – Перестань корить себя. Я не считаю твое занятие постыдным, а умения бесполезными. Человек, который одним лишь упорством смог собрать столько наград, просто не может быть глупым. Скорее – не приспособленным к жизни. – Утираю ее мокрые от слез щеки и дотрагиваюсь до лба. Она снова горит. – Давай вернемся. У тебя температура.
– Это ваша мама, да?
– Мама.
– Она похожа на мою.
Я вспоминаю внешность ее матери и пытаюсь понять, где же сходство.
– Такая же принципиальная. Цепляется за репутацию, думает о мнении других людей и видит в вас того, кому суждено стать светилом науки. Многие это назовут поддержкой, верой в собственного ребенка, но на самом деле, они пытаются залатать свои неудачи нами. – Вероника проводит пальцем по экрану и открывает сообщения. Я вижу на экране слова, которые задевают даже меня, хотя я давно стал непробиваемым. Это сейчас, когда из моей жизни ушла Аня и ворвалась светловолосая девчонка с умопомрачительным запахом, что-то во мне изменилась. Но всего пару месяцев я был совершенно другим. Прошлый “я” мог бы найти этого старого идиота и свернуть башку за неумение обращаться с собственным ребенком. Однако нынешний считает это дело бесполезным.
Я отбираю у нее телефон и парой ловких движений удаляю сообщение.
– Эй!..
– Не хочу, чтобы ты сидела и перечитывала. Вероника, послушай меня. – Заглядываю ей в глаза и вижу в них пустоту. Еще бы! – Он не стоит твоих слез. Да, это твой отец. В свое время меня тоже задевали слова родителей, но даже если он тебя родил и воспитал, он не имеет права клеймить своего ребенка. Понимаешь меня?
Вероника прячет взгляд, но я мягко беру ее за подбородок, вынуждая снова смотреть на меня.
– Ты не обязана делать то, что не смогли в свое время они. И не принимай их слова за правду. Тем более такие.
– Вы вправду не считаете меня распущенной? – Теперь моя очередь прятать глаза. И прежде чем, я успеваю ей что-то ответить, она делает свои вывода. – Ясно.
В такие моменты, когда наступает бессилие перед женской логикой, хочется выть от раздражения. Как же с ними сложно!
– Вероника! – Хватаю ее за руку и не даю уйти. Я знаю прекрасное лекарство от глупых мыслей, и хоть я потом пожалею об этом, все равно тянусь к ее губам, сухим и до того горячим, что хочется подняться обратно в квартиру и устроить матери разбор полетов. Девчонка тут же сжимает рукава моего пальто и с отчаянием отвечает на поцелуй. Неготовый к такой смелости, я теряюсь, но утренняя особенность мужского организма напрочь выбивает мысли. Хотя нет, одна остается. Казалось бы совсем неважная, но черт возьми, именно она вынуждает оторваться от губ и отстраниться.
– Пойдем. Надо умыться и позавтракать. – Беру ее ладонь в свою и тяну за собой.
– Станислав Юрьевич…
– Вероника, распущен здесь только один человек – я. И у Вишневского ты жить не будешь.
– Почему? – Она округляет в удивлении глаза.
– Я против.
– Но…
– У меня есть другая идея.
– Какая?
– Расскажу попозже. Сначала решим вопрос с неожиданной гостьей.
– Вы же не выгоните ее?! – испуганно произносит девчонка, а потом тянет меня за рукава, умоляет: – Не надо, Станислав Юрьевич. Только не из-за меня.
– Мы никого выгонять не будем. Успокойся.
Я открываю дверь и поторапливаю Валевскую. Правда, одному человеку этот факт совсем не нравится, если судить по раздувающимся крыльям носа.
Вероника скована. Она снимает верхнюю одежду, обувь и смущенно делает несколько шагов вперед. Я замечаю, как именно смотрит на нее мать, вижу презрение и злость, прекрасно осознаю, что виной тому мой выбор в пользу какой-то девчонки. Ведь я пренебрег ее решением, сделал по-своему, а судье с двадцатилетним стажем не пристало идти у кого-то на поводу, склонять голову и признавать свое поражение.
– Проходи, – снова подталкиваю Нику в спину и спрашиваю у мамы: – Ты чайник поставила?
– Да. – Ее тоном можно охлаждать воду, создавать айсберги и пускать их свободное плавание в океан, не беспокоясь, что те растают. По крайней мере не в этом веке.
– Отлично! – Натянуто улыбаюсь. – Пойду умоюсь. Вероника, проверь пока температуру.
Девчонка молча кивает и прячется в спальне. Я же, зайдя в ванную комнату, подолгу смотрюсь в зеркало и задаю себе закономерный вопрос:
“Что же ты творишь, Граф? Какой, к черту, поцелуй? Зачем ты прыгаешь в эту пропасть? Ты только вчера вылез из другой ямы, смирился с разбитым счастьем”.
Ответа нет. Я ищу его, пытаюсь понять самого себя, но ответа нет. Единственное, в чем я уверен абсолютно – меня тянет к Валевской. Один только взгляд карих глаз, наивный и чистый, сводит с ума. Может, мне просто не хватает секса, вот и сносит крышу?
Из кухни доносится шум и высокий женский голос. Мать ругается. Поэтому я быстро умываюсь и выхожу. Там уже обнаруживаю обеих женщин. Ника вытирает пол тряпкой, а мама озлобленно глядит на нее сверху вниз. Нет уж, это ни в какие ворота не лезет! После завтрака она покинет эту квартиру! Да, некрасиво так поступать с матерью, но я не из тех людей, кто пренебрегает объективностью.
– Что здесь происходит? – спрашиваю, входя в пределы кухни.
– Твоя студентка криворукая, Стас.
– Мам, еще одно слово, и я попрошу тебя уйти, даже не позавтракав.
Обиделась.
Она демонстративно садится за стол, где уже стоят чашки с чаем и пирог, по-видимому, попавший в мою квартиру вместе с ней. Я же решаю не обращать внимания на токсичное поведение и склоняюсь к Веронике, отжимающей тряпку.
– Сходи помой руки. Позавтракаем.
Удивительно, но Валевская не пререкается, не настаивает на чем-либо, а послушно выполняет мою просьбу.
Еще вчера она готова была костьми лечь, но выполнить задуманное, а сегодня, сейчас… Я улыбаюсь ей вслед и плюю на недовольство матери, просто потому, что мы с Никой ступили на новый этап доверия. Когда понимаем друг друга с полуслова. Я это чувствую. Хоть и бегу впереди паровоза, хоть и думаю совершенно не о том, о чем следовало бы, но мне от этих мыслей хорошо.
Без понятия, к чему мы дойдем. Где нас встретит тупик? И встретит ли? Главное, донести до нее некоторые важные, на мой взгляд, вещи и не дать близким людям растоптать ее мечты в пыль. А дальше… Через год-другой я ей уже не понадоблюсь.
Внезапное недовольство моего эго приходится гасить. Она годится мне в дочери. И хоть я был бы очень молодым папашей, это и есть та мысль, которая сегодня не дала насладиться поцелуем, не разрешила сделать шаг навстречу, переступить через себя, наплевав на общественные нормы. Я никогда не считал себя старым, но теперь у меня складывается стойкое ощущение, что я стал им. По крайней мере, для нее.
Мы завтракаем в напряженной атмосфере. Преимущественно молчим, наблюдая друг за другом. И все протекает более менее спокойно, пока мама не задает вопрос, ответ на который будет подобен бомбе.
– Итак, Вероника, вы выбрали то же направление науки, что и мой сын. Вы продолжаете дело кого-то из родителей или просто любовь к биологии выросла в нечто большее?
– Мой отец занимается тем же, чем Станислав Юрьевич.
– Вот как? – Удивляется она, косясь в мою сторону. – Я могу его знать?
– Возможно, – уклончиво отвечает девчонка, а потом тверже произносит: – Его зовут Валевский Сергей Платонович, доктор биологических наук и член Международной Ассоциации Академических Наук.
Лицо мамы вытягивает в удивлении. Она смотрит на меня сначала с ужасом, затем с подозрением и, наконец, с улыбкой. Без понятия, что творится в ее голове, но мне это совершенно не нравится.
– Вот как… Приятно познакомиться, в таком случае. Граф Ольга Дмитриевна, судья.
– Я о вас слышала, – говорит Ника.
– Не от своего ли отца, случайно?
– Может, и от него.
– И в какую беду ты попала, Вероника?
– Кажется, нам пора. – Я встаю со стола, и девчонка вскакивает вслед за мной. – Мам, прости, но я не смогу тебя приютить в ближайшее время. Сама понимаешь, ситуация так сложила.
– Ничего. Переживу. Главное, что тебе не скучно и по своей горячо любимой Анечке ты больше не страдаешь. Хотя вчера по телефону мне показалось иначе. Видимо, показалось.
Ну вот зачем она так?
Я смотрю в спину уходящей Веронике и чувствую вину. Не следовало ее целовать.
Черт! Граф, ты идиот!
– Стас. – Мама оказывается рядом и заглядывает мне в лицо. – Не знаю, что ты затеял, и что вообще творится в твоей голове, но если Валевский начнет прессовать, звони. У меня с ним старые счеты.
Я молчу.
– И еще. Мое мнение о… ней, – она кивает в сторону спальни, – остается прежним. Пойду оденусь. С грязной посудой разберетесь сами.
Глава 17. Неловкость
Вероника
Я растеряна. Это утро – сплошное противоречие. Сначала светловолосая женщина, шипя, выгоняет меня за порог, потом отец присылает сообщение, из которого ясно, что дома мне будут не рады, а после случается нежнейший поцелуй со Станиславом Юрьевичем. Кажется, будто он готов взвалить на свои плечи все мои беды, принять меня такую, какая я есть, сходить с ума от возбуждения так же, как и я… Но интимный момент заканчивается, едва успев начаться.
Граф возвращает меня в квартиру, дает возможность привести себя и свои мысли в порядок и проверить температуру. Она держится на отметке тридцать семь, и мое чутье подсказывает, что в поликлинику нет смысла идти. Разве что следует немного отлежаться. Всего денек. А завтра можно будет привести в исполнение задуманное. И пусть Станислав Юрьевич по каким-то своим убеждениям запрещает работать, мне не десять лет, я не могу сидеть на шее у мужчины, не сейчас, не когда хочется доказать всему миру свою самостоятельность.
– Вероника. – Он стучится в дверь, хотя это его спальня. – Я могу зайти.
– Да.
Станислав Юрьевич заглядывает в комнату и бегло оглядывает ее. Вряд ли его интересует порядок, но все же я горда собой, потому что успела тут прибраться и даже несколько минут проветрить.
– Мама уже ушла, – говорит он спокойно, но по нему видно, как неловкость сковывает движения, а в глазах таится сожаление. Я все думаю о нашем поцелуе. Насколько он искренен? Может, это был всего лишь порыв? Наверняка, мужчина хотел меня таким образом поддержать, только и всего. Но разве вот так успокаивают? Для чужих друг другу людей достаточно объятий и слов.
– Вам не следовало так резко с ней обращаться, – набравшись смелости, произношу.
– Она это переживет, – цедит он сквозь зубы, подойдя к окну и встав ко мне спиной.
Я слежу сначала за его руками, утопающими в карманах брюк, а после забываюсь, глядя на обтянутое тканью тело. Как бы стыдно не было за свое поведение, не могу не отметить его подтянутость. И вообще, мне кажется, что я становлюсь помешанной. Не надо быть шибко умной, чтобы догадаться – нас тянет друг ко другу, как только мы оказываемся в опасной близости, нам сносит крышу. И хоть я ни разу не спала с мужчинами, та завеса, которую приоткрыл мне Станислав Юрьевич, подобна запущенному таймеру бомбы замедленного действия. Я напоминаю себе самку, вошедшей в период брачных игр, когда феромоны самца напрочь выбивают здравость, оставляя только инстинкты. Они, как оголенные провода, искрят и бьют напряжением, едва его пальцы касаются моей кожи, дыхание смешивается с моим, обжигая губы, вынуждая их гореть.
Я чувствую тугой узел внизу живота, который с каждой мыслью о возможной близости с Графом, закручивается все сильнее и сильнее.
– Вероника.
Станислав Юрьевич оказывается совсем рядом, заглядывает в глаза и обеспокоенно уточняет:
– Ты как? Опять плохо? Тяжело дышишь…
– Все хорошо. – Скидываю его ладонь со своей руки и сама подхожу к окну, открываю его и вдыхаю свежий воздух.
– Вероника, ты рискуешь еще больше заболеть. Тут сквозняк.
За спиной закрывается дверь.
– Уже нет, – смеюсь.
– Не смешно. Тридцать семь.
Я оборачиваюсь и вижу в его руках градусник. Станислав Юрьевич задумчиво чешет лоб, видимо, решая, стоит ли нам ездить в поликлинику.
– Думаю, к вечеру пройдет, – говорю ему. – Я чувствую себя намного лучше.
– Точно?
– Да, не надо никуда меня отвозить. Только… – Набираюсь смелости, чтобы снова попросить. – Можно я у вас еще раз переночую?
– Оставайся, сколько понадобится. Меня все равно почти не бывает дома.
– Спасибо, – произношу, испытывая неловкость.
– Сейчас мне надо в университет, поэтому решение, что делать дальше, откладываем до вечера.
– Хорошо, – соглашаюсь и замираю в нерешительности.
Поблагодарить? Но стоит ли, если уже произнесла слово “спасибо” несколько раз. Спросить о поцелуе? А готов ли он сам об этом говорить? Судя по тому, как избегает прямого взгляда – нет. Уточнить, почему против Андрея? Я и сама начинаю понимать причину, и от ее осознания испытываю некое удовлетворение.
Конечно, отношения с кем-то, тем более со своим куратором, не желательны. Нас не поймут. Но судя по тому, как я замиранием сердца жду его действий, а он не решается уйти, мы желаем этой близости, хотим попробовать…
Боже, Ника, о чем ты думаешь?!
Отворачиваюсь к окну и спрашиваю у Станислава Юрьевича пароль от вай-фая. Не могу же я целый день слоняться без дела. Хоть чем-то себя займу. Он предлагает свой ноутбук, но встречает мой отказ. Лучше не искушать себя, иначе изменю своим принципам и полезу смотреть личное. Да, возможно, этого не случится, но мой интерес к этому мужчине слишком нездоров. Я не хочу наломать дров. Хватит. Достаточно.
Глава 18. И снова сплетни
Граф
Мне хочется выть от бессилья. Почему я не могу взять себя в руки и уйти? Зачем стою и ловлю ее взгляд? Это похоже на безумие, на самообман, будто я действительно могу испытывать такие сильные эмоции к кому-то, кроме бывшей жены. Да даже с ней подобного не было. А если и случалось, то очень давно. Проклятье.
И все-таки я нахожу в себе силы. Оставляю Веронике пароль от вай-фая, ключи, пару тысяч наличными и с облегчением покидаю собственный дом. Лучше выбросить ее из головы. Хотя бы до вечера, пока веду лекции и ошиваюсь в лаборатории с Буровым. А там уже как-нибудь справлюсь. Работа способна отвлечь от всего, уверен, и здесь она не подведет.
Я приезжаю в университет за пару минут до начала пары. Забегаю в кафедру, оставляя там пальто, и с опозданием вхожу в лекционный зал, где меня встречают серьезные ребята. Второкурсники не выглядят такими желторотиками, как мои подопечные. С ними легче общаться, они выдают более прогрессивные идеи и не заглядывают мне в рот, соглашаясь с каждой мыслью, а пытаются докопаться до истины. Это воодушевляет, дает надежду, что среди пару десятков ребят хотя бы четверть выберут путь ученого. И пусть я отношусь к работе спустя рукава, но свое дело люблю. Иначе не пошел бы наперекор матери, прекратив с ней общение на пять лет и делая вид, что ее, настолько принципиальной, не существует. Да, это жестоко, и жалеть о своей ошибке я не перестал даже спустя годы. И все же люди открывают глаза, начинают искать тебя и, наконец-то слышать лишь тогда, когда кажется, что безвозвратно потеряли.
Стоит переключится на первокурсников, как мой пыл остывает. Когда видишь огонь только в одной паре глаз, то волей не волей опускаются руки. Хотя Григорьев, так рьяно интересующийся всем, что я рассказываю, к концу пар, разжигает пламя в одногруппниках, и меня начинает распирать гордость за своих ребят. Разве что раздражает откровенный взгляд одной из девчонок, которую как не игнорируй, все равно вынуждает на нее смотреть. Именно она, едва заканчивается пара, подходит ко мне с неожиданным вопросом.
– Станислав Юрьевич, а вы репетиторством занимаетесь?
Я смотрю на медленный взмах ресниц, полуулыбку и искорки в глазах. Флирт настолько явный, что мне в какой-то мере становится тошно. Ну вот куда она лезет? Невольно вспоминается другой взгляд, полный смущения и бесконечного доверия. Проведенная параллель между двумя противоположностями делает выбор в пользу второй. Я не люблю наглых девиц, не люблю слишком робких, но больше всего терпеть не могу актрис. Не тех, чей удел – сцена и тысячи поклонников, а обычных женщин, возомнивших себя богинями, способными одним взглядом соблазнить любого, даже того, кто годится в отцы.
– Нет, Диана. Мне некогда давать дополнительные лекции, тем более индивидуально, – отвечаю ей, и приступаю к сбору бумаг.
– Но мне не все понятно.
– Я предоставил вам перечень литературы. Если освоишь одну книгу за другой, именно в том порядке, который я обозначил, то многое станет ясным.
– Извините, – внезапно произносит она, вынуждая спросить:
– За что?
– Родители по-любому наймут мне репетитора, чтобы я лучше поспевала за программой, но обычно это какие-то старики, на чьих лекция можно заснуть. А вы так интересно рассказываете…
– И поэтому ты вместо записи конспекта прожигаешь во мне дыру?
– Н-нет.
Снова опускает взгляд, а затем смотрит исподлобья. Откровенно говоря, Диана очень красивая. Худенькая, складная, смазливое личико, и мозги на месте, когда не думает о глупостях, вроде индивидуальных уроках с профессором помоложе, но есть в Яковлевой что-то отталкивающее и холодное. Сразу понимаешь, что лучше не ввязываться, иначе потом не оберешься проблем. То ли дело другая…
Я мысленно даю себе по лбу, одергиваю от неуместных мыслей и прошу Диану покинуть кабинет. Девушка, понурив голову и опустив плечи, выходит из аудитории, демонстрируя чудеса плохой игры, но чтобы ее подбодрить, и не показаться совсем уж бесчувственным чурбаном, даю ей маленькую надежду:
– Если будет совсем туго с репетитором, можешь подойти через пару месяцев, ближе к концу первого семестра.
– Правда?! – Она удивленно оборачивается и вглядывается в мое лицо. – Спасибо, Станислав Юрьевич! Я очень рада.
Мои пальцы оказываются в ее ледяных ладошках, а в голубых глазах читается хитрость. Опасаясь, как бы ее жест не вызвал подозрений, я мягко избавляюсь от захвата и чуть холоднее произношу:
– У меня среди знакомых есть прекрасные специалисты, которым иногда нечего делать. Кого-нибудь тебе подберем.
Ее энтузиазм гаснет, хотя заискивать она не перестает. Зато я обозначаю границы, через которые переступать не хочется. Почему так? Отчего подозреваю неладное? У меня перед глазами есть наглядный пример того, как подобные отношения, даже чисто профессиональные, могут испоганить жизнь человека. Буров давно преподавал бы, если бы не один весьма досадный случай со студенткой.
Я оставляю девушку в одиночестве, а сам отправляюсь за своим пальто. Но в коридоре сталкиваюсь с Судаковой, заведующей кафедрой.
– Ой, Станислав Юрьевич, как хорошо, что я вас встретила. Тут такое дело…
Елена Григорьевна выпучивает глаза и сокрушенно качает головой. Затем картинно выдыхает:
– Ваша студентка, Станислав Юрьевич, просто крайне невоспитанная особа.
Я сразу думаю о Диане. Неужели она и к другим преподавателям полезла с просьбой о репетиторстве и двусмысленным намеком? Если это так, то придется решать проблему долгим разговором. А мне лень. Хоть бы один человек подумал, насколько мне в тягость что-то делать, особенно после последней неудачи, позорного провала, просто катастрофической неудачи в личной жизни и на работе. Нет, никто не думает. А между прочим, тут страдает одинокий Граф.
– Я вчера подошла к ней по-человечески, – тем временем продолжает жаловаться Судакова. – Постаралась дать взрослый адекватный совет, а это девчонка даже не удосужилась поддержать разговор. Я понимаю, сейчас молодежь свободных нравов, но, может, она вас послушает?
– Вы о ком? – уточняю, на всякий случай.
– О Валевской, конечно же! Вы разве не в курсе? В газете, в новостях, в интернете, на телевидении – везде мелькает наша студентка, дочь одного из многоуважаемых людей научного сообщества, доктора наук, между прочим! Это же позор! До сих пор перед глазами отвратительное лимонное платье, которое едва прикрывает ноги.
Я теряюсь. Так вот почему Вероника оказалась на улице. Старый маразматик не потерпел удара по репутации и возможно чем-то пригрозил. Или он действительно сам выставил ее за дверь? Судя по смс-сообщению, которое я прочитал этим утром, то скорее второе. Похоже, у меня появляется все больше причин его ненавидеть.
– Что вы ей сказали?
– Ну как же, – хмурится женщина, – про порчу репутации. Она же часть нашего университета, и если родители недоглядели, то мы обязаны хотя бы попробовать ее образумить. Тот же Вишневский! Я не против развлечений, но имя нашего университета не должно мелькать под скандальными заголовками.
Я начинаю понимать, почему вчера Вероника не дождалась меня на парковке и, несмотря на непогоду, сидела в одиночестве. Вместо участия на нее навалились ненависть близких и общественная мораль. А в такие моменты, когда человек оступился, ему нужно вовсе не это. Он способен сам сделать выводы, сам достичь согласия со своей совестью и разумом, выбрать правильный путь, пойти вперед, только надо дать ему верный толчок. Все же вокруг в обвинительном жесте ткнули пальцем. Правда, есть надежда, что вчера я сумел достучаться, действуя несколько другими методами.
– Валевская простудилась, Елена Григорьевна. – Женщина тут же удивленно вздергивает тонкие брови, но мне следует заранее предупредить неверные выводы. – Еще вчера на паре она чувствовала себя не лучшим образом. Не знаю, когда состоялся ваш разговор, но, думаю, ей просто было не до него из-за самочувствия.
Судакова снова хмурится.
– Но вы не переживайте, как только Вероника вернется в университет, я побеседую с ней.
– Как бы это не было воспалением хитрости, – качает она головой.
– Сомневаюсь. У нее был высокий жар, – встаю на защиту и тут же демонстративно смотрю на часы. – Простите, Елена Григорьевна, но мне пора в лабораторию.
– Ой! – вдруг жалостливо говорит Судакова. – Я слышала о случившемся. Поговаривают, ваша жена ушла от вас, забрав важный проект. Я не была на съезде, но муж рассказал, что вы собирались в следующем году представить блестящий доклад, но вас бессовестно опередил…
– Это всего лишь сплетни, – прерываю ее, пока она не сказала лишнего. Ведь стоит человеку что-то произнести вслух, как он неосознанно начинает в это верить. – Не верьте всему, что говорят. Всего доброго.
Женщина остается где-то позади, а я, заскочив за своим пальто, спешу покинуть здание университета. Меня все больше раздражает общество женщин. Правда, они же оказывают позитивное влияние на мое настроение. Я начинаю отходить от событий последних двух месяцев, отношусь чуть мягче к людям и с большим интересом к работе. Или это заслуга конкретно одной светловолосой девчонки с невозможными карими глазами? Как она там? Не повысился ли снова жар? Поела хоть что-то?
Я набираю короткое сообщение, уточняя только ее самочувствие, и с нетерпением жду ответа. Однако получаю его только спустя минут двадцать, когда пересекаю черту соседнего района и нахожусь неподалеку от лаборатории.
“Все хорошо, Станислав Юрьевич”.
И все. Больше никаких подробностей.
Провожу параллель с Аней, которая вот так же отвечала, если я проявлял хоть какое-то беспокойство. Разве что не столь официальным тоном.
Кладу телефон на сиденье и, выруливая на парковку, улыбаюсь. Мне сложно представить, как из уст Вероники звучит имя Стас или хуже того ненавистное Стасик, которое меня доводит чуть ли не до икоты, но противостоять в этом вопросе матери – себе дороже.
Звук оповещения привлекает внимание, и я вижу имя Валевской. Не желая гадать, что там, открываю. Короткий текст “Простите” дополняет фотография разбитой чашки. Красной. Значит, принадлежала бывшей. Прислушиваюсь к себе и облегченно осознаю – негативного отклика нет, зато присутствует безразличие: ленивое и циничное. Может, вот так наступает свобода?
