Текст книги "Лучшее за год XXIV: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк"

Автор книги: Майкл Суэнвик

Соавторы: Кори Доктороу,Пол Дж. Макоули,Паоло Бачигалупи,Кейдж Бейкер,Роберт Чарльз Уилсон,Уолтер Йон Уильямс,Аластер Рейнольдс,Мэри Розенблюм,Стивен М. Бакстер,Элизабет Бир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 68 страниц)

Прихвостни Навозного Короля сгребают лопатами испражнения животных в мешки и грузят в тележки трехколесных велосипедов: ночные сборщики дневного урожая. Они с подозрением наблюдают за Траном. Тот не поднимает взгляда, чтобы не спровоцировать драку. В конце концов, на костре из ворованного дерьма ему нечего приготовить да и продать на черном рынке не удастся: Навозный Король подстелил соломку везде, где мог. Здорово было бы найти себе местечко в рядах сборщиков навоза. Такая работа – гарантия, что ты выживешь. Фабрики по производству метана – прибыльное место. Но это, разумеется, опиумные грезы. Человеку с желтой карточкой вход в подобный «элитный клуб» заказан.

Тран поднимает еще один манго и вдруг замирает. Медленно наклоняется, подозрительно щурясь. Отодвигает в сторону мятый плакат с жалобами на министерство торговли, разгребает буклеты с рекламой нового роскошного комплекса «Ривер Ват». Отбрасывает черную кожуру банана и погружает руки в мусор. Там, в глубине, он нащупывает запачканный обломок огромного рекламного щита, который, возможно, высился как раз над этой рыночной площадью: «…огистика. Судоходство. Торгов…» Обрывки слов написаны поверх величавого силуэта Утренней Звезды. Остаток логотипа компании «Три-Просперитис», на котором в лучах рассветного светила плывут три клипера, обгоняющие ветра, гладкие, словно акулы… Дорогая краска на полимерах пальмового масла. Белоснежные, острые, будто крылья чаек, паруса…

Потрясенный, Тран отворачивается. Все равно что разрыть могилу и увидеть там свой труп. Его гордость. Слепое тщеславие времен, когда он считал, что может соперничать с западными дьяволами и стать судоходным магнатом. Этакий Ли Ка Шин[163]163
  Ли Ка Шин – китайский миллиардер.


[Закрыть] или Ричард Квок[164]164
  Ричард Квок – вымышленный потомок современного, реально существующего китайского миллиардера Реймонда Квока.


[Закрыть] эпохи новой экспансии. Возрожденная слава китайского морского торгового флота. Словно пощечина: часть его «эго» похоронена тут, среди ржавчинной гнили и отбросов, пропитана мочой котов-дьяволов.

Тран оглядывается, пытается нащупать другие части щита. Кто-нибудь еще набирает тот старый номер?.. А секретарь, которому он прежде платил… Сидит ли он за своей стойкой в приемной? Работает на нового хозяина, урожденного малайца, вероятно… С безупречной родословной и религиозными взглядами… А те клиперы, которые люди Трана не успели затопить… До сих пор ли они бороздят морские просторы?

Хватит. Он заставляет себя прекратить поиски. Даже будь у него деньги, он не решился бы позвонить. Не стал бы тратить калории. Не вынес бы потери еще раз.

Тран выпрямляется, отгоняет котов-дьяволов, уже собравшихся вокруг. Кроме очистков и навоза, на рыночной площади ничего не осталось. Зря потратил силы. Даже тараканов и жуков подъели. Искать дальше бесполезно. До него здесь побывало слишком много людей.

По пути к своей высотке ему приходится трижды прятаться от «белых рубашек». Съеживаться, сливаться с тенью, когда те слишком близко, проклиная белый костюм, столь заметный ночью. На третий раз его охватывает суеверный страх: дорогая одежда притягивает патруль министерства среды, потому что жаждет смерти очередного владельца. В каких-то сантиметрах от его лица руки небрежно вертят черные дубинки. Пружинные пистолеты сверкают серебром. Хищники стоят так близко, что Тран без труда может сосчитать количество патронов в их джутовых плечевых ремнях. Один из патрульных мочится на аллею, где прячется старик, и не замечает его лишь потому, что напарник решил проверить документы сборщиков навоза.

Снова Трана душит желание сорвать с себя белоснежный костюм, стать безликим, безымянным и получить шанс на спасение. Ведь это только вопрос времени, когда до него доберутся «белые рубашки» и превратят его китайский череп в кашу из крови и костей. Лучше уж нагишом раствориться в липком, жарком мраке, чем подохнуть важным павлином. И все же он не в состоянии расстаться с костюмом. Гордыня? Глупость? Но рука не поднимается. Несмотря на то что эти вызывающие тряпки заставляют потроха трястись от ужаса.

К моменту, как он добирается до ночлежки, даже на Сухумвит-роуд и на проспекте Рамы IV уличные фонари погашены. На торговых лотках, мимо которых он шел утром, все еще кипят котелки – ужин для кучки оборванцев, которым повезло работать ночью, да еще и в комендантский час. На столах горят свечи из свиного сала. В кипятке шипит лапша. Недалеко прохаживаются «белые рубашки», неотрывно следят за людьми с желтыми карточками, проверяют, не позволил ли кто себе бесстыдную роскошь заснуть под открытым небом и не оскверняет ли тротуара, растянувшись на нем и захрапев.

Тран шагает на спасительную территорию ночлежки, ощущает себя под сенью безграничного могущества Навозного Короля. Задерживается у входа, гадая, как высоко ему придется подняться, прежде чем найдется место для его худого тела. – Тебя не взяли, да?

Тран съеживается при звуке голоса. Ма Пин. Сидит за столиком посреди тротуара, с бутылкой «меконга» в руке. От возлияний лицо сияет, как красный бумажный фонарь. Полупустые тарелки по всему столу. Еды столько, что насытятся еще пять человек.

Облик Ma не дает Трану покоя. Молодой служащий, которого он прогнал за слишком вольное обращение со счетами компании; человек, у которого сын толстый и сытый; мужчина, сумевший очень рано сделать карьеру. Раньше он умолял о том, чтобы его приняли назад в «Три-Просперитис», а теперь разъезжает по Бангкоку с последней собственностью Трана – золотыми часами на запястье, единственной вещью, которую даже «змееголовы» не получили. Тран приходит к выводу, что судьба поистине жестока, если неустанно сводит его с тем, кого он однажды счел недостойным своего внимания.

Вновь, несмотря на намерение говорить бодро, старику удается лишь прошептать:

– Какое тебе до этого дело?

Ма наливает очередную порцию виски, пожимает плечами:

– Не будь костюма, я бы тебя в очереди не заметил. Хорошая идея – вырядиться. Правда, стоял ты слишком далеко. Жаль.

Трану бы уйти, проигнорировать заносчивого щенка, но объедки на его тарелках… Дымящийся окунь и лаап,[165]165
  Лаап – традиционное лаосское или тайское блюдо из рыбы или мяса.


[Закрыть] лапша из риса «Ю-Текс». Дразняще близко! Запах свинины заставляет рот наполниться слюной. У Трана буквально зудит челюсть при мысли, что зубы могут впиться в мясо. Интересно, вынесут они испытание такой роскошью?..

Неожиданно он понимает, что смотрит на еду слишком пристально. Полным вожделения взглядом. А Ма внимательно наблюдает за ним. Тран краснеет и шагает прочь.

– Я покупал часы не для того, чтобы досадить тебе. Тран останавливается.

– Для чего тогда?

Пальцы Ма рассеянно пробегают по золотой безделушке в бриллиантах. Потом будто бы застают себя за непозволительным занятием и тянутся за спиртным.

– Хотел получить напоминание.

Ма делает глоток и ставит стакан обратно, между нагромождениями тарелок, аккуратно, неторопливо, как всякий пьяный. По лицу скользит неожиданно робкая улыбка. Как-то виновато он постукивает ногтем по золотому браслету часов:

– Да. Хотел получить напоминание. А не отомстить. Тран сплевывает:

– Фан пи.[166]166
  Зд.: Иди ты (кит.).


[Закрыть]

Ма решительно трясет головой:

– Нет! Серьезно! – Заминается и продолжает: – Крах подстерегает каждого. Участь «Три-Просперитис» вполне может ожидать и меня. Хотел, чтобы напоминание об этом было рядом, если забуду.

Заливает в рот виски.

– Ты правильно сделал, что уволил меня. Тран усмехается:

– Тогда ты так не думал.

– Я был зол. Кто ж знал, что это спасет мне жизнь. – Ма снова пожимает плечами. – Не выгони ты меня, я бы из Малайзии не уехал. И восстания я не предвидел тем более. Столько денег вложил, чтобы жить там…

Неожиданно он садится прямо и предлагает Трану присоединиться:

– Иди, выпей. Поешь. Как-никак, я тебе многим обязан. Ты спас мою задницу, а я не отблагодарил. Садись.

Тран отворачивается:

– Я еще уважаю себя.

– Сохранить лицо тебе дороже, чем нормальная еда?! Расслабься. Плевать мне, что ты меня ненавидишь. Просто позволь тебя накормить. А проклинать потом станешь, когда пузо набьешь как следует.

Напрасно старик борется с гордостью. Голод берет свое. Да, он знает людей, которые умрут от истощения, но не примут даров Ма, но Тран не один из них. Нет. Прежде – может быть. Теперь… Жизнь среди отбросов показала, каков он на самом деле. Конец иллюзиям.

Тран садится за стол. Ма придвигает к нему тарелки с едой.

За какой такой проступок приходится ему сейчас расплачиваться подобным унижением? И как справиться с жадностью, ведь он готов наброситься на еду руками! К счастью, ему приносят палочки и ложку с вилкой. Лапша со свининой отправляются в рот. Тран пытается жевать, но едва пища касается языка, он тут же ее глотает. Еще еды. Больше. Он держит тарелку близко к губам, буквально сгребает в себя то, что не доел Ма. Рыба, подвядший кориандр, горячее, вязкое масло – сущее блаженство.

– Ешь, ешь. – По знаку Ма на стол ставят еще один стакан. Резкий запах спиртного аурой повисает вокруг, пока молодой мужчина наливает виски. В груди у Трана все сжимается от этого аромата. Он вытирает ладонью запачканный маслом подбородок, неотрывно следит за льющейся янтарной жидкостью.

Как-то Тран пил коньяк, старый, шестилетней выдержки. Доставленный его же клиперами. Заоблачно высокая цена плюс расходы на перевозку… Вкус обители западных дьяволов из эпохи, предшествующей коллапсу, призрак, возрожденный к жизни новой экспансией и собственным осознанием Трана, что мир очень мал…

Совершенный дизайн корпуса, полимерные высокие технологии… Его божественные клиперы обогнули всю планету и вернулись домой, груженные бутылями, в которых плескалась легенда. И малайзийские клиенты были счастливы отдать за нее любые деньги, не важно, что предписывала их религия. То была баснословная прибыль…

Ма протягивает стакан Трану, поднимает свой для тоста.

Все в прошлом. Все это в прошлом.

Они выпивают. Тепло алкоголя достигает желудка Трана, присоединяется к специям, рыбе, свинине, сочной масляной подливе и лапше.

– Действительно очень жаль, что тебе не дали работу. Старик морщится:

– Не спеши злорадствовать. У судьбы есть привычка держать все в равновесии. Я усвоил этот урок.

Ма отмахивается:

– И не думал злорадствовать. Правда в том, что таких, как мы, слишком много. Ты ведь в тысячу раз опытнее, чем требуется для той работы. Для любой работы, которую тебе здесь могут предложить. – Он смотрит на собеседника поверх стакана. – Помнишь, как назвал меня ленивым тараканом?

Тран рассеянно кивает: не может отвести взгляда от бутылки.

– Я и похуже тебя называл.

Он ждет, не наполнит ли Ма ему стакан еще раз. Гадает, как велико его состояние и как далеко тот готов зайти в своих щедротах. Ненавидит себя: сидит тут, ни дать ни взять попрошайка, перед сосунком, которого однажды выгнал с работы. Теперь его мир – сферы, управляющие жизнью таких, как Тран… Щенок… Все-таки наполняет стакан старика до краев, позволяет виски литься через край. Янтарный каскад в мерцающем сиянии свечей…

Ма отставляет бутылку, смотрит на лужу спиртного:

– Поистине мир перевернулся. Молодой король вознесся над старым. Малайзийцы выставили китайцев вон. Западные дьяволы ринулись обратно к нашим берегам, как побитая болезнью гнилая рыба во время прилива…

Он улыбается.

– Держи ухо востро, чтобы не упустить шанс. Ты не такой, как эти старики, сидящие вдоль улицы и считающие за благо тяжелую работу. Найди себе новую нишу. Как я сделал. Меня поэтому взяли.

Тран кривится:

– Ты просто перебрался сюда в более подходящее время. – Он вдруг оживляется. Его живот наполнен, спиртное разгорячило тело, разрумянило лицо… – В любом случае гордиться нечем.

У тебя еще молоко на губах не обсохло, хотя ты и живешь в пентхаусе Навозного Короля. Может, ты и король среди желтых карточек… Но, в сущности, что это значит? То, что ты и в подметки мне не годишься, все еще нет. Мистер Большая Шишка. Ма выпучивает глаза, хохочет:

– О нет! Разумеется нет! Куда мне… Однажды, может быть. У меня хороший учитель. – Снисходительная улыбка, намек на жуткий вид Трана. – Исключим эту главу твоей жизни, естественно.

– Правда, что у вас там, наверху, повсюду вентиляторы? Что там не жарко?

Ма смотрит в сторону своей высотки.

– Да, правда. И сильные люди, чтобы заводить их, когда требуется. Они носят воду, работают противовесом в лифте – весь день, вверх-вниз, – выполняют все, что ни пожелает Навозный Король. – Он снова хохочет, подливает виски, предлагает Трану выпить еще. – Но ты прав, конечно. Это пустышка. Жалкий притон. Впрочем, уже не важно. Я и моя семья переезжаем. Получили постоянную регистрацию. Завтра заберу свой оклад – и все. Больше никаких желтых карточек. Никаких откупных лакеям Навозного Короля. Никаких «белых рубашек». Я все уладил с министерством среды. Теперь мы тайцы. Пусть иммигрировавшие. Не какие-то беженцы. – Ма поднимает стакан. – Вот, праздную.

Тран хмурится:

– Должно быть, ты доволен. – Допивает виски и со стуком опускает стакан на стол. – Только не забудь, что рука дающая вольна забрать, когда ей вздумается.

Ма отмахивается. Блестят насмешливые, пьяные глаза:

– Бангкок это не Малакка.

– А Малакка не Бали. И все равно они взялись за мачете и винтовки, покромсали наши тела и спустили по реке до самого Сингапура.

Но молодому, похоже, все равно:

– Чего ворошить прошлое?

Он делает знак торговцу, требует еще еды.

– Теперь наш дом будет здесь.

– Неужели? Думаешь, кто-нибудь в белой рубашке упустит шанс выпотрошить тебя в переулке по дороге домой? Мы другой породы. И в этой стране удача против нас.

– Удача? Когда это Мистер Три-Просперитис стал таким суеверным?

Трану и Ма приносят тарелки с крошечными поджаристыми крабами – каждый не больше мизинца. Хрустящие, соленые, политые масляной приправой… Ма палочками берет одного и отправляет в рот.

– Так когда Мистер Три-Просперитис превратился в размазню? Уволив меня, ты сказал, что моя удача в моих же руках. А сам твердишь, мол, собственная тебя покинула? – Он сплевывает под ноги. – Дарумы жизнь больше ценят, чем ты.

– Фан пи.

– Да-да! В баре, куда наведывается мой босс, есть японка, дарума. – Ма подается вперед. – Все при ней, хоть не человек. А что вытворяет… – Он похабно улыбается. – У тебя стоит, как каменный. Ни разу не слышал, чтобы она ныла или судьбу проклинала. «Белые рубашки» озолотили бы того, кто закопал бы ее живьем на компостных отвалах, а ей хоть бы что. Танцует, бесстыжая, каждую ночь в баре, на виду у всех. Да так, что слепой разглядит все подробности.

– Ерунда.

Ма пожимает плечами.

– Думай, что хочешь. Но я собственными глазами видел. И она не умирает с голоду. Берет все, что дают, объедки, деньги… И плевать ей на «белые рубашки», на законодательство Королевства, на националистов и религиозных фанатиков. Танцует себе, и уже давно.

– В чем же секрет?

– В том, сколько зарабатывает за час? А может, кувыркается с каким-нибудь уродом фарангом… Кто знает. Но она уникальна. Настоящей женщине такое не под силу. Пульс зашкаливает. Забываешь даже, что перед тобой дарума, глядя на все эти выкрутасы…

Ма смеется, сверлит взглядом Трана.

– Так что не болтай про удачу. Везения всего Королевства не хватит, чтобы спасти ей жизнь. И уж точно не карма держит ее на плаву. Она же дарума.

Трану остается только неопределенно хмыкнуть и набить рот крабами.

– Признай, ведь я прав. – Ма опустошает стакан с виски и наполняет его по новой. – Мы держим удачу за хвост. Правим судьбой. Дарума танцует в баре, а я пашу на богатого верзилу фаранга, который до задницы своей дотянуться не может без моей помощи! Разумеется, я прав! Кончай себя жалеть и выбирайся из норы. Западные дьяволы плевать хотели на везение и судьбу. Одно их заботит: вернуть азиатский рынок. Они как очередной изобретенный вирус. Даже коллапс их не остановил. Живучие, словно коты-дьяволы. Стабильно на плаву. Сомневаюсь даже, что влияние кармы на них распространяется. И уж если таким кретинам благоволит успех, то неужели мы, китайцы, будем прозябать? Человек сам творец своей судьбы, так ты говорил. Сказал, что я свою удачу не удержал и винить могу только себя.

Тран поднимает глаза на Ма:

– Может, мне нашлось бы место? – Он морщится, старается не выглядеть жалким. – Я бы мог зарабатывать деньги для твоего ленивого босса.

Взгляд Ма делается непроницаемым.

– Э, трудно сказать. Вряд ли.

Вежливый отказ. Надо принять и заткнуться. Но поздно: минутной слабости достаточно, и Тран вновь раскрывает рот, чтобы умолять и настаивать:

– Тебе, наверное, нужен помощник. Вести бухгалтерию. Я говорю на языке дьяволов. Научился, когда торговал с ними. Я могу пригодиться.

– Да мне самому приходится выдирать работу с боем!

– Но если он такой безмозглый, как ты говоришь…

– Безмозглый, это правда. Но не настолько, чтобы не заметить новичка в офисе. Наши столы слишком близко друг от друга. – Ма руками показывает расстояние. – Думаешь, тощий, как щепка, узкоглазый старикан за компьютером не привлечет внимания?!

– Тогда на его фабрике? Ма трясет головой:

– Была бы возможность, я бы помог. Но энергией там снабжают мегадонты, а в охранники фарангов не берут. Без обид. И конечно, никто не поверит, что ты разбираешься в производстве метана. Нет, фабрика – это не для тебя.

– Мне подойдет любая работа, даже сборщиком навоза!.. Но в ответ мужчина напротив мотает головой еще сильнее, и Тран, опомнившись, умолкает, прерывает поток раболепия.

– Ничего, ничего. – Он выдавливает улыбку. – Уверен, что-нибудь да подвернется. Даже не сомневаюсь.

Не обращая внимания на протесты, Тран выливает остатки виски в стакан Ма и залпом опорожняет свой собственный – за молодого мужчину, который обставил его во всем. У костлявых ног старика вьются едва различимые коты-дьяволы, ждут, когда человек уйдет, и надеются на его глупость, чтобы полакомиться объедками.

Утро. Тран блуждает по улицам в поисках непозволительной роскоши: съедобного куска на завтрак. Бредет вдоль торговых рядов, благоухающих рыбой, заваленных несвежими зелеными пучками кориандра, расцвеченных яркими пятнами лимонного сорго.[167]167
  Лимонное сорго – растение, широко используемое в качестве приправы в азиатской кулинарии. Обладает цитрусовым ароматом. Употребляется молотым или свежим. Добавляют в чай, супы, карри.


[Закрыть] Зловонная груда колючего дуриана сплошь покрыта ржавчинной накипью. Тран присматривается – не удастся ли стянуть какой-нибудь плод. Зараза еще не добралась до питательной мякоти фруктов. Интересно, какое количество этой дряни выдержит организм человека, прежде чем наступит кома?

– Хотесь? Специально сделка! Пять са пять бат! Идет, да? Скрипучий голос принадлежит беззубой женщине, которая улыбается ему голыми деснами и все повторяет:

– Пять са пять бат!

Говорит она на мандарине,[168]168
  Мандарин – официальный китайский диалект.


[Закрыть] признавая в Тране соотечественника, хотя родилась уже здесь, в Королевстве, а Тран имел несчастье перебраться в Малайзию. Истинная чаочжоу, счастлива под покровительством своего клана и короля. Помимо воли Тран завидует.

– Лучше четыре за четыре,[169]169
  В китайском языке слова «четыре» и «смерть» различаются только интонацией. В связи с этим число «четыре» в Китае считается несчастливым.


[Закрыть] – говорит он и сам удивляется каламбуру. Четыре за смерть. – На них ржавчинный гриб.

Торговка вяло помахивает рукой:

– Пять са пять. Есе хоросо. Отень хоросо. Вовремя сняты. – Блестящим мачете она рассекает один плод пополам, демонстрируя чистую желтизну его липкого и мясистого нутра. Тошнотворный сладковатый запах дуриана повисает в воздухе. – Видеть? Внутри хоросо! Вовремя снят! Есе чисто!

– Ну, может быть, один я куплю.

Сказать по чести, даже один ему не по карману. Но как отказаться от торга? Вдруг почувствовать себя покупателем! Какое неожиданное удовольствие! Конечно, дело в костюме. Братья Хван возвысили его в глазах этой женщины. Она и рта не раскрыла бы, если бы не костюм. Какой уж там разговор…

– Бери больсе! Больсе брать, дольсе зить!

Тран нерешительно улыбается. Он уже сам не рад, что начал торговаться.

– Я всего лишь одинокий старый человек. Мне много не нужно.

– Одинокий и тосий. Есь больсе! Набери зиру!

Они смеются. Тран тщетно пытается подобрать слова, чтобы поддержать неожиданный приятельский тон разговора, но язык не слушается. Заметив беспомощность в его глазах, торговка качает головой:

– Да, отес. Тязелые времена для всех. Слиском много таких, как ты. Никто не думать, сто так плохо будет сдесь.

Тран опускает голову в смятении.

– Я отвлекаю вас. Извините.

– Стой. Вот. – Женщина протягивает ему половину дуриана. – Бери.

– Нет денег.

Она нетерпеливо сует ему в руки плод.

– Бери. Рада помось кому-то с презней родины. – Усмехается. – К тому зе фрукты слиском плохи, стобы продать.

– Вы очень добры. Да озарит вас улыбка Будды.

Тран принимает дар, и взгляд его вдруг снова падает на груду дурианов позади торговки. Аккуратно сложенные, в кровавых пятнах ржавчины. Совсем как головы китайцев в Малакке; головы его жены и дочерей взирают на него в немом упреке. Тран роняет плод, пинком отшвыривает в сторону, судорожно вытирает руки о пиджак, словно пытается стереть кровь с ладоней.

– Э-э-э! Так не напасесся!

Но Тран едва ли слышит. Нетвердой походкой он пятится от фрукта, все смотрит на его колючую кожуру, на убийственно пахнущую мякоть. Затравленно озирается. Прочь. Прочь из толпы, на свежий воздух, подальше от шевелящейся человеческой массы и вони дуриана, от которой выворачивает кишки. Прижав ладонь ко рту, Тран пускается бежать, лавируя между торговцами, проталкиваясь сквозь давку.

– Куда ты? Вернись! Хуэйлай![170]170
  Вернись (кит.).


[Закрыть]

Женский окрик немедленно тонет в общем гаме. Тран распихивает прохожих, задевает старуху с корзиной, полной белых корней лотоса и фиолетовых баклажанов, едва не налетает на крестьян, громыхающих по брусчатке бамбуковыми тележками, петляет среди бочек с кальмарами и змееголовами. Он, словно воришка, которого застукали, мчится, не разбирая дороги… По сути, ему все равно, куда бежать, лишь бы подальше от сваленных в кучу голов, среди которых и останки его домашних.

Прочь. Без оглядки…

И вот Чароен-Крунг-роуд.[171]171
  Чароен-Крунг-роуд – улица в Бангкоке, проходящая по китайскому кварталу.


[Закрыть] Оживленная широкая улица, яркий солнечный свет, в котором клубится взвесь частиц переработанного навоза и дорожной пыли… Сигналят велорикши. Пальмы и невысокие банановые деревья поражают сочной зеленью.

Паника внезапно оставляет Трана, так же быстро, как овладела им. Он замирает на месте, тяжело дыша, уперев руки в старые колени и проклиная себя. «Глупец! Глупец! Не будешь есть – протянешь ноги!»

Выпрямившись, он думает вернуться, но едва вспоминает запах дуриана, как приходится спешно отбежать на обочину – его опять тошнит. Назад дороги нет. Ему не вынести вида кровавых груд. Рвотный рефлекс заставляет согнуться пополам, но желудок выдает только сгустки слюны.

Утерев рот лацканом пиджака, Тран оглядывает чужие лица вокруг. Бесконечное море иностранцев, в котором он должен научиться держаться на плаву. Для каждого из идущих мимо он фаранг. Все в нем бушует при одной только мысли об этом. Как при мысли, что в Малакке, где китайский клан пустил прочные корни, где его семья с многовековой историей жила в роскоши, он сам был не более чем контрабандистом. Что трагедия, разыгравшаяся в Малайзии, – только очерк на тему доказавшей свою несостоятельность китайской экспансии. Что соотечественники Трана по сути лишь горстка рассыпанного риса, который теперь собрать гораздо сложнее.

Ночная разгрузка мешков «Ю-Текс», доставленных Картофельному Королю. Трану наконец повезло. Удача, несмотря на ноющие колени и подступающую слабость. Удача, хотя руки дрожат от тяжелой ноши. Сегодня у него есть возможность не только получить плату за труд, но и прикормиться от десницы дающего. Картофель «Ред Силк» в мешках мелкий и собран раньше времени, чтобы избежать порчи плесенью, – четвертой ее генетической мутацией за год. И все же он хорош. А отличное сочетание компактных размеров и питательности означает, что корнеплоды прекрасно поместятся в карманах Трана.

Мешки с мегадонта ему скидывает Ху. Огромные животные переступают с ноги на ногу и фыркают, ожидая конца разгрузки. Тран ловит груз специальными крючьями, затем спускает на землю. Зацепить, схватить, раскачать, скинуть. Снова, и снова, и снова, и снова.

Они здесь не одни. Толпа женщин из высотки сгрудилась у лестницы, на которой стоит Тран. Руки тянутся к каждому мешку, едва тот оказывается на земле, пальцы ощупывают дерюжину, ищут дыры, бреши в надежде на счастливую случайность, тщательно следуют вдоль швов и прерывают свое занятие, лишь когда носильщики подходят, чтобы забрать мешки и отнести к Картофельному Королю.

Спустя час такой работы у Трана трясутся руки. Через три он едва держится на ногах. Шаткая лестница поскрипывает всякий раз, как он спускает очередной мешок на землю. Тран тяжело дышит, то и дело встряхивает головой: пот заливает глаза ручьем.

Ху окликает:

– Ты там как?

Тран осторожно глядит через плечо. Картофельный Король считает мешки, которые несут на склад. Время от времени пробегает взглядом по контейнерам на спинах мегадонтов и лицу Трана. Неподалеку, затаившись в тени, пятьдесят неудачников молча ждут своего шанса, и один из них куда более наблюдателен, чем большой босс. Тран готовится принять очередной груз, стараясь не думать о пристально следящих за ним глазах. Сколько терпения в их ожидании. Сколько тишины. Сколько голода.

– Я в порядке. В порядке.

Ху кивает и вытягивает на край контейнера следующий мешок. Место у него определенно лучше, но Тран не сетует. Лестница все равно кому-то досталась бы, а Ху, как-никак, нашел эту работу. У него есть полное право на более выгодную позицию. На возможность перевести дух. Останься Тран без помощи друга – вновь пришлось бы голодать. Все честно.

Новый мешок повисает над лесом женских рук. В повороте Тран освобождает крюки и бросает ношу на землю. Такое чувство, что суставы стали резиновыми и разболтанными, что бедро и большая берцовая вот-вот разъедутся. От жары кружится голова, но Тран не смеет просить сбавить темп.

Алчущие руки внизу подобны сплетенным морским водорослям, которые колышет течение. Духу не хватит отогнать этих женщин. Прикрикни на них Тран – они все равно вернутся. Словно коты-дьяволы. Голод сильнее воли.

Внезапно, в тот самый момент, когда Тран принимает новый мешок, раздается треск, и лестница теряет устойчивость, кренится в сторону, дребезжа краями о бок контейнера. Потом замирает. Тран, покачнувшись, изо всех сил старается удержать мешок и равновесие. Руки вокруг возбужденно тянутся к ноше, толкают, ощупывают…

– Осторожно!

Лестница падает, и женщины бросаются в стороны. Тран камнем летит вниз. Боль пронзает колено. Мешок лопается, как спелая ягода. Что скажет Картофельный Король? Эту мысль заглушают крики вокруг. Старик перекатывается на спину: прямо над ним угрожающе раскачивается контейнер. Люди с воплями разбегаются кто куда. Мегадонт срывается с места; яростный разворот – и мимо Трана пролетает контейнер, кроша повалившиеся на брусчатку бамбуковые лестницы в щепки. Сила и проворность животного ужасают. Монстр распахивает огромную пасть и издает протяжный, высокий, тревожный крик. Почти человеческий.

Остальные тут же отзываются. Их рев какофонией разносится по улицам. Мегадонт встает на задние ноги и всю силу своих мышц обрушивает на обломки контейнера, топча его, словно игрушку. Люди ссыпаются с его спины, будто облетает вишневый первоцвет. В приступе ярости животное пинает контейнер, и тот снова летит в нескольких жалких сантиметрах от Трана.

Старик силится подняться, но тщетно. Контейнер разбивается о стену. Мегадонт жаждет полной победы: дробит бамбуковые и тиковые обломки тяжелыми ступнями. На локтях Тран ползет прочь от бушующего зверя, волоча за собой обездвиженную ногу. Погонщики пытаются обуздать животное, выкрикивают команды. Старик назад не смотрит. Он сосредоточен на груде булыжников для мостовой неподалеку. За нею можно укрыться. Нога не слушается. Отказывается работать. Как будто отвергает Трана. Мстит. Наконец он в укрытии. Опирается спиной о камни.

– Ничего, – бормочет он под нос. – Все в порядке. – И осторожно переносит вес на покалеченную ногу.

Нога дрожит, подкашивается, но страшной боли нет. Пока что.

– Мэй вэньти,[172]172
  Ничего (кит.).


[Закрыть] Мэй вэныти, – шепчет Тран. – Пустяки. Просто трещина. Пустяки.

Повсюду крики людей и рев животных. Но перед его глазами только старое разбитое колено. Он отталкивается от каменной груды, делает шаг и немедленно падает, словно марионетка, нити которой лишились натяжения.

Стиснув зубы, Тран вновь опирается на камни и массирует колено, оглядывая беспорядок вокруг. Через спину разъяренного мегадонта перекинуты веревки. Два десятка человек тянут их вниз, заставляя животное пригнуться к земле и утихнуть. От контейнера остались только щепки. Рассыпанный картофель превращен в густое месиво. Женщины ползают на коленях, дерутся за питательную массу, соскабливают ее с мостовой. Красное пятно быстро расползается по этой каше, но никому нет дела. «Сбор урожая» не прервать. В самом центре пятна из картофельной жижи торчат чьи-то штаны. Тран подозрительно хмурится и на здоровой ноге скачет туда. Неподалеку от разбитого контейнера замирает. Тело друга жестоко искалечено, обезображено, смешано с навозом мегадонта и картофельной массой. Огромная серая ступня животного испачкана в крови и плоти Ху. Кто-то зовет врача, но нерешительно, словно по привычке, оставшейся от времен, когда они не были сбродом с желтыми карточками.

Тран пробует идти – снова неудача. Он опирается на каркас контейнера, шевелит больной ногой, пытается понять, в чем дело. Колено сгибается, не особенно болит, но совершенно не держит вес. Еще попытка. Тот же результат.

Мегадонт наконец обуздан. Тело Ху оттаскивают в сторону. Коты-дьяволы немедленно сбегаются к луже крови – пировать. Мерцают в неясном свете метановых фонарей. Невидимые лапы ступают по картофельному месиву; число следов, усыпающих его, постоянно растет. Причем новые появляются уже совсем недалеко от тела Ху.

Тран тяжело вздыхает. Что ж, все мы умрем. Даже тем из нас, кто силен духом и телом, путь в один конец. Он решает сжечь несколько ритуальных банкнот ради Ху, чтобы облегчить ему долгий путь в потустороннем мире, потом одергивает себя: не слишком ли прыткий? Даже мин би[173]173
  Мин би (Ming Bi, кит.) – китайские ритуальные деньги. Их сжигают в специальных печах при храмах в качестве жертвоприношения духам загробного мира, чтобы облегчить умершим их долю.


[Закрыть] для тебя теперь непозволительная роскошь…

Подходит Картофельный Король, злой, взмыленный, разглядывает Трана, недоверчиво щурится:

– Сможешь работать?

– Да. – Тран хочет доказать, но нога снова подводит. Король качает головой.

– Заплачу, сколько накапало.

Машет рукой молодому парню, разгоряченному после схватки с мегадонтом.

– Эй ты! Шустрый! Работаешь. Оставшиеся мешки – на склад. Парень выжидает очередь к уцелевшему грузу, берет мешок, по пути к хранилищу минует Трана. Быстро отводит взгляд, радуясь, что старик уже не конкурент.

Довольный вновь налаженным процессом, Картофельный Король направляется назад к складу.

– Заплати мне больше, – говорит ему в спину Тран. – Вдвойне заплати. Твои мешки стоили мне ноги.