Текст книги "Братья"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Когда тебя привезли в больницу, у тебя была сломана рука и три ребра. Не пытайся шевелить правой – она в гипсе. Все тело у тебя было покрыто порезами и рваными ранами. Ты потерял много крови и был очень слаб. Почти неделю ты оставался в коме, и врачи боялись, что ты так и не придешь в сознание. Погоди-ка, полежи спокойно...

Из кухни Клаудия принесла тарелку с куриным бульоном, который она сварила и держала теплым с того самого момента, как Алекс начал шевелиться на кровати. Подложив ему под спину подушку, она подтянула его повыше. Алекс был легким, словно ребенок, как будто от него остались лишь кожа и кости. Сам он есть, конечно, не мог, и Клаудия кормила его с ложечки как маленького.

– Я привезла тебя из госпиталя пять дней назад. Ты все еще был без сознания, и тебя лечили очень сильными лекарствами. Шесть раз на дню я делала тебе уколы – сестра научила меня этому, и только сегодня утром врачи отсоединили капельницу, – рассказывала Клаудия, продолжая терпеливо кормить его супом, хотя большая часть бульона стекала по его подбородку. – Теперь поспи, а когда проснешься, я покормлю тебя еще. Самое страшное позади.

Алекс снова кивнул, на этот раз более отчетливо, и закрыл глаза. Впервые за все пять дней Клаудия могла вздохнуть с облегчением. Наконец-то ей можно будет принять душ и даже чуть-чуть подремать. Вплоть до сегодняшнего дня у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы заняться собой. Десять дней Клаудия провела в больнице, где ей приходилось дремать на кушетке в коридоре, а когда врачи разрешили перевезти Алекса домой, она и вовсе не отходила от его постели за исключением тех моментов, когда приходила сиделка.

Однако испытания Клаудии на этом не закончились. По ночам Алекс часто просыпался и вскрикивал, несмотря на сильные успокоительные препараты, которыми его пичкали. Он обливался холодным потом и крупно дрожал, а в глазах его вспыхивал безумный огонь. В потоке невнятных слов и обрывочных фраз, которые он произносил в забытьи, Клаудия разобрала одно – женское имя Татьяна. Всякий раз, когда он с болью или с бесконечной нежностью в голосе упоминал его, Клаудии казалось, будто в ее сердце вонзается острый нож. Звал он и своего брата, Дмитрия, однако самого пика его ночные кошмары достигали тогда, когда он диким голосом выкрикивал слово "Убийство!" и бился на кровати, сбрасывая одеяла, задыхаясь от рыданий и хватая что-то в темноте скрюченными пальцами здоровой руки.

В моменты, когда эти приступы овладевали им, Клаудия крепко обнимала его и нежно баюкала до тех пор, пока конвульсии, сотрясающие его тело, не прекращались, и он не проваливался в беспокойный сон.

Пока Алекс спал, Клаудия бродила по квартире, не находя себе места. Повсюду она обнаруживала следы, оставленные другой женщиной. Заколка для волос и косметика в ванной, одежда, висевшая в шкафу между костюмами Алекса или сложенная на полках вместе с его рубашками и нижним бельем, дамская сумочка, светлые волосы, приставшие к его пальто, – все это причиняло ей боль. Клаудия часто стояла в темноте, смотрела на кровать, где лежал Алекс, и в голове ее сами собой возникали картины его любви с Татьяной. Стараясь избавиться от этих навязчивых мыслей, Клаудия выходила на узкий балкон, откуда ей открывалась панорама уснувшего города. По лицу ее хлестал холодный ночной ветер, однако образ Татьяны никак не исчезал в ее воспаленном мозгу.

Когда Клаудия купала его и меняла простыни, она думала о руках Татьяны, нежно ласкающих его обнаженное тело, и внутри ее вспыхивали обжигающая ревность и гнев. Ей казалось, что она начинает сходить с ума. На протяжении стольких лет Алекс был частью ее жизни, и вот теперь он так легко предал ее. "Madonna mia, Алекс, – раздумывала она, глядя на его вызывающее сострадание и жалость тело. – Как ты мог так поступить со мной?!"

Из обрывков его фраз, сказанных в бреду или во сне, из того, что ей сообщили в полиции и в госпитале, Клаудия сложила приблизительную картину происшедшего. Татьяна околдовала Алекса, и они стали любовниками. Потом девчонку убили, и Алекс считал, что это дело рук Дмитрия. Нина, которой Клаудия позвонила из парижской квартиры Алекса, не выдержала и рассказала ей, что Алекс звонил ей несколько недель назад и заявил, что возвращается в Нью-Йорк с Татьяной, на которой всерьез собирается жениться. Она подтвердила, что блондинка на фотографии – это именно Татьяна, которая раньше была подругой его брата Дмитрия.

В заключение Нина сообщила, что, когда Алекс звонил ей из Брюсселя, он назвал Татьяну своей единственной любовью.

"Брюссель? – подумала Клаудия. – Что он делал в Брюсселе и как ухитрился попасть под машину в Париже?" Нина этого не знала, а больше спросить было не у кого. Полицейские подобрали Алекса на улице в бессознательном состоянии и не медля отправили его в госпиталь. В Институте Восточной Европы мрачный женский голос ответил ей; что мосье Гордона они не видели уже несколько недель. Конечно же, в Институте не знали, что он попал в аварию, и Клаудия рассеянно выслушала приличествующие случаю соболезнования.

Мучившие ее загадки были разрешены смуглым красавцем с ухоженными усами и пронзительными зелеными глазами.

– Мое имя – Франко Гримальди, – представился он, возникнув однажды утром на пороге квартиры Алекса. На вид ему было около пятидесяти, однако одет он был вызывающе ярко: в голубой блейзер кашмирской шерсти с шейным платком, вельветовый жилет и серые брюки. На пальцах его мерцали массивные золотые перстни.

– Алекс много о вас рассказывал, – заявил Гримальди.

– А вы хорошо его знаете?

Они продолжили разговор уже в гостиной, закрыв ведущую в спальню дверь.

– Очень хорошо, – Гримальди неловко замолчал, затем заговорил откровенно: – Я работаю в американской разведке. В Париж мы прилетели на одном самолете с Алексом.

Клаудия подозрительно смерила его взглядом. Гримальди нисколько не соответствовал ее представлениям о секретных агентах.

Потом он поведал ей жуткую историю Дмитрия, брата Алекса, безжалостного убийцы из КГБ, рассказал о внезапной любви Алекса к русской девушке Татьяне Романовой, об их бегстве в Брюссель, куда они уехали, опасаясь мести Дмитрия, прежнего любовника Татьяны. По словам Гримальди, ему потребовалось всего несколько дней, чтобы приготовить необходимые для их возвращения в Америку документы.

– Но Дмитрий выследил их, – продолжал он. – Он приехал в Брюссель, проник в квартиру, где скрывалась Татьяна, и задушил ее.

Клаудия вздрогнула; перед глазами ее возникло лицо Дмитрия, обнимавшего свою Татьяну на Елисейских полях.

– Я никогда не прошу себе этого, – сказал Гримальди, отворачиваясь. Я отвечал за ее безопасность и не сумел уберечь. Она погибла из-за моей беспечности.

Клаудия стиснула зубы. Безусловно, это была трагическая история, однако она ни на секунду не забывала о том, что Гримальди рассказывает о любовнице ее Алекса. О женщине, которая могла отнять у нее Алекса.

Потом Гримальди рассказал ей, как Алекс прыгнул в машину и помчался в Париж, горя жаждой мщения, как он пытался вломиться в здание, где работал Дмитрий, и убить его.

– То, что произошло с ним, – это не обычное уличное происшествие, заметил он, на мгновение встретившись взглядом с глазами Клаудии. – Русские пытались разделаться с ним, и он уцелел только чудом.

– А где были вы, когда он попал под машину? Вы ведь пообещали охранять и его тоже.

– Мы пытались, – вздохнул Гримальди, – но он был совершенно неуправляем. Он действовал как одержимый и метался по всему Парижу. К тому же у наших людей строгие инструкции – держаться подальше от зданий, которые принадлежат русским. Любое столкновение могло привести к международным осложнениям.

Клаудия нахмурилась. Объяснение Гримальди прозвучало как пустая отговорка. К тому же к этому времени она пришла к выводу, что Гримальди, пожалуй, нисколько ей не симпатичен, уж слишком ненадежным и скользким он казался.

В дальнейшем разговоре Гримальди упомянул, что на следующей неделе он возвращается в Вашингтон, и предложил Клаудии отвезти Алекса домой.

– В Париже ему находиться все еще небезопасно, – предупредил он. – Мы считаем, что Дмитрий Морозов вернулся в Москву, однако наверняка нам неизвестно. Даже если он сам вернулся в СССР, я не сомневаюсь, что он может приказать своим людям убить Алекса. За этой квартирой, правда, присматривают, однако то же самое было и в Брюсселе. Я не хочу больше рисковать.

И Гримальди предложил Клаудии помочь переправить Алекса в Нью-Йорк.

Клаудия слушала его и молчала. Она была потрясена. Этот зеленоглазый щеголь расселся перед ней в кресле и без тени смущения рассказывал ей о страстной любви ее Алекса к другой женщине, из-за которой он чуть было не погиб.

"Он никогда бы не поступил так ради меня, – подумала она неожиданно. Он никогда не боролся ради того, чтобы завоевать меня, я всегда была для него чем-то само собой разумеющимся".

Ни разу в жизни ее никто так не унижал, однако она не собиралась показывать своей обиды. Все время, пока Гримальди рассказывал об измене ее любимого, Клаудия с вызовом глядела на этого разодетого господина, стараясь дать ему понять, что ни в чьей жалости не нуждается.

– Спасибо, – сказала она и встала. Гримальди после некоторого колебания тоже поднялся.

– Я останусь с Алексом до тех пор, пока он не оправится. Затем я отвезу его домой. Спасибо за то, что предложили мне помощь, но я справлюсь сама.

Через три недели такси доставило Клаудию и Алекса в аэропорт имени Шарля де Голля, где они сели на рейс авиакомпании "Эйр Франс" до Нью-Йорка. Алекс был все еще очень слаб, большую часть времени он молчал, отвечая на вопросы Клаудии простыми односложными словами. Так он вел себя начиная с того момента, как пошел на поправку. Упорно отказываясь общаться с ней, он всякий раз замыкался в себе, а их прежняя близость исчезла. Несмотря на то, что Клаудия избегала упоминать имена Татьяны и Дмитрия, в ответах Алекса слышался отзвук его сокровенных мыслей.

"Как он изменился!" – не раз думала Клаудия. Живая непосредственность и заразительный смех Алекса пропали, а в улыбке больше не было теплоты, так хорошо ей знакомой. Взгляд Алекса тоже стал жестким, почти жестоким, а возле рта залегли две глубокие складки.

"Вот и настал конец нашей любви", – думала Клаудия. Глядя на сидевшего рядом с ней совершенно постороннего, чужого человека, она с горечью призналась себе, что между ними не осталось больше ничего общего, что связывало их когда-то. Он оскорбил и унизил ее. Правда, и она была виновата; теперь Клаудия часто корила себя за то, что не была достаточно внимательна с ним раньше, за то, что отвергла его предложение пожениться, но разве она не сделала всего, что было в ее силах, чтобы исправить свою ошибку и вернуть Алекса? Она бросила работу, наплевала на свою карьеру и вылетела в Париж, чтобы найти его. Она спасла его жизнь, но спасти любовь не смогла. Что толку было пытаться вдохнуть жизнь в то, что умерло? Алекс больше не принадлежал ей, даже сейчас его чувства были не с ней, они были с его погибшей любовницей. Как только они вернутся домой, она закроет эту страницу и потратит остаток своей жизни на то, чтобы забыть Алекса Гордона.

Из аэропорта Кеннеди Клаудия отвезла Алекса к Нине. Когда такси остановилось на их улице в Бруклине, она попросила шофера выгрузить багаж Алекса на тротуар, легко поцеловала его в щеку и укатила. Алекс не сделал никаких попыток остановить ее. Сквозь заднее стекло машины Клаудия смотрела на неподвижную фигуру Алекса до тех пор, пока та не исчезла из вида. "И из моей жизни", – подумала Клаудия, стискивая зубы, чтобы не дать пролиться слезам.

Нина встретила его слезами и крепкими объятиями.

– Голубчик мой любимый, – причитала она, но Алекс оставался сдержанным, холодным. Внутри его что-то надломилось, и сентиментальные излияния старой тетки не трогали его. К его возвращению Нина устроила роскошный пир, но Алекс едва прикоснулся к еде, не обратив внимания даже на свой любимый шоколадный мусс.

После кофе Алекс уединился в своей комнате, но даже сквозь запертую дверь он слышал ее беспокойные шаги по пустой комнате. Бедная Нина, она так любила его! Но Алекс не мог ни о чем разговаривать с ней сейчас. Он хотел только побыть в одиночестве.

В последующие несколько месяцев он редко выходил из дома, по большей части сидя возле окна спальни и глядя на глухие каменные стены, окружавшие узкий двор. Разговаривал он очень мало, и робкие попытки Нины увлечь его беседой разбивались о его угрюмое молчание. Он не оживился даже тогда, когда Нина принесла из своей комнатки книгу о Саше Колодном и прочла ему несколько абзацев.

– Он жив, – сказала она, – и, может быть, мы когда-нибудь с ним встретимся.

Алекс только кивнул и пробормотал что-то невразумительно-ободряющее это был весь его вклад в разговор. Безразличие Алекса глубоко ранило Нину, но она ничего не могла с этим поделать. Для него ничто больше не казалось важным, все потеряло всякое значение. Телом он был в их маленькой квартирке на Бруклине, но мыслями он уносился куда-то далеко, в Париж или Брюссель. Впрочем, судя по всему, эти воспоминания не доставляли ему никакой радости, превратившись в череду страшных, полуразмытых образов, которые снова и снова проносились перед его мысленным взором.

Однако шло время, и природа взяла свое. Алекс понемногу начал есть, и его былое здоровье постепенно восстановилось. Оправившись от своей депрессии, он как одержимый посвятил все свое время физическим упражнениям. Каждое утро он ходил на большие расстояния или бегал трусцой, делал дома зарядку, а потом отправлялся в клуб "Атлантика, где изнурял себя занятиями с гантелями и упражнениями на тренажерах. Он даже начал посещать спортзал Макмиллана, хотя сам Большой Джек давно умер, и из вечера в вечер безжалостно молотил боксерские груши и манекены. В результате тело его оправилось быстрее разума; за счет своих окрепших, развившихся на руках и ногах мускулов Алекс даже набрал вес.

Эти занятия были для Алекса своего рода убежищем, а может быть, напротив – его собственным методом, направленным на то, чтобы вернуть себе рассудок и ясность мысли. Как бы там ни было, потребовалось довольно много времени, чтобы Алекс снова смог читать газеты, звонить кому-то по телефону и вскрывать изредка поступавшие на его имя письма. Сам он тоже писал, но все письма возвращались к нему нераспечатанными, а на его телефонные звонки никто не отвечал. И звонки и письма были адресованы одному человеку Клаудии Беневенто.

Через четыре месяца после своего возвращения из Парижа, в августе 1975 года, Алекс неожиданно улетел в Вашингтон. Кошмар постепенно отпускал его. Он мог теперь вспоминать о Татьяне, не обливаясь холодным потом и не сотрясаясь словно в приступе лихорадки. Его жажда мести тем не менее нисколько не улеглась – просто теперь она превратилась в холодную и непреклонную решимость.

Он приземлился в Вашингтонском национальном аэропорту, взял напрокат автомобиль и поехал в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли Вудс. Он предупредил о своем приезде, и его ждали. У ворот Алекс получил временный пропуск, после чего его провели в конференц-зал в главном здании. Там, дымя длинной сигарой швейцарского производства, дожидался Гримальди. Алекс уселся на стул напротив расфуфыренного, как петух, агента и, с нетерпением отмахнувшись от попыток Гримальди завязать светскую беседу, напрямую спросил:

– Вы еще боретесь с КГБ? Гримальди кивнул.

– Кто-то должен этим заниматься, – сказал он, наклонив голову. – А как ты? Они ведь сначала убили твоих родителей, потом твою девушку... Неужели ты до сих пор хочешь запереться в стенах тихого университетского городка и позволить другим мстить за своих мертвецов?

– Я поэтому и приехал, – негромко сказал Алекс. – Я хотел узнать, остается ли в силе твое предложение... Если я все еще нужен вашей конторе, то я согласен.

– Ты еще нужен, – успокоил его Гримальди. – Все в порядке.

Из Лэнгли Вудс Алекс поехал в Балтимор. Проглотив на обед безвкусный гамбургер и запив его пивом, он припарковал машину на стоянке позади отеля "Эксцельсиор". Пройдя через вестибюль, он спустился по ступенькам вниз, где размещался огромный танцзал. Сквозь его плотно закрытые двери доносилась ритмичная поп-музыка.

Алекс разыскал стул, уселся на него и стал терпеливо ждать. Наконец двери открылись, и из зала выпорхнула стайка длинноногих, изящных манекенщиц, беспечно болтающих и хохочущих, размахивающих своими объемистыми сумками. Клаудия вышла последней. Она сильно похудела и выглядела элегантной и стройной в облегающем брючном костюме голубого цвета. Она тоже смеялась вместе со всеми, беззаботно и немного хрипло.

– Завтра в пять! – крикнула она вслед уходящим девушкам, затем заметила Алекса и остановилась как вкопанная.

Алекс неловко поднялся и подошел к ней.

– Что ты здесь делаешь? – выдохнула Клаудия, нервно поправляя прическу.

Алекс не ответил на ее вопрос.

– Как прошла репетиция?

– Прекрасно. Завтра состоится показ.

– Знаю, я справлялся в твоей конторе... – Он помолчал. Тишина вышла напряженная и враждебная, и Алекс предложил: – Не выпьешь со мной?

Клаудия посмотрела на часы и кивнула с безразличным видом.

Бар отеля был отделан кожей, полированным красным деревом и медью, мерцающей в свете неярких ламп. Звучала негромкая музыка, и Джонни Кэш негромко оплакивал свою утраченную любовь. В одной из кабинок, держась за руки, сидела парочка среднего возраста. Женщина бросала через плечо мужчины тревожные взгляды на входную дверь.

Алекс заказал для себя охлажденную водку, а Клаудия попросила бокал шампанского, но потом передумала.

– Лучше просто белого вина, – сказала она.

– Я приехал поговорить с тобой, – сказал Алекс. – Я не могу больше этого выдерживать. Ты не отвечаешь на мои письма и звонки, но нам просто необходимо поговорить.

Клаудия неопределенно пожала плечами. Она сидела на самом краешке стула с напряженным и неприступным видом.

– В Париже ты спасла мне жизнь, и я никогда этого не забуду, продолжил Алекс. – Но я приехал сюда не ради благодарности. Я люблю тебя, я не могу без тебя жить.

– Я думала, что ты не можешь жить без Татьяны, – презрительно сказала Клаудия.

– Я действительно был увлечен, очарован Татьяной, не стану этого отрицать, но ты – моя единственная и любимая.

– Не надо мне лапшу-то вешать! – сердито сказала Клаудия.

Алекс взглянул мимо нее и увидел, как протиравший стаканы бармен повернулся к ним.

– Тем не менее, это так, – сказал он терпеливо. – У нас были чудесные отношения. Потом я уехал, и мне приснился сон. Татьяна и была этим сном, который в конце концов обернулся кошмаром. Теперь я просыпаюсь, а это вовсе не легко.

Не глядя на него, Клаудия нервно закурила.

– Чего ты хочешь, Алекс?

– Я хочу жениться на тебе.

– Зачем? – спросила она, неожиданно резко наклоняясь к нему через стол. – Ты хочешь, чтобы я утешила тебя? Ты потерял Татьяну и вспомнил теперь о своей брошенной подружке? Я для тебя что – запасной аэродром?

– Нет, – покачал головой Алекс. – Я же сказал тебе, Клаудия: я люблю тебя и хочу, чтобы мы поженились.

– Слишком поздно.

– Почему? У тебя кто-нибудь есть? Настал черед Клаудии покачать головой.

– Я присматриваю себе что-нибудь подходящее, но дело не в этом, – она затянулась и медленно выпустила дым тонкой струйкой.

У Алекса появилось ощущение, что ей стоит огромных усилий сдерживать себя и контролировать каждый свой жест.

– Между прочим, до того, как я примчалась в Париж, я была тебе верна и ни с кем тебя не обманывала.

– Но теперь это, конечно, не так, – закончил Алекс ее мысль. – Я понимаю. Но в этом же нет ничего бесчестного. Ты оставила меня после того, как я бросил тебя.

– Ты сломал всю мою жизнь, – вдруг с горечью сказала Клаудия, на миг теряя самообладание.

– Я понимаю. И не знаю, сумею ли я помочь тебе отстроить ее заново. Я сильно изменился, Клаудия. Изменились все мои взгляды на жизнь. Я не хочу больше преподавать. Теперь я работаю в ЦРУ.

Клаудия даже не улыбнулась.

– Ты все еще хочешь отомстить, все еще охотишься за своим братом?

– Наверное. Я не хотел бы тебя обманывать. Скажу больше – я до сих пор часто думаю о Татьяне, мне никак не удается выбросить ее из головы. Но теперь я думаю о ней по-другому, не так, как раньше. Она стала для меня чем-то из другой жизни, и я не уверен, были бы мы счастливы вместе.

Клаудия с сомнением посмотрела на него. Губы ее все еще были сложены в горькую улыбку. Джонни Кэш в музыкальном автомате закончил свою душераздирающую балладу, и из ящика доносилась песня "Ты медленно убиваешь меня" в исполнении Роберты Флэк.

– Я же говорю, что был буквально очарован Татьяной, – продолжал Алекс. – Это было просто наваждение. Воспоминания нахлынули на нею, и он закончил глухо:

– Страшное наваждение, которое не принесло ничего, кроме несчастий и смерти.

– Теперь ты хочешь жениться на мне, но Татьяна всегда будет стоять между нами.

– Нет, – сказал Алекс, наклоняясь вперед и беря ее за руку. Рука Клаудии была холодной. – Я люблю тебя, я думаю о тебе и мечтаю о том, как мы будем жить вместе. Я готов на коленях вымаливать твое прощение, если это необходимо. Я знаю, что причинил тебе сильную боль. Ты очень красива, очень горда и... – Алекс слабо улыбнулся. – ...И ты итальянка. Из-за меня ты прошла через настоящий ад. Худшего унижения я и придумать-то не могу.

– Я тоже была немного виновата, в самом начале, – признала Клаудия, слегка смягчаясь.

– Ты имеешь в виду мой отъезд в Париж? Да, это была твоя вина, но я не хочу сейчас об этом говорить. Давай не будем ворошить прошлое, лучше поговорим о будущем.

Клаудия откинулась на спинку кресла и скрестила ноги, выпустив изо рта колечко дыма.

– Ты сказал Нине, что собираешься сделать мне предложение?

Алекс кивнул.

– Она была очень рада. Теперь она, наверное, сидит на своем стареньком стуле возле плиты и молит бога чтобы ты сказала "да".

– Это что-то новенькое, – нахмурилась Клаудия.

– Она думает, что ты святая. Нина знает, как ты спасла мою жизнь, и говорит, что ты поступила очень по-русски. – Он подозвал официантку и заказал еще выпивку. – Она недолюбливала тебя раньше, потому что ей казалось, что ты отнимешь меня у нее. И она была права. Теперь она поняла, что без тебя я буду несчастен всю свою оставшуюся жизнь. К тому же ей стало ясно, что такой, как ты, мне никогда больше не встретить. Впрочем, спохватился он, – то, что думает Нина, не имеет большого значения.

– Алекс...

– Ты хочешь сказать "нет", не так ли?

Клаудия молча кивнула. Она слегка расслабилась и стала больше похожа на прежнюю, уверенную в себе Клаудию.

– Мы оба изменились, Алекс. Ты больше не тот мальчик, в которого я без памяти влюбилась в шестнадцатилетнем возрасте. Ты предал меня, обманув мое доверие. Но и я теперь тоже не та, что раньше. Я была приветливой и веселой, я была счастливой, я выросла в большой и дружной семье, окруженная друзьями и родными людьми. Ты приоткрыл для меня дверь в иной мир, и наша любовь была захватывающим приключением. Только это приключение закончилось плохо. Я стала жестокой и циничной, Алекс, я больше не верю словам о любви. Даже твоим словам, Алекс... – Она заглянула в свой опустевший стакан. – Я не хочу обжечься еще раз.

– Пожалуйста, не говори "нет". Подумай еще, Клаудия, и помни – я люблю тебя. Теперь это совсем иное чувство – более глубокое, более зрелое, не похожее на влюбленность шестнадцатилетних подростков. – Он с шумом выдохнул воздух. – Не забывай – я твой, я принадлежу тебе и буду принадлежать всегда. Даже если сейчас ты оттолкнешь меня, ты никогда не сможешь забыть, как нам было хорошо вместе. Мы еще можем быть счастливы, Клаудия. Когда-то ты любила меня, так неужели ты не любишь меня сейчас? Скажи мне – я должен это знать.

Клаудия прикусила губу и сердитым жестом раздавила в пепельнице сигарету.

– Что тебя так рассердило? – спросил Алекс.

– Ты заставляешь меня колебаться, – чистосердечно призналась Клаудия, – и мне это не нравится. Я уже все решила и обо всем подумала. Мне казалось, что ты исчез из моей жизни и что эта перемена – к лучшему. Все было кончено, и тут появляешься ты, покупаешь мне бокал дешевого вина, а от музыки и света я становлюсь сентиментальной, как старая дева. Все, о чем я думала, перестает казаться мне ясным и окончательным. Я не хочу снова раскиснуть, Алекс, раны еще болят.

– Может быть, мне стоит задержаться здесь. Мы встретимся за завтраком и поговорим снова?

Клаудия встала. "Как она прекрасна, – подумал Алекс. – Эти легкие тени под высокими скулами, эта гордо поднятая голова... Как мне вернуть ее?"

– Нет, – голос Клаудии был холоден и спокоен. – Возвращайся в Нью-Йорк. Я не могу ответить тебе сейчас, а до завтра ничего не изменится. Если ты настаиваешь на немедленном ответе, я скажу тебе – нет... Когда все это случилось, я... я ненавидела тебя. Теперь ненависть улеглась, но я все еще чувствую себя преданной и униженной. Оставь меня, Алекс, дай мне побыть наедине с собой.

Отказавшись от второго бокала вина, поданного официанткой, она повернулась к Алексу и вынула свой кошелек.

– Говорят, что время залечивает все раны, – сказала она. – Ты в это веришь?

Клаудия ответила ему накануне Нового года. Она позвонила ему из Сиэтла, и они долго говорили по телефону, то плача, то смеясь. Через шесть недель они поженились, И на скромной церемонии в Вашингтоне присутствовали только родственники и самые близкие друзья.

Через год после свадьбы, вскоре после того, как Алекс закончил свою подготовку в учебном центре ЦРУ, родился их первый ребенок. Это была светловолосая и голубоглазая девчушка, и они назвали ее Тоней.

Глубоко внутри и никогда вслух Алекс называл ее Татьяной.

Часть третья

Война

(1977-1991)

Глава 15

Новый шквал ветра и воды яростно ударил в оконное стекло. Стоя у высокого окна, Дмитрий Морозов молча смотрел на мрачный и мокрый бульвар Перье. Стоял март 1977 года, и он снова был в своем старом пыльном кабинете в здании Торгпредства в Париже. Ровно два года назад он вынужден был спешно уехать отсюда в Москву после возвращения из Брюсселя. Как раз сегодня, 15 марта, исполнилось два года со дня смерти Татьяны.

Все это время Дмитрий упорно избегал бывать в Париже, и вовсе не потому, что опасался властей. Бельгийской полиции так и не удалось связать его с загадочной смертью девушки, тем более французы не могли обвинить его в происшествии, когда чуть не погиб его брат – в это время Дмитрий уже неделю как был в Москве. Человеком, который совершил наезд на Алекса, был Евгений Зайцев, один из сотрудников Дмитрия во Франции. "Сюртэ", конечно же, не могла знать, что именно Морозов передал ему из Москвы подробнейшие инструкции. Телеграмма была шифрованной, к тому же он отправил ее по секретному каналу связи из мрачного особняка, где засел Октябрь.

Иные причины заставляли его избегать возвращения в Париж. Все в этом городе – омытые весенними дождями улицы, голые безлистные парки, рестораны и кафе, французский язык и даже сами парижане – все напоминало ему о Татьяне. Воспоминания эти мучили его, и он тщетно пытался отогнать их. Татьяну Дмитрий любил мрачной, яростной любовью, какой он никогда не испытывал ни к одной женщине. Никто из его любовниц не восхищал его так, как она, ни одна из них не в силах была заставить Дмитрия почувствовать высшее наслаждение в минуты интимной близости. И, уж конечно, никто из них не возбуждал в нем столь сильного чувства и желания быть вместе всю жизнь.

За два прошедших года Дмитрий переспал со множеством женщин, но все это был грубый, животный секс, часто граничащий с жестокостью. После близости Дмитрий чувствовал себя опустошенным; секс не приносил ему ни спокойствия, ни удовлетворения. Занимаясь любовью, он всякий раз пытался победить в себе воспоминания о Татьяне, но тщетно. Эта хрупкая девушка с золотистыми светлыми волосами была единственной женщиной, которую он любил. Ее смерть нанесла ему глубокую рану, которая никак не излечивалась со временем и продолжала терзать его душу невыносимой болью.

По силе своей эта боль могла сравниться лишь с ненавистью, испытываемой к Алексу Гордону.

Теперь Дмитрий понимал, что, планируя свою месть, он чуть было не допустил ошибку. Если бы Зайцев сумел прикончить Алекса той ночью, его брат страдал бы всего лишь долю секунды, после чего все мучения для него прекратились бы. Это было слишком милосердным наказанием за все, что он сделал. Дмитрий желал растянуть его страдания на долгие годы, заставив Алекса жить в постоянном страхе, превратив его дни в кошмар, а ночи – в ад.

"Отомстить – это значит ударить своего врага по самому больному месту, – прокаркал ему как-то ночью Октябрь. – Надо заставить его пожалеть о том, что он родился на свет".

И все же мщение было палкой о двух концах. Для самого мстителя оно могло превратиться в мучительную, навязчивую идею. Алекс Гордон постоянно был у Дмитрия на уме, превратившись в ненавистного, но тем не менее неразлучного спутника. Вот и сейчас, стоя в своем старом парижском кабинете, Дмитрий отчаянно пытался выбросить мысли об Алексе из головы и сосредоточиться на своих текущих делах.

Вылетая из Москвы две недели тому назад, Дмитрий вовсе не собирался в Париж. Местом его назначение был Осло. С тех пор как он стал заместителем Октября, Дмитрий проводил в дороге большую часть своего времени, присматривая за тем, как проводятся операции. В норвежскую столицу он тоже ехал по делам – необходимо было подготовить убийство агента КГБ по кличке Грета.

Она работала в секретариате Министерства иностранных дел и в течение двадцати пяти лет аккуратно снабжала Московский центр секретными документами чрезвычайной важности. В последнее время норвежская контрразведка стала уделять этой женщине слишком много внимания, и было решено заставить ее замолчать, прежде чем станут известны подлинные масштабы предательства. Дмитрий планировал убить Грету в ее собственной квартире, замаскировав убийство под сердечный приступ, однако срочная шифровка Октября заставила его оставить все приготовления и срочно вылететь в Париж.

Два русских диссидента, живших в Швейцарии, должны были встретиться в Париже с несколькими сотрудниками ЦРУ, специально направленными к ним из Лэнгли. Целью этой встречи было составить общий план деятельности инакомыслящих в Советском Союзе. Октябрь в своей телеграмме требовал, чтобы все участники встречи, как русские, так и американцы, были убиты. Впервые за все время службы Дмитрий получил приказ расправиться с американскими агентами.