Текст книги "Лучшее за год XXIV: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Майкл Суэнвик

Соавторы: Кори Доктороу,Пол Дж. Макоули,Паоло Бачигалупи,Кейдж Бейкер,Роберт Чарльз Уилсон,Уолтер Йон Уильямс,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 68 страниц)

«Друг, – говорила она себе. – Мтепик – мой друг. Когда-то я думала, что он может стать моим другом. Как хорошо, что я поняла это сейчас, пока есть время оценить это».

Они преодолели примерно половину пути до места назначения. Приблизительно через два года по корабельному времени им предстояло закрыться в специальных камерах, предохраняющих стенки клеток в их телах от перегрузки, в пятьдесят раз превышающей земную гравитацию. Три дня спустя они, шатаясь, выползут наружу, усталые и голодные. Зрине уже три раза приходилось испытывать подобное, и она не боялась. Для нее переход от обычного режима к замедленному полету означал лишь небольшое неудобство, за которым следовали превосходная еда и сон – она всегда любила поспать.

Но до этого события оставалось два года, а во внешнем мире должно было пройти более десяти лет. Ей почти нечего было делать – лишь думать и учиться. Учиться было занятно: Зрина уже сдала экзамен на помощника математика с высшей отметкой и далеко продвинулась на пути к званию математика.

Зрина много размышляла о рекурсии.[215]215
  Рекурсия – описание объекта в терминах самого себя.


[Закрыть] Она находила интересным следующее: она не всегда знала, что ей нравится, и думала, что у каждого должна возникнуть такая проблема. Она была хорошо знакома только со своими товарищами, обитателями корабля, а понять их было почти невозможно, может быть, потому, что они также не знали, что им нравится.

Она особенно любила эти размышления о том, как она может не знать, что ей нравится. Мысли ее при этом образовывали словно круги, завитки, волны, спирали и приводили ее к основному вопросу – откуда она знает, что вообще что-то знает. Она словно спускалась вниз, в темную примитивную пустоту. Когда ее мысли исчезали за краем этой немыслимой бездны, они обрисовывали ее границу, как мерцание исчезающей пыли и атомов обрисовывает границу сферы Шварцшильда, окружающей черную дыру.

Иногда Зрина целыми днями следила за тем, как одна мысль ведет к другой, и подсчитывала, как скоро и какими тропами эти мысли возвращаются на границу неведомого. Она могла бы щелкнуть пальцами по любой плоской поверхности и создать рабочий экран, произнести вслух данные и развлекаться сколько душе угодно. Но, размышляя о рекурсивности мыслей, она предпочитала парить во тьме обзорной комнаты и смотреть на изображения звезд в реальном времени. Она могла бы выбрать любой момент времени и любое положение звезд, но всегда выбирала реальное. Она всегда задавала небольшую яркость, чтобы видеть светящиеся точки, только когда глаза привыкнут к темноте.

Затем она задерживала дыхание, и сердце ее билось медленнее, и в полном спокойствии она дожидалась, пока ее ци[216]216
  Ци – основная концепция в традиционной китайской культуре, чаще всего определяемая как «воздух», или «дыхание», или, в более широком смысле, «психическая энергия», пронизывающая все мироздание.


[Закрыть] достигало тан-тянь,[217]217
  Тан-тянь – точка, важная для медитации, находится в центре тяжести тела, поблизости от пупка.


[Закрыть] и мысленным взором видела перед собой экраны, матрицы, графики, уравнения и без конца рисовала новые графики, статистические таблицы, чтобы изобразить и измерить рекурсию и цикличность своих мыслей. Она хотела выяснить, являются ли сами мысли о рекурсии рекурсивными и присуще ли им это свойство изначально. Она наблюдала, как все эти мысли плыли вниз, в неведомое, в непостижимую бездну, где таились главные вопросы, на которые не было ответа.

Когда Зрина наконец достигала внутреннего покоя и гармонии, она тихо приказывала устройствам рубки приглушить свет звезд, смотрела на небо, пока последняя звезда не угасала во мраке, а затем плыла обратно в комнату Мтепика. Часто она находила его спящим беспокойным, прерывистым сном, плавающим по комнате, потому что он заснул, не забравшись в мешок. Она мыла его и растирала, пока он не засыпал с улыбкой на лице, и, свернувшись рядом с ним, погружалась в приятный, глубокий сон без сновидений. Теперь кошмары, мучившие ее в детстве, почти исчезли, иногда появлялись лишь их бледные подобия.

Когда они прибыли в систему Сигдракона, кости Зрины еще сохраняли некоторую прочность, и, находясь на поверхности Алоизия, она смогла встать, поднять руку и получить освобождение. Она толком не знала, почему решила так поступить. Когда она вернулась на корабль, все это показалось ей грубым и неприятным, – она чувствовала, что на самом деле получила свободу на том обеде, который обитатели «9743» устроили в ее честь. Они обращались с ней так же, как прежде – как с равной, – но теперь они были обязаны так делать.

Она подтвердила свое освобождение, в архиве корабля была сделана соответствующая запись, и Зрина стала акционером «9743», наделенным равными правами с остальными. Теперь она могла распоряжаться фондом, который члены экипажа создали для нее, пока она не могла юридически иметь собственность. Это было сделано на случай, если им пришлось бы сесть на какой-нибудь планете, где соблюдалась конвенция Каркха, и подвергнуться проверке документов. В честь Зрины провозгласили тост.

Люди на Алоизии потребовали полной замены груза – такое случалось примерно раз в сто лет по корабельному времени. Организация, которую переводчик назвал «Корпорацией музея духовного гнева Алоизия», купила весь их груз и продала «9743» совершенно новый товар: объемом 1024 кубометра, высотой, шириной и длиной шестьдесят метров, с идентификационными полосами на каждой стороне.

Давным-давно никто из экипажа «9743» понятия не имел, что везет корабль; исключение составляла перевозка рабов, поскольку астронавты не хотели заниматься работорговлей, и живых существ, требующих ухода, – члены экипажа не хотели учиться ухаживать за ними. Итак, им было известно, что в контейнере не содержится ничего живого или, по крайней мере, ничего активного.

Кроме этого, они не знали ничего. Десятки лет в переговорах с экипажами других кораблей велся бесконечный спор о том, почему никто не знает, что лежит в трюмах. Кто-то утверждал, что со времен войн, происходивших пятьдесят тысяч лет назад, установилась традиция, согласно которой экипаж не несет ответственности за свой груз. Другие говорили, что все гораздо проще: сотни тысяч культур, живущих в обычном времени, меняются так сильно и так быстро по сравнению с жизнью на корабле, что все равно никто не смог бы понять, что представляет собой товар. Кто-то утверждал, что жители планет не доверяют астронавтам, боятся, что те похитят груз, если будут знать его предназначение. Однако большинство считало эту последнюю идею самой глупой. Ведь всем было известно, что самую большую ценность на корабле имеет свободное место, и кто захочет хранить какой-то груз и отказаться от места в трюмах? И никто не решится купить или продать нечто явно краденное, ведь обо всех контрактах сообщалось в эфире открытым текстом.

Вообще-то, даже если бы Зрина и узнала, что представляет собой груз, ей это было бы безразлично. Она знала, куда нужно его доставить, – в конце концов, это входило в обязанности математика, – и ей это было по душе. Им предстоял очень длительный рейс: место назначения было расположено в северной полярной области скопления миров Третьего Пульса. Населенные планеты этой части галактики находились так далеко от Земли, что их не было видно невооруженным глазом. Поэтому в древности они не получили имен и наблюдатели Второго Пульса дали им абстрактные названия. Зрине нравилось, что солнца носят такие имена, как Проницательность, Милосердие и Сверхъестественное. До прибытия в следующую систему на корабле пройдет шесть лет, а может, и больше, если на совещании выяснится что-нибудь новое.

Когда наступил ее двадцать девятый день рождения, они уже находились в открытом космосе и жизнь приобрела приятную монотонность. Она получила маленькие подарки, ей уделили особое внимание. Затем она растирала Мтепика, пока он не уснул, – он превратился в мягкую, тонкую оболочку, наполненную бугорчатыми костями, подумала она. После этого Зрина погрузилась в сон, довольная, что Мтепик присутствовал на ее первом дне рождения, который она отмечала в качестве свободной женщины. Она надеялась, что сможет завершить математическую подготовку и стать корабельным математиком, пока он еще здесь и в состоянии поздравить ее.

Мягкие пальцы и ладони Мтепика на какое-то мгновение прижались к ее лопаткам.

– В свой день рождения испытываешь какое-то странное чувство.

Она взглянула на часы: они с Мтепиком проспали пять часов после того, как отметили ее двадцатидевятилетие. Зрина повернулась и осторожно обняла его: в последнее время он иногда просыпался, разговаривая с людьми, которых видел во сне, и она не хотела пугать его.

Он обнял ее в ответ, сильно и уверенно, и она поняла, что он не спит, проснулся среди ночи, как это с ним часто бывало. Зрина подождала, пока он что-нибудь скажет или сделает. Вздохнув – ему нравилось обнимать ее, и она знала, что он с удовольствием лежал бы так еще долго, – Мтепик произнес:

– Сегодня в рубке появятся призраки. Я пойду, чтобы взглянуть на них еще раз. Хочешь пойти со мной?

– Разумеется, – ответила она. – Это случается, когда у кого-нибудь день рождения?

– Я думал, что только в мой день рождения. Но теперь и в твой. Одевайся быстрее. Предупреждение бывает только одно.

Мы должны попасть туда, прежде чем призраки зажгут свет, и сидеть тихо.

Они оделись, проплыли по главному коридору и оказались в сферическом помещении рубки.

В этот вечер все было как и в прошлый раз, только призраки были другими. Сначала размытые звезды, затем четкая картина неба, совсем тусклая, даже темнее, чем Зрина делала во время своей медитации. Быстро движущееся облако призраков, бесшумно приблизившееся из области Южного Креста, окружило их меньше чем за минуту. Тысячи призраков роились внутри (корабля? Рубки? Но пульт управления отделяли от внешнего мира 750 метров стен и помещений, и все же около двадцати призраков, казалось, приплыли сюда прямо из межзвездного пространства).

На этот раз Зрина в основном наблюдала за двумя молодыми людьми, очевидно близнецами, пытавшимися решить нечто вроде уравнения, хотя по обе стороны знака равенства находилась лишь вращающаяся разноцветная проекция какого-то бугорчатого эллипсоида.

А может быть, это была игра. Но что бы это ни было, оба от души смеялись. Зрине понравилось, как они обнимались и опускали головы на плечи друг другу, затем возвращались к своей задаче, или что это там было, сидя плечом к плечу, заставляя небольшие разноцветные шарики отделяться от одного эллипсоида и переплывать через знак равенства к другому эллипсоиду. Когда они это делали, оба пузыря меняли цвет и форму, а молодые люди одновременно хлопали в ладоши, ритмично, беззвучно, словно в такт неслышной песне.

Еще там была девочка-подросток. Зрина решила, что она приходится дочерью или родственницей женщине со срезанным черепом, виденной в прошлый раз. А может быть, это была та же женщина, но в детстве? Она сосредоточенно, как спортсмен, работала за экраном, испещренным текстом на каком-то языке, похожем на поздний конглийский.

Другая женщина, старая, толстая, с двойным подбородком, редкими седыми волосами, похожими на серый бархат, и странной, шершавой кожей на шее, была облачена в военную форму, которая могла принадлежать Последней Бразильской Империи, Древнему Лунному Мехико или Древней Гвинее. Во всяком случае, такую форму носили во времена Торговых и Импульсных войн, потому что она выглядела точь-в-точь как персонаж книги, с кодами банка на рукавах, в высоких ботинках и саблей в черных ножнах.

Зрина очень осторожно взмахнула руками, приблизилась к женщине в форме и присмотрелась к ней. Торговые марки какого-то банка на рукавах – значит, адмирал. В проколотой нижней губе украшения в виде маленьких черепов с рубиновыми глазами: четыре штуки, четыре победы в бою. На эмблеме банка были изображены древние знаки доллара и иены, скрещенные парами по обе стороны весов. Это могла быть эмблема любой из дюжин военных и финансовых компаний, существовавших в любое из трех тысячелетий той эпохи.

Адмирал была встревожена, пальцы ее скользили по экрану, изображение на котором постоянно менялось. На экране Зрина разглядела скопление белых точек, окруженных множеством красных точек, кое-где виднелись подписи на древнем романтийском языке. Некоторые скопления были соединены разноцветными линиями, некоторые – окружены полупрозрачными сферами с тикающими рядом часами. Время от времени появлялась общая картина, которая колебалась и вращалась, показывая, как армия располагается в пространстве.

Женщина непрерывно дотрагивалась до белых точек, как кошка-мать, стерегущая своих котят. Внезапно Зрина поняла: эскадра пыталась соединиться, чтобы вырваться из захлопнувшейся ловушки, и адмирал не желала терять ни одного корабля. Это была классическая ситуация, часто возникавшая во время войн. Красные точки изображали корабли-роботы – они неслись к выбранной цели с ускорением, в сто раз превышающим обычное, расходовали все топливо, разряжали все свои магазины и, истратив боеприпасы, пытались протаранить врага.

Когда такой корабль захватывал цель, а двигатели его включались на полную мощность, все вокруг расступалось перед этой первобытной яростью, и жертвы готовы были сдаться без сопротивления. Роботы знали, что они представляют слишком большую ценность, и не тратили свои ресурсы впустую, а выбирали цель, когда оказывались достаточно близко, чтобы поразить наверняка. Адмирал пыталась вытащить свою эскадру из окружения, теряя как можно меньше своих кораблей. Похоже было, что без потерь дело не обойдется, но в запасе оставалось еще много часов, так что она могла выбрать, какие корабли спасти, но не могла вывести их все.

Очень полная смуглая старая женщина в костюме без рукавов, таком же, как у Зрины, открыла хорошо знакомое приложение. Зрина мягко проплыла по воздуху, чтобы получше разглядеть, чем занимается женщина, и столкнулась с Мтепиком, подплывшим с другой стороны.

Он парил в воздухе, и тело его освещал тусклый свет, исходящий от призрака. Выступающие части его тела – лоб, нос, костяшки пальцев, колени – были серыми в полутьме; казалось, он отступает назад, прочь от призраков и звезд, в абсолютную, вечную темноту.

Внезапно на лице, плечах, груди Мтепика появилась сетка ярко светящихся нитей, словно проступающих сквозь кожу, – так лапша в дуршлаге появляется из кипящей воды.

Нити становились толще, сливались, заполняли промежутки. Плотная мерцающая сетка обрисовала бледное тело новорожденного ребенка: оно выступало, словно барельеф, в сантиметре над освещенной призрачным светом старой, морщинистой кожей Мтепика. Ребенок потянулся и зевнул. Свет, исходивший от него, озарил серую неподвижную фигуру Мтепика и словно высосал краски даже из его красного костюма, и губы старика стали серо-голубыми, как засохшая грязь.

Кривые ножки младенца, заканчивающиеся крошечными ступнями, едва доставали до нижних ребер Мтепика, но голова его была почти такого же размера, как у старика. Ручки с ладошками, которые едва ли смогли бы обхватить большой палец Зрины, тянулись в стороны, но не достигали локтей Мтепика. На сморщенном личике сияла беззубая улыбка, словно младенец хотел сказать: «Что? Как? Что все это значит?» Затем темные глаза, ясные и широко раскрытые, уставились на Зрину, и крошечный подвижный ротик скривился, сложившись в усмешку, которой Мтепик отвечал на ее лучшие шутки. Она невольно улыбнулась в ответ.

Сама не зная зачем, она положила ладонь правой руки на грудь младенца, мягко, думая, что рука пройдет сквозь тело ребенка и прикоснется к Мтепику. К ее удивлению, грудь младенца оказалась теплой, влажной и твердой.

Затем она поняла, что это мальчик: светящаяся горячая струйка ударила ей в грудь, оставив на комбинезоне мерцающий след, – призрачный ребенок, если это на самом деле был призрак, вел себя так же, как дети из плоти и крови.

Это случилось так неожиданно, что она засмеялась, стараясь не проронить ни звука, только тело ее затряслось, и Зрина почувствовала, как под ее ладонью зашевелилось тело ребенка, – он тоже смеялся, разделяя ее восторг. Рука ее скользнула еще немного вперед, и младенец исчез. Ладонь уперлась в грудь Мтепика, и Зрина почувствовала тяжелое биение его сердца и хриплое дыхание, словно он снова долго и напряженно занимался в спортзале – он часто ходил в спортзал, несмотря на ее мягкие упреки. Его старые костлявые пальцы сомкнулись вокруг ее сильной молодой руки, и он улыбнулся ей, сжимая ее ладонь.

Остаток ночи они, держась за руки, наблюдали за смеющимися близнецами, женщиной-адмиралом, толстой женщиной-математиком и прочими членами призрачного экипажа. Наконец раздался сигнал окончания вахты, и призраки растаяли в воздухе, а затем погасли звезды.

– Медленно включить свет! – приказала Зрина, и помещение озарилась светом; появились матово-серые стены, сплошные скучные стены – это была все та же рубка, что и всегда. – Завтрак в нашей каюте и долгий разговор? – предложила девушка.

– Конечно! Я так рад.

– Отчего?

– Ты сказала «наша каюта», а не «твоя каюта». Это случилось в первый раз за шесть лет.

– Так это было важно для тебя? Если бы я знала, что это имеет значение, я давно начала бы говорить так.

– Мне было важно, чтобы ты сказала это без моей просьбы. И сначала это не имело значения, а теперь имеет. – Они проплыли мимо сияющих всеми цветами радуги дверей. – А когда это стало важно, я начал отсчитывать время. Ты не будешь смеяться над моим старческим слабоумием?

– Ты не слабоумен, и я не буду смеяться над тобой.

– Ну хорошо. И вот, когда это стало для меня важно, я сосчитал дни с момента твоего появления на корабле, и теперь я знаю, что ты живешь здесь две тысячи двести двадцать два дня по нашему времени, и сегодня ты в первый раз назвала эту каюту «нашей».

– Кто-нибудь смог бы увидеть в этой цифре нечто странное, – сказала она. – Во всех этих двойках.

Они проплыли к своей каюте. Мтепик перевернулся в воздухе, как тюлень, отдыхающий среди морских волн, и сложил руки на животе.

– Другой нашел бы здесь нечто странное, но мы с тобой разбираемся в числах, а?

– Именно, – ответила она. – В восьмеричной системе это всего лишь четыре тысячи двести пятьдесят шесть, в двенадцатеричной – даже меньше, тысяча триста пятьдесят два. В метрической системе это будет тридцать две тысячи триста сорок два – самое большое значение, какое можно достичь, но это не очень много. И я бы сказала, что, если число не является инвариантом, мы можем не принимать его во внимание.

– Только сейчас игнорировать его нельзя, верно?

Это показалось им обоим забавным – они знали, что никто другой не оценит шутку, и они смеялись, заказывая завтрак и составляя официальное заявление о том, что сегодня они будут выполнять свои обязанности, находясь в каюте.

С годами Мтепик пристрастился к сладкому. Теперь его любимым блюдом на завтрак были мягкие, нежные оладьи, намазанные джемом из голубики, в такую оладью он заворачивал ванильное мороженое. Сегодня, неторопливо поглощая завтрак, старик, казалось, смаковал еду больше, чем обычно.

– Итак, – начал он, – что бы ты хотела узнать?

– Это все было на самом деле?

Он указал на ее грудь: влажное пятно еще светилось. Она провела по комбинезону пальцем; кончик пальца на мгновение замерцал, затем погас.

– И как это все происходит? – спросила Зрина.

– Не знаю, – признался Мтепик. – Я не знаю даже, почему я просыпаюсь с уверенностью, что призраки появятся. Или почему было так важно показать их тебе и почему я сам хочу их увидеть. – Он откусил еще кусочек оладьи и мял его деснами, пока не разжевал; Зрина ждала, и наконец он продолжил: – Но, знаешь ли, я все равно пошел бы туда. Там был призрак Садден Кроу, моей первой жены, – хотя ты мне, конечно, не жена. Но если ты захочешь, можешь ею стать в любой момент. Для нее это имело большое значение, а для тебя, мне кажется, нет.

– Мне это безразлично. «Не рабыня» – это единственный статус, к которому я всегда стремилась, и ты дал мне его. Ты знаешь, что я буду с тобой, пока ты жив, – возможно, мне следовало сказать – «пока ты хочешь этого». Но хочешь ли ты этого? Ты тоскуешь по жене?

– По правде говоря, не слишком. У нее был дурной характер, и она иногда была груба со мной. Я не возражаю против встречи, но надеюсь, мне не придется проводить с ней время, когда я стану призраком. Тридцать лет вместе на этой стороне – больше чем достаточно.

– Ты говоришь «на этой стороне» потому, что речь идет о положении в пространстве?

Мтепик нахмурился, поразмыслил немного и наконец покачал головой:

– Скорее я имел в виду стороны в игре или в загадке, чем стороны какого-то предмета или поверхности. – Он еще подумал, с удовольствием откусил немного оладьи. – По правде говоря, твоя дружба – веская причина для того, чтобы оставаться на этой стороне, этой причины более чем достаточно, но вот эта еда могла бы стать еще одной причиной. И когда я размышляю о других вещах, которые доставляют мне радость, я понимаю, почему большинство людей не хотят отправляться туда, куда им суждено уйти. Но, увидев ее там, я почему-то вдруг понял, как я уйду, если захочу уйти. Знаешь, иногда старое тело так мешает жить, оно так болит и где-то ноет, где-то зудит. Итак, в тот момент я захотел уйти, но теперь я рад, что не сделал этого.

– А часто призраки появляются на корабле?

– В последние два раза ты была со мной. Всего это случилось шесть раз. Пять раз в мой день рождения, и вот теперь – в твой. Я никогда никому не говорил об этом, но знал, что именно ты должна увидеть это. Я прочесал всю историю двадцати семи тысяч лет межзвездной торговли, искал в судовых журналах более миллиона кораблей – грузовых кораблей, работорговцев, военных, разведывательных, колонистов. Я нашел много сообщений о призраках, но большая часть из них на деле оказалась выдумкой, а остальные – в основном обломки каких-то культур, сорвавшиеся со своего причала в какой-то сказке и прибитые к берегу в культуре космических торговцев. Аппараты самого «Девять тысяч семьсот сорок третьего» могут зафиксировать появление призраков, но он не видит их. Мы можем разглядеть призраков на видео, но, если ты попросишь компьютеры корабля отыскать их на записях, сделанных в обзорной комнате за тысячи лет, они не найдут их. Компьютеры могут просматривать запись помещения, полного призраков, и не видеть их, они видят лишь пустую темную комнату.

– Значит, призраки не имеют физической природы. Но их можно зафиксировать на физических носителях. Что они собой представляют, как ты считаешь?

– Ярко выраженная дыра в пространстве-времени? – пожал плечами Мтепик. – Большая часть звездных торговцев хоронят тела в космосе на самой высокой скорости. В основном они движутся со скоростью девяносто восемь процентов от скорости света и выше. Когда тело оказывается вне защитного поля, атомы и пыль межзвездного пространства разрушают его, и оно теряет скорость, но это происходит медленно. И конечно, скорость тела гораздо ниже галактической скорости убегания.[218]218
  Скорость убегания (вторая космическая скорость) – наименьшая скорость, которую необходимо придать объекту (например, космическому аппарату), масса которого пренебрежимо мала относительно массы небесного тела (например, планеты), для преодоления гравитационного притяжения этого небесного тела.


[Закрыть] За исключением немногих тел, которые падают на звезды и в черные дыры или сталкиваются с кометами; все похороненные в космосе тела должны оставаться там, разбросанные на расстоянии тридцати тысяч световых лет друг от друга, если учесть похороны во времена Первого Импульса, когда торговлю вели мало или не вели совсем.

– Каждый труп можно представить себе в виде длинной дорожки, на которой скопились атомы, ионы, молекулы и пыль из межзвездного пространства, по форме в данное время и в данной точке очень напоминающей умершего. Под воздействием окружающей среды тело постепенно разрушается, и в конце концов, через несколько миллионов лет, от него остается лишь облако нуклонов, летящее куда-то прочь из галактики. Возможно, нечто нефизическое течет обратно по тропе, которую они создали, и кристаллизуется? Или конденсируется? Наверное, самое подходящее слово – «организуется»; это облако организуется вокруг какой-нибудь случайной частички или ядра, называй его как угодно. Может быть, в месте, где пересекается множество таких «дорожек», они сплетаются, словно спагетти. Если в этот момент кто-нибудь вроде нас с тобой окажется рядом, он увидит рой призраков. Это объясняет связь с днями рождения. Дни рождения имеют большое значение, даже когда их даты так сильно различаются по корабельному и обычному времени, и полностью зависят от того, когда ты попал на корабль, и куда он летит, и какую продолжительность имел год на Старой Земле в тот момент, когда его взяли в качестве стандарта. Так что, возможно, призраки образуются вокруг значимых вещей, таких как корабли и дни рождения. Это имело бы какой-то смысл. Смысл – нефизическое понятие; призраки – тоже нефизические объекты. А вообще, что физические создания вроде нас с тобой могут знать о нефизическом мире?

– Но все это не объясняет появление младенца из твоей груди, или то, что этот младенец – ты, или то, что мы оба помним это, не говоря уже о призрачной струйке мочи, угодившей на меня.

– Так я был ребенком? А я удивился, почему мое тело показалось мне таким странным и таким маленьким и почему у меня не было зубов. Да, это, конечно, добавляет загадочности.

– А зачем призраки или духи появляются на космическом корабле?

– А почему бы и нет? Они могут появиться где угодно. И если уж речь зашла об этом, зачем существуют космические корабли? Корабли, управляемые роботами, почти так же наверняка могут достигнуть места назначения, и было бы так легко учитывать фактор потерь при назначении цен; гораздо более выгодно посылать груз куда-то и просто смириться с некоторыми потерями. А корабль, на котором находятся живые люди, должен иметь огромное количество лишней массы и свободного места. Так зачем мы здесь? В этом нет никакой экономии. Мы создаем различные предметы путем трансмутации и молекулярной сборки – мы никогда не «запасаемся провиантом», хотя иногда покупаем новые виды товаров, чтобы производить свои по их образцу. И мы знаем, что люди, живущие на планетах, опередили нас в технике на века или тысячелетия. Так зачем нам груз?

– Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к призракам, – сказала Зрина. Это был не вопрос, она просто пыталась следовать за ходом его мысли.

Мтепик явно обдумывал все эти вещи долгое время, создал для себя стройную картину, выработал наилучший способ изложения – именно так он обучал ее математике. Она знала: ему нравится, когда она понимает его сразу, и знала, что это, возможно, ее единственный шанс разобраться во всем.

– Я думаю, мы имеем дело с очередной «дырой» в пространственно-временном континууме. Когда-то люди вели оживленную торговлю, возвращаясь на Старую Землю. Затем стало выгоднее вести торговлю между звездами. Кораблей в космосе стало больше. Сейчас в межзвездном пространстве летает множество кораблей, множество тел находится в движении, и торговля осуществляется словно сама собой. Возможно. Возможно, мы все лишь призраки людей, существовавших когда-то. Три четверти звездных систем, с которыми мы когда-то торговали, просто не желают принимать нас, появляются новые, затем после веков молчания вновь заявляют о себе старые планеты. Кто знает, что там происходит?

– Возможно, люди, живущие на планетах в обычном времени, просто сумасшедшие, а может быть, они играют в жизнь, потому что там не осталось жизни?

– Эти люди могли бы сказать то же самое о нас. Мы могли бы ликвидировать дела, укрыться на какой-нибудь подходящей планете и купаться в роскоши до конца наших дней.

– Я бы возненавидела такую жизнь.

– Я тоже. – Мтепик смущенно улыбнулся. – Как ты думаешь, мне не повредит, если я съем еще одну такую оладью?

– Ты в последнее время стал худеть, – ответила она, – и меня беспокоит твой плохой аппетит. Что касается меня, то можешь съесть хоть десять. И вообще-то говоря, поскольку меня это очень волнует, я хочу, чтобы ты съел как можно больше.

– Давай начнем с одной, но я учту твое пожелание. Да, ты права, я не очень много думаю о себе, но сейчас, по некоторым причинам, я хотел бы заняться собой – по крайней мере немного.

Зрина приготовила Мтепику еду – не потому, что он не в состоянии был сам делать это, и не потому, что это была ее обязанность. Подавая ему оладью, она сказала об этом, и он отозвался:

– Вот видишь? Тебе это приятно, потому что ты не должна делать этого.

Она подумала немного над его словами и сказала:

– Так, значит, призраки – это не галлюцинация. И они – не физическое явление в том смысле, как мы это понимаем, иначе роботы могли бы увидеть их, а не просто записывать их на видео. И ты думаешь, что, возможно, они находятся не там, где тела умерших, то есть следы тел.

– Именно так, только Садден Кроу разгромила эту теорию. – Мтепик пожал плечами. – Она всегда ловко громила теории. Это было одной из причин, по которым я считал ее хорошей спутницей жизни.

– Она обидела тебя! – воскликнула Зрина, сама удивившись своей горячности. – Ты говорил, что она была груба с тобой.

– Верно. Но я не был тогда таким беспомощным, как сейчас, а кроме того, она была ценным членом экипажа. И ты, конечно, тоже; и с каждым днем ты становишься все ценнее, и ты очень добра ко мне. Ты занимаешь здесь другую нишу, не ту, что она.

– Вот и хорошо, – отозвалась она. – Я совершенно не хочу занимать ее нишу.

Зрина произнесла это с излишней страстностью, и некоторое время они смущенно смотрели друг на друга. Она поспешно задала первый вопрос, который пришел ей в голову:

– Почему ты сказал, что Садден Кроу разгромила твою теорию о следах тел в пространстве-времени?

– Потому что ее похоронили в открытом космосе примерно в полутора годах пути от Эйди-Ридни. Ее путь никак не мог проходить поблизости от нас.

– Но она жила на этом корабле. Ее путь до смерти проходил по кораблю. А что, если здесь не имеет значения длина пути или места, где он пролегает? Допусти это – и, может быть…

– Но если мы допустим это, все слишком усложнится, – возразил Мтепик. – Тогда ограничений совсем не останется. Почему в таком случае мы не видим постоянно множества всяких призраков?

– «Математика – способ отыскания логических выводов из ограничений, и вся история математики – это история того, как ограничения становятся все более хрупкими и исчезают», – процитировала она. – Ты сказал мне это в тот день, когда я начала изучать алгебру. Возможно, мы видим их не так часто потому, что имеется недостаточно ограничений, чтобы породить их, или потому, что мы живем среди множества ограничений, или… вообще-то говоря, мы даже не знаем, что такое ограничения, верно?

– Трудно обозначить условия ограничения, – согласился Мтепик. – Но насколько я понимаю, все дело в дырах и пустотах. В мире, живущем по обычному времени, существует некая странная вещь, какое-то место, которое мы занимаем, хотя и не знаем, что это такое. Пустые места, остающиеся после людей, умирающих на корабле, и промежутки в пространстве, которые мы создаем, когда хороним их тела, и сама огромная пустота космоса… Каждая «дыра» ограничена со всех сторон, и каждая граница означает наличие дыры, – да, теперь ты наверняка считаешь меня слабоумным.