Текст книги "Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию"

Автор книги: Майкл Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

   • Развитие понятия «самости» – некой сущности, которую следует понимать как нечто, представляющее собой центр личностной идентичности. Несмотря на то что идея самости является относительно новой в развитии мировой культуры, в настоящее время она пользуется большим успехом и считается само собой разумеющейся на Западе.

   • Прогрессивное развитие (начиная с XVII века) новой системы социального контроля, в которой «нормативное суждение» устойчиво заменило собой моральное суждение^[13].

В течение последнего столетия понимание в терминах внутренних характеристик пронизало западную культуру насквозь. Оно встречается настолько часто и повсеместно, что обретает в наше время статус само собой разумеющегося как в профессиональной, так и в популярной психологии. Теперь люди верят, что личностные черты и сущностные характеристики самости всегда присутствуют в жизни людей и их необходимо обнаружить и раскрыть в процессе личностного роста и решения жизненных проблем.

Интерпретация в терминах интенциональных состояний

По контрасту с понятиями о внутренних характеристиках понятия об интенциональных состояниях идентичности формируются на основе представления о способности влиять на собственную жизнь, можно сказать, воли к свершению, самонаправлению. Это представление описывает людей как активных посредников, «переговорщиков», обсуждающих смыслы и ситуации, в которых они оказываются в жизни, – как наедине с собой, так и в сотрудничестве с другими. Люди при этом представляются творцами предпочитаемых направлений собственной жизни. Они проживают свою жизнь в соответствии с намерениями, в соответствии с тем, что считают в жизни важным. Люди активно действуют, чтобы придать форму своему собственному существованию, чтобы достичь поставленных целей.

Согласно Брунеру (Bruner, 1990), значимость, приписываемая понятиям намерения, цели, смысла; вес, приписываемый понятиям ценности, верований, убеждений, обязательств; акцент на способность влиять на собственную жизнь, – всё это представляет собой теорию сознания, характеризующую многовековую традицию так называемой «народной^[14] психологии»: «Во всех культурах одним из самых мощных, основополагающих инструментов является так называемая «народная психология» – набор более или менее взаимосвязанных, более или менее нормативных описаний того, что помогает людям чувствовать себя живыми, как функционирует наш собственный разум и разум других людей, как действовать в той или иной ситуации, как можно жить и почему человек выбирает тот или иной жизненный путь и т. д. Созданный новыми учёными-когнитивистами для выражения насмешливого отношения к таким интенциональным состояниям, как убеждения, желание и смыслы, термин «народная психология» оказался на удивление подходящим» (Bruner, 1990. С. 35 – 36).

Согласно этому определению, люди постоянно применяют народную психологию в повседневной жизни. Они используют категории интенциональных состояний, чтобы понять собственную жизнь и осмыслить поступки окружающих. Эти категории народной психологии дают людям целый набор представлений о том, что значит «жить полной жизнью», что помогает людям ощущать себя живыми, что им нравится, что их поддерживает и обеспечивает основу для отклика на действия других.

Народно-психологические понятия об интенциональных состояниях также выходят на передний план, когда люди пытаются понять, что же происходит в мире в целом. Брунер показал, каким образом интенциональные состояния и основанные на них интерпретации направляют попытки людей справиться с неожиданностями, создают основу для преодоления препятствий и кризисов, дают возможность примириться с тяжёлыми жизненными ситуациями и дилеммами в повседневной жизни.

Прослеживая историю вытеснения интенциональных состояний и связанных с ними интерпретаций из профессиональной и популярной психологии, Брунер доходит до конца XVIII—начала XIX века. При этом «разум», о котором идёт речь в народной психологии, в значительной степени уступил место «бессознательному» психологии, связанной со внутренними характеристиками.

Отмечая различие между интерпретацией, основанной на внутренних характеристиках и свойствах, и интерпретацией, основанной на интенциональных состояниях, и отдавая предпочтение последней в ходе бесед пересочинения, я не отвергаю полностью понимание жизни и идентичности в терминах внутренних характеристик. В рамках этого подхода есть множество чудесных интерпретаций, которые дают положительный эффект. В контексте терапевтических бесед подобное понимание можно признать и почтить.

Однако понимание, основанное на внутренних характеристиках, вряд ли приведёт к такому насыщенному описанию историй, которое, как правило, является результатом развития интерпретаций, исходящих из интенциональных состояний. Это происходит потому, что объяснения через внутренние категории имеют тенденцию:

   • уменьшать ощущение способности влиять на собственную жизнь (согласно интерпретациям, исходящим из внутренних характеристик, жизнь людей проживается элементами самости, определёнными аспектами внутренней сущности, а не определяется поступками, которые совершаются на основе намерений и ценностей человека);

   • изолировать, отделять людей друг от друга (согласно пониманию, исходящему из концепции внутренних характеристик и свойств, поведение и поступки человека совершаются им единолично, а не являются результатом того, что история его жизни переплетена с историями жизней других людей, соприкасается с ними общими значимыми темами);

   • уменьшать разнообразие (понимание на основе внутренних характеристик определяется глобальными нормами жизни, которые продвигают модернистский^[15] идеал «инкапсулированного я» – идеал, прославляющий представления о самообладании, сдержанности, опоре на себя и самоактуализации).

В беседах пересочинения, как правило, происходит сдвиг по направлению к заключениям об идентичности в терминах интенциональных категорий, не важно, с чего начинается разговор. В моей беседе пересочинения с Лиамом и его матерью этот сдвиг был подчеркнут формой моих вопросов – определённым образом «предвзятых». Я специально старался предлагать рассматривать поступки Лиама в терминах ценностей: «Что это говорит вам о том, что для Лиама важно, что для него особенно ценно?», «Как вам кажется, что это отражает – в терминах ценностей Лиама?», «Если вспомнить события, которые произошли, когда ему было шесть лет, каким образом эти поступки повлияли на ваше представление о Лиаме как о человеке?», «Пенни, как вам кажется, что я, исходя из этого, думаю о том, на что Лиам надеется в жизни?», «Пенни, а если бы вы увидели, что Лиам позвонил Дэниэлу, о чем бы это свидетельствовало для вас? Какой смысл, по-вашему, это имело бы для Лиама?», «Как тебе кажется, что этот поступок будет отражать в связи с твоими планами на будущее?»

Я повторю: предпочтение заключений, исходящих из интенциональных категорий, не должно заставлять нас думать, что заключения о внутренних характеристиках вредны или бесполезны. Именно эти заключения, возникшие на более ранних стадиях моих разговоров с Лиамом, были позитивны, подтверждали человеческое достоинство и ценности Лиама. Однако именно интенциональное понимание в существенной степени способствовали развитию:

   • Ощущения, что жизнь Лиама связана с жизнями других людей, соприкасается с ними общими темами. Это было полной противоположностью чувству одиночества, изолированности, которое прежде полностью захватывало Лиама.

   • Переживания того, что он – знающий человек, является «знатоком» собственной жизни. Это полностью противоречило его переживанию потерянности, замешательства, неумения ориентироваться в жизненных вопросах.

   • Эмоциональных откликов на какие-то прежде проигнорированные, но значимые события его жизни. Это полная противоположность «уплощенности аффекта», отсутствию чувств, которые характеризовали его бытие прежде.

   • Размышлений о том, каким образом его жизнь, он сам, может выглядеть в глазах окружающих, что стало противоположностью переживания невидимости.

   • Предположений о доступных ему поступках, которые гармонировали бы с тем, что он ценит в жизни, а это было полной противоположностью переживаний безнадёжности и тщетности его жизни.

   • Проявлению свойственного Лиаму способа поддержания чувства сопричастности этим намерениям и ценностям, – что было противоположностью переживаниям отчаяния и пустоты.

Кроме того, интерпретации, основывающиеся на интенциональных состояниях, которые возникли в нашей беседе, обеспечили Лиаму переживание способности влиять на собственную жизнь, полностью противоречащее ощущению «паралича», доминировавшему прежде. Эти интерпретации также обеспечили основу для расширения предпочитаемого, желаемого переживания идентичности, представления о себе, обладавшего преемственностью, связывавшего настоящее, прошлое и будущее, а это было противоположностью его заключениям о том, что он человек «пропащий» и жизнь его «поломана».

Ландшафт идентичности: картотека разума

Читателю может быть полезно представить себе ландшафт идентичности в виде «ячеек разума» – аналога картотеки, каталога с ящичками, в каждом из которых представлена значимая в данной культуре категория идентичности. В западной культуре эти категории будут включать такие внутренние характеристики или качества, как неосознанные потребности, инстинкты, желания, драйвы, диспозиции, личностные черты и свойства и т. д., а также интенциональные категории, такие, как смыслы, цели, упования, жизненная миссия, надежды, мечты, предвидение ценности, убеждения и обязательства. Именно в эти «ячейки разума», в эти ящички картотеки люди помещают заключения о том, кем являются они сами и другие люди. Представления о себе и отношение к себе определяют значимость, которая приписывается определённым событиям в жизни людей. Они развиваются в ходе рефлексии, размышлений об этих событиях и о тех темах, частью которых события являются. Все выводы, включая те, которые выражены в терминах внутренних характеристик и свойств, сильно воздействуют на поступки людей. Они придают облик жизни. Иначе говоря, облик жизни придают не какие-то «вещи» – мотивы и потребности и т. п., – но именно социально сконструированные заключения об этих «вещах».

Беседы пересочинения обеспечивают контекст для порождения многих заключений об идентичности, противоречащих тем, которые связаны с доминирующими историями жизни людей. По мере того как эти новые выводы оказываются в ящиках картотеки, они заполняют собой пространство, которое прежде занимали доминирующие заключения об идентичности. И тогда старые – проблемные – выводы начинают оказывать меньше влияния на бытие людей.

Дополнительные примеры

Ниже я приведу два дополнительных описания беседы пересочинения. Их я не комментировал с нарративной точки зрения. Я включил их в эту главу, чтобы у читателей была возможность провести свой собственный нарративно-терапевтический анализ этих бесед, а потом сравнить его с картой.

Вивьен

Вивьен, женщина в возрасте чуть за сорок, пришла ко мне на консультацию по направлению врача общей практики. За последние несколько лет она следовала лишь немногим рекомендациям, и для неё визит ко мне был шагом, вызывавшим очень сильную тревогу. Поэтому для моральной поддержки она пригласила с собой свою спутницу жизни по имени Адель. В начале первой встречи Вивьен сообщила мне, что в течение долгого времени страдает агорафобией и в силу этого её жизнь сильно ограничена. Кроме того, на протяжении восемнадцати лет она «боролась с пищевыми расстройствами» (в первую очередь с нервной анорексией и булимией). Я узнал, что Вивьен смирилась с тем, что ей придётся жить весьма ограниченной жизнью, но недавно при поддержке своей спутницы решила вновь предпринять усилия, «чтобы высвободить свою жизнь» из-под влияния сил, которые «так долго всё портили».

К моменту нашей третьей встречи Вивьен стала лучше осознавать некоторые аспекты своей жизни, которые до этого были от неё скрыты. Кроме всего прочего, она начала говорить о целях и смыслах, противоречивших затворническому образу жизни; о вкусах и стремлениях, противоречивших воздержанности; о желаниях, которые абсолютно расходились с теми, что навязывала ей нервная анорексия. Именно на этой основе Вивьен сформулировала относительно дерзкий план. Она решила возобновить общение с родственниками, с которыми практически не контактировала с детства, – это были две тётушки, дядюшка и двоюродный брат – и пригласить их на пикник, где будет и Адель. Вивьен выбрала этих родственников потому, что у неё остались тёплые воспоминания о взаимоотношениях с ними в детстве.

Вивьен решила устроить пикник по трём причинам. Во-первых, в детстве ей нравились пикники, и у неё остались о них хорошие воспоминания. Во-вторых, пикники проходят под открытым небом, и тем самым она бросит вызов тому образу жизни, который её заставила вести агорафобия. В-третьих, на пикнике все едят вместе, – а Вивьен не ела в присутствии других людей более десяти лет. Она надеялась, что выезд на природу и присутствие родственников добавят ей решимости в намерении освободить свою жизнь от агорафобии и нервной анорексии. Тем не менее этот план вызывал у неё сильную тревогу, она совершенно не была уверена в том, что ей удастся довести до конца задуманное.

Три недели спустя состоялась наша четвёртая встреча, и я узнал, что Вивьен реализовала свою задумку. Пикник состоялся, двоюродный брат, правда, не смог приехать, потому что был на каникулах. Вивьен сообщила, что не убежала и не спряталась, хотя находилась под открытым небом, и ей даже удалось немного поесть. Более того, в конце этого события она сказала о том, что это был первый случай за десять лет, когда она прилюдно ела, и что она очень тщательно подбирала людей, в чьём присутствии ей хотелось бы предпринять этот шаг, и была уверена, что именно эта компания поможет ей успешно осуществить свой план. Тётушки и дядюшка были очень горды тем, что она выбрала именно их, и сказали о том, как им было приятно при сём присутствовать.

Хотя это действительно было большим достижением с точки зрения Вивьен, я беспокоился, что она не удержится под натиском всех тех сил, которые так ограничивали её жизнь. Поэтому я начал расспрашивать Вивьен в надежде, что это сделает предпринятую инициативу весомой и она станет частью подчинённой истории жизни Вивьен.

М.: Да, вот это был пикничок. Вивьен, кажется, я понял, насколько важным было это достижение. Может быть, вы как-то можете назвать этот шаг, чтобы действительно признать его значимость?

Вивьен: Не знаю... На самом деле я не думала про название, не знаю, какое подойдёт.

М.: Но мне кажется, что это название не будет соответствовать тому, что было связано с сомнением в себе, с тем, что вы описали как «терять собственную жизнь».

Вивьен: Нет, нет. Никоим образом. Я бы сказала, что это скорее было про то, чтобы верить в себя.

М.: «Верить в себя». Если подумать, что этот поступок, связанный с верой в себя, сделал для вас возможным?

Вивьен: Что вы имеете в виду?

М.: У вас есть какое-нибудь ощущение того, каким образом этот шаг, связанный с верой в себя, повлиял на вашу жизнь? Может быть, вы стали по-другому относиться к себе, может быть, вы что-то узнали новое о собственной жизни, может быть, вы испытали чувство близости и общности с тётушками и дядюшкой? Ну, вообще что-нибудь?

Вивьен: Ну, одно я знаю точно – это то, что мы стали ближе с тётушками и дядюшкой. Я чувствую, что мы восстановили наши отношения; они такие милые люди. Да, ещё мы стали ближе с Адель.

М.: То есть частью результата этого поступка, связанного с верой в себя, стало то, что вы восстановили связь со значимыми для вас людьми. И как вы относитесь к этому достижению?

Вивьен: Что я могу сказать... Ну конечно, я счастлива, вот и все.

М.: А вы можете немного сказать о том, почему вы счастливы? Что-нибудь, что помогло бы мне понять, почему это для вас важно.

Вивьен: Это может прозвучать достаточно странно, особенно потому, что я была отделена от людей так долго, но я на самом деле считаю, что я компанейская, да, очень компанейская.

М.: Компанейская. Скажите мне, а что важно в жизни для компанейского человека?

Вивьен: Давайте подумаем...

Мои вопросы вовлекли Вивьен в дополнительное насыщение смыслом того поступка, который она совершила, организовав пикник и реализовав задуманное до конца. Однако, по моим прогнозам, статус этих действий останется под вопросом, если они не будут включены в историю её жизни, например, если этот шаг будет рассмотрен как одиночная инициатива, просто удача, случайность или результат каких-то необычных обстоятельств.

Этот статус «под сомнением» делает подобные действия уязвимыми, в результате вероятность того, что они смогут стать основой для продолжительных изменений, уменьшается. Поэтому я начал задавать вопросы, чтобы побудить Вивьен вписать совершённые ею шаги в историю её жизни. Поначалу это были совершенно прямые, непосредственные вопросы, направленные на ландшафт действия и побуждающие Вивьен описать недавнюю историю, предшествующую этому поступку: «Вы можете рассказать мне, что вы сделали, чтобы подготовить этот поступок воплотивший вашу веру в себя?», «Может, вы подумаете о том; что помогло вам подготовить почву для этого шага?», «Давайте подумаем о тех событиях, которые привели к этому шагу, как-то связаны с ним, и поговорим о любом из них».

Внезапно мы оказались вовлечены в беседу, посвящённую событиям и обстоятельствам, которые привели к этому пикнику и это включало шаги, предпринятые Адель, чтобы справиться со своей тревожностью, перед тем как позвонить родственникам и пригласить их на пикник. Кроме того, обзор недавней истории её действий способствовал некоторой драматизации событий самого пикника, включая те критические моменты, когда Вивьен переживала внутреннюю борьбу, присоединяясь к другим, когда они ели, и те действия, которые она предпринимала, чтобы совладать с тревогой в эти моменты. По мере того как эти шаги были включены в последовательность событий, разворачивающуюся во времени, я спросил Вивьен, как бы она могла назвать это достижение: «У меня появляется более ясная картина того, что привело к этому поступку, связанному с верой в себя. Как, по вашему мнению, можно было бы обозначить это достижение в целом? Если эти шаги являются частью определённого направления вашей жизни, как бы вы назвали это направление?» В ответ на эти вопросы Вивьен заключила, что это было про то, чтобы «вернуть себе свою жизнь».

На следующей встрече наш разговор снова вернулся к событиям пикника, и было похоже, что пришло время расширить нашу беседу.

М.: Вивьен, у меня возникло несколько вопросов на тему о том, что эти действия по возвращению себе собственной жизни могут сказать о вас как о человеке?

Вивьен: Ну, не знаю. Честно говоря, похоже, у меня нет ответа.

М.: Может быть, я могу спросить об этом Адель?

Вивьен: Да, давайте.

М.: Адель, мне бы было интересно услышать ваши размышления по поводу пикника. Наверное, у вас есть какие-нибудь мысли о том, на что опиралась Вивьен, когда совершала эти шаги. Может быть, соображения о том, что поддерживало её и помогло ей довести задуманное до конца. А возможно, есть какие-то идеи о том, что это может сказать нам о ценностях Вивьен, о том, что для неё важно. Что-то на эту тему.

Адель: Н а самом деле у меня достаточно много мыслей по этому поводу. Но в первую очередь мне приходит в голову, что это говорит о настойчивости Вивьен и её силе воли.

М.: «Настойчивости и силе воли». Вивьен, эти слова находят у вас какой-то отклик?

Вивьен: Да, пожалуй, да. Но я бы это такими словами не выразила.

М.: А какие-то другие слова удаётся найти?

Вивьен: Пока нет, но я чувствую, что всё-таки могу присоединиться к тому, что говорит Адель.

М.: Угу, хорошо. «Настойчивость и сила воли» – это не ваши слова, но вы можете отнести их на свой счёт.

Вивьен: Да.

М.: Мне любопытно, каким образом вам удаётся соотнестись с этими словами. Возможно, в вашей жизни в последнее время произошло что-то ещё, что также могло быть отражением настойчивости и силы воли?

Вивьен: Ну, мне кажется, может быть... нет, это не то.

Адель: Мне кое-что вспоминается. В выходные, не в эти, в предыдущие, мы разговаривали о том, что будем делать в субботу после обеда. Майкл, практически всегда в субботу после обеда мы проводим время вместе, только она и я. Это наше время. Я говорила о том, что надо бы в саду кое-что сделать, и я помню, Вивьен сказала что-то вроде этого: «Да, отличная идея, но я теперь другой человек, и у меня другие соображения». (Адель оборачивается к Вивьен.) И ты знаешь, я не припоминаю, чтобы ты что-то подобное говорила раньше.

Вивьен: А я и не говорила. Точно, не говорила. Уверена, что раньше я не говорила ничего подобного.

М.: Это совпадает с тем, что Адель говорит про настойчивость и силу воли?

Вивьен: Думаю, должно совпадать.

М.: Мне любопытно, а что ещё эта фраза «я другой человек, у меня другие соображения» говорит о вас или о ваших отношениях с Адель. Что вы думаете по этому поводу? Может быть, она отражает что-то, что важно для вас, или что-то, связанное с вашими отношениями с Адель?

Вивьен: Я думаю, что... Возможно, это говорит, что я немного себя ценю всё-таки. По крайней мере начинаю. И нельзя сказать, что меня как бы и нет вовсе.

М.: Вы высказали своё мнение, а это значит...

Вивьен: Это значит, что я, может быть, теперь больше ценю своё мнение, считаю, что моё мнение, хоть чего-то стоит, наконец.

М.: Как будто у вас есть...

Вивьен: Как будто у меня есть свой собственный разум, и я это ценю.

М.: Адель?

Адель: Я согласна. Это действительно про то, что Вивьен больше ценит собственное мнение, собственный разум, и мне кажется, что это ещё про то, чего мы достигли в наших отношениях.

М.: В каком смысле?

Адель: Я имею в виду доверие. Вивьен может мне доверять настолько, что может такое высказать вслух.

М.: То есть это ещё отражение доверия в ваших отношениях? Доверительных отношений?..

Вивьен: Да, это верно.

М.: А доверие всегда было?

Вивьен: Ну, я при всем желании не могла бы найти что-то, что было бы для меня важнее.

М.: Можете припомнить кого-нибудь, кроме Адель, кто тоже знал, что у вас есть настойчивость и сила воли? Кто-то, для кого было бы важно, что вы цените собственное мнение и собственный разум? Кто знал бы о значимости доверия для вас?

Вивьен: Это была бы Хелен. (Хелен была старшей сестрой Вивьен, старше её на четыре года. Она покончила с собой, когда ей было шестнадцать. До того момента она делала все, что могла, чтобы защитить Вивьен от насилия и жестокого обращения, которому они обе подвергались.)

Адель: Ну конечно, Хелен. По крайней мере по тому, что я о ней знаю.

М.: Можно я задам несколько вопросов по поводу Хелен, о ваших отношениях с Хелен? (Я уже кое-что узнал о Хелен на моей второй встрече с Вивьен и Адель.)

Вивьен: Раньше мне было сложно говорить об этом. Может быть, и сейчас будет сложно. Но вот прямо сейчас, я думаю, будет нормально. Я на самом деле хочу о ней поговорить сейчас, даже если это будет тяжело.

М.: Если бы Хелен могла быть здесь и приняла бы участие в этом разговоре, и я попросил бы её рассказать историю о том, что происходило, когда вы были маленькой, историю о вашей настойчивости и силе воли, о том, как вы ценили собственное мнение, или о том, как важно было доверие для вас – как вам кажется, что бы мы услышали?

Вивьен: Хелен очень обо мне заботилась, на самом деле. И она бы, наверное, много историй рассказала.

М.: А какая из них сейчас ярче всего перед вашим внутренним взором?

Вивьен: Она бы, наверное, рассказала вам про сложности, которые у меня как-то раз возникли в школе. Я помню, что для меня было всё чересчур, и я ни с чем не справлялась толком. И один учитель со мной жёстко поговорил, это было в седьмом классе, он ко мне вообще плохо относился, – у меня просто «крышу сорвало», это был просто... кранты. Меня понесло, я вообще почти ничего не помню, кроме того, что просто разнесла классную комнату, всё крушила. Помню только, что меня послали к директору, и я там должна была стоять, – мне казалось, что стояла я там много часов – и думать обо всем, что я сказала и сделала и как я теперь буду это исправлять. Однако я не соглашалась, что именно я была неправа. И тут внезапно пришла Хелен. Я не знаю, как она узнала, потому что старшие классы вообще были в другом здании, в целом квартале от нас. Она так наехала на директора, вы представляете? Она сказала, куда он должен пойти и как ему следует управлять учителями, и что за безобразие эта его школа и т. д. А потом она замахнулась на него, и... вот это была потасовка... и я тоже в неё ввязалась, и везде были люди, просто со всех сторон, и стало происходить что-то совершенно непонятное, и кажется, это продолжалось вечно. Да, у нас были проблемы, мы потом ещё от папы получили за это.

М.: Это очень трогательная история.

Адель: Да, я тоже про эти подробности ничего раньше не знала.

Вивьен: Да они как-то не всплывали. Может быть, я не хотела об этом думать, потому что после этого всё от плохого к худшему повернулось.

М.: Как вам кажется, что тогда Хелен ценила в вас?

Вивьен: Да мне и гадать не надо... Я знаю, что она ценила во мне упорство, то, что я не сдавалась.

М.: И ваш разум, ваше мнение...

Вивьен: Да, я уверена, она бы сказала, что ценила тот факт, что у меня есть собственное мнение.

М.: Как вам кажется, что это событие могло бы сказать Хелен о том, что для вас важно, чего бы вы хотели для себя в жизни?

Вивьен: О том, чего бы я хотела? Что для меня важно? Ну, я думаю как раз про доверие. Тогда оно между нами было таким сильным. И ещё то, что я не сдавалась. Хелен бы сказала, это значит, что я держусь за какую-то фантазию о том, какой могла бы быть жизнь.

М.: Фантазию? Может быть, какое-то другое слово подобрать?

Вивьен: Да, наверное, лучше сказать «надежду».

М.: Я могу поспрашивать про эту надежду?

Вивьен: Конечно.

Подробности критической ситуации в школе, а также размышления о том, как они могли бы подтвердить некоторые представления Хелен о Вивьен, послужили началом глубокой и трогательной беседы, которую я называю «беседа восстановления участия». Я не буду сейчас углубляться в детали, потому что вопрос восстановления участия освещается более подробно в следующей главе данной книги.

В конце беседы я попросил Вивьен подумать о том, что могло бы стать возможным для неё, если бы она помнила то, что Хелен знала о ней, и могла бы опираться на это знание, предпринимая дальнейшие шаги по «возвращению себе собственной жизни». Я также спросил и Вивьен, и Адель о том, какие условия нужно было бы создать, чтобы Вивьен могла находиться в контакте с этим знанием о себе. Отвечая на эти вопросы, Вивьен обозначила три шага, которые были бы созвучны с тем, что знала о ней Хелен. У Вивьен и Адель возникли идеи о том, что можно было бы сделать, чтобы это знание не забывалось, не исчезало из памяти в ближайшие недели. На следующей встрече я узнал, что Вивьен смогла осуществить два шага из трёх намеченных.

В течение восемнадцати месяцев у нас состоялось немало других бесед, которые способствовали дальнейшему развитию ландшафта действия и идентичности в рамках подчинённой истории на тему «вернуть себе свою жизнь». В эту историю были включены инициативы Вивьен, направленные на то, чтобы бросить вызов ограничениям агорафобии и диктату нервной анорексии. Во время последнего разговора через восемнадцать месяцев, посвящённого отслеживанию результатов, я узнал, что Вивьен создала для себя жизнь «там, во внешнем мире», и получала от неё удовольствие. Несмотря на то, что время от времени ей всё же приходилось бороться с неуверенностью, боязнью открытых пространств и с «огорчающими мыслями» по поводу питания и веса, они больше не были навязчивыми идеями.

На рисунке 2.15 мы можем увидеть то, как я картировал беседу пересочинения с Вивьен и Адель. Стрелочки, обращённые вверх, обозначают вопросы, направленные на ландшафт идентичности, а стрелочки, направленные вниз, означают вопросы, переводящие на ландшафт действия.

Дэвид

Дэвид, 11 лет, и его родители, Полина и Фред, были направлены ко мне социальными службами, активно работавшими с этой семьёй. После очередного кризиса, вызванного поступками Дэвида, Полина и Фред были близки к выводу, что больше уже ничего сделать невозможно. Они всерьёз думали о том, куда можно переселить Дэвида из родительской семьи. В начале первой встречи была возможность провести экстернализующую беседу по поводу проблемы и её воздействия на жизнь и отношения членов семьи. В этой беседе Полина и Фред, а потом и Дэвид, подключившийся к разговору, открыто и полно излагали своё переживание проблемы.

Когда экстернализующая беседа стала набирать обороты и проблема уже больше не идентифицировалась столь прочно с личностью Дэвида, настало время для того, чтобы выявить жизненные события, противоречащие намерениям проблемы. Отвечая на мои вопросы, Фред рассказал историю о том, как они всей семьёй недавно отправились на пляж. Фред встретил гам старого приятеля, и некоторое время они предавались воспоминаниям. К концу беседы Фред внезапно осознал, что именно сделало её возможной: его не звали ежеминутно разбираться с проблемами и безобразиями, которые Дэвид обычно учинял в такой ситуации.

М.: Вы не могли бы мне рассказать немного больше о том, почему сейчас важно поговорить об этом?

Фред: Ну, я Джеффа не видел чуть ли не двадцать лет, а в молодости это был мой лучший друг. Нам удалось так здорово поговорить про былые времена исключительно потому, что Дэвид не хулиганил. Я только потом понял, что причина была именно в этом.

М.: Дэвид, а ты это помнишь? Этот день на пляже?

Дэвид: Ага.

М.: И что для тебя там происходило?

Дэвид: Не знаю.

М.: А вы что думаете, Фред? Как вам кажется, что происходило для Дэвида?

Фред: Ну, может быть, это просто был один из тех редких моментов, которые иногда случаются, иногда же бывает... По какой-то причине Дэвид тогда со всеми ладил, это произошло само собой. Но тем не менее было очень приятно.

М.: Полина, а что вы думаете об этом?

Полина: Не знаю, меня с ними не было тогда.

М.: Дэвид, в тот день на пляже – ты туда отправился, чтобы искать проблемы на свою голову, безобразия учинять или для чего-то ещё?

Дэвид пожимает плечами. Майкл поворачивается к Фреду.

М.: А вы как думаете, Дэвид отправился туда, на пляж, чтобы учинять безобразия? Или для чего-то ещё?