Текст книги "Константин Павлович"

Автор книги: Майя Кучерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

В жадной до таинственных превращений духовной среде все эти загадочные детали были истолкованы без труда: в старице сейчас же разглядели великую княгиню Анну Федоровну. Любопытным образом преломляются в легенде и сложные отношения Анны Федоровны с супругом, вызывающие в памяти ключевые эпизоды из жития Алексия, человека Божия, – побег после свадьбы, преследования, безвестность…

Старице Анне было в 1852 году около семидесяти лет, реальной Анне Федоровне исполнился 71 год – уж не заехала ли великая княгиня и в самом деле в русские края инкогнито, скромной странницей – вспомнить молодость, помолиться у великих русских святынь? Предположение увлекательное, однако слишком пахнущее падкой до чудес Русью, а не прохладно-просвещенной Европой, и потому, разумеется, невероятное. Как невероятна и продолжительность народной памяти, не забывшей о женщине, мелькнувшей в истории русского двора быстрой и слабой тенью. Нет сомнений: великая княгиня Анна Федоровна стала героиней легенд благодаря своей необычной судьбе – несчастному замужеству, расставанию с мужем, отъезду в «чужие край» и разводу. Случай был исключительный: история царской фамилии не знала разводов со времен Петра I.

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Радость освобождения от отцовского гнета быстро достигла у Константина эйфории. Впрочем, безнаказанность цесаревича поддерживало не только отсутствие грозного отца, но и ощущение вины, которое испытывал император Александр. После убийства Павла Александр стал вечным заложником, в том числе и Константина Павловича, который хорошо знал, какую роль сыграл старший брат в гибели отца, и теперь всегда мог намекнуть государю, кто из них двоих истинный нарушитель закона и отцеубийца. Александру оставалось потворствовать брату во всем.

По глухим упоминаниям современников, в Мраморном дворце творилось невообразимое. Одна история вырвалась наружу и получила огласку. «В первые годы царствования Александра одна из его (Константина. – М. К.)оргий сопровождалась плачевными последствиями, – рассказывает графиня Эдлинг о нравах в Мраморном дворце великого князя. – Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался» ^{183} . Другой мемуарист, Н.И. Греч, выражается гораздо прямее: «В Петербурге жила молодая вдова португальского консула Араужо, и жила немножко блудно. Однажды поехала она в гости к придворной повивальной бабушке, Моренгейм, жившей в Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю Константину Павловичу, осталась там необыкновенно долго и, воротясь домой в самом расстроенном положении, вскоре умерла. Разнеслись слухи, что она как-то ошибкой попала на половину великого князя и что он с помощью приятелей своих, адъютантов и офицеров, изнасильничал ее самым злодейским образом. Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство публичным объявлением приглашало всякого, кто имеет точные сведения о образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился» ^{184} .

Декабрист В.И. Штейнгель рассказывает эту историю несколько иначе: «Это была самая гнусная история, омрачившая начало царствования Александра. Араужо был придворный, ювелир, жена которого славилась красотою. Константин-цесаревич, пленясь ею, чрез посредников сделал ей оскорбительное предложение. Она отвечала явным презрением. Летом 1803 года, в один день под вечер, за ней приехала карета, будто бы от ее больной родственницы. Когда она сошла и села в карету, ее схватили, зажали ей рот и отвезли в Мраморный дворец. Там были приготовлены конногвардейцы… Она потом отвезена была к своему крыльцу, и когда на звон колокольчика вышли ее принять, кареты уже не было. Несчастная Араужо, бросившись почти без чувств, могла только сказать: “я обесчещена!” и умерла. На крик мужа сбежалось множество: свидетельство было огромное! На другой же день весь Петербург узнал об этом. Произошел общий ропот. От имени государя, огорченного в высшей степени, прибито было ко всем будкам столицы на 24 часа объявление, которым приглашались все, кто знает хотя малейшее обстоятельство из этого гнусного происшествия, прямо к императору, с уверением в обеспечении от всякого преследования сильных. Составлена была комиссия под председательством старца гр. Татищева, который всячески отказывался; но уговорили и, наконец, дело повернули так, что по подозрениюгенер<ала> Боура, любимца Константина, выключили из службы» ^{185} . [16]16
  Видимо, речь идет о графе Н.А. Татищеве. Помянутый мемуаристом Баур (Боур) Карл Федорович (1767—1812) – сын Ф.В. Баура, с 1799 года генерал-лейтенант, шеф Павлоградского гусарского полка, отличался отвагой и весьма сомнительной нравственностью. Подробнее см.: Файбисович В.«Министр наслаждений» // Родина. 2010. № 3.


[Закрыть]

Наконец, по версии графа Ф.П. Толстого, цесаревич настойчиво добивался благосклонности вдовы, но получал отказ – так как сердце ее принадлежало близкому приятелю Константина, человеку с репутацией кутилы и подлеца, генералу Бауру, который свою возлюбленную цесаревичу легко уступил. Но она отчего-то пожелала сохранить верность генералу и на просьбы цесаревича не поддалась. Константин отомстил упрямице по-своему. Далее почти все детали совпадают – вдова была приглашена в Мраморный дворец после обеда, а ночью ее привезли домой в наемной карете почти бездыханной. Вскоре женщина скончалась ^{186} . [17]17
  Еще одну версию событий, в целом совпадающую с остальными (притязания Константина – верность госпожи Араужо тайному любовнику – похищение ее – массовое изнасилование в Мраморном дворце – смерть), излагает П.П. Лопухин (см.: Придворная и великосветская жизнь XVIII – начала XIX в. в рас сказах П.П. Лопухина. С. 46), а также А.М. Тургенев, в рассказе которого полностью отрицается легкомыслие госпожи Араужо, а низость Константина, напротив, всячески подчеркивается; Тургенев, кстати, называет «госпожу Арауж» вдовой банкира – см.: Тургенев А.М.Записки // Былое. 1918. № 13. С. 165-166.


[Закрыть]

Разговоры о свершенном злодеянии шли настолько громкие, что Александр вынужден был назначить целых два расследования, в результате которых обнаружилось, что «жена купца» госпожа Араужо посещала в роковой день исключительно генерала Баура, после чего и скончалась от апоплексического удара, а никаких следов насилия на теле покойной обнаружено не было. 30 марта 1802 года в Петербурге была расклеена специальная афиша, напечатанная в Сенатской типографии и подробно излагающая выводы следствия ^{187} . Сам факт ее появления – случай беспрецедентный в истории российской юриспруденции, что скорее всего косвенно подтверждает виновность Константина Павловича. Иначе император не был бы так заинтересован в пресечении нежелательных слухов и не стал бы выпускать специального «объявления».

Впрочем, мы уже никогда не узнаем в точности, какова была степень участия Константина в этой истории. Современный исследователь недаром видит в ней все признаки «городской легенды» ^{188} – слишком много деталей в рассказах мемуаристов не совпадают: госпожа Араужо именуется то вдовой португальского консула, то супругой придворного ювелира, то женой купца, а злодейский поступок приписывается то Константину и его клевретам, то исключительно его свите, действовавшей самостоятельно.

Но даже если многое в этом происшествии легендарно и вина за смерть госпожи Араужо полностью лежит на совести известного своими мерзостями Баура, имя госпожи Араужо надолго оказалось связано с именем цесаревича, и недоброжелательное отношение к нему сохранялось в русском обществе еще многие годы. Статс-секретарь Марии Федоровны Григорий Иванович Вилламов в дневниковой записи за 1807 год пересказывает свою беседу с императрицей. На вопрос Марии Федоровны, «изменилось ли мнение в публике о великом князе Константине и говорят ли лучше на его счет», Вилламов отвечает, что о нем по-прежнему «судят неодобрительно» ^{189} .

И это было действительно так. 30 января 1807 года скончался кавалергардский офицер Алексей Яковлевич Охотников, состоявший в романтических отношениях с императрицей Елизаветой Алексеевной. Согласно сложившейся уже значительно позже легенде, молва обвинила в его смерти великого князя Константина, который, желая пресечь отношения кавалергарда с женой брата, якобы подослал убийцу, ударившего Охотникова кинжалом при выходе из театра. Охотников скончался спустя некоторое время от полученных ран. Как показывают Е.Э. Лямина и О.В. Эдельман, эпизод с ударом кинжала вряд ли достоверен: иначе сохранились бы свидетельства современников на этот счет, хотя бы потому, что нападение на представителя аристократии в центре Петербурга – случай беспрецедентный. Но анекдот сложился, очевидно, уже после смерти императора Николая I, когда все свидетели умерли, и носил «очевидную направленность против Константина» ^{190} .

Впрочем, сам Константин о репутации своей заботился мало и жил себе по-прежнему. В начале 1800-х годов он вновь влюбился в полячку, княгиню Жанетту Антоновну Четвертинскую, фрейлину, уже несколько лет жившую при дворе, родную сестру фаворитки Александра, Марии Антоновны Нарышкиной. Четвертинская великого князя не любила, однако замуж за него пойти соглашалась – из расчета ^{191} .

Великий князь снова просил у Марии Федоровны позволения развестись с Анной Федоровной и жениться на Четвертинской. Вдовствующая императрица отвечала, что согласится на развод лишь в случае, если великий князь выберет себе невесту из немецкого владетельного дома ^{192} . В конце концов Жанетту тоже пришлось забыть.

В 1806 году на горизонте цесаревича появилась госпожа Жозефина Фридерикс, ставшая его постоянной спутницей и заменившая ему законную супругу на долгие годы.

Судьба Жозефины любопытна. Француженка по происхождению, урожденная госпожа Лемерсье ^{193} , в 14 лет она поступила приказчицей в модную парижскую лавку мадам де Террей, где поражала покупателей расторопностью и выразительным взглядом своих черных глаз. Один из посетителей магазина, богатый и уже немолодой английский лорд, был пленен проворной Фифин настолько, что рискнул обратиться к хозяйке с несколько необычным предложением. Он увезет Фифин в Лондон, даст ей хорошее образование и воспитание, с тем чтобы затем на ней жениться! Хозяйка обратилась к родителям девочки, и те после некоторых колебаний согласились. Так ли безнадежно было их материальное положение, чтобы отдавать дочь в руки незнакомому человеку, – неизвестно.

Английский лорд поначалу сдержал свои обещания. Жозефина была отдана в английский пансион, где и получила хорошее воспитание. В 18 лет, окончив учебное заведение, она поселилась в квартире, снятой ее покровителем. Как часто посещал он эту квартиру и с какой целью, остается лишь гадать; слишком трудно удержаться от очевидного предположения, но для того, чтобы утвердиться в нем, у нас нет никаких оснований. При Жозефине была служанка, исполнявшая все ее просьбы и заодно бывшая ее негласной надзирательницей, но это девушку ничуть не смущало; она жила, как пташка, ездила в театры и оперу, вкусно ела, мягко спала, как вдруг лорд умер. Умер, так и не успев исполнить последнюю часть своего проекта – жениться. Фифин осталась одна, без связей, без друзей, в уютной квартире, за которую вскоре надо было внести очередной взнос, окруженная множеством красивых, дорогих и вполне бесполезных вещей.

Девушка переехала в квартиру поскромнее, рассталась с частью безделушек и, одевшись, как подобает настоящей леди, благо гардероб у нее был образцовый, вновь начала ездить в театр, регулярно прогуливалась по улицам – в надежде познакомиться с достойным молодым человеком и составить его счастье. Отчаянные попытки выйти замуж ничем не кончались, Фифин натыкалась лишь на предложения вполне недвусмысленные и с негодованием отвергала их.

Внезапно девушке посчастливилось. Русский немец, прибывший в Лондон из Петербурга по казенной надобности, полковник и флигель-адъютант, барон Фридерикс, в надежде на состояние Жозефины, о котором он мог судить по роскошным нарядам, хорошему воспитанию и неясным намекам девушки, предложил ей руку и сердце. Они обвенчались по католическому обряду, но, проведя вместе несколько счастливых недель, вынуждены были расстаться – неотложные дела требовали барона в Россию. Он обещал написать молодой супруге немедленно по приезде и вызвать ее к себе. Жозефина осталась ждать. Шли дни, недели, наконец, месяцы, от барона не было никаких известий. Тогда, прожив всё, что у нее было, доведенная до крайности, госпожа Фридерикс отправилась в Россию на поиски исчезнувшего мужа.

Барон рассказывал ей, что служит в Петербурге, и госпоже Фридерикс удалось напасть на его след… Но, о ужас! Полковник и флигель-адъютант Фридерикс оказался не полковником, а всего лишь фельдъегерем Фридрихсом, действительно русским немцем (хоть в этом он не солгал), который жил, однако, не в большом доме с лакеями, но в большой казарме. Mit Soldaten… [18]18
  С солдатами (нем.).


[Закрыть]

По описанию его внешности после долгих расспросов госпожа Фридерикс совершенно убедилась в том, что ее блестящий полковник и грубый, нищий фельдъегерь – одно и то же лицо. На свое счастье, обманщик отсутствовал в ту драматическую минуту в Петербурге.

В конце концов супруги встретились. Им было что сказать друг другу. Оба выдавали себя не совсем за то, чем являлись на самом деле. Один женился на богатой невесте из хорошей семьи, другая вышла замуж за полковника. Теперь выяснилось, что в объятия друг к другу их толкнули бедность и авантюризм. Любви здесь не оставалось места. Жить госпоже Фри-дерикс было негде, но оставаться рядом с таким мужем она не желала. Судьба на время освободила ее от этой обязанности – однажды на улице Петербурга она случайно повстречала госпожу де Террей, хозяйку того самого модного магазина в Париже, в котором юной Фридерикс когда-то довелось работать. Госпожа с трудом, но узнала в красавице Фифин! Теперь мадам де Террей держала магазин одежды в Петербурге, на французов в России завелась большая мода. Некоторое время Фифин прожила в ее доме, но вскоре госпоже понадобилось уехать в Москву. В сопровождении она не нуждалась. Жозефина снова осталась одна. Единственным человеком, к которому она могла пойти, был ненавистный муж. Некоторое время они опять жили вместе, но грубость нрава и обращения Фридрихса были слишком невыносимы для Фифин. Ссоры, скандалы, слезы и полная безвыходность.

Что было делать, к кому взывать о помощи? Возможно, Жозефина вспомнила лорда, который был к ней так добр, и теперь не желала для себя ничего иного, кроме подобного же щедрого покровительства и спокойной жизни в уютных, пусть и нанятых комнатах. Возможно, она наслушалась историй о том, как милостива бывает некая высокопоставленная особа ко всем обездоленным и несправедливо обиженным, а может быть, эти истории были совсем иного рода. Как бы то ни было, на одном из маскарадов Жозефина бросилась в ноги великому князю Константину, запинающейся, слегка картавой скороговоркой изложила ему все кошмарные обстоятельства загубленной жизни, весь обман и зло, которые обрушились на ее хрупкие плечи, моля о защите. «Роста среднего, с темно-русыми, почти черными волосами, зачесанными по современной моде маленькими кудрями на лбу, она… имела лицо неправильное; маленький носик, несколько вздернутый, губы тонкие, всегда улыбающиеся, цвет лица чистый, слегка румяный, придавали ей большую миловидность; но главную ее прелесть составляли глаза, большие, карие, с выражением необыкновенной доброты и осененные длинными черными ресницами» ^{194} .

Знала ли она, на что шла? Трудно предположить, что нет.

Константин Павлович воспринял жалобы как истинный кавалергард, который никогда не берет с женщин денег, и вскоре Жозефина навсегда забыла о нужде. Она стала спутницей Константина на долгие годы, по меньшей мере на 14 лет (их встреча произошла около 1806 года, окончательно расстались они в 1820-м). Вскоре миловидная госпожа Фридерикс обнаружила необыкновенную веселость и легкость характера, часто смеялась, непринужденно болтала и, в отличие от Анны Федоровны, с удовольствием участвовала в первобытных затеях своего нового покровителя, самой невинной из которых была травля новой возлюбленной собачкой, сопровождавшаяся соответствующим случаю дамским визгом ^{195} . Похоже, отчасти Жозефина выполняла роль девки и шутихи при барине – роль незавидную, но сытую и, кажется, ничуть ее не тяготившую. Цесаревич обещал со временем на ней жениться и действительно вел переговоры с императором и Марией Федоровной, вновь пытаясь добиться разрешения на развод, но по-прежнему безуспешно.

ПАВЕЛ АЛЕКСАНДРОВ

24 марта 1808 года у Жозефины и Константина родился сын, названный в честь покойного деда Павлом. Злые языки шептали, что мальчик не великокняжеский, виня цесаревича в бесплодии ^{196} . Подтвердить, равно как и опровергнуть подобные слухи всегда сложно. Великий князь признал новорожденного своим, был искренне к нему привязан, дал ему превосходное образование и обеспечил карьеру – стал бы цесаревич возиться так с чужим, пусть и сыном своей любовницы? Учитывая природное добродушие Константина, и этого вовсе исключать не следует.

Поначалу мальчика записали Павлом Константиновичем Линдстремом ^{197} – эту фамилию носил лейб-медик Константина. Узнав о прибавлении, император Александр захотел было сам стать крестным родителем племянника, а в крестные матери предложил великую княгиню Екатерину Павловну, но ввиду пикантных обстоятельств «для соблюдения приличия» от этой мысли отказался, хотя в дальнейшем наградил племянника фамилией, происходящей от императорского имени. От купели младенца принял близкий друг Константина, полковник конногвардейского полка Николай Дмитриевич Олсуфьев, без крестной матери решили обойтись – церковные законы это позволяли. Крестины прошли 5 апреля, тихо и без лишней огласки, обряд совершил протоиерей придворной церкви Мраморного дворца отец Симеон Ласкин, который тоже обещал молчать. В метриках младенца состарили на неделю, записали, что он родился 1 апреля, а крещен был 5-го. Сделано это было, кажется, сознательно, но зачем понадобилось – бог весть; во всяком случае, когда сыну исполнилось 20 лет, Константин попросил, чтобы ошибку исправили ^{198} .

Государь пожаловал госпоже Фридерикс бриллиантовые серьги, которые Константин Павлович и вручил счастливой матери ^{199} . В 1812 году император повелел дать мальчику другую фамилию, Александров, и даровал ему дворянское достоинство; спустя еще четыре года его мать также стала русской дворянкой по имени Ульяна Михайловна Александрова ^{200} .

Судя по всему, Константин был нежным отцом. В одном из писем тому самому лейб-медику Линдстрему, что подарил младенцу первую фамилию и заботился о здоровье Павла Константиновича, цесаревич пишет: «Поцелуйте Павлика от меня и скажите ему, что нет на дню такой минуты, когда бы я не думал о нем и о его доброй прекрасной матери, которую я люблю всем сердцем» ^{201} .

По свидетельству воспитателя Павла Константиновича, графа Мориоля, в 13 лет мальчик был груб, вздорен, тщеславен, ленив и невежествен, несмотря на даваемые ему уроки ^{202} . Упоминания о Павле Александрове встречаются и в донесениях Куруты Константину Павловичу – по тону и оценкам они противоположны заключениям Мориоля. Как правило, Курута сообщает великому князю о некоторых событиях из жизни сына – вот Павел Константинович уехали с нянькой на несколько дней в гости, вот у Павла Константиновича заболело горло и доктор прописал ему «вместо габер супу скушать котлетку», вот мальчик ездил смотреть с княгиней Лович скакуна ^{203} . Однажды Курута позволяет себе замечание и о нраве Павла Константиновича: «…мягкость и благонамеренность характера, кротость нрава и послушание и покорность к приставникам; следовательно, чего желать? Дай Бог, чтобы воспитатели и детоводители исполняли в полной мере свои обязанности; неусыпный с их стороны надзор может получить желанный успех, а благонравие и точность в исполнении их обязанностей соделают дражайшего Павла вам достойным!» ^{204} Казалось бы, ясно – угодник и хитрец пытается доставить своему господину приятные минуты.

Однако из Павла Константиновича, похоже, вырос действительно добрый малый, пусть, судя по воспоминаниям, и не блещущий остротой ума. В 1823 году Александров поступил в лейб-гвардию Подольского кирасирского полка, спустя шесть лет стал флигель-адъютантом императора Николая, в 1831 году сражался против восставших поляков, в награду за отвагу в сражениях под Гроховым и Вильной получил орден Святого Владимира (4-й степени), золотую шпагу с надписью «За храбрость» и чин ротмистра. Павел Константинович дослужился до генерал-адъютанта, на досуге собирал фамильные портреты и гравюры, в ровном и благопристойном поведении не обнаруживая не малейшего сходства с эксцентричным Константином Павловичем.

Сохранились две «памятные книжки» Павла Константиновича, за 1833 и 1843 годы. Записки эти отчасти выдают ровность дыхания их автора. «21/2 февр. В 10 ч. был у Государя, и он поздравил и благословил меня на свадьбу. Потом был у Вел. Кн. Все утро у княгини Щербатовой. Обедал дома. После обеда у кн. Щербатовой. Вечер на бале у Кочубея» ^{205} . В 1833 году государь Николай Павлович благословил Павла Константиновича на свадьбу с княжной Анной Александровной Щербатовой; близились события волнующие, однако и о предстоящей свадьбе, и о посещении своей невесты сообщается тоном столь же бесстрастным, что и о принятой серной ванне: «29/11 июля. Встал в 7 ч. В 10 ч. поехал в Петергоф. Завтракал с Государем после обедни. Воротился в 10 ч. и взял 18-ую серную ванну. Лег в 11 ч».

Завидная невозмутимость. Возможно, вызванная требованием жанра: «памятная книжка» не предполагает излияния чувств. Но не исключено, что Александров действительно ровно относился к невесте.

Во всяком случае за год до свадьбы он попал в довольно щекотливое положение. Уже после смерти Константина Павел Александров влюбился в княжну Софью Александровну Урусову, отличавшуюся редкой красотой, и начал ухаживать за ней. Софья Александровна была фавориткой Николая, но Александров этого не ведал. Влюбленность племянника императора обрадовала – он был не прочь выдать Урусову замуж, а партия с Александровым его совершенно устраивала. Однако Павел Константинович, узнав от доброжелателей, чьим невольным соперником явился, сейчас же прекратил ухаживания и зачастил к Александрии Федоровне Опочининой. О браке сына с Александрии, дочерью Федора Петровича Опочинина, к тому времени ставшего придворным шталмейстером, шутливо мечтал еще Константин Павлович. Александрии тоже была к Павлу Константиновичу вполне расположена, если не более. Но тут-то и состоялся знаменательный разговор, во время которого Николай ясно дал понять своему Опочинину, какой свадьбы желал бы он сам. «Дорогой друг, – сказал, в передаче Доли Фикельмон, император, – не скрою от вас, что я люблю княжну Урусову превыше всего и что это то супружество, которого я желаю для Александрова. Но подождем полгода, пусть юноша за это время решит, какая из двух особ ему больше подходит, и если его выбор не падет на княжну, я предпочитаю, чтобы его избранницей стала ваша дочь, чем какая-либо иная» ^{206} . После этого разговора Опочинин отказал Александрову от дома. Александрии едва не повредилась в рассудке, а Павел Константинович в конце концов женился на княжне Щербатовой, в которой современники отмечали миловидность, но не ум. На пышной свадьбе император и императрица были посажеными родителями жениха, однако выглядел названый сын не слишком веселым.

С годами Павел Константинович так и не изменил себе. Дыхание его осталось ровным, образ жизни – прежним. «12/14 июля. Встал в 7 ч. В 10 ч. поехал в г. Петергоф. Был у развода и обедни. Обедал в Монплезире. Возвратился домой в 11 ч. и лег спать» ^{207} , – записывал он уже в 1843 году. «Брал 22-ую серную ванну. Лег спать в 11 часов». «Дежурный по полку», «дежурный у государя», «вечер в Аничковом дворце», «французский театр на Каменном острову»… Так и текла жизнь. Правда «у меня» сменилось на «у нас», появились новые лица, новые родственники, в 1836 году у Павла Константиновича родилась дочь Александра.

Со временем Александра Павловна вышла замуж за флигель-адъютанта, а затем и шталмейстера двора его величества князя Дмитрия Александровича Львова. В 1863 году, когда Павла Константиновича уже не было на свете (он умер в 1857 году), она родила сына Александра, прозванного с годами «огненным князем» – после двух пожаров в поселке Стрельна тогда совсем еще юный Александр Дмитриевич увлекся тушением пожаров. В своей усадьбе, построенной еще отцом неподалеку от дворца Константина, он возвел первое в Стрельне здание пожарной части с каланчой и собрал команду добровольцев «тушилыциков», вместе с которой погасил в Стрельне и окрестностях десятки пожаров. Внук Павла Константиновича даже фотографироваться любил в золотой пожарной каске, преподнесенной ему благодарными жителями Стрельны. В 1893 году «огненный князь» стал председателем новообразованного Российского пожарного общества….Впрочем, мы слишком забежали вперед. Вернемся во времена, когда ни Павла Константиновича, ни огнеборца-внука еще не было на свете.