Текст книги "Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию"

Автор книги: Майкл Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Элисон: Ну, на это я знаю ответ. Это меня вернуло меня к моей собственной борьбе с анорексией. Она загнала меня в угол, она поставила меня на колени и практически убила... я чуть концы не отдала тогда, теперь-то я это знаю. Практически все от меня отвернулись в какой-то момент, я была почти совсем одна. И чем более одинокой я себя чувствовала, тем хуже становилась ситуация. Но у меня были спасательные круги, я тогда не осознавала, что они всё время были рядом со мной. Вот, например, мама моя. Я помню, что мне было очень важно осознать, что мы не так сильно различаемся, как казалось раньше. То есть мы, конечно, были разные, но мы должны были справляться с похожими проблемами. И в этом смысле мы много взяли друг у друга.

М.: Что ты имеешь в виду?

Элисон: Ну, сейчас я могу это лучше выразить. Мы с мамой начали больше говорить о том, что происходило с нами изнутри, и хотя у неё не было анорексии, то, что она переживала внутри себя, было очень похоже на мои переживания, ну, вы знаете, когда тебя постоянно молотят все эти ожидания, день и ночь, день и ночь.

М.: Да, понимаю... Можно ещё вопрос?

Элисон: Хорошо.

М.: Вот ты сейчас слушала истории об определённых аспектах жизни этих людей, и ты пересказала нам то, что услышала в их истории. Когда люди выступают в роли слушателей каких-то значимых историй, когда у них есть возможность откликнуться таким образом, как ты сейчас откликнулась, они как бы отправляются в путешествие по своей жизни. Когда они присутствуют при рассказе таких историй, то как бы попадают в какое-то место своей жизни, куда бы они не попали, если бы, например, пошли вместо этой встречи на работу или по магазинам. Мне было бы интересно услышать, как тебе кажется, куда это тебя сейчас привело, может быть, у тебя возникли какие-то новые мысли, возможно, ты что-то поняла... все, что угодно.

Элисон: Ну, я точно знаю, что теперь стала лучше понимать, как я через всё это прошла, как я отобрала свою жизнь у Анорексии. Я знала, что для меня важно, что моя мама не позволяла мне оказаться полностью изолированной, хотя её догадки о том, что происходит у меня в голове, меня часто раздражали, просто ужасно раздражали. Но я думаю, что я теперь понимаю лучше, каким образом мы с мамой сделали это вместе, и насколько мне важно было знать, что у неё происходит в голове, о чем она думает.

М.: То есть ты стала лучше понимать. У тебя есть какие-нибудь соображения о том, что именно это «лучшее понимание» может принести в твою жизнь?

Элисон: Я думаю, я ещё больше буду ценить мои отношения с мамой, и от этого мне так тепло внутри становится. И ещё я стала яснее понимать, какую роль сыграл мой папа в этом и как тяжело ему, должно быть, было делать что-то по-новому, по-другому. Я знаю, что он скажет, что стал от этого лучше, но ему, наверное, было очень трудно. Думаю, я пойду домой и как следует, по-хорошему, поговорю с ним об этом.

М.: Как тебе кажется, что из этого может выйти?

Элисон: Ну, я не знаю, но мне кажется, что это может быть хорошо для него, для меня, для наших отношений.

М.: Приближается тот момент, когда вам нужно будет поменяться местами с Фионой и её родителями. Но прежде чем мы закончим, ты можешь ещё раз сказать, что именно ты услышала от Джейка, что открыло для тебя возможность разговора с твоим собственным отцом? И что ты услышала от Фионы и её матери, что позволило тебе начать ещё больше ценить отношения с твоей мамой и отчего тебе стало так тепло внутри?

Элисон: Да,хорошо...

После этого Элисон вернулась на позицию слушателя. В этот момент я начал расспрашивать Фиону и её родителей о том, что они услышали в пересказе, что привлекло их внимание, какие образы у них возникли (образы их собственной жизни, образы самих себя), как они в силу этого стали лучше понимать свою жизнь, почему их привлекли определённые аспекты пересказа Элисон и куда их ведёт опыт слушания этого пересказа. Из их ответов я узнал, что пересказ Элисон был для них всех очень глубоким переживанием.

Очень сильно резонирующей для них оказалась метафора бури, так же как и размышления Элисон на основе этой метафоры о том, что для них важно в жизни. Отклик Элисон стал основанием для того, чтобы снова задуматься, в чем же заключается для них смысл жизни, снова вступить в контакт с теми принципами и ценностями, которые были самыми важными, и «оживить» их, придать им больше энергии.

Фиона рассказала о том, каким образом этот пересказ помог ей яснее понять, к чему стремится Анорексия. У Фионы появился проблеск образа того, каким могло бы быть будущее без Анорексии, и это, как она сказала, «подпитало» её надежды. Хотя она сейчас находится в точке, где всё ещё очень тяжело отличить мысли, которые нравятся Анорексии, от мыслей, которые нравятся ей самой – Фионе, желающей интенсивнее присутствовать в своей жизни, – она почувствовала, что отклик Элисон помог ей «рассеять туман».

Луиза очень эмоционально откликнулась на то, каким образом этот пересказ снял часть бремени с её плеч, потому что она чувствовала тяжесть вины и собственной несостоятельности. В этом пересказе она получила потрясающее подтверждение правомерности собственного бытия, и она совершенно не ожидала, что такое может с ней случиться.

И Фиона, и Луиза рассказали о том, насколько глубоко их тронуло размышление Элисон об их взаимоотношениях. Некоторое время они обе плакали, рассказывая о переживаниях и препятствиях на пути своей новой «командной работы», а также о том, каких успехов им уже удалось достичь в проекте по освобождению жизни Фионы от хватки Анорексии, а жизни Луизы – от ожиданий, связанных с предписаниями тендерных ролей, которые существенно обедняли её жизнь.

Луиза отметила, какое вдохновение она черпает у Фионы, когда та решается говорить о своих внутренних переживаниях, связанных со стремлением к эталону – общепринятому образу совершенства. В результате это даёт Луизе возможность прислушаться к своему внутреннему голосу и высказать то, о чем она раньше никогда не говорила, а также попытаться бросить вызов некоторым силам, которые являются союзниками предписаний тендерных ролей. Услышав это, Фиона на некоторое время потеряла дар речи. Для неё тот факт, что она являлась для своей матери источником вдохновения, был совершенно неожиданной и огромной по значению новостью. У меня сложилось впечатление, что принять этот факт для Фионы значило получить доступ к противоядию от чувства опустошённости, изолированности, которое она испытывала.

Джейка очень глубоко затронули размышления Элисон о том, какой вклад он сам внёс в происходящее, стараясь «научиться сгибаться так, чтобы всем удалось через это (т.е. бурю) пройти и выдержать». Он признал, что для него это действительно сложно, что ему действительно потребовалось начать делать что-то, чего он никогда раньше не делал. Например, ему пришлось бросить вызов своим старым привычкам во взаимоотношениях с Луизой, включая те, которые были отражением само собой разумеющихся убеждений, способствовавших усугублению тех обстоятельств, с которыми она боролась. Он говорил о том, что ему хочется иногда защищаться и что он борется с этим желанием защитить себя, но при этом отметил, что в некоторых областях ему удалось немножко «расслабиться, стать более спокойным». Он испытывал гордость за то, что стал менее «застёгнутым на все пуговицы».

К концу нашей встречи, когда мы уже прощались, я спросил Элисон, как ей кажется, будут ли заинтересованы её родители в том, чтобы присоединиться к нам на будущей встрече в качестве свидетелей ещё одного разговора с Фионой и её родителями, получится ли у них поучаствовать вместе с Элисон в ещё одном пересказе. Элисон подумала, что они наверняка захотят сделать это. Фиона, Луиза и Джейк тоже проявили большой энтузиазм, и три встречи спустя к нам присоединились родители Элисон.

Из обратной связи, которую я получил о последствиях этих двух встреч сначала с Элисон, а потом с ней и её родителями в качестве слушателей, стало ясно, что эти встречи стали поворотной точкой в процессе избавления Фионы от нервной анорексии. Я убеждён, что вклад Элисон и её родителей был гораздо более значим, чем любой вклад, который мог внести я в роли терапевта. Именно так обычно и происходит, когда мы приглашаем людей на роль внешних свидетелей, аудитории. Однако подобный результат вряд ли может быть достигнут, если терапевт не использует особые, эффективные вопросы, определённым образом структурирующие пересказ слушателей («внешних свидетелей»). Вопросы, которые я задавал, относились к конкретным категориям, которые я разрабатывал в течение многих лет исследования подобных пересказов.

В следующих разделах я опишу историю возникновения практики привлечения аудитории; идеи, которые поспособствовали оттачиванию этой практики, а также категории вопросов, структурирующих свидетельский пересказ. Я также изложу некоторые соображения, важные, с моей точки зрения, для успешного применения этой практики.

Привлечение аудитории: что привело к использованию церемонии признания самоопределения в терапевтической практике

В 1980-х годах вместе с моим другом и коллегой Дэвидом Эпстоном я начал активно привлекать внешних свидетелей, аудитории к моей работе с семьями. Отчасти это основывалось на наблюдениях за тем, до какой степени многие дети, с которыми мы встречались, спонтанно привлекали аудиторию для засвидетельствования достижений в своей жизни. Например, в контексте наших встреч с семьями дети получали дипломы, сертификаты и грамоты, которые признавали значимые достижения и усилия, вложенные в то, чтобы «отобрать жизнь у противных проблем». Эти дети всегда, в ста процентах случаев, показывали сертификаты другим людям, например, братьям и сёстрам, двоюродным братьям и сёстрам, друзьям, одноклассникам. Обычно в результате этого возникали «вопросы из аудитории», и это обеспечивало детям возможность рассказать ещё раз о тех подвигах, которые были отмечены в сертификатах, а иногда удавалось показать чему конкретно они научились и чего достигли. Эти вопросы и отклики со стороны оказывали сильное влияние, подтверждали признание предпочитаемого развития в жизни этих детей и тел самым способствовали длительности эффекта этого развития и его расширению.

Практика привлечения аудитории в нашей работе с семьями была также вдохновлена исследованием нарративной метафоры. Мы стали очень ценить то, в какой степени жизнь людей изменяется под влиянием их личных историй (нарративов) и до какой степени эти личные истории разрабатываются в сотворчестве, в контексте взаимоотношений со значимыми другими. Мы осознали, что насыщенное, богатое развитие историй является жизненно важным для того, чтобы открыть людям возможности преодоления проблем и жизненных сложностей. Эти возможности, как правило, не признавались ранее. Нам было очевидно, что аудитория играла ключевую роль в насыщенном развитии историй.

Третьим фактором, повлиявшим на развитие практики привлечения аудитории, было наше осознание того, до какой степени личные истории создаются под влиянием социально сконструированных норм культуры, социальных институтов и отношений власти в рамках этих институтов. Очень часто мы обнаруживали, что терапевтические беседы, в которых мы участвовали, вели к возникновению личных нарративов, противостоявших и противодействовавших этим социально сконструированным нормам. Действия, к которым призывали эти нарративы, бросали вызов устоявшимся отношениям власти. В подобных обстоятельствах мы обнаружили, что привлекать аудиторию, которая сыграет роль подтверждения этих альтернативных личных историй, крайне важно. Кроме всего прочего, это способствовало развитию чувства солидарности с ценностями, упованиями и надеждами, отражёнными в личных историях. В обстоятельствах, которые были способны свести на нет развитие любых противостоящих ожидаемым в культуре историй, укрепление альтернативных историй при помощи аудитории давало очень сильную поддержку.

Подобные наблюдения помогли нам понять, что привлечение аудитории в терапевтической практике должно быть всегда на первом плане, его никогда нельзя оставлять без внимания. Однако в тот период мы редко привлекали слушателей напрямую к участию в беседах. Мы скорее побуждали людей, обращающихся к нам за помощью, определить для себя, кто из значимых других может дать им существенную поддержку в предпочитаемом развитии их жизни, и помогали обратиться к этим значимым фигурам и собрать эту аудиторию. Для того чтобы достичь этого, мы часто прибегали к письменным средствам. Мы выдавали дипломы, сертификаты, грамоты, писали письма и т. д.

Привлечение аудитории было постоянной темой в нашей работе в течение многих лет. Изначально аудитория привлекалась из социальных сетей – семьи, друзей, школьного окружения, коллег по работе, из круга знакомых, включая соседей, продавцов из окрестных магазинов, а также из сообществ людей, незнакомых с теми, кто обращался за помощью. По мере того как мы исследовали эту практику, мы стали приглашать людей, которые уже раньше обращались за помощью: мы спрашивали их, интересно ли им было бы присоединиться к нам в какой-нибудь момент в будущем, чтобы помочь другим людям разрешить их проблемы и сложности. По большей части эти приглашения принимались с энтузиазмом, люди были более чем готовы внести свои имена и координаты в наши реестры. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать те случаи, когда они ответили отказом.

Происхождение церемонии признания самоопределения

Работы антрополога, культуролога Барбары Майерхоф (Myerhoff, 1982,1986) помогают нам лучше понять значимость вклада слушателей (аудитории). То, как Майерхоф понимала роль церемонии признания самоопределения в процессе выстраивания людьми собственной идентичности, побудило нас исследовать и развивать возможности привлечения слушателей к терапевтическим беседам: исследовать, какие отклики аудитории наиболее эффективно содействуют насыщенному развитию истории, расширению и укреплению предпочитаемых направлений развития жизни людей. Майерхоф сформулировала понятие «церемонии признания самоопределения», когда рассказывала о проектах идентичности^[20] сообщества престарелых евреев в Венисе, районе Лос-Анджелеса, где в середине семидесятых годов она проводила антропологическое исследование.

Многие из членов этого сообщества покинули Восточную Европу на пороге двадцатого века, будучи младенцами или маленькими детьми, и иммигрировали в Северную Америку. Позже, когда они вышли на пенсию, их привлекли мягкий, здоровый климат Южной Калифорнии и недорогое жильё в Венисе, муниципалитете Лос-Анджелеса, находящемся на берегу моря, неподалёку от пляжа. Многие из них оказались в относительной изоляции в силу того, что их родственники погибли во время Холокоста, многие пережили собственных детей. Изоляция привела к ощущению неуверенности в собственном бытии, к чувству словно они не существуют, «невидимы» для более широкого сообщества, для ближайшего окружения, да и для себя самих.

При помощи очень активной, талантливой женщины-энтузиаста, прекрасного организатора по имени Мори Розен (Maurie Rosen), пожилые евреи в Венисе создали для себя атмосферу сообщества. Именно в контексте этого сообщества они восстанавливались, исцелялись, возрождалось их чувство бытия. Из всех механизмов, которые способствовали исцелению и возрождению, главным являлась церемония признания самоопределения.

Этот термин Майерхоф стала употреблять, чтобы описать особые формы взаимодействия, имевшие место в сообществе. На таких встречах у членов сообщества была возможность рассказать, пересказать, переиграть истории собственной жизни. Именно на таких «форумах»^[21] старые евреи получали возможность вновь осуществлять самопрезентацию^[22] по своим собственным правилам перед другими членами сообщества и посторонними людьми, приглашёнными поучаствовать в этих встречах.

«Когда культуры разобщены и находятся в хаосе, бывает трудно найти "правильных" слушателей. Естественных случаев, моментов, условий для этого может не быть, и тогда они должны быть созданы искусственно. Я обозначила подобные выступления^[23] как «церемонии признания самоопределения», которые рассматриваю как коллективные самоопределения, специально предназначенные для того, чтобы заявить о своей интерпретации собственного бытия в присутствии аудитории. Внимание аудитории должно быть захвачено и привлечено любыми необходимыми средствами; аудиторию необходимо заставить увидеть правду истории этой группы именно так, как сами члены группы понимают её. Маргинализированные люди^[24], презираемые, игнорируемые группы, отдельные люди с «испорченной идентичностью» (по выражению Э. Гоффмана), регулярно ищут возможности предъявить себя другим в свете своей собственной интерпретации, своего «инсайдерского»^[25] видения и понимания» (Myerhoff, 1982. С. 105).

Эти церемонии обеспечивали противоядие от эффектов изоляции, переживаемых людьми, от чувства «невидимости», которое было главным результатом ощущения изоляции. Привлекая внимание к роли таких церемоний, Майерхоф заявила, что они способствуют «преодолению проблемы невидимости и маргинализации». Это стратегии, которые «дают людям возможность оказаться увиденными и понятыми в их собственной интерпретации, возможность привлечь свидетелей собственной ценности, жизненности и бытия» (Myerhoff, 1986. С. 267).

Участие в подобных церемониях возрождало и поддерживало дух сообщества и жизненные силы; главным было замещение так называемых «бедных», «тесных» заключений об идентичности за счёт восстановления, возрождения насыщенных, богатых заключений. Для людей в этом сообществе жизнь была проектом идентичности, и эти проекты характеризовались особым саморефлексивным осознанием. В ходе самоосознавания члены сообщества понимали, каким образом они участвуют в процессе конструирования собственной идентичности и идентичности других людей. Они видели, какое влияние их собственный вклад оказывает на порождение, оформление их жизни. Это осознавание помогало им «взять ответственность за "создание, сочинение самих себя" и в то же время поддерживать ощущение подлинности, аутентичности, цельности» (Myerhoff, 1982. С. 100). В результате члены сообщества получили возможность вмешиваться в ход собственной жизни, оставаясь в гармонии с тем, что для них было действительно важно и ценно.

Б. Майерхоф привлекла внимание к исключительности этого феномена: «Иногда жизненные обстоятельства складываются так, что определённое поколение людей начинает очень остро осознавать себя, и тогда они становятся активными участниками своей истории и упорно и настойчиво продолжают давать чёткое определение самих себя, дают объяснение своего предназначения, прошлого и будущего. Тогда они становятся сознающими актёрами исторической драмы, сценарий которой они сами и пишут; они уже не просто испытуемые в чьём-то исследовании, они «создают» сами себя, иногда они даже «выдумывают» себя. Эта деятельность не является неизбежной, не является автоматической, она – удел особых людей в особых обстоятельствах» (Там же).

Как часть рефлексивного самоосознавания поступки членов этого сообщества отражали понимание того, до какой степени идентичность является:

   • публичным, социальным, а не частным, индивидуальным достижением;

   • определяемой в большей степени историей и культурой, чем «человеческой природой», так или иначе понимаемой;

   • результатом возникновения чувства аутентичности в социальных процессах признания предпочитаемых заявлений человека о собственной идентичности и истории (по контрасту с идеей, что аутентичность, подлинность жизни достигаются за счёт выявления и выражения сути «я» посредством интроспекции).

Особая значимость, которая придаётся «коллективному самоопределению», «императиву самопредъявления», «привлечению свидетелей собственной ценности, жизненности и бытия» и «предъявлению собственной интерпретации себя перед специально созданной для этой цели аудиторией», подчёркивает ключевую роль вклада аудитории в церемонию признания самоопределения. Именно отклик аудитории на истории, рассказанные и отыгранные на этих «форумах», подтверждал подлинность этих историй. Именно признание аудиторией заявлений об идентичности^[26], выраженных в историях, подтверждало эти заявления. Именно признание историй слушателями способствовало тому, что члены сообщества смогли достичь ощущения единения с заявлениями о собственной жизни. На таких встречах аудитория начала «участвовать в чьей-то драме» и стала «свидетелями, которые, сами того не подозревая, продвигают сюжет вперёд и способствуют его развитию»: «Эти старые евреи... открывают занавес между реальным и нереальным, актуальным и воображаемым, чтобы переступить через порог и повести, потянуть за собой свидетелей, которые, к удивлению своему, часто обнаруживают, что они каким-то образом участвуют в чьей-то ещё драме... переступив порог, они становятся «пятой колонной», свидетелями, которые продвигают сюжет, способствуют его развитию, сами того не подозревая. Их история – полностью их собственная, но она живёт дальше, вплетаясь в содержание жизни других людей» (Myerhoff, 1986. С. 284).

Майерхоф подчеркнула значимость активного участия внешних свидетелей в этих церемониях. Именно пересказы историй внешними свидетелями в наибольшей степени поддерживали и заявления людей о собственной идентичности, выраженные в историях. Пересказы сделали их зримыми, «публичными» фактами, распространяли информацию в более широком сообществе, помогали людям обрести чувство единения со своими заявлениями о собственной жизни. Именно пересказы слушателей помогали людям почувствовать, что они действительно существуют – такие, какими видят себя, и давали им надежду и силы двигаться дальше.

Церемонии признания самоопределения в терапевтической практике

То, каким образом Барбара Майерхоф описала роль свидетелей в церемонии признания самоопределения, вызвало резонанс с некоторыми открытиями, которые мы совершили в собственной терапевтической практике: открытиями, связанными со значимостью слушателей для насыщенного развития истории, для выстраивания насыщенных заключений об идентичности человека, для расширения и укрепления предпочитаемых направлений развития жизни людей, обращавшихся к нам за помощью. Как и члены сообщества престарелых евреев в Венисе, мы ощутили, что внешние свидетели предоставляли людям, обращавшимся за помощью, возможность:

   • вновь стать «видимыми» для сообщества и для приглашённых свидетелей на своих собственных условиях, в своей интерпретации;

   • пережить признание заявления об идентичности, выраженного в их историях;

   • ощутить подтверждение подлинности этих заявлений об идентичности;

   • вмешаться в ход и направление своей жизни таким образом, чтобы находиться при этом в гармонии с тем, что для них важно в жизни.

Было очевидно, что слушатели, которых мы привлекали к работе, придавали более публичный, фактический характер заявлениям людей об идентичности, «продвигали сюжет и способствовали его развитию».

Понимая значимость аудитории в терапевтической работе, мы более серьёзно сосредоточились на том, чтобы побуждать слушателей пересказывать услышанное определённым образом, в контексте историй о предпочитаемом развитии жизни. Однако в тот момент аудитория была вовлечена в работу скорее косвенно.

Том Андерсен (Andersen, 1987) разработал процедуру «работы в рефлективной^[27] команде», и это вдохновило нас на вовлечение аудитории непосредственно в терапевтические беседы. Вначале слушатели приглашались из социальных сетей тех, кто обращался к нам за консультацией, а также из наших собственных социальных сетей. Позже мы стали приглашать участников из среды профессионалов-психологов и социальных работников. В этот момент я стал подробно изучать, какие именно аспекты пересказов истории внешними свидетелями являлись наиболее эффективными для насыщенного развития истории в терапевтических беседах. Ниже я опишу некоторые результаты своих исследований, сосредотачиваясь на структуре встреч, выстроенных в русле церемонии признания самоопределения, и на специфике традиции признания, связанной со свидетельскими пересказами историй.

Структура церемонии признания самоопределения

В терапевтической практике церемония признания самоопределения разделяется на три конкретные стадии:

   • Первая – рассказ значимой жизненной истории человеком, для которого проводится церемония признания самоопределения.

   • Вторая – пересказ истории теми людьми, которых пригласили в качестве внешних свидетелей.

   • Третья – пересказ пересказа внешних свидетелей, осуществляемый человеком, для которого проводится церемония признания самоопределения.

Рассказ

На первой стадии терапевт беседует с людьми, обратившимися за консультацией, в то время как внешние свидетели находятся в позиции слушателей. В контексте этого интервью терапевт находит возможности задать вопросы, побуждающие к рассказыванию значимых историй, имеющих отношение к вопросам личной идентичности и «идентичности в отношениях», то есть к тому, как человек воспринимает себя и значимые отношения. Внешние свидетели внимательно слушают истории и готовятся участвовать в пересказе того, что услышали.

Во время моей встречи с Фионой, её родителями и Элисон я в первую очередь побеседовал с Фионой и её родителями. Это интервью обеспечило контекст для дальнейшего исследования того, что нервная анорексия пытается сделать с жизнью и взаимоотношениями членов семьи, того, как они это переживают и какие силы поддерживают нервную анорексию. Кроме того, интервью обеспечило контекст для дальнейшего исследования продвижений в их жизни, которые не способствовали благополучию анорексии, основания этих достижений, отразившихся в них жизненных ценностей, а также истории этих ценностей. Элисон находилась в позиции слушателя, внешнего свидетеля разговора, который я обозначаю как «рассказ». Она не была активной участницей беседы, но свидетельствовала ей извне.

Пересказ

В подходящий момент внешние свидетели меняются местами с людьми, чьи жизни находятся в центре церемонии признания самоопределения. Люди, рассказывавшие свои истории, теперь становятся слушателями пересказа внешних свидетелей. Форма этого пересказа обычно задаётся вопросами терапевта.

Это не просто пересказ всего рассказа и не краткое содержание услышанного. Это пересказ тех аспектов истории, за которые «зацепилось» внимание внешних свидетелей. Он расширяет и уточняет отдельные аспекты таким образом, что в результате существенно выходит за пределы самого рассказа, тем самым способствуя насыщенному описанию взаимоотношений и личностной идентичности тех людей, чьи жизни находятся в центре церемонии. Кроме того, пересказы внешних свидетелей способствуют связи, соприкосновению жизней людей общими темами, создают существенный резонанс, потому что живо показывают, чему именно люди приписывают значимость в своей жизни, причём таким образом, что люди чувствуют признание и принятие.

Когда история Фионы и её родителей была в достаточной степени разработана, чтобы обеспечить основу для отклика со стороны Элисон, я попросил их сесть в сторонку, а Элисон – рассказать о том, что она услышала. Мои вопросы помогали Элисон в развитии пересказа, в котором вновь было живо представлено то, что ценно и значимо для Фионы и её родителей. Эти вопросы помогли Элисон понять, какие аспекты рассказа особенно привлекли её внимание и вызвали интерес. Они также побудили её рассказать о тех образах, картинках, которые возникали перед её внутренним взором, когда она слушала этот рассказ, о том, какие воспоминания из её собственной жизни пробудили слова и выражения этого рассказа, какой отклик вызвали и каким образом затронули её, о том, что она извлекла из них, куда они её «переместили». Таким образом, пересказ Элисон включил в себя элементы исходного рассказа, но при этом разными способами вышел за его пределы. Он значительно способствовал насыщенному описанию истории, в котором переопределялись суть взаимоотношений между Фионой и её родителями, а также представления о том, какими людьми они являются. Этот пересказ также способствовал развитию насыщенной истории за счёт объединения, связи, соприкосновения жизней всех участников конкретными темами, связанными с намерениями по отношению к собственной жизни, и с их жизненными ценностями. В следующей беседе, когда родители Элисон присоединились к ней в качестве внешних свидетелей, истории их жизней также вплелись в общий узор.

Ключевой составляющей пересказов свидетелей является необходимость придерживаться определённой традиции признания, которую можно описать в терминах четырёх основных категорий расспрашивания. Я использую термин «расспрашивание» для того, чтобы подчеркнуть тот факт, что пересказы не спонтанны («что приходит на ум, то и говорю»), они направляются вопросами терапевта.

В ходе пересказов внешние свидетели:

   • не формулируют аффирмаций^[28];

   • не поздравляют;

   • не указывают на сильные стороны и ресурсы;

   • не дают моральную оценку;

   • не сравнивают жизни людей с какими-либо нормами (не важно, являются ли оценки и суждения позитивными или негативными);

   • не интерпретируют жизни других людей;

   • не формулируют гипотезы о причинах;

   • не осуществляют вмешательства с целью решить проблемы людей;

   • не дают советов;

   • не рассказывают басни или притчи;

   • не пытаются проводить рефрейминг ^[29]событий из жизни людей;

   • не навязывают альтернативных историй;

   • не пытаются помочь людям в решении проблем и сложных жизненных ситуаций;

   • не выражают беспокойство за их жизнь.

Отклик внешних свидетелей в большей степени связан с резонансом, чем с эмпатией или симпатией. Наиболее эффективны те отклики свидетелей, которые отражают, показывают, чему люди, находящиеся в центре церемонии признания самоопределения, придают значение в жизни, что для них ценно, причём так, что это сильно затрагивает рассказчиков, вызывает у них мощный резонанс.

Когда я перечисляю, чем пересказы не должны являться, я вовсе не подразумеваю, что все, что обычно считается признанием, не годится для отклика на события в жизни людей. Я не подвергаю сомнению ценность и значимость этих видов отклика в повседневной жизни. Я могу представить себе множество случаев, когда поздравления, подтверждения, советы и т. д. приемлемы и важны. Однако в контексте церемонии признания самоопределения эти отклики не будут способствовать насыщенному развитию историй и даже могут привести к «бедным» заключениям о жизни людей.