Текст книги "Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию"

Автор книги: Майкл Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Как и на ландшафте действия, на ландшафте сознания также имеются пробелы, которые читателю необходимо заполнить. Хотя ландшафт сознания частично развивается посредством авторской репрезентации сознания главных героев и репрезентации сознания самого автора, вклад читателя в разработку этого ландшафта существенно влияет на объединение текста в целое, а также на то, насколько насыщенным будет развитие текста.

Вступая на ландшафт сознания, читатель приписывает персонажам истории ряд намерений, целей и смыслов и делает выводы об их характере, об их представлении о самих себе, отношении к себе. Термин «ландшафт сознания» удачен, потому что он представляет не только сознание персонажей и автора, но также в значительной степени заполняется сознанием читателя.

Хорошие писатели применяют множество приёмов для того, чтобы привлечь внимание читателей к пробелам на ландшафтах действия и сознания и побудить их заполнить эти пробелы своим воображением и жизненным опытом. С этой целью авторы, например, способствуют зарождению у читателей предположений, догадок. Они также уделяют внимание расположению пробелов в тексте, обеспечивают достаточное количество подсказок и структурируют текст таким образом, чтобы продлить любопытство читателя. Авторы также заботятся о том, чтобы пробелы не были слишком велики, чтобы они не превысили способность читателя осмыслить и заполнить их. Однако пробелы не должны быть и слишком малы, иначе читатель потеряет к ним всякий интерес. Именно подобные приёмы создают основу для драматической вовлеченности читателя в текст. Читателю приходится как следует поднапрячься, создавая виртуальный текст, который всегда, без исключения, во многих аспектах превосходит актуальный текст. Брунер цитировал Изера (Iser W., 1978), который использовал термин «неопределённость» для описания этого качества литературного текста: «Именно элемент неопределённости способствует взаимодействию текста с читателем – в том смысле, что неопределённость и текст побуждают его участвовать как в порождении, так и в понимании намерения, заложенного в данное произведение» (Там же. С 61).

Обобщая такое понимание функции неопределённости, Брунер (Bruner, 1986) пишет о том, что именно эта «относительная неопределённость текста» позволяет «существовать целому спектру актуализаций...», и таким образом «...литературные тексты, скорее, запускают процессы смыслопорождения, чем формулируют и обозначают смыслы» (Bruner, 1986. С. 24).

Тексты и жизнь

Представление о двойном ландшафте в структуре литературного текста так привлекло меня потому, что меня интересовали нарративная метафора и процессы смыслопорождения. Мой интерес к нарративной метафоре основывается на предположении, что люди осмысляют свой опыт переживания жизненных событий, включая их в определённые рамки, схемы понимания (фреймы^[7]), и именно структура нарратива, повествования, обеспечивает рамку, основу для осознания смысла происходящего в повседневной жизни. Подобное предположение связано с убеждением о том, что идентичность человека конструируется именно в процессе выслушивания и рассказывания историй о своей жизни и жизни других людей. Представление о ландшафте действий и ландшафте сознания делает более понятным факт участия людей в процессе порождения смыслов в контексте нарративных фреймов.

Позаимствовав представление о двойном ландшафте из теории литературы, я не утверждаю, что жизнь всего лишь текст. Но, как и многие другие, я убеждён, что можно провести параллели между структурой литературного произведения и структурой смыслопорождения в повседневной жизни. Понятия ландшафтов действий и сознания кажутся важными, имеющими прямое отношение к пониманию того, каким образом люди осмысляют собственную жизнь, как они создают свои личные истории и как идентичность людей конструируется в процессе повседневных действий. Более того, эти понятия представляются мне особенно важными для терапии. Я считаю, что терапия в первую очередь имеет дело с переформулированием, новым развитием личных историй (нарративов) и реконструкцией, преобразованием идентичности.

Тексты и терапевтическая практика

Между структурой литературных произведений и структурой терапевтической практики могут быть проведены и дополнительные параллели. Авторы текстов привлекают внимание читателя к пробелам в сюжетной линии и побуждают читателя заполнить их усилием своего разума, воображения, привлекая свой жизненный опыт. В результате мы получаем развитие насыщенной истории. Терапевты, которые ставят во главу угла развитие богатой, насыщенной истории в своих беседах с людьми, желают то же самое. Они привлекают внимание людей к пробелам в сюжетах их жизней. Обычно эти бреши заключены в так называемых «подчинённых историях^[8] в жизни людей. Терапевты, стремящиеся создать контекст для насыщенного описания предпочитаемых людьми историй, побуждают их заполнить эти пробелы усилием собственного разума, воображения, привлекая собственный жизненный опыт. Они поступают также, как хорошие писатели, которые уделяют достаточно внимания расположению пробелов в тексте. Терапевты сосредотачиваются на том, чтобы простроить «систему опор» (scaffolding)^[9] в зоне пробелов, заботясь о том, чтобы пробелы не были слишком большими не превышали бы силы и возможности людей в их осмыслении и заполнении. При этом бреши не должны быть настолько малы, чтобы люди потеряли к ним интерес. Если это удаётся, то люди получают опыт хорошей работы в контексте терапевтических бесед и глубоко вовлекаются во многие прежде игнорируемые события своей жизни.

Понятия ландшафта действия и ландшафта сознания оказались просто бесценными для развития моей терапевтической практики. Они обеспечили основание для оттачивания и развития терапевтических бесед, способствующих насыщенному описанию истории, и дали возможность создать карту, которая позволила придать облик этим беседам и отслеживать их развитие. Терапевтические беседы способствуют богатому, подробному, насыщенному описанию и развитию альтернативных историй, следы которых всегда присутствуют в том, как люди рассказывают о своих переживаниях. По мере того как эти следы выявляются и «уплотняются»^[10], насыщаются деталями, становится всё более очевидным, что жизнь людей представляет собой множество сосуществующих одновременно историй^[11]. В настоящей главе я проиллюстрирую подобные беседы и дам комментарий о значимости понятий ландшафта действий и ландшафта сознания при проведении таких бесед.

Применяя эти понятия для терапевтической практики, я заменил термин «сознание» термином «идентичность». Я сделал это потому, что вокруг понятия «сознание», которое я использовал в своей работе, образовалась путаница. Иногда его понимали как осознание несправедливости, которую пережил человек. Иногда это понятие истолковывалось как некий механизм разума, используемый в ходе принятия решений; в иных случаях слово «сознание» понимали как осознанные действия по контрасту с действиями, которые были продуктами «бессознательного». Во избежание путаницы в этой главе я буду использовать выражение «ландшафт идентичности», признавая тем не менее, что термин «идентичность» представляет собой только часть того, что подразумевается под термином «сознание» при его использовании для анализа литературных текстов, равно как и только часть того, что можно было бы иметь в виду при его применении для понимания развития насыщенных историй в терапевтическом контексте.

Термин «ландшафт идентичности» оказывается полезным также и потому, что он подчёркивает значимость терапевтической задачи. Этот термин подчёркивает ни к чему другому не сводимый факт, что любое переформулирование, пересмотр историй жизни людей – это также переформулирование и преобразование идентичности. Осознание этого факта побуждает терапевтов к большей вовлеченности, к более полному и осознанному применению принципов профессиональной этики, связанных с признанием того, что психотерапевтическая практика воздействует на жизнь людей. Этот термин ведёт к большему осознанию нашей ответственности за все, что мы говорим и делаем во имя терапии.

Проводя параллели между структурой литературных текстов и структурой терапевтической практики, я не утверждаю, что роль автора литературного произведения и роль терапевта в терапевтических беседах – одно и то же. Автор литературного произведения приглашает читателя включиться в сюжет, облик которому в фундаментальном смысле придаёт сам автор. Терапевты же не порождают сюжет, который развивается в терапевтической беседе. Хотя они могут быть знакомы с множеством историй о жизни (и это даёт им возможность привлечь внимание людей к каким-либо значимым событиям, выступающим за пределы доминирующих историй), они не являются авторами в том смысле, в каком мы можем говорить об авторе литературного произведения. Скорее, терапевты поддерживают голоса людей, обращающихся к ним за консультацией, и отдают им приоритет в придании смысла избранным событиям жизни, при интерпретации связи между этими событиями и значимыми темами жизни, при умозаключениях о том, что это говорит о ценностях и смыслах людей и о том, что данные события позволяют утверждать об идентичности этих людей – и других, упомянутых в их историях. В то время как авторы литературного произведения занимают центральную позицию в развитии сюжета, терапевт с неё смещён.

Подводя итог, можно сказать, что в терапевтических беседах, складывающихся под влиянием метафоры пересочинения, понятия ландшафта действия и ландшафта идентичности помогают терапевту выстроить контекст, в котором люди обретают возможность сводить воедино, организовать в сюжет множество пропущенных, оставшихся без внимания, но значимых событий их жизни и придать им смысл. Эти понятия побуждают терапевта поддерживать людей в их движении к новым выводам о собственной жизни, многие из которых будут противоречить существующим «дефицитарным» (сосредоточенным на нехватке и неправильности) заключениям, связанным с доминирующими историями и существенно ограничивавшим их жизнь.

Картирование бесед пересочинения с Лиамом и Пенни

На примере анализа беседы с Лиамом и Пенни я проиллюстрирую применение понятий ландшафта действия и ландшафта идентичности в терапевтической практике. Разбор сопровождается диаграммами, которые отображают, как разворачивается терапевтическая беседа на карте пересочинения. Карта пересочинения состоит из двух горизонтальных линий, одна из которых – линия времени – это ландшафт действия, а вторая – ландшафт идентичности (сознания).

М. (рис. 2.1): Лиам, больше беспокоился за вас, чем за себя. Как вам кажется, о чём это свидетельствует? Можем ли мы, исходя из этого, понять, что для Лиама важно в жизни, что для него особенно ценно?

Слова и выражения, каким-то образом противоречащие доминирующим темам, обеспечивают подсказки, «точки входа» в альтернативные истории жизни людей. Переживание тщетности собственного бытия и отказ от действия были доминирующими в рассказе Лиама о его жизни, но, несмотря на это, Лиам выразил сильное беспокойство о маме. Я сначала отреагировал на это противоречие вопросами, которые помогли более подробно охарактеризовать его беспокойство. После этого я задал вопрос, который побудил Пенни задуматься о том, что беспокоит Лиама, и озвучить, что для него, возможно, важно в жизни. Это был вопрос, переводящий фокус внимания на ландшафт идентичности.

М. (рис. 2.2): Может быть, вы могли бы рассказать какие-нибудь истории о Лиаме, о его поступках, которые свидетельствовали бы о том, что для него было важным, ценным? Что-то, что помогло бы мне понять, как вам удаётся узнать это?

Пенни подтвердила, что слова Лиама о его беспокойстве за неё отражали высокую ценность, которую он придавал жизни Пенни; её он считал драгоценной. Этот рассказ о том, что Лиам считает ценным, может считаться выводом об идентичности. В ответ на это я попросил Пенни рассказать историю о поступках Лиама, которые отражали бы этот вывод. Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, потому что он вызвал к жизни рассказ о конкретных событиях из прошлого Лиама, который проиллюстрировал вывод о том, что Лиам считает в жизни важным.

М. (рис. 2.3): Пенни, а что сделал Лиам в то воскресное утро много лет назад? Как бы вы могли назвать этот его поступок?

Услышав историю о том, что Лиам отвлёк отца, бросив камень в окно, я спросил Пенни о том, как она могла бы назвать этот поступок. Хотя это событие было доступно для припоминания, оно не было охарактеризовано. Мой вопрос был первым из нескольких, которые обеспечили контекст для того, чтобы назвать этот поступок «протестом». Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, – описание некоего значимого, но прежде проигнорированного события в жизни Пенни и Лиама.

М. (рис. 2.4): Пенни, вы видели, как Лиам протестовал против того, чему вы подвергались, когда ему было всего лишь восемь лет. Что это говорит о нём? Как, на ваш взгляд, этот поступок, протест отражает его жизненные ценности?

Спустя семь лет после самого события действие Лиама – бросок камня в окно – определяется как «протест». Пенни играла ведущую роль в процессе именования. К этому моменту Лиам не был способен как-то отнестись к этому смыслу, который мама приписывала его действиям, это не вызвало у него никакого отклика. Вопрос о том, что этот поступок мог говорить о его личности, его ценностях, был одним из нескольких вопросов, переводящих на ландшафт идентичности. Они обеспечивали основу для подтверждения его храбрости и для озвучивания вывода о том, что для Лиама очень важна справедливость.

М. (рис. 2.5): Может быть, вы могли бы рассказать какую-нибудь историю из жизни Лиама? Что-то, что подтвердило бы ваше знание о том, насколько важна для него справедливость?

Лиам теперь был уже в большей степени вовлечён в развитие подчинённых историй его жизни. Это выразилось в его готовности понять, каким образом мама пришла в выводам о его храбрости, о том, насколько важна для него справедливость. Вопрос о событиях детства Лиама может расширить знание Пенни о его храбрости и ценности справедливости для него. Это был вопрос, переводящий на ландшафт действия, который воскресил в памяти Пенни историю про школьные обеды.

М. (рис. 2.6): А что это был за поступок? Вы мне сказали, что у вас было ощущение, будто Лиам чувствовал себя словно парализованным в жизни. Ну, так эта история вовсе не похожа на паралич или на то, что он «вообще пропащий».

Это был вопрос, направленный на ландшафт действия. Пенни ответила на него, обозначив действия Лиама по оказанию поддержки другим словом – «спасение». Лиам к этому времени уже более активно участвовал в подчинённой истории, и у него тут же возник отклик на это название поступка, совершённого им в шесть лет.

М. (рис. 2.7): Пенни, когда вы рассказали, как Лиам бросил камень в окно, я спросил вас о том, что этот поступок говорит вам о нем. Вы ответили, что он свидетельствует о мужестве Лиама, а также о том, что для него важна справедливость. А как его поступок по отношению к другим ребятам повлиял на ваше представление о нем как о человеке?

Обозначение, называние поступка шестилетнего ребёнка обеспечило надёжное основание для вопроса о том, как это понимание повлияло на образ Лиама у Пенни. Это был вопрос, переводящий на ландшафт идентичности, и он позволил сформулировать выводы об отношении Лиама к справедливости и его мечтах о том, какой должна быть жизнь. Эти выводы согласовывались с проявляющимся сюжетом и «уплотняли» его. На данный момент Лиам не только признал, что эти выводы вызывают у него отклик, он фактически подтвердил их.

М. (рис. 2.8): Вопрос такой: каким образом тебе становится понятно, что услышанное имеет отношение к тебе? Может быть, в последнее время в твоей жизни произошло что-то ещё, что соответствует тому, что мы о тебе узнаем? Может быть, есть что-то, что соотносится с тем, что мы уже слышали о твоём отношении к справедливости, и с тем, что твоя мама говорила о твоих ценностях, о мечтах маленького мальчика?

Так как Лиам к настоящему моменту уже подтвердил позитивное заключение о себе, которое не фигурировало на его карте в начале беседы, я почувствовал, что подошло время обратиться к Лиаму напрямую и выяснить дальнейшие этапы в развитии подчинённого сюжета. Вопрос, адресованный Лиаму побудил его пересмотреть события в недавнем прошлом, которые могли бы подтвердить вывод о его отношении к справедливости. Вопрос переводил на ландшафт действия и позволил Лиаму припомнить свой поступок: он поговорил с двоюродной сестрой о том, что отец с ними жестоко обращался. Эта инициатива была выражением его беспокойства и заботы о ней.

М. (рис. 2.9): Твоя мама сказала, что ты «протянул руку помощи» двоюродной сестре. Правильно ли было бы назвать этот поступок именно так, или, может быть, какое-то другое слово подошло бы больше?

Пенни присоединилась к Лиаму в пересказе истории о его разговоре с двоюродной сестрой и назвала этот поступок «протянуть руку помощи». Этот вопрос ориентирован на ландшафт действия, он приглашает Лиама поучаствовать в процессе именования его действия.

М. (рис. 2.10): Я узнал о поступках, связанных со спасением, я узнал о поступках, связанных с протестом, и я узнал о поступках, которые говорят о твоей готовности протянуть руку помощи. Все они являются частью твоей истории. Если их все объединить, о чем будет эта история?

К этому моменту Пенни и Лиам уже пересказали несколько историй о его поступках, которые были созвучны позитивным заключением Лиама о себе. Данный вопрос был направлен на ландшафт действия и предлагал Пенни и Лиаму связать, объединить эти истории в некую общую тему и дать обозначение этой теме. Тема спасения жизни, которую обозначил Лиам, составила «противосюжет», так как она существенным образом контрастировала с сюжетом доминирующей истории – ощущением парализованности.

М. (рис. 2.11): Хорошо. Значит, это про спасение жизни. Мне это о многом говорит. Пенни, как вам кажется, что это говорит мне о том, на что в жизни надеется Лиам, к чему он стремится?

Это был вопрос, переводящий на ландшафт идентичности, – он подталкивал к дальнейшей рефлексии о противосюжете в жизни Лиама для того, чтобы породить больше заключений о созвучной этому противосюжету идентичности. Такие заключения уже начали появляться в развитии подчинённой истории. Отклик на этот вопрос подтвердил, что у Лиама есть серьёзные убеждения, представления о том, что такое «правильно» и «неправильно», знания о том, что делает жизнь стоящей. А это позволило более чётко определить, в чём состояли его мечты о том, какой должна быть жизнь.

М. (рис. 2.12): И это тоже вписывается в возникший образ. У меня есть вопрос. Он о том, что мы сейчас о тебе узнали: о том, что для тебя важно, чему ты остался верен вопреки всему, о какой жизни мечтал и как это всё связано со спасением жизни... Если бы ты мог всегда помнить об этом знании, опираться на него, получать от него поддержку, как ты думаешь, какие возможности это открыло бы для тебя? Что бы ты смог сделать, какие шаги предпринять, чтобы они вписывались в эту историю?

В этом вопросе я обобщил те заключения об идентичности Лиама, которые были названы в ходе нашего разговора, и предложил Лиаму и Пенни подумать о возможностях для совершения поступков, которые оказались бы в гармонии с данными заключениями. Это был вопрос, ориентированный на ландшафт действия, он побудил Лиама и Пенни сделать набросок развития подчинённой истории в ближайшем будущем. В ответ на это Лиам согласился связаться с Даниэлом – старым другом, с которым он вместе учился в школе, но при этом они не виделись в течение восемнадцати месяцев.

М. (рис. 2.13): Если бы ты это сделал, что это был бы за шаг? Может быть, это был бы шаг, связанный со спасением, с протестом, с попыткой протянуть руку помощи? Или что-то ещё?

Это был вопрос, направленный на ландшафт действия. Я предложил Лиаму обозначить шаг, предложенный Пенни и принятый им самим. Этот поступок был намечен в качестве дальнейшего действия, связанного с намерением «протянуть руку помощи».

М. (рис. 2.14): Пенни, а если бы вы увидели, что Лиам позвонил Дэниэлу, о чем бы это свидетельствовало для вас? Какой смысл, по-вашему, это имело бы для Лиама?

Это был вопрос, направленный на ландшафт идентичности. Он побуждал поразмыслить о предложенной инициативе, связанной с тем, чтобы протянуть руку помощи. Он также вовлёк Пенни в порождение дополнительных позитивных заключениях об идентичности Лиама, которые были характерны для подчинённой истории.

Подобное зигзагообразное движение во времени характеризует беседу пересочинения. Задача этого движения в том, что подчинённые истории глубже укореняются в личной истории человека и уплотняются – мы находим подтверждение противо-сюжета в прошлом и насыщенно описываем его так, что он обретает форму и может активно развиваться.

В приведённом примере есть определённая регулярность, упорядоченность, которую трудно обнаружить во всех беседах пересочинения. Вопросы, переводящие на ландшафт действия и на ландшафт идентичности, не всегда следуют друг за другом в такой упорядоченной манере. В разговоре с Лиамом и Пенни было много других возможностей для развития насыщенной истории, и я убеждён, что в разные моменты для меня было равно возможно задать серию вопросов на ландшафт действия, прежде чем я задал очередной вопрос на ландшафт идентичности. Например, я мог бы более подробно расспросить о том, что привело к тому, что Лиам бросил камень в окно, и в результате мы бы получили рассказ о том, на чем основывался этот поступок. Возможно, это привело бы нас другим путём к истории про школьные обеды. Я мог бы также поинтересоваться особой связью между историей про школьные обеды, историей про камень, брошенный в окно, и историей про ситуацию с протягиванием руки помощи, тем, каким образом каждый из этих эпизодов был связан с последующим и, возможно, привёл к нему. Я мог бы задать все эти вопросы, прежде чем задать какой-либо вопрос на ландшафт идентичности.

Эти размышления о некоторых других возможностях развития насыщенной истории подчёркивают тот факт, что возможности, которые я выбрал, не были «единственно правильными ходами», просто в тот момент в разговоре они казались более доступными. Я не готовил вопросы заранее; мои вопросы были откликами на те ответы, которые я получал от Пенни и Лиама. Если бы я встретился с Лиамом и Пенни в какой-нибудь другой день, обстоятельства были бы иными, и я уверен, что наш разговор принял бы другое направление.

Независимо от того, какой путь выбран, карта беседы пересочинения может быть очень полезным путеводителем при движении в пространстве терапевтических бесед, которые приводят нас туда, где подчинённые истории насыщенно описаны. Для Лиама это обеспечило основание, знание, на которое он мог опираться, чтобы жить дальше. Лиам оказался в ситуации, где у него появилась возможность размышлять о действиях, которые он мог бы предпринять в гармонии с новой темой жизни и предпочитаемым представлениями о себе и о том, что он ценит в жизни.

Хотя я и продолжаю использовать термин «подчинённая история», но в ходе наших бесед, которые продолжались в течение нескольких встреч, становилось всё более очевидным, что произошёл сдвиг и эти истории уже не занимают исключительно подчинённое положение. Изначально подчинённый сюжет стал более значимым и начал превалировать над той историей о жизни Лиама, которая раньше была доминирующей.

Зачем нужны вопросы, переводящие на ландшафт идентичности

По мере того как в моей терапевтической беседе с Лиамом и Пенни развивалась подчинённая история, ландшафты действия и идентичности, поддерживающие эту историю, описывались всё более богато и насыщенно. На ландшафте действия это происходило за счёт того, что я побуждал Лиама и Пенни связывать отдельные эпизоды его жизни в последовательность, разворачивающуюся во времени в соответствии со значимой темой. На ландшафте идентичности это достигалось тем, что я предложил Лиаму и Пенни занять позицию свидетелей по отношению к этим событиям, поразмыслить над ними, озвучить своё понимание того, что для Лиама важно в жизни, – понимание, возникшее из этих размышлений. Таким образом, вопросы, переводящие на ландшафт идентичности, запустили более активное состояние умственной активности у Лиама и Пенни. Кроме того, эти вопросы привели к возникновению:

   • Рефлексивных размышлений, которые были выражением субъективного восприятия (что Лиам и Пенни думали об этих событиях), выражением отношения (что Лиам и Пенни чувствовали в связи с этими событиями) или выражением знания (что Лиам и Пенни извлекли для себя в результате данных размышлений, чему они научились), выражением впечатления (что данное событие демонстрирует Лиаму и Пенни по поводу его или её жизни) и выражением догадки, предвидения (какое развитие они предполагали в будущем)^[12]. Выделение отдельных форм трансформации опыта помогает конкретизировать возможные терапевтические вопросы. В контексте терапевтической практики вопросы о том, что люди думают о конкретных событиях («субъективность»), о том, что они чувствуют по поводу конкретных событий («отношение»), о том, чему они учатся, когда размышляют об этих событиях («знание»), о том, что эти события говорят о жизни другого человека («впечатление»), и о том, что эти события позволяют предсказать («предположение»), способствуют развитию ландшафта идентичности и уплотнению подчинённого сюжета.

   • Интенционального понимания (целей, смыслов, планов, надежд, упований и так далее) и понимания ценностей (убеждений, принципов, верований и т. д.).

   • Описания значимости интенционального понимания и осознания ценностей (Пенни, а на более поздней стадии и Лиам выразили энтузиазм в отношении некоторых намерений, отражённых в его действиях; они с большим чувством высказывались о ценностях, воплотившихся в этих поступках).

Другая характеристика вопросов, направленных на ландшафт идентичности, – использование сослагательного наклонения (Todorov, 1977), включение в структуру вопросов слов «если бы», «возможно», «вероятно», «может быть» и т. д. («позиция сослагательного наклонения»). Например: «К каким заключениям мы могли бы прийти в связи с этим?», «Как можно было бы понимать это событие?», «Что это могло бы сказать о том, что для тебя важно в жизни?». В моем разговоре с Лиамом эта позиция заместила собой настрой уверенности и неизбежности, который был постоянной характеристикой их рассказов о жизни, звучавших в начале беседы. Я убеждён, что использование сослагательного наклонения в беседе с Лиамом и Пенни способствовало высвобождению процесса интерпретации.

Из всех откликов, которые вызваны к жизни вопросами, ориентированными на ландшафт идентичности, именно интенциональное понимание и понимание ценностей являются наиболее значимыми для развития насыщенной истории. В следующем разделе я, следуя Брунеру, собираю их «под зонтиком» понимания в терминах интенциональных состояний и противопоставляю их пониманию в терминах внутренних характеристик. Последние более привычны как средство интерпретации человеческих поступков в современном мире.

Интенциональные состояния в противовес внутренним характеристикам, свойствам личности

В моей беседе с Лиамом и Пенни вопросы, направленные на ландшафт идентичности, изначально вызывали отклик в виде обозначения внутренних характеристик Лиама в связи с его действиями. В нем фигурировали заключения о «храбрости» Лиама, о его «сильных сторонах» и «потребностях». В рамках такого понимания поступки Лиама интерпретировались как внешние проявления некоторых специфических свойств или элементов, которые, как считалось, составляют фундамент его идентичности, – как нечто, что «излучается» или «проистекает» из центра его «самости».

Однако дальнейшие вопросы вызвали к жизни понимание в терминах интенциональных состояний. Поступки Лиама всё чаще понимались как нечто оформленное системой его ценностей, целей, убеждений, упований, надежд и обязательств. Подобное понимание не имело отношения к какому-либо представлению о сущностном «я» , но вместо этого обеспечивало рассказ о том, во что Лиам активно и с готовностью вовлекался, что он признавал, принимал и хотел воплотить в своих поступках, в жизни. Вместо того чтобы представлять его поступки как следствие, проявление его внутренней сущности, интенциональное понимание связывает их с более широкими областями жизни. Интенциональное понимание, к которому мы пришли в этой беседе, находилось в гармонии с определёнными жизненными темами, которым Лиам и Пенни придавали первостепенное значение. Именно понимание того, что люди ценят в жизни, является крайне важным для развития насыщенных историй.

Интерпретация в терминах внутренних характеристик и свойств

Интерпретации в терминах внутренних характеристик представляют человеческий поступок как внешнее проявление конкретных внутренних сущностей или элементов самости, которые необходимо обнаружить в центре идентичности. Например, в контексте такой интерпретации поступки и действия человека могут интерпретироваться как проявления любого количества неосознанных мотивов, инстинктов, потребностей, желаний, драйвов, диспозиций, личностных черт, сильных сторон, личностных ресурсов и т. д. В соответствии с данной традицией понимания эти элементы или сущности являются универсальной характеристикой человеческой ситуации – они свойственны всем людям, просто в разной степени. Жизнь, жизненные действия и поступки являются производной либо от прямого выражения этих элементов, либо от искажения этих свойств и характеристик. Подобное искажение часто называется «дисфункцией» или «расстройством».

Понимание в терминах внутренних характеристик и свойств часто связывают с представлениями о внутрипсихических процессах, которые дают нам отчёт о механизмах, посредством которых элементы и сущности «самости» трансформируются в человеческое поведение. На пороге XX века представления о внутренних характеристиках и интрапсихических процессах породили особое понятие «бессознательного». Это достижение стало кульминацией определённого количества современных взаимосвязанных линий развития на протяжении предыдущих одного-двух столетий. Эти направления включали:

   • Развитие гуманистических понятий о наличии «человеческой природы», которая считается основой личного бытия и понимается как источник человеческого поведения.