Текст книги "Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию"

Автор книги: Майкл Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Достаточно часто в процессе бесед обнажается, обозначается «политика» тех проблем, которые приводят людей на терапию. Это истории отношений власти, притеснения, в которых люди пострадали и которые привели к негативным заключениям в их жизни и о себе. Развеивание лишает такие заключения статуса истинности и позволяет подвергнуть их сомнению. В результате люди обнаруживают, что их жизнь больше не связана с этими заключениями, и оказываются в позиции, позволяющей им исследовать иные территории своей жизни. В ходе таких исследований они неизбежно приходят к более позитивным заключениям о себе. Для меня развеивание, или деконструкция негативных заключений людей о том, что представляет собой их жизнь, является очень важным аспектом экстернализующих бесед.

Позиция терапевта

Способ расспрашивания, который применяется в экстернализующей беседе, можно сравнить с журналистским расследованием. Главная задача журналистского расследования – высветить, обнажить проблемы коррупции, злоупотребления властью и привилегиями. Репортёры, проводящие расследование, не являются политически нейтральными, и тем не менее они не решают проблем, не проводят реформы, не участвуют непосредственно в борьбе с теми, кто, возможно, осуществляет злоупотребление властью и привилегиями. Репортёры вовлечены в тему своих расследований, но не «горячо», не напрямую. Их действия, как правило, отражают относительно «прохладную» вовлеченность.

Отвечая на «журналистские» вопросы, которые задаёт терапевт, люди, приходящие за помощью, занимают позицию, сходную с исследовательской позицией журналиста. Таким образом они вносят свой вклад в «выведение проблемы на чистую воду». Они узнают, как функционирует проблема: что она делает и зачем, каковы намерения, лежащие в основе совершаемых ею поступков? В то же время терапевт не убеждает человека сосредоточиться на попытках решить проблему, реформировать её или вступить с ней в непосредственную борьбу.

Например, к терапевту может обратиться человек с диагнозом «шизофрения», который считается хронически больным. В начале первой встречи терапевт расспрашивает его о том, что его больше всего беспокоит. Жалобы, как правило, озвучиваются в терминах наиболее довлеющих переживаний повседневной жизни и очень редко обозначаются словом «шизофрения». Это могут быть проблемы, связанные с определённым качеством повседневной жизни, чувством личной несостоятельности или провала, неадекватности, это может быть и переживание деспотизма, тирании «враждебных голосов» (слуховых галлюцинаций). Например, один из моих клиентов – Гарольд – в первую очередь был озабочен тем, что враждебные голоса обижали и травмировали его. Наша беседа не способствовала тому, чтобы интенсивно вовлекаться в отношения с этими голосами. Мои вопросы не побуждали Гарольда вступать в конфронтацию с голосами, призывать их к порядку, дисциплинировать, бороться с ними какими-либо методами. Напротив, я просил Гарольда охарактеризовать голоса, обозначить, как они звучат, что говорят, какого рода уловки в осуществлении власти они применяют, чтобы продолжать доминировать. Я спрашивал его, какие стратегии используют голоса, чтобы воздействовать на мотивацию других людей. Я пытался выяснить, каковы намерения и цели голосов, выраженные в их разнообразных уловках.

При подобном расспрашивании очень многое приводит к уменьшению переживаемого влияния голосов. Например, описание тактик и стратегий, применяемых голосами для захвата власти, уменьшает их власть. По мере того как становится очевидной предвзятость голосов, их «политическая ангажированность»^[2], они лишаются статуса неоспоримой истины, которым были наделены раньше. Такое описание также помогает людям определить, какие у них самих намерения и цели в отношении собственной жизни, что они считают ценным и хотели бы уберечь или противопоставить планам враждебных голосов.

Образуется пространство, в котором эти иные цели и ценности могут стать более осознанными, более насыщенно описанными^[3]. Можно исследовать историю их возникновения и разработать план действий, который будет гармонировать с ними. Иногда подобное обсуждение даёт людям возможность выявить те голоса, которые могут поддерживать их ценности и цели, а также те голоса, что не придерживаются какой-либо позиции. Их можно привлечь в качестве «невидимых друзей». Мой профессиональный опыт подсказывает, что успешный пересмотр отношений человека со слуховыми галлюцинациями неизбежно ведёт к значимому позитивному влиянию на качество жизни человека и снижает подверженность психотическим эпизодам. Именно так и произошло с Гарольдом, который счёл, что пересмотр взаимоотношений с голосами шизофрении стал поворотным моментом в его жизни.

Подчёркивая значимость «прохладной», исследовательской вовлеченности в обсуждение проблем и забот, с которыми люди приходят на терапию, я не утверждаю, что терапевтические беседы должны быть лишены эмоций или отвлекать людей от переживаний, связанных с проблемами и заботами. Напротив, я нахожу, что экстернализующие беседы помогают людям выразить разнообразный жизненный опыт, разнообразные переживания, которые раньше не было возможности выразить.

На ранних стадиях экстернализующей беседы во время подобного «прохладного» вовлечения у человека есть возможность выйти за пределы «игрового поля» проблемы. То есть обратиться к проблеме, рассмотреть её на территории, где проблема «не у себя дома». Поступая таким образом, люди обычно чувствуют себя менее уязвимыми по отношению к проблемам, и это уменьшает стресс, вызванный их жизненными обстоятельствами. Этот исход наиболее важен в тех ситуациях, когда возникновение проблем в жизни людей очень сильно связано со стрессом. Например, в случае шизофрении существует явно установленная корреляция между уровнем стресса в жизни человека и частотой и интенсивностью психотических эпизодов. Тогда резонно было бы предположить, что любые терапевтические беседы, которые побуждают к «горячему» вовлечению в проблему, к интенсивному общению с голосами шизофрении, к прямой конфронтации с ними, сделают людей с таким диагнозом более уязвимыми и подверженными срывам.

В какой-то момент в ходе экстернализующих бесед люди начинают осознавать, что они и то, что им внушает проблема, – это не одно и то же, это не единственно правильный способ видеть себя и относиться к себе. Они начинают прислушиваться к тому, что важно для них, озвучивать намерения и ценности, противоречащие тем, что навязывает им проблема. В этот момент осуществляется переход на новую позицию: люди начинают действовать, стремясь уменьшить влияние проблемы и воплотить в жизнь то, что для них важно, оставаясь при этом на исследовательской позиции или время от времени возвращаясь к ней.

Позиция второй фазы и действия, которые из неё следуют, во многом складываются под влиянием метафор, используемых для описания влияния проблемы. Например, если люди говорят, что проблема их угнетает или притесняет, они противостоят ей, оказывают ей сопротивление и совершают поступки для того, чтобы освободить от неё свою жизнь. Если, по описанию людей, действия проблемы несправедливы, нечестны – они занимают нравственную позицию, и их поступки направлены на возмещение вреда, причиняемого проблемой. Если влияние проблемы объясняется её «неосведомлённостью», то человек занимает позицию учителя, и тогда цель его действий – «просветить» проблему, объяснить ей, что на самом деле будет лучшим для человека.

Несмотря на разнообразие метафор, используемых людьми для описания влияния проблемы на их жизнь, в литературе иногда встречаются предположения, что эти метафоры в основном побуждают людей вступить в поединок с проблемами, победить их, свергнуть и так далее. Существенная часть критики экстернализующих бесед основывается именно на таком представлении. Критики заявляют, что подобные метафоры воспроизводят патриархатные дискурсы, касающиеся жизни и идентичности, способствуют формированию у людей высоко индивидуалистичных, автономных репрезентаций того, кем они являются, в результате чего ухудшается понимание жизни как ткани социального взаимодействия. Метафоры борьбы и битвы способствуют развитию дуалистичных представлений о человеческих поступках, логике «или – или», делают менее видимым контекст человеческого опыта. Несмотря на то что подобные критические замечания вызваны неправильным пониманием того, что я подразумеваю под экстернализующей беседой, я тем не менее считаю важным принять их во внимание. Как терапевты мы ответственны за последствия того, что делаем, говорим и думаем. Мы несём особую ответственность за то, чтобы понимать, каким образом мы (возможно, и ненамеренно) воспроизводим те убеждения о жизни и людях, которые сужают, обесценивают разнообразие человеческих поступков. Мы должны понимать, как мы, – возможно, и ненамеренно, – поддерживаем дисбаланс власти в местной культуре. Постоянно анализируя, продумывая выбор метафоры в терапевтических беседах, мы принимаем на себя эту особую ответственность.

Когда мы вводим или делаем приоритетными метафоры битвы или поединка, это может быть опасно и в силу иных причин, чем те, которые уже упоминались. Если используемые в беседе метафоры ограничивают определение успеха терминами «победы» над проблемой, её «уничтожения», а потом человек обнаруживает, что проблема вновь появилась в его жизни, он может посчитать это равнозначным своему полному провалу и несостоятельности. Такое развитие событий отобьёт у него желание и готовность делать ещё что-либо для пересмотра своих взаимоотношений с проблемой. Поскольку значимость метафор, выбранных для экстернализующей беседы, очень велика, я рассмотрю этот вопрос более подробно.

Метафоры

Вопрос о метафорах очень важен. Все метафоры, используемые в процессе экстернализующих бесед, заимствованы из определённых дискурсов, которые подразумевают специфическое понимание того, что такое жизнь и что значит быть человеком. Эти дискурсы влияют на поступки людей, направленные на решение проблем. Дискурсы определяют жизнь и в более широком смысле. В ответ на представление о том, что экстернализующие беседы заставляют людей вовлекаться в поединок или битву с проблемами, чтобы победить и уничтожить их, я недавно пересмотрел все статьи, которые написал за двадцать с лишним лет, и обнаружил, что лишь в одной из них я использовал метафору битвы и поединка. Это было в самой первой опубликованной работе, посвящённой экстернализации, да и в ней метафоры поединка и битвы использовались наряду с другими. По итогам обзора я составил список метафор, которые люди используют для того, чтобы определить, какие именно действия они предприняли, меняя отношения с проблемами в своей жизни, и снабдил его комментариями о том, какие возможности скрываются за той или иной метафорой. Вот как он выглядит:

   • от проблемы можно уйти, с ней можно развестись (как если бы проблема была спутником жизни – в значительной части мира разводы сейчас разрешены, и человек имеет право брать ответственность за собственную жизнь и определять её направление);

   • можно произвести затмение проблемы (если проблема определённым образом «освещает» нашу жизнь, можно понять, что поставить между жизнью и проблемой, чтобы её «свечение» не достигало жизни – как Луна загораживает Солнце во время затмения);

   • проблему можно развеять посредством чар или развеять как чары (если мы привлечём магические представления о жизни);

   • можно устроить проблеме забастовку (научившись этому у тех, кто проявляет гражданское сопротивление несправедливым требованиям эксплуататоров);

   • можно от проблемы отвыкнуть, перестать быть акклиматизированным к ней (как люди, переезжая в другую климатическую зону, отвыкают от прежних привычек);

   • можно отделиться от проблемы, «вылететь из её гнёзда» (как если бы проблема в какой-то степени вырастила и воспитала нас, но теперь мы выросли и можем жить самостоятельно);

   • можно бойкотировать требования проблемы (это тоже из дискурса гражданского сопротивления и социального протеста);

   • можно лишить проблему сил (если мы верим, что можем чему-то придать сил, то можем ведь и отобрать их обратно); можно перестать терпеть влияние проблемы (и заявить о своём протесте, провести манифестацию и пр.);

   • можно проблему обучить и воспитать (заимствовав необходимые умения из соответствующих практик и учреждений);

   • можно убежать от проблемы или освободить свою жизнь от проблемы (если проблема – оккупант, то мы можем либо бежать в другую страну, либо устроить восстание или революцию);

   • можно провести обратную аннексию территорий, вернуть себе территорию жизни (представить себе, что ты монарх или политик, способный издать соответствующий указ);

   • можно проблему подорвать (как делают инженеры и геологи, если встречаются с препятствием, обойти которое невозможно: пара шашек динамита – и появляется проход);

   • можно уменьшить давление проблемы (откачать насосом, повернуть вентиль и пр. – многое в наших руках);

   • можно отказаться от приглашений сотрудничать с проблемой (если представить, что и мы, и проблема – представители гражданского общества; тогда мы имеем право и возможность сказать «нет» на её приглашения);

   • можно покинуть ареал распространения проблемы (если представить, что проблема – это какое-то неприятное животное или насекомое, а сам человек – путешественник);

   • можно заставить проблему признать свою ответственность (из представлений о правосудии – проблема причинила нам вред, и мы привлекаем её к ответу);

   • можно выйти из тени, наброшенной на жизнь человека проблемой (как будто проблема загораживает нам источник света);

   • можно опротестовать заявление проблемы о том, кем человек является (проблема ведёт себя так, как если бы её заявления были истиной в последней инстанции? А мы поищем другие источники информации и проведём критический анализ высказываний проблемы);

   • можно ослабить хватку проблемы (физиологическая метафора: что мы можем сделать, чтобы проблему одолела слабость, чтобы у неё нарушилась координация?..);

   • можно выкупить свою жизнь у проблемы, так сказать, расплатиться по кредитам (как если бы проблема соблазнила нас взять у неё кредит под большие проценты, а мы мобилизуемся и досрочно всё выплачиваем);

   • можно отобрать свою жизнь, чтобы проблема не дёргала нас за ниточки (как будто бы проблема – кукловод, превращающий нас в марионетку);

   • можно написать заявление об уходе, уволиться, перестать работать на проблему (как если бы проблема была работодателем, нанявшим нас);

   • можно бросить самому себе спасательный круг (если проблема-пират так или иначе захватила корабль нашей жизни и попыталась выбросить нас за борт);

   • можно восстановиться и выздороветь после проблемы (как после травмы в спорте);

   • можно, так сказать, украсть свою жизнь у проблемы (сначала она украла у нас жизнь-сокровище, а теперь мы «выкрадем» её обратно);

   • можно приручить проблему (если проблема – дикий зверь, который просто пока не умеет уживаться);

   • можно проблему «обуздать», то есть надеть на неё узду (если мы представляем, что проблема – норовистая лошадь).

Разнообразие метафор объясняется тем, что многие из них были созданы самими людьми, обратившимися за помощью. Важно также отметить, что обычно я играю существенную роль в выборе той метафоры, которая будет использована в терапевтических беседах. По моему опыту, описывая действия, которые они хотели бы предпринять или уже предприняли для пересмотра своих взаимоотношений с проблемами, люди редко используют какую-то одну метафору. Однако все метафоры исследовать очень сложно, поэтому обычно делается выбор в пользу одной или нескольких из них. Предпочтение одних метафор другим основывается на том, насколько они кажутся жизнеспособными, а также на этических соображениях, которые уже рассматривались в этой главе.

Например, ребёнок, который хочет победить энкопрез, может создать метафору «обставить Мистера Вредителя» – это метафора состязания, или «отобрать свою жизнь у Мистера Вредителя» – это метафора возвращения того, что принадлежит тебе по праву. В подобных обстоятельствах, предлагая ребёнку развить инициативу и выстроить на ней свои действия, я скорее отдам предпочтение метафоре возвращения себе чего-то, исконно тебе принадлежащего. Я поступаю так потому, что эта метафора не определяет задачу работы с проблемой как состязание, противостояние.

Другой ребёнок – девочка, которая хочет справиться со страхами, может говорить об этом в терминах «уничтожения» или «перевоспитания». Тогда я скорее всего сосредоточу свои вопросы на том, какой учебный план девочка составила для страхов, чтобы «обучить», «перевоспитать» их, а не на том, что она делала для их уничтожения. Этот выбор будет определяться моим отношением к последствиям постоянного воспроизведения метафор битвы и поединка в контексте терапевтических бесед.

В беседах с Джеффри, Бет и Эндрю при обсуждении вопроса о том, какие именно действия эта семья может предпринять для пересмотра своих отношений с СВГ, использовались несколько метафор. Одна метафора была «замочить его», но вместо неё я сосредоточился на метафоре «возвращение себе своей жизни» и таким образом придал определённое направление развитию плана действий и анализу последствий этих действий. Именно в этом контексте Джеффри очень чётко высказался по поводу собственного намерения «указать СВГ его место» как особого близкого друга, но не того, кто будет управлять его жизнью.

Лишь в редких случаях в начале разговора существует единственная метафора действия или поступка. И если у меня возникают серьёзные этические опасения относительно того, что может произойти в случае слишком глубокого или широкого использования этой метафоры, я начинаю что-то рекомендовать. Однако это не значит, что я навязываю метафоры, я лишь предлагаю, перечисляю варианты. По мере того как разговор развивается, всегда неизбежно появляются другие метафоры. Я не могу припомнить ни одной терапевтической беседы, в которой было бы невозможно сделать приоритетными другие метафоры (вместо битвы и поединка) и где это было бы неэффективно.

Обобщающе-негативное описание проблемы

Терапевтам важно быть очень осторожными, чтобы не способствовать определению проблем исключительно в негативных терминах. Такое описание основывается на дуалистических привычках мышления, на логике «или—или» , весьма характерной для западной культуры. Терапевт должен быть внимательным и прилагать усилия к тому, чтобы осознавать подобные формулировки и связанный с ними риск. Осознанность очень важна, потому что обобщающе-негативное описание может помешать увидеть более широкий контекст проблем, с которыми люди приходят на терапию, и тем самым обесценить то, что для людей важно в жизни и что может поддерживать их. Ниже я приведу два примера терапевтических бесед, которые иллюстрируют значимость избегания обобщающе-негативного описания проблем.

Джанин, мать-одиночка, воспитывающая ребёнка с физическими и психическими проблемами в развитии, обратилась за помощью по поводу того, что было обозначено как «нереалистичные ожидания», которые делали её уязвимой, приводили к сильной фрустрации, острому разочарованию и отчаянию. Джанни посоветовали обратиться к психотерапевту, чтобы «отпустить» эти надежды и ожидания и пережить горе, связанное с их утратой. Однако экстернализующая беседа дала ей возможность полностью выразить и осознать свой опыт, связанный как с позитивными, так и с негативными последствиями этих надежд. С одной стороны, они придавали Джанин сил в её действиях то изменению жизненных обстоятельств, которые иначе представляли бы большую сложность для её сына. С другой стороны, они заставляли Джанин взваливать на свои плечи непосильные задачи. По ходу беседы Джанин стала яснее понимать, с чем же могут быть связаны её надежды. В частности, она хотела бы переориентировать часть надежд на собственную жизнь, на те сферы, которым она уже давно не уделяла внимания.

В дальнейшем я получил подтверждение, что беседа дала Джанин возможность пересмотреть отношения с надеждами. В результате надежды были признаны, но больше не были привязаны к единственному взятому на себя обязательству. Джанин стала способна видеть «приложимость» этих надежд к целому набору разных целей, которые она высоко ценила. Она стала гораздо менее подвержена фрустрации и отчаянию. Если бы в контексте терапии надежды и ожидания были описаны исключительно негативно, как нечто, от чего следует избавиться, возможность подобного исхода была бы утрачена.

Мартин, восьми лет от роду, и его родители обратились ко мне по поводу его боязливости. Боязливость фигурировала в жизни Мартина с четырёх лет и всё больше пронизывала разные области его жизни. Она была связана и с негативными физическими проявлениями, такими как головные боли, боли в желудке, с глубокой неуверенностью в себе при общении, с бессонницей и целым набором страхов. Родители Мартина делали всё возможное, чтобы докопаться до сути этой боязливости, однако все их исследования ни к чему не привели, и они уже были готовы прийти к заключению, что мальчик «просто трусоват».

Мы очень быстро перешли к экстернализующей беседе, и первый раз в жизни Мартин открыто описал свои страхи. Мне было интересно узнать имя каждого страха, отличить их друг от друга, получить яркое, конкретное образное описание, вывести их на чистую воду, уточнив их планы и занятия, услышать рассказ о последствиях этих занятий, – и в результате прийти к заключению о том, что именно эти страхи планируют для Мартина, какие у них виды на его жизнь. Таким образом, в экстернализующей беседе мы смогли «ощутить неощутимое». Проблеме, которая раньше занимала всю жизнь Мартина, были обозначены границы, пределы. По мере того как мы всё больше знакомились с природой этих страхов, я нашёл возможность спросить о том, какие силы могут их поддерживать. Страхи к этому времени были уже достаточно богато, насыщенно описаны, и Мартину было совсем несложно связать их с контекстом собственной жизни. Я узнал от него, что больше всего их поддерживают разные глобальные события в мире, включая цунами 2004 года, эпидемию СПИДа в Африке, войны в Ираке и Афганистане, террористические акты с участием смертников на Ближнем Востоке. Но как же он оказался так хорошо осведомлён об этих событиях? Оказывается, в тайне от родителей Мартин регулярно смотрел новости по телевизору

Теперь Мартин получил возможность обсуждать эти темы и свои тревоги с родителями. Таким образом, его опасения стали восприниматься как обоснованные, а его страхи больше не считались иррациональными. Мартин перестал чувствовать себя одиноким в своих переживаниях, а родители выразили ему своё уважение и положительно оценили то, что Мартин сам считал ценным в жизни. Он почувствовал, как родители гордятся им, он перестал быть в их глазах просто «трусоватым мальчиком». То, что они присоединились к разговору о его страхах и тревогах и стали вместе планировать и обсуждать, как можно с ними справиться, принесло Мартину большое облегчение. Негативные соматические последствия страхов быстро исчезли, так же как бессонница и большая часть его неуверенности. И хотя он продолжал очень беспокоиться о том, что происходит в мире, это больше не мешало ему жить. Если бы в контексте терапии страхи рассматривались исключительно в негативных терминах, возможно, Мартин и его семья никогда бы не увидели их в ином свете.

И последнее замечание по поводу метафор действий и поступков и негативного описания проблемы. Хотя я и поднял вопрос о рискованности использования метафор противостояния и метафор, конструирующих негативные описания, я не считаю, что им принципиально не следует отдавать предпочтение в работе. Иногда ко мне обращаются люди, которые живут с острым ощущением, что они борются за выживание. Для них метафоры поединка, битвы и обобщающе-негативное описание проблемы являются наиболее подходящими и лучше всего соответствуют их переживаниям, связанным с проблемой, по крайней мере во время терапии. Эти люди часто подвергались различным формам насилия и жестокого обращения, и я всегда осознаю, что развитие установки на борьбу и действия, которые оформляются под влиянием этой установки, могут быть жизненно важными для них.

В подобных обстоятельствах я признаю значимость такой установки, уважаю и почтительно отношусь к пониманию природы действий, позволившему людям выжить, и присоединяюсь к ним в исследовании дальнейших возможностей для действий, задаваемых этими метафорами. Однако я сам не ввожу намеренно метафоры битвы и не инициирую обобщающе-негативное описание проблемы. Когда люди принимают для себя одну-единственную метафору – метафору битвы, – я продолжаю искать другие, которые можно было бы применить для описания или предложения действий при пересмотре взаимоотношений человека с проблемой. Оставаясь чутким и внимательным к зарождению других метафор, я тем самым даю возможность постепенной перефокусировке, сосредоточению на чем-то ином, нежели схватка, борьба. Фиксация на метафоре битвы, поединка рискованна, и об этом я уже писал. Кроме всего прочего, эта метафора может актуализировать образ осаждённой крепости: человек чувствует, что он в безопасности только внутри своих стен, а жизнь давит на него. Это ведёт к усилению переживания уязвимости и, если говорить о долгосрочном влиянии этих терминов, может привести к ощущению утомления и снижения способности влиять на собственную жизнь.

Экстернализация ресурсов

Итак, мы обсудили использование экстернализующих бесед для рассмотрения проблем, с которыми люди обращаются на терапию. Однако эти беседы можно применять и более широко при пересмотре и переформулировании того, что часто определяется как «сильные стороны» или «ресурсы» людей. Например, в статье о нарративных подходах к работе с детьми и их семьями я привёл пример двойной экстернализации (White, 2006). Джерри и его семья обратились ко мне из-за того, что у Джерри были проблемы с приёмом пищи. Во время терапии я изначально поддержал экстернализацию этой проблемы, обозначенной как «Вредная маленькая фобия». После этого я поддержал экстернализацию силы, необходимой для участия в разных занятиях, которые Джерри очень ценил, однако был исключён из них в силу своей хрупкости и слабости. Она была определена как «Сила тигра» и в ходе экстернализующей беседы получила дальнейшее развитие, что было бы невозможно, если бы она осталась в статусе внутреннего качества. Экстернализация этой силы помогла Джерри и его родителям создать основу для того, чтобы освободить его жизнь от «Вредной маленькой фобии».

Карта определения позиции: четыре категории вопросов

Примерно десять лет назад, откликнувшись на просьбу предоставить карту развития экстернализующих бесед, я пересмотрел видеозаписи множества консультаций, проведённых мной : клиентами, с намерением выделить специфические категории вопросов, которые составляют основу этих разговоров. В результате у меня получилась карта «определения позиции» (statement of position map), которую я включил в раздаточные материалы для обучающих семинаров и стал вводить в учебный контекст. Эта карта даёт возможность рассматривать экстернализующую беседу как последовательность этапов, в основе которой лежат четыре основные категории вопросов (примеры карты приведены в конце главы). Я уже много лет представляю её на семинарах, обучающих нарративному подходу, и участники находят её полезной для развития собственных приёмов экстернализации. Обозначение четырёх категорий вопросов, таким образом, могло «распаковать» методы экстернализации и сделать их более прозрачными и доступными для воспроизведения, уникального применения и дальнейшего развития.

Как и все другие карты, описанные в этой книге, карта определения позиции может послужить руководством для проведения терапевтического интервью. Она особенно значима в тех ситуациях, когда люди представляют нам описания своей жизни через призму проблем или когда у них сложились крайне негативные заключения о себе, о своих взаимоотношениях с другими людьми. Эта карта не описывает все возможные аспекты экстернализующей беседы и не является неотъемлемым элементом или основой терапевтической беседы в нарративном подходе.

Я обозначаю четыре категории вопросов как карту определения позиции, потому что в ней устанавливается контекст, в котором люди, в том числе и маленькие дети, могут ответить на очень конкретный и чёткий вопрос по поводу того, что для них важно в жизни. Именно в ходе подобного расспрашивания люди находят возможность занять определённую позицию по отношению к собственным проблемам и высказать её – обосновать, разъяснить, почему проблема так или иначе заботит их. Для людей это иногда оказывается новым переживанием, потому что они часто сталкиваются с тем, что кто-то другой занимает определённую позицию по поводу их проблем и сложных ситуаций в жизни, а у них самих такой возможности не было.

Эта карта называется картой определения позиции ещё и потому, что в ходе расспрашивания чётко определяется позиция терапевта – децентрированная и влиятельная. «Децентрированность» терапевта означает, что он не является автором мнения и позиции человека по поводу проблем и сложностей в его жизни. Однако он оказывает влияние на происходящее, задавая вопросы, которые дают людям возможность сформулировать свою собственную позицию по отношению к проблемам и высказать то, что лежит в её основе.

Придерживаться такой децентрированной, но влиятельной роли может быть очень сложно, потому что мы часто встречаемся с людьми, переживающими сильнейшую фрустрацию, чувство безнадёжности, исчерпавшими все другие возможные варианты действия. Они находятся в отчаянии, стремятся обрести облегчение, сделать хоть что-то, чтобы освободиться из-под пресса проблем. В подобных обстоятельствах терапевты часто подвергаются искушению занять определённую позицию по отношению к проблемам человека и воплотить её в жизнь, прибегая к «экспертному знанию» и набору вмешательств. Это делает голос терапевта привилегированным – именно терапевт приписывает определённый смысл проблемам людей, навязывает собственное понимание их последствий; терапевт чувствует, как искушение подталкивает его к тому, чтобы выразить собственное отношение к этим последствиям от лица тех людей, которые обращаются за помощью. Это оправдывает отношение терапевта к тому, что он считает важным для этих людей: «Я вижу, что это (проблема, как её определяет терапевт) вот так влияет на вашу жизнь (последствия, как их видит терапевт). Это (хорошо, плохо, недопустимо, невозможно – позиция, которую формулирует сам терапевт),и нам необходимо что-то с этим сделать, потому что (обоснование, строящееся на нормативных представлениях терапевта о жизни)». Когда терапевт таким образом «отбирает» авторскую позицию у клиента, сотрудничество становится невозможным.