Текст книги "Братья"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Этим же утром он узнал, каково быть изгоем, отщепенцем. Никто не хотел с ним разговаривать, одноклассники корчили ему рожи, плевали перед ним на пол и обзывались разными словами. За завтраком, когда он пришел в столовую, его соседи сразу перебрались задругой стол. В классе он то и дело слышал произнесенное шепотом слово "вор". Когда после перерыва на обед он вернулся в класс, то обнаружил, что на его парте мелом нарисованы череп и две скрещенные кости.

– Что у тебя с лицом? – спросил его учитель арифметики.

Еще утром, глядя на себя в зеркало, Дмитрий обнаружил, что его избитое лицо расцвело всеми цветами радуги. Верхняя губа стала вдвое больше своих обычных размеров, а под носом был сгусток засохшей крови. На левой щеке обнаружились две ссадины.

– Я упал, – объяснил он, и в классе захихикали.

Пожилой учитель пристально посмотрел на него своими мудрыми глазами.

– В следующий раз будь осторожнее, – посоветовал он и вернулся к занятиям. Скорее всего, он догадался, что произошло, однако, следуя неписаному кодексу чести детского дома, не стал обременять себя расследованием.

Дмитрий понимал, что дальше будет еще хуже и что он навеки проклят своими одноклассниками. Однако его главная проблема оставалась нерешенной. Приближалась суббота, и ему были нужны новые ботинки. Сегодня, самое позднее – завтра он должен предпринять еще одну попытку. Никакого иного выхода у него не оставалось, он вынужден сделать это.

На этот раз он тщательно подготовился. Дмитрий решил стянуть ботинки в другом классе, чтобы лишний раз не навлечь на себя подозрения своих товарищей. Необходимо также было выбрать удобный момент. Он провел без сна еще одну ночь и наконец составил план действий.

Утром он внимательно изучил расписание занятий, вывешенное на доске рядом с кабинетом администрации. Во время второго завтрака он стащил в столовой нож и спрятал его под одеждой. В середине урока географии, примерно в два часа пополудни, он внезапно скрючился на своей скамье так, словно у него разболелся живот, и поднял руку.

– Наверное, я съел что-то не то, – простонал он. – Можно мне пойти в туалет?

Учительница географии Лидия Ражнухина строго посмотрела на него, но смилостивилась и отпустила его неохотным кивком головы.

Выйдя в коридор, Дмитрий ринулся в спортивный зал, где занимались гимнастикой ученики пятого класса. Все они были в майках и синих трусах. В смежной комнатке висела их одежда, а ботинки аккуратно стояли внизу, попарно связанные шнурками.

Дмитрий выбрал две пары ботинок, которые показались ему подходящими по размеру, и, вытащив нож, разрезал шнурки. Правый ботинок он взял от одной пары, а левый – от другой и засунул их под ремень. Затем он собрал все остальные ботинки и, перерезав связывающие их шнурки, кучей свалил обувь в углу. Теперь, когда учащиеся вернутся в раздевалку, они решат, что кто-то сыграл с ними шутку. Каждый будет подолгу разыскивать свои ботинки, и к тому времени, когда двое из них обнаружат пропажу, он будет в безопасности.

Примерно после пяти минут отсутствия Дмитрий вернулся в класс. Его лицо горело, а грудь тяжело вздымалась, но он испытывал огромное облегчение. Нож был надежно спрятан под матрацем, а валенки возвращены в запирающийся шкафчик в спальне. Украденные башмаки он надел на ноги. Как можно спокойнее он подошел к своему столу и уселся на место. Никто не заметил, что за время своей кратковременной отлучки он успел сменить обувь. Только сидевший в соседнем ряду грузинский мальчик Вано, или Ваня, как звали его все, бросил взгляд на ноги Дмитрия, посмотрел ему в глаза и хитро, понимающе улыбнулся, словно теперь они стали соучастниками. Дмитрий припомнил, что в ту ночь Ваня тоже лупил его, но сегодня он явно жаждал примирения.

И Дмитрий слабо улыбнулся в ответ. Субботняя проверка прошла без сучка и задоринки. Через полчаса после ее окончания во время торжественной церемонии на главной площадке Дмитрий и его одноклассники получили алые пионерские галстуки – теперь они были членами пионерской организации имени Ленина. Советские традиции требовали, чтобы все дети в возрасте девяти лет становились пионерами – членами детского коммунистического движения. Получив галстуки и значки, воспитанники торжественно продекламировали законы пионеров Советского Союза.

Пионер предан Родине, партии, коммунизму. Пионер следует примеру героев войны и труда. Пионер настойчив в учебе, в труде и спорте. Пионер честен, он хороший товарищ и всегда стоит за правду.

В этом месте Ваня обернулся к Дмитрию и подмигнул. В ту ужасную ночь расправы в Дмитрии что-то переменилось. Воспоминание о пережитом унижении никогда не покидало его, боль и стыд той ночи въелись в его память и плоть. Он поклялся себе, что никогда и никому больше не позволит причинять себе боль безнаказанно. Никогда больше он не будет беспомощно лежать, укрытый вонючим одеялом, и позволять толпе трусов избивать себя.

Как одержимый, он посвятил все свое свободное время физическим упражнениям. По утрам он вставал раньше всех учащихся и в течение часа бегал вдоль забора, окружавшего территорию детского дома, подтягивался, отжимался, приседал. По вечерам он занимался в школьных секциях самбо и бокса и часами оставался в спортзале, вымещая свою ненависть на мешках с песком и тяжелых манекенах, раскалывая деревянные доски ударами кулаков до тех пор, пока кожа на костяшках пальцев не лопалась, и руки не начинали кровоточить.

– Молодец, Димка, гарный боец, – говаривал ему преподаватель физкультуры и улыбался, ощупывая его окрепшие мускулы. Сам он был донским казаком, бритоголовым и кривоногим, с вислыми усами и широкими плечами. Не хотел бы я познакомиться с твоими кулаками.

"Да, однажды я им всем покажу", – размышлял Дмитрий. – Я сполна им отплачу!"

Часто размышляя о мести, он, однако, не знал, кому конкретно он будет мстить. Дмитрий надеялся, что кража ботинок была первым и последним дурным поступком в его жизни. Он украл, потому что был вынужден это сделать. Он не был вором, он был школьником, пионером и хотел в будущем стать большим начальником. Учился он намного лучше других. Особенно хорошо давались ему география и история СССР. Он раздобыл несколько книг Диккенса, Жюля Верна, Александра Бека и Николая Островского и зачитывался ими. Некоторые из одноклассников снова стали с ним разговаривать, а он односложно им отвечал, подавляя свою ненависть. Постепенно постыдный эпизод из его прошлого стал забываться.

Следующая зима оказалась самой суровой с 1937 года. Пришли трескучие ленинградские морозы, Нева и Финский залив замерзли, а детский дом исчез под горами выпавшего снега. Водопроводные трубы внутри казарм тоже замерзли, а краны в ванных комнатах обросли белыми бородами ледяных сосулек. Каждое утро школьникам и воспитателям приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы добыть хоть немного воды. Оконные стекла были изукрашены толстым слоем изморози, а лютый холод проникал в плохо отапливаемые спальни и прятался по углам словно что-то враждебное и живое, обдающее детей своим ледяным дыханием.

Самые слабые из воспитанников не могли сопротивляться холоду слишком долго. Шестеро школьников, в том числе двое из класса Дмитрия, были срочно увезены в Чапаевский госпиталь с острым воспалением легких. Двое из них умерли. На похоронах Ваня подошел к Дмитрию.

– Мы можем быть следующими, – сказал он негромко и кивнул головой в сторону группы учителей. – Им плевать на нас.

Дмитрий согласно кивнул.

– Но что нам делать?

– Нужна теплая одежда и одеяла, – прошептал Ваня.

– И больше хорошей еды, – подумав, добавил Дмитрий.

Той же ночью Дмитрий и Ваня пробрались в мастерские и украли несколько пил, отверток и молотков. Все это они спрятали в угольном погребе. Вскоре они уже тащили все, что попадалось им под руки: деньги и личные вещи из шкафчиков воспитанников, мешки с картофелем и мукой из кухни, флаконы со спиртом из школьного кабинета биологии. Один из помощников повара, узбек по имени Коля, продавал украденное на городской барахолке у церкви. Он приносил им толстые шерстяные свитера, которые они могли поддевать под школьную форму, запасные одеяла, тушенку в банках и консервированные овощи – по ночам они разогревали их в пустынной кухне – и сигареты "Прима", которые они курили на заднем дворе. За долю в деле им чем мог помогал "дежурный сержант" Кузьма Бунин. Именно он рассказал своим компаньонам, что учащиеся старших классов тайно передают украденные вещи через забор и никто из них ни разу не попался.

Лежа по ночам на своей койке, Дмитрий терзался угрызениями совести. Что с ним случилось? Он, сын полковника Советской Армии, стал вором, обкрадывающим свою школу и своих товарищей. Он ненавидел себя за это, но ведь он просто не хотел умирать! Кроме всего прочего, он ничем не был обязан ни школе, ни товарищам.

Тем временем еще трое мальчиков в детском доме заболели и были отправлены в больницу. Двое из них умерли, а третий так сильно ослаб, что обратно в детский дом не вернулся. Никто больше его не видел.

Дмитрий и Ваня в отличие от многих детдомовцев встречали одиннадцатый год своей жизни в хорошей физической форме. Дмитрий к тому же оказался блестящим учеником. Однажды в классе его попросили прочесть вслух его же собственное сочинение, в котором он объяснял, почему жизнь в Советском Союзе лучше, чем жизнь в Америке.

"Разложение американского общества, – писал Дмитрий, – особенно ярко проявляется в росте преступности и наркомании, и капитализм только способствует этому. Люди в Америке становятся грабителями, ворами и жуликами из-за того, что их семьи голодают".

– Отлично! – воскликнула учительница Кармия Толбухина. Она происходила из семьи старых коммунистов, и даже ее необычное имя было патриотическим, составленным из начальных букв словосочетания "Красная Армия". – Продолжай, Дмитрий, – с теплотой в голосе попросила она.

И Дмитрий продолжал описывать страдания американских рабочих, подвергающихся страшной капиталистической эксплуатации. Писал он и о том, как производители оружия провоцируют войны в Южной Америке и Азии, о социальной несправедливости, о преследованиях передовых ученых. "Америка это империалистическое государство, подобно паразиту высасывающее все соки из малых стран, обкрадывает их, за бесценок скупая у них пшеницу, нефть, железную руду".

Америке Дмитрий противопоставлял Советский Союз, который помогает неразвитым странам, международному рабочему классу и борется за мир во всем мире.

"Я счастлив, что родился и вырос в СССР, – заканчивал Дмитрий свое сочинение, – потому что в Америке голодают даже дети".

Кармия Толбухина была настолько тронута, что подошла к нему и ласково поцеловала в лоб. В конце учебного года Дмитрий получил награду – маленький бюст Ленина.

– Дмитрий! Дмитрий, проснись!

Он попытался оттолкнуть руку, цепко державшую его за плечо. Ему снился сон о солнечном тропическом острове. Красивая девушка держала его за руку и заглядывала прямо в глаза. Она любила его. В последнее время Дмитрию часто снились девушки, и все эти сны заканчивались мокрыми пятнами на серых простынях. Однако досмотреть этот сон ему так и не удалось.

– Проснись же, Димка! – все нашептывал ему на ухо настойчивый голос, а рука продолжала теребить его. Наконец он открыл глаза.

– Что за...!

Рука торопливо зажала ему рот.

– Тихо! – Он узнал голос Вани. – Идем со мной. Там что-то неладное творится.

Дмитрий схватил одежду – стояла весна и было довольно тепло – и прокрался на цыпочках к выходу из спальни. На койке возле двери громко храпел Кузьма Бунин. Он не проснулся, когда они неслышно выскользнули в плохо освещенный коридор.

– Что случилось? – спросил Дмитрий, быстро одеваясь. Во рту у него было кисло и мерзко. – Который час?

– Половина третьего. Не надевай ботинки, а то нас услышат.

– Кто?!

Но Ваня уже заторопился по коридору.

– Идем. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Ваня провел его в пустынную кухню, затем они выбрались на темный задний двор и спрятались за изгородью возле продуктового склада. Там стоял грузовик, и двое мужчин грузили в кузов тяжелые мешки.

– Это повар, – прошептал Ваня, – и водитель.

– Что это за мешки?

– С мукой. И с картофелем. Они уже погрузили несколько ящиков овощей все, что мы вырастили в прошлом году. И несколько тюков одеял из соседнего склада.

Из маленькой пристройки появился третий человек и присоединился к остальным.

– А это завхоз, – снова шепнул Ваня.

– Завхоз? – не поверил Дмитрий. – Не может быть!

Он подумал о пожилом дружелюбном завхозе, который очень любил рассказывать им о тяжелых временах, когда в СССР не хватало продуктов и топлива.

– Все мы должны чем-то жертвовать ради нашей страны, – говаривал он.

Теперь же он обкрадывал школу в компании с поваром.

– Как ты узнал об этом? – спросил Дмитрий.

– Проголодался. Пошел на кухню, чтобы разогреть банку овощей, и услышал какой-то шум.

Дмитрий подумал о том, как сам мучился угрызениями совести. Его кражи были ничтожными по сравнению с делами, которыми ворочали повар и завхоз. Эти обкрадывали детский дом машинами!

– Ты запомнил номер грузовика? – шепотом спросил он.

– Да, – кивнул Ваня. – Я еще слышал, как они разговаривали с водителем. Его имя Родион.

– Давай сматываться, – предложил Дмитрий.

На следующее утро они попросили директора детского дома принять их. Оба надели свои пионерские галстуки, и Дмитрий первым заговорил:

– Мы свято чтим традиции, которым положил начало герой-пионер Павлик Морозов.

– Вот как? – Полковник улыбнулся. – Пионер Дмитрий Морозов хочет последовать примеру Павлика Морозова?

Дмитрий неуверенно улыбнулся в ответ.

– Это просто совпадение, что у нас одинаковые фамилии, товарищ полковник.

– Конечно. – Полковник Бородин кивнул. – Я просто пошутил...

Дмитрий и Ваня узнали о Павлике Морозове на уроке всего неделю тому назад. Павлик, двенадцатилетний уральский пионер, был одним из кумиров советских детей. Во время голода 1932 года он подслушал, как его отец и его дядя договариваются о том, чтобы спрятать часть своего зерна и не сдавать его государству. Как преданный делу партии пионер, Павлик сообщил о преступлении своих родственников властям. Его отец попал под суд, и Павлик давал против него свидетельские показания. После суда дядя жестоко расправился с Павликом. За это дядя был осужден и повешен.

Павлик Морозов стал одним из героев страны, и о нем были написаны рассказы и стихи. Советские пионеры пели песни о Павлике Морозове, ставили пьесы о его подвиге. О его поступке рассказывали школьникам в качестве примера гражданского долга. Каждый пионер должен был сообщать в милицию или в МГБ даже о своих родителях, если узнает, что они хотят нанести вред Советской стране.

– Мы просили принять нас, потому что хотим последовать примеру Павлика Морозова, – твердо сказал Дмитрий. – Прошлой ночью Ваня почувствовал себя плохо, у него кружилась голова и его мутило. Он разбудил меня, чтобы я помог ему, и мы вышли на улицу подышать свежим воздухом. Дежурного нам будить не хотелось. А потом около продовольственного склада мы увидели...

Через полчаса в детский дом прибыл милицейский автомобиль. Старший повар и завхоз были арестованы, в тот же день после обеда в городе по номеру разыскали грузовик с украденными вещами. На еженедельной пионерской линейке директор поздравил Ваню и Дмитрия и прикрепил к их рубашкам значки пионерской славы, а из журнала "Красный пионер" приехали фотограф и корреспондент, которые хотели записать рассказ мальчиков об их мужественном поступке.

Затем на торжественной церемонии, проходившей на парадной площадке, все воспитанники и учителя стояли по стойке "смирно", а офицеры-отставники взяли под козырек, пока два юных героя поднимали красный флаг. Пионерский хор исполнил "Гимн пионеров".

Дмитрий смотрел в лица своих одноклассников, которые били его под одеялом четыре года назад. "Они поют в мою честь, – подумалось ему. Теперь я – гордость школы, и пусть только кто-нибудь осмелится назвать меня вором".

Вскоре после того, как Дмитрию исполнилось тринадцать лет, на урок в их класс пришел директор.

– Прошу прощения, Яким Ефремович, – обратился он к преподавателю геометрии. – Дмитрий Морозов, пошли со мной.

Дмитрий и Ваня обменялись встревоженными взглядами. Затем Дмитрий поднялся и вышел из класса вслед за директором.

– Что-нибудь случилось, товарищ полковник? – спросил он как можно небрежнее.

– К тебе посетитель, – пояснил полковник Бородин, подводя Дмитрия к своему кабинету.

Открыв дверь, он пропустил мальчика внутрь.

– Я оставлю вас здесь, товарищ генерал, – с почтением проговорил он. Мой кабинет в вашем полном распоряжении.

Генерал? Дмитрий с тревогой и любопытством посмотрел на худого старика, поднимающегося из-за директорского стола.

– Спасибо, товарищ полковник, – сказал незнакомец и внезапно сильно раскашлялся. Кашель у него был сухой, хриплый, так что, казалось, было слышно, как рвутся натруженные легкие. Лицо его стало пепельно-серым, он пошатнулся и поспешно оперся об угол стола. – Прошу прощения, – проговорил он, когда приступ наконец прошел, и вытер рот смятым носовым платком.

– Мой кабинет... – снова заговорил Бородин.

– Нет-нет, полковник. Я не хочу стеснять вас. – Генерал положил руку Дмитрию на плечо. – Я поговорю с Морозовым у него в спальне. – Хочу посмотреть, как он живет.

Дмитрий в смущении провел неожиданного гостя в спальню. Огромная комната была пуста, только на койке у двери спал Кузьма Бунин, отдыхая после ночного дежурства в лазарете. В окна лился яркий свет нежаркого октябрьского солнца, и крошечные пылинки танцевали в его лучах, ненадолго вспыхивая, словно крупинки золота.

– Моя фамилия Ткаченко, – сказал генерал. – Я офицер КГБ, старый чекист. Я был другом твоего отца.

Дмитрий почувствовал огромное облегчение. Когда директор явился в класс, он подумал, что о его кражах стало известно. Слава богу, тревога оказалась ложной.

Он внимательно посмотрел на генерала. Тот был высок ростом и страшно худ, с впалой грудной клеткой и морщинистой шеей. Волосы и брови его были снежно-белыми, только кончики длинных усов пожелтели от табака. Во рту блестело несколько золотых зубов. Простой коричневый костюм дополнялся небрежно повязанным красным галстуком.

Взгляд его, однако, был настороженным, а мысли свои генерал выражал короткими емкими фразами.

– Твой отец просил меня приглядеть за тобой, но до настоящего времени я не мог этого делать по причинам, которые я объясню позже. Твой отец был моим заместителем и работал во Втором Главном управлении КГБ. Он был прекрасным человеком, коммунистом и патриотом Родины. Ты должен всегда помнить об этом, Дмитрий.

Он достал из кармана пачку иностранных сигарет голубого цвета, судя по виду – французских. Закурив одну, он раскашлялся. Запах дыма был крепким, едким.

– Ребята здесь курят? – спросил Ткаченко, откашлявшись.

– Нам не разрешают, товарищ генерал, – осторожно ответил Дмитрий.

– Я не спрашиваю, разрешают вам или нет, я спросил, курите ли вы, строго перебил его генерал, бросая начатую пачку ему на колени. – Если сам не куришь, обменяешь на что-нибудь еще. Я-то знаю, как живут в подобных местах. Обо мне не беспокойся, у меня есть еще. Никогда не выхожу из дома без своей отравы. – Он похлопал себя по карману. – И не называй меня "генерал". Мое имя – Анатолий Сергеевич. Ясно?

– Ясно, – ответил Дмитрий и ухмыльнулся.

– Как тут с тобой обращаются? – спросил генерал из облака дыма. Кормят как?

Дмитрий нахмурился. Неужели генерал решил поменять тему их разговора? Они же начали говорить о его отце!

– Вы сказали, что мой отец просил вас приглядеть за мной.

Ткаченко мрачно кивнул.

– Как погиб мой отец?

Генерал пристально посмотрел ему в глаза.

– Значит, они тебе не сказали, – негромко проговорил он. Это был не вопрос, а утверждение.

– Как он погиб? – снова повторил Дмитрий. Отчего-то ему вдруг стало не по себе.

Ткаченко на мгновение склонил свою седую голову, затем внезапно посмотрел прямо в глаза Дмитрию.

– Твоего отца расстреляли в воркутинском спецлаге в апреле 1954 года.

Расстреляли... Дмитрий безмолвно уставился на старого генерала, не в силах переварить услышанное.

– Его приговорили к смерти из-за жены – твоей матери. Она была еврейской поэтессой, фамилия ее была Гордон. Тоня Гордон. Она и ее первый муж Виктор Вульф были признаны виновными в подрывной деятельности. Борис женился на Тоне Гордон после того, как она развелась со своим первым мужем. Впоследствии твоя мать тоже была расстреляна. У тебя есть сводный брат Александр, он живет в Америке. Он – сын Тони Гордон от первого брака.

У него есть брат!

– Он блондин? – с замиранием сердца спросил Дмитрий. Тут ему показалось, что на своей койке шевельнулся дежурный.

– Что-что? – Ткаченко странно посмотрел на него. – Ах да, твой брат! Может быть. Но на твоем месте я не стал бы упоминать о его существовании. Как ты знаешь, у нас не очень доверяют людям, у которых есть родственники за границей.

– Вы сказали, что мои родители были расстреляны... – медленно проговорил Дмитрий, словно просыпаясь.

– Сначала мать, а через год отец.

– Но почему? Что такого они сделали?

– Твой отец будет посмертно реабилитирован, – с нажимом сказал Ткаченко. – Два месяца назад была назначена специальная комиссия, которая по распоряжению Хрущева будет заниматься пересмотром сомнительных дел и решений, принятых в сталинские времена. Я не сомневаюсь в том, что приговор твоему отцу будет отменен, и что его воинское звание будет восстановлено. Он не сделал ничего плохого, и погиб он только из-за того, что женился на этой женщине. Борис Морозов – герой. Вот увидишь, его обязательно реабилитируют.

– А кто реабилитирует меня? – сердито перебил Дмитрий. Вся боль и потрясение от сообщения генерала, все страдания и унижения, накопившиеся за одиннадцать лет в детдоме, выплеснулись наружу в этом яростном взрыве. Меня? Кто реабилитирует меня? Кто заберет меня отсюда? Может быть, вы? – Он уставился на генерала в упор, сверля его взглядом.

Ткаченко и бровью не повел.

– Нет, – сказал он спокойно. – Я не стану реабилитировать тебя и забирать отсюда тоже. Я хотел, чтобы ты узнал правду о своем отце.

– Что он был расстрелян как изменник Родины? – бросил Дмитрий.

– Что он был замечательным человеком и отличным работником. Я хотел приехать и рассказать тебе об этом много лет назад, но... – Ткаченко невесело улыбнулся. – Я сам оказался в не очень-то приятном положении. Вскоре после ареста твоего отца я вынужден был выйти в отставку. Только в прошлом году меня вернули обратно на службу.

– Почему?

Ткаченко пожал плечами.

– Наверное, я могу тебе рассказать. Это больше не является секретом. Ты слышал о полковнике Пеньковском?

Дмитрий покачал головой.

– Пеньковский был полковником военной разведки, который предал Родину и начал передавать военные секреты американским спецслужбам. Он нанес огромный вред ГРУ и КГБ.

– А что такое ГРУ? – перебил Дмитрий.

– Военная разведка. – Ткаченко прочистил горло и снова вытер рот платком. – Теперь мы вынуждены перестраивать наши службы. Политбюро приняло решение вернуть из резерва старых сотрудников, никогда не контактировавших с Пеньковским. Я и мои товарищи должны помочь очистить и укрепить госбезопасность. И вот я здесь. По долгу службы мне необходимо было попасть в Ленинград, в одно из наших отделений, и я заехал повидаться с тобой.

И Ткаченко снова согнулся в приступе мучительного кашля.

Дмитрий молча ждал, пока кашель утихнет.

– Товарищ Ткаченко... – сказал он наконец.

– Анатолий Сергеевич.

– Анатолий Сергеевич, – голос Дмитрия упал почти до шепота, расскажите мне, пожалуйста, об отце.

И на протяжении целого часа, прерываемый приступами сухого кашля, то сидя на койке в спальне, то расхаживая взад и вперед по пустынной парадной площадке и непрерывно дымя сигаретой, старый генерал рассказывал Дмитрию о жизни и делах Бориса Морозова.

– Почему он женился на этой Гордон? – спросил Дмитрий уже у ворот, прежде чем Ткаченко забрался в ожидавшую его "чайку" с шофером. "Это мог бы быть автомобиль моего отца", – хмуро подумал он.

Генерал только развел руками.

– Мы все предупреждали его, Дмитрий. Эта женщина была не для него. Еврейка да к тому же член этой организации... Но он был как околдован. Он женился на ней, хотя она уже была в списках смертников. Когда она стала тонуть, она потащила за собой и его.

Дмитрий долго стоял у ворот, вздрагивая от порывов прохладного ветра и глядя вслед отъехавшему автомобилю. Он чувствовал, как в глубине его ожесточившейся от несчастий и унижения души растет ненависть к Тоне Гордон.

"Евреи, – думал он, возвращаясь в здание. – Проклятью, ненавистные, отвратительные евреи. Куда ни плюнь, они всюду – министры, служащие, партаппаратчики, профессора, спекулянты, ростовщики". Как жид Феджин из "Оливера Твиста", все они были проклятием любого общества. Его отец был отличным офицером, сегодня он мог бы быть уже генералом, может быть, даже председателем КГБ. Зачем он женился на этой еврейке? Несомненно, что это она хитростью заставила его жениться на себе. Она осталась без мужа, с ребенком на руках, она нуждалась в защите и поддержке, и вот она расставила свои подлые силки, чтобы заманить в них ничего не подозревавшего советского офицера! И его отец попался в эти сети.

Его мать, она одна виновата во всех постигших его несчастьях. Если бы отец женился на русской женщине, то Дмитрий жил бы теперь в просторной квартире в центре Москвы, учился бы в самой лучшей школе, ел бы каждый день мясо, а на каникулы отправлялся бы к Черному морю или за границу – в Чехословакию или в ГДР. Если бы не евреи... Однажды, когда он вырастет и взберется на самый верх советской иерархической лестницы, он прогонит из правительства всех евреев. Пусть убираются к себе на родину, в Израиль или в Еврейскую автономию, в свой Биробиджан. Пусть варятся в собственном соку, пусть мошенничают, обманывают и предают друг друга.

Затем он вспомнил слова Вани о том, что несколько старших воспитанников организовали националистическое подполье. Они хотели, чтобы Россия снова принадлежала только русским, чтобы никакие космополиты-инородцы не смели наживаться на их труде. Вдохновил их пример старой России, в которой на протяжении веков не было места всяким отбросам других национальностей. Их группа называлась "Память". Может быть, он даже попросит Ваню провести его на одно из их тайных собраний.

И все же один из этих евреев был его сводным братом. Разумеется, это обстоятельство не делало его лучше остальных, но как-никак он был его единственным оставшимся в живых родственником. Было бы неплохо встретиться с кем-нибудь, кого он мог бы назвать членом своей семьи. Может быть, они даже понравятся друг другу, хотя вряд ли это когда-либо произойдет. Александр скорее всего вырастет таким же, как и остальные еврейские дети в Америке. Еврей да к тому же американец – это была худшая из возможных комбинаций. Но как было бы здорово встретиться с ним в таком месте, где их никто бы не знал, увидеть этого белокурого парня стоящим посреди улицы, неожиданно появиться перед ним и сказать: "Привет, Александр. Я твой брат!"

Эти его мысли были прерваны появлением "дежурного сержанта" Кузьмы Бунина, который неторопливо вышел из боковой двери и, скрестив на груди руки, лениво привалился к косяку. Дмитрий ненавидел его всем сердцем, несмотря на то что он помогал им с Ваней тайно выносить краденое. Он не забыл, что именно Кузьма Бунин приказал избить его под одеялом в ту первую ночь.

– Ты, я вижу, торопишься? – сладким голосом поинтересовался он.

Дмитрий кивнул и ускорил шаги, но Кузьма преградил ему дорогу.

– К чему такая спешка? – спросил он, обнажая в улыбке свои гнилые зубы. – У тебя есть новости для твоих товарищей?

Дмитрий оттолкнул его в сторону.

– Пропусти меня, Кузя, я опаздываю.

– Хочешь рассказать ребятам про Тоню Гордон? – крикнул ему вслед Бунин.

Дмитрий остановился как вкопанный. Внезапный холод заставил его содрогнуться.

– Что тебе известно о Тоне Гордон?

– Я все знаю о твоей матери, – с издевкой проговорил Бунин. – Я слышал все, что тебе рассказывал в спальне этот старый козел.

Дмитрий припомнил, что Кузьма шевелился на своей койке, когда Ткаченко рассказывал ему о его семье. "Должно быть, эта сволочь просто притворялся спящим, – подумал он, – прислушиваясь к каждому слову".

– Я слышал и трогательную историю о твоем папаше, – ухмыльнулся Кузьма. – Герой, расстрелянный в воркутинском лагере за измену. Твои друзья будут рады, когда я расскажу им об этом. Наш Дима – не только вор и барыга, он еще и сын предателя Родины. Иди, расскажи им сам, я тебя не задерживаю...

– Постой, – сказал Дмитрий, затаскивая Кузьму Бунина в ближайшую дверь.

В его мозгу отчаянно метались мысли. Если правда о его отце всплывет, это будут его похороны. Он станет посмешищем всего детдома, к тому же общество "Память" не захочет принять в свои ряды полуеврея. Но хуже всего то, что его, несомненно, выкинут из детского дома с позорным клеймом "враг народа". Этот ярлык мог относиться даже к родственникам тех, кого только подозревали в антисоветской деятельности. "Враг народа" не мог стать членом Коммунистической партии, не говоря уже о том, чтобы занять мало-мальски значительную руководящую должность; он был обречен на нищенское существование. Путь в высшее общество советской элиты будет закрыт для него навсегда. Для Дмитрия это было крушением всех его честолюбивых планов.

– Погоди, – сказал он, держа Бунина за рукав. – Скажи мне, чего ты хочешь?

– А что ты можешь мне предложить? – прищурившись, Кузьма пристально посмотрел на него.

– Пять бутылок водки, – быстро предложил Дмитрий.

Кузьма расхохотался.

– Нет, братишка, так просто ты не отделаешься.

– Я отдам тебе новую форму, не ношеную, – сказал Дмитрий. – У меня есть, честное слово. И она твоя.

Кузьма покачал головой.

– Нет. Я знаю, ты у нас богатенький.

– Чего же ты хочешь? – в отчаянии спросил Дмитрий.

– Я хочу все, что у тебя есть, – негромко сказал Кузьма, и в его светлых глазах вспыхнули хитрые, жадные огоньки. – И еще я хочу, чтобы в ваших с Ванькой делах моя доля была увеличена вдвое против сегодняшнего.

Дмитрий готов был задушить этого гада на месте. Кузьма не оставил ему иного выхода. Как ему убедить Ваню увеличить долю этого подонка в их делах? К тому же, если ему удастся купить его молчание сейчас, то потом этот мерзавец все равно станет его шантажировать. Его тайна никогда не будет в безопасности, пока Кузьма... жив.

– Согласен, – пробормотал Дмитрий, чувствуя в горле страшную сухость. – Я отдам тебе все, что сумел скопить.