Текст книги "Братья"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

Между тем Клаудия была с Ниной очень приветлива, и Нина старалась отвечать тем же, хотя подчас ей бывало нелегко сдержать свою неприязнь, которую она испытывала всякий раз при встрече с итальянкой. Спазмы перехватывали ей горло, кровь отливала от лица, а тон, каким она разговаривала с соперницей, становился холодным и враждебным.

Самое неприятное заключалось в том, что Алекс влюбился не только в девчонку; ему пришлась по сердцу вся семья Беневенто. В их доме он проводил гораздо больше времени, чем в своей квартире. Беневенто буквально поглотили его, обращаясь с ним так, как обращались бы с одним из своих. Им удалось дать ему то, чего у Алекса никогда не было, – чувство полноценной семьи.

Незадолго до того, как Алекс уехал учиться в университете, между ним и Ниной произошла серьезная ссора. Приближение этого события Нина предвидела уже давно, однако, когда катастрофа разразилась, она оказалась к ней совершенно не готова. Началось все тревожным летом 1967 года, когда на Ближнем Востоке разгорелась война между Израилем и его соседями. В один из дней Алекс вернулся из школы, проклиная русских на чем свет стоит. Брежнева он готов был задушить своими собственными руками, а Моше Даян, генерал израильской армии, напоминавший черной повязкой на глазу благородного морского разбойника, вызывал у Алекса искреннее восхищение. Нина попыталась объяснить мальчику позицию Советского Союза, однако он крикнул ей что-то обидное и выбежал из дома, громко хлопнув дверью.

Год спустя русские танки вторглись в Чехословакию, и Алекс организовал в студгородке Брауна марш протеста. Этому событию уделили свое внимание две программы телевизионных новостей, и Нина увидела своего Алекса, выступавшего с горячей речью, в которой он обличал "красный империализм" и агитировал толпу против "советской агрессии". Нине стало так стыдно, что всю ночь ее мучили сильные боли в желудке, однако она не стала обращаться к врачам. Несколько дней подряд она не отвечала на телефонные звонки, боясь, что кто-то может позвонить ей по поводу выступления Алекса на митинге.

Немного успокоившись, Нина решила прибегнуть к новой тактике. Она станет избегать прямых столкновений, призывая на помощь логику и здравый смысл. Когда Алекс приехал погостить на уик-энд, она приготовила для него кофе и, расставляя чашки на кухонном столе, попыталась объяснить происходящее.

– Израиль, – сказала она, – является империалистическим государством, это всем известно. Моше Даян сражался еще против британской армии Восстание в Чехословакии было частью заговора западных держав, и Советская Армия вошла в Прагу по просьбе чешского народа.

Алекс был вне себя от огорчения.

– Как ты можешь так говорить, Нина? Стоит русским свистнуть, как ты тут как тут, с готовностью щелкаешь каблуками! Неужели так трудно подумать своей головой?

Нина почувствовала знакомую резь в животе и опустила на стол свою чашку. Пальцы ее дрожали так, что кофе пролился на стол.

– Значит, Клаудия такого обо мне мнения?

Она сказала это, не подумав, и тут же пожалела о своих словах. В глазах Алекса вспыхнула бешеная ярость.

– Оставь ее в покое, Нина! Это касается только нас двоих – тебя и меня.

Нина не нашлась, что ответить. Она поднялась и вышла из-за стола. В коридоре Алекс догнал ее и крепко обнял за плечи.

– Я очень люблю тебя, Нина, – сказал он. – Я всегда буду любить тебя, но твоя фанатическая преданность кремлевским идолам выводит меня из себя Я не в силах переносить этого больше.

После этого разговора Алекс стал приезжать к ней гораздо реже, но Нина выдержала характер. Ни разу за все годы его учения она не позвонила Клаудии Беневенто, чтобы справиться о здоровье и успехах своего племянника.

В январе 1971 года в дверь ее квартиры кто-то негромко постучал. Нина как раз пила чай за столиком у окна гостиной, наблюдая за беспорядочной пляской редких снежинок в холодном воздухе. Январский снег всегда напоминал ей о последних днях Тони, и она погружалась в мрачное, подавленное состояние.

Заслышав стук, она встала и быстро пошла к дверям Даже проводя в одиночестве целые дни, она одевалась аккуратно и нарядно, а в тот день на ней было самое лучшее платье в белый горошек с белоснежным крахмальным воротником и черные кожаные туфли.

На пороге стоял молодой человек. На вид ему было не больше тридцати. Одет он был отнюдь не богато: в бежевую куртку из грубой шерсти, протертую на локтях, коричневые брюки из хлопчатобумажной английской ткани и желтые ботинки на толстой подошве. Шея его была замотана толстым вязаным шарфом, на носу криво сидели сильные очки. На неопрятных длинных волосах таяли снежинки.

– Миссис Крамер?

– Да?

– Надеюсь, я не очень вас побеспокоил? – поинтересовался незнакомец, и, прежде чем Нина успела ответить, он уже вошел в прихожую, оставляя на ее ковре мокрые следы. – Мое имя Дэвид Хьюз, я писатель.

Он говорил с сильным британским акцентом, который только подчеркивал старомодность его наряда.

– Могу я с вами поговорить?

– О чем? – спросила Нина.

"Неужели об Алексе?" – подумала она с тревогой.

– Об Александре Колодном.

Нине потребовалось несколько минут, чтобы до конца осознать услышанное. Саша Колодный, ее Саша! Она не слышала этого имени вот уже почти тридцать лет. У нее даже закружилась голова, и она вынуждена была ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть.

– Саша? Вы знаете Сашу?

– Он был вашим мужем, не правда ли? – Глаза Хьюза заметались за стеклами очков, оглядывая квартиру.

– Нет, не мужем. – В минуты волнения английский язык Нины становился еще более неуклюжим. – Саша. Он умер? – удалось вымолвить ей наконец.

Сердце бешено колотилось в ее груди.

– Нет, насколько мне известно, – сказал англичанин, проходя в гостиную. – Можно мне присесть?

– Где он? Где Саша?

Не дождавшись приглашения, англичанин уселся в одно из кресел.

– По правде говоря, я надеялся, что вы расскажете мне об этом. – Он огляделся по сторонам и разочарованно сморщил нос. Очевидно, он рассчитывал увидеть на стенах портреты Александра Колодного.

– Мне сказали, что он был вашим первым мужем.

Нина покачала головой.

– Мы не были женаты. Он был моим... другом.

– Понятно, – кивнул Хьюз, расстегивая свою куртку. – Видите ли, я пишу о нем книгу. Мне казалось, что вы сможете мне помочь.

Нина напряженно опустилась на краешек стула, затем снова встала.

– Книгу? О Саше? Зачем это вам понадобилось? Все это было очень подозрительно, впрочем, и самозваный писатель тоже не внушал ей доверия. О Саше она не слышала с самого начала войны, с того дня, как получила письмо из Парижа от Эмилии Майер.

Дэвид Хьюз улыбнулся, обнажая большие, как у кролика, зубы.

– Вы прекрасно знаете ответ на этот вопрос. Ваш Саша – настоящий герой. Есть ли у вас его фотографии? Или фото, где вы были бы сняты вместе?

– Герой? – Рука Нины метнулась к груди, колени подогнулись, и она снова села на стул. Она сидела очень прямо, повернувшись к нему лицом. Почему он герой?

Англичанин покачал головой.

– Вы и в самом деле не знаете? Должно быть, вы просто не читаете европейскую прессу. – Он порылся в кармане и достал фотографию. Взгляните.

Нина поспешно надела на нос очки. Это была фотография мужчины, снятого под довольно странным углом, – сзади и немного снизу вверх. Мужчина обернулся к фотографу через плечо. Лицо его было полностью лишено выражения, глаза смотрели проницательно и холодно, и в то же самое время в них сквозила тень удовлетворенности. Выглядел он очень элегантно: в костюме, в белоснежной сорочке и при галстуке. Светлые волосы были коротко подстрижены, а непослушные кудри цвета светлого меда вовсе исчезли. Скулы заострились, рот стал властным, почти жестоким, а шея выглядела крепче и шире, однако все это были приметы возраста. Ошибки быть не могло – перед Ниной была фотография ее Саши.

– Этот снимок, – пояснил англичанин, – был сделан парижским отделением гестапо незадолго до ареста Александра Колодного. Его знали там под именем Теодора Шредера, однако друзья из французского Сопротивления называли его Шеф. – Протягивая ей фотографию, он добавил: – Возьмите себе, это копия. У меня дома есть еще одна такая.

Нина взяла фотографию в руки, и ее пальцы, действуя словно сами по себе, нежно погладили любимое лицо.

– Шеф... – эхом повторила она. Ее Сашу прозвали Шефом... Наклонившись вперед, она попросила: – Пожалуйста, расскажите мне о Саше.

Вдруг она спохватилась, что совсем забыла о правилах приличия.

– Прошу прощения, может быть, выпьете кофе? Или вы предпочитаете чай?

Англичанин рассказал ей, что Александр Колодный попал в Париж в 1929 году и работал каменщиком, мойщиком посуды, плотником. В 1936 году он пересек испанскую границу и сражался на стороне республиканцев, против генерала Франко. В битве на Эбро он был ранен. После возвращения в Париж он был назначен шефом советской разведсети в Западной Европе. Откровенно говоря, это и было той самой главной причиной, по которой он выехал из Советской России и отправился сначала в Палестину, а потом во Францию: он должен был создавать свои агентурные сети и вербовать сторонников.

Нина вспомнила ту ночь, когда Саша разбудил ее и сказал:

– Поедем со мной в Палестину.

Она не поехала с ним. Они не были сионистами, а Саша не мог тогда рассказать ей, что получил особое задание. Нина, в свою очередь, боялась признаться ему в своей беременности. Это глупое взаимонепонимание и разрушило всю ее жизнь. Господи, неисповедимы пути твои!

– Тогда, – рассказывал англичанин, – Колодный изменил фамилию на Шредер. Он появился в шикарном шестнадцатом квартале французской столицы, изображая из себя удачливого богатого дельца. У него не переводились деньги, его огромная контора занимала лучшее помещение на улице Виктора Гюго, к тому же у него оказалось немало влиятельных знакомых в высших эшелонах власти. И женщины... – добавил Хьюз, ненадолго отводя глаза. – У него было много молодых привлекательных женщин.

Нина покачала головой. Саша был так красив, неудивительно, что француженки вешались ему на шею.

После того как Франция капитулировала перед немецкими войсками, Шредер стал одним из первых парижских дельцов, которые стали сотрудничать с оккупантами. Но это была лишь видимая сторона его деятельности. В тайне же он продолжал выполнять свое задание, и созданная им разведывательная сеть работала на полную мощность, передавая в Москву жизненно важную информацию о военной мощи немцев. Высшим его успехом стало секретное послание Сталину, касающееся неизбежного нападения Гитлера на Советский Союз. Шеф сообщил в Москву даже кодированное название операции – план "Барбаросса", а также дату ее начала – 22 июня 1941 года.

– Но... этого не может быть! – неуверенно возразила Нина. – Красная Армия не была готова к нападению фашистской Германии.

Дэвид Хьюз серьезно кивнул.

– Совершенно верно. Сталин не поверил Шефу. Вскоре после этого успеха гестапо схватило Колодного-Шредера, но ему удалось выйти на свободу, пообещав сотрудничать с немцами и передавать им информацию. Он и в самом деле передал им кое-какие сведения второстепенной важности, касающиеся его агентурных сетей. Затем в один прекрасный день, когда его везли через Париж на машине гестапо, он попросил остановиться возле аптеки, чтобы купить аспирин. Машина затормозила возле Лионского вокзала. Саша направился в большую аптеку на углу, спокойно вышел через черный ход и буквально растворился в воздухе.

Нина как зачарованная слушала этот рассказ.

– Однако в конце войны началась самая тяжелая и трагическая полоса в жизни Александра Колодного... – продолжал англичанин.

Снаружи начинало темнеть, а сильный ветер тихонько стонал за окнами в кухне.

– В Париж прилетел специальный самолет, который должен был доставить Шефа в Москву. Русские сказали Колодному, что его хочет видеть сам Сталин, чтобы лично поздравить и наградить героя.

– Как-как? – перебила Нина, которая не поняла последних слов.

– Наградить – значит, дать орден или медаль, – пояснил англичанин. Они сказали ему, что Сталин вручит ему медаль.

– И что же сказал Саше Сталин? – Нина наклонилась вперед, предчувствуя жестокий удар.

– Александр Колодный так и не увиделся со Сталиным. С аэродрома его доставили прямо на Лубянку. Одиннадцать лет он просидел в тюрьме и был освобожден только в пятьдесят шестом...

Нина сама не заметила, как вскочила.

– Я... – задыхаясь, пробормотала она. – Я не верю вам. Почему Сталин так поступил?

Англичанин посмотрел на нее поверх своей чашки с чаем.

– В самом деле, Сталин должен был бы наградить вашего Сашу, однако этим он признал бы, что Колодный был прав, сообщая дату начала войны, а он, генералиссимус, ошибался. Он не слушал предупреждений, продолжая доверять Гитлеру. Эта его близорукость обошлась русским в миллионы человеческих жизней...

– Я не верю, – упрямо перебила Нина. – Не верю...

– И для того, чтобы не признавать своей ошибки, Сталин отправил Александра Колодного в Лубянскую тюрьму.

Нине неожиданно пришло в голову, что Тоня и Саша находились в одной и той же тюрьме в одно и то же время. Может быть, их камеры даже были рядом, в одном блоке. Может быть, они даже мельком встречались в коридорах, не зная один другого. И вот два человека, которых Нина любила в жизни больше всего, оба пали жертвами Сталина.

– Что с ним? Где теперь Саша? – спросила она.

Хьюз пожал плечами.

– Я надеялся, что вы знаете. По некоторым сведениям, он был реабилитирован и вернулся на работу в госбезопасность. После выхода из тюрьмы он совершенно исчез из нашего поля зрения. А теперь давайте вернемся к тем временам, когда вы с ним встретились. Можете ли вы рассказать мне о нем что-нибудь интересное?

– Нет! – в испуге затрясла головой Нина. – Мне нечего рассказать.

– Но почему? Это из-за других женщин, которые у него были?

– Нет-нет, другие женщины меня не волнуют. – Она сняла очки, повертела в руках и снова надела. Она не знала, как ей справиться со своими чувствами.

– Неужели вы не хотите снова увидеть его?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что книга, которую я пишу, будет опубликована во всем мире. Я уверен, что она попадет и в СССР. Если Александр Колодный еще жив, он будет знать, где его Нина и как ее найти.

– Нет, – непреклонно ответила Нина. – Он не захочет искать свою Нину. Мне нечего вам рассказать.

Но англичанин продолжал настаивать, убеждать, в запальчивости он даже повысил голос, и Нина в конце концов уступила. Нет, конечно же, не этому неприятному "писателю". Она уступила своему подспудному, давно подавляемому желанию во весь голос рассказать кому-нибудь историю своей любви к Саше Колодному. Ей почти не приходилось сдерживаться, когда она рассказывала ею их встрече, о том, что они жили "как муж и жена, но только без раввина". Нина принесла из своей комнаты пожелтевшие от времени письма и фотографии, до которых она не разрешила Хьюзу даже дотронуться и показывала их ему из своих рук.

Исповедь принесла ей чувство невероятного облегчения. Нине казалось, что какая-то другая женщина, много лет находившаяся в заточении внутри нее, наконец-то облегчила себе душу признаниями.

Хьюз ушел от нее далеко за полночь. Нина сполоснула чашки и бокал, в котором она подавала англичанину шерри, потушила свет и пошла в свою спаленку. На ночных улицах Бруклина выл сердитый ветер, а она лежала без сна и думала, думала, думала.

В ту ночь она много плакала о своей потерянной юности, сожалела о большой ошибке, которую совершила, когда отказалась поехать с Сашей в далекую страну. Одновременно ей было радостно от того, что скромный и застенчивый девятнадцатилетний паренек, которого она знала в Киеве давным-давно, в конце концов сделал правильный выбор. Саша был выдающимся человеком, и она была горда тем, что поняла это с самого начала, как только увидела его.

Ее жизнь тоже не была закончена, все еще нет. Теперь у нее появилась новая надежда, согревшая ее старость. Может быть, однажды Саша найдется, может быть, этому даже поможет книга, которую напишет англичанин. Она надеялась, что проживет достаточно долго и снова увидит его...

По ее телу пробежала легкая дрожь – то был трепет радости, предвкушения их встречи. Ей нужно было так много сказать ему, что, когда они встретятся, они, наверное, проговорят не один день.

Как жаль, что их мальчик умер. Саша, должно быть, очень обрадовался бы тому, что у него есть сын. Но сына у него не было, и Нина утаила от англичанина эту подробность. Не скажет она об этом и Саше, если им доведется когда-нибудь свидеться.

Дмитрий не знал подлинного имени и должности человека, который обучал его "образу действий разведчика-нелегала в западном городе". Это был представительный, широкоплечий мужчина с львиной гривой седых волос, которые когда-то были светло-русыми. Нос у него был прямой, крупный, а рот упрямый и волевой. Одет он был чаще всего в старый твидовый пиджак поверх черной рубашки, которая была застегнута до самого подбородка. Походка его казалась неуклюжей, обманчиво медленной. Сам Октябрь говорил о нем с необычным уважением, называя его не иначе как Шеф, однако ходили слухи о том, что Шеф – выпускник Лубянской тюрьмы, где он провел чуть ли не десять лет после завершения фантастически сложного задания в годы войны. Нрав у него был угрюмый, сардонический; к тому же он не принадлежал к внутреннему кругу работников отдела и, следовательно, не имел доступа к делам оперативной разработки. До своего заключения в тюрьму он много лет прожил в Западной Европе и теперь готовил специалистов "Управления мокрых дел" к их самостоятельным операциям за рубежом.

– Вашей базой и вашим штабом должно быть кафе, всегда и везде, поучал он Дмитрия.

Они встретились у подъезда мрачного здания на Балаклавском проспекте, где Октябрь устроил новый штаб Тринадцатого отдела. Дмитрий должен был отправиться за границу на задание, и Шеф был приставлен к нему для тщательной индивидуальной подготовки.

– В Париже, – продолжал он, и Дмитрий обратил внимание на то, что голос у Шефа глухой и что он слегка картавит. – В Париже ты найдешь кафе на углу каждой улицы. Точно также обстоит дело в Брюсселе и в Риме. В Англии, Германии и Соединенных Штатах кафе встречаются не так часто, однако в каждой крупной гостинице найдется подходящий бар или ресторан. Все встречи ты должен назначать в кафе и помни: толпа – твоя лучшая защита. Как только ты окажешься в гуще людей, можешь чувствовать себя в безопасности.

Шеф отвез Дмитрия в село Гавриково под Москвой, где был выстроен учебно-тренировочный комплекс КГБ. Это был обширный полигон в сосновом лесу, окруженный заборами с колючей проволокой и вышками, на которых стояли часовые. Шеф провел Дмитрия в восточное крыло здания, в комнату на первом этаже, которая была точной копией парижского кафе с его увешанными зеркалами стенами, пластиковыми столиками, бильярдом-автоматом и баром с латунной стойкой. Кроме них двоих, в комнате никого не было, однако Дмитрий без труда мог представить себе, как множество мужчин и женщин заполняют его, садятся за столики и как официанты в длинных белых фартуках разносят заказы клиентам.

– Всегда садись спиной к стене, поблизости от служебного входа, сказал Шеф и кивнул, увидев, что Дмитрий выбрал правильное место. – Никогда не повышай голос, чтобы подозвать официанта, не щелкай пальцами, не хватай его за рукав и не заказывай того, чего нет в меню. Нельзя привлекать к себе внимание.

Он говорил ровным, монотонным голосом, и Дмитрий понял, что работа ему совершенно безразлична. Пустой взгляд Шефа подсказал Дмитрию, что этот человек давным-давно мертв и что тело и мозг его продолжают функционировать только по инерции, в силу привычки. Очевидно, он продолжал исполнять свою работу лишь потому, что шпионаж был единственным ремеслом, которым он владел.

– На практике ты почти всегда будешь действовать по документам канадского гражданина, – бубнил Шеф. – Мы используем их паспорта, во-первых, потому, что у них пока нет компьютеризованной системы регистрации граждан, а во-вторых, потому, что такой нации, как канадец, в природе не существует.

– Как так? – удивился Дмитрий.

Его наставник закурил сигарету "Ассамблея". Это была коричневая сигарета с золотым кончиком. Большой и указательный пальцы Шефа были желтыми возле суставов, да и зубы его были испорчены пятнами никотина. Заметив, что Дмитрий наблюдает за ним, Шеф криво улыбнулся и предложил ему закурить.

– Никогда не делай этого на задании, – прокомментировал он. – Никогда не кури необычный сорт сигарет – из-за этого можно попасть в беду. Люди всегда запоминают такие подробности, да и в пепельницах кое-что остается. Выдохнув струйку дыма, он спохватился: – На чем мы остановились? Ах да, канадцы. Канада населена огромным количеством иммигрантов со всех концов света. Там полно итальянцев, выходцев из Восточной Европы, португальцев, французов, греков. Поэтому никого не удивляет, если канадец не знает английского языка или говорит на нем с трудом. Это ясно?

Дмитрий кивнул. "Ассамблея" обладала острым, приятным вкусом.

– А теперь я отведу тебя в сортир, – сказал Шеф. Дмитрий, сбитый с толку, последовал за ним. Шеф прошел за дверь, на которой висела табличка с надписью "Туалет", открыл дверцу в одну из кабинок и указал на бачок унитаза. Унитаз был европейской модели, и бачок его был укреплен высоко на стене, соединяясь со стульчаком длинной трубой. Устройство приводилось в действие фарфоровой рукояткой на длинной цепочке.

– Это твой почтовый ящик, – объяснил Шеф, словно не замечая недоумения Дмитрия. – Если хочешь жить, не вздумай прибегать к стандартной чекистской бредятине. Никогда не устраивай тайников в лесу или в поле, под пнями или в дуплах деревьев. Наши люди в Америке не хотят отказаться от этого и поэтому регулярно попадаются с поличным. Собственно говоря, они заслуживают этого за свое скудоумие и упрямство.

Дмитрий хихикнул. Старик явно не стеснялся в выражениях.

Хриплый голос Шефа звучал теперь с явным удовольствием.

– Человек, который, озираясь, крадется в одиночку по лесу, всегда подозрителен. Человек, который едет на машине из своей конторы в лес, на пустырь, всегда вызывает вопросы даже у посторонних. То же самое относится и к тем, кто останавливается на обочине шоссе или в чистом поле. Однако человек, отправившийся отлить в сортир при ресторане, вовсе не выглядит подозрительно и не привлекает к себе никакого внимания. Это ясно? А теперь делаешь так...

Шеф выудил из кармана маленький конвертик, достал из него презерватив и развернул.

– Свое сообщение, микропленку и все прочее кладешь внутрь, для верности завязываешь на два узла и кидаешь в бачок. – Он вскарабкался на стульчак и ловко просунул презерватив под крышку бачка. – Сюда никто не заглядывает, но, если твою посылку случайно обнаружат, то будет довольно трудно найти по ней тебя или твоего связника.

С этими словами Шеф вернулся в комнату, имитирующую кафе.

– Первое, что тебе необходимо, когда попадаешь в крупный город, это его подробная карта, на которой отмечены магазины, станции метро, железнодорожные станции и гостиницы с множеством входов и выходов. Офицер, предупрежденный о твоем приезде, должен подготовить для тебя такую карту еще до того, как ты выйдешь на задание. Эту карту ты обязан тщательно изучить, запомнить и уничтожить. Подобные места мы называем "чистилищами". Если обнаружишь за собой слежку, направляйся к ближайшему такому месту, входи через одну дверь, выбирайся через другую. Этот ход может спасти тебе жизнь. – Он помолчал, задумчиво глядя на Дмитрия. – Я мог бы рассказать тебе об одной аптеке. Это было в Париже... – Он улыбнулся, и его глаза внезапно ожили, однако до конца он так и не договорил.

Уже когда они покидали секретный объект, Шеф повернулся к Дмитрию и прогудел своим низким, гулким голосом:

– Запомни хорошенько: в бар, ресторан, кафе, гостиницу нужно входить с таким видом, словно они принадлежат тебе лично. Не мнись у порога, старайся выглядеть уверенным. На Западе полицейские не охраняют вход в каждую гостиницу и каждый ресторан, любой человек может войти и выйти, когда ему заблагорассудится. Чем уверенней ты будешь себя вести, тем меньше привлечешь к себе внимания.

Дмитрий вспоминал рекомендации Шефа три недели спустя, уверенным шагом входя в отделанный никелем и кожей вестибюль отеля "Юниверсал" во Франкфурте. Мягкие брюки пошитого на заказ костюма и тонкая рубашка ласкали его тело. Рассеянно улыбнувшись портье, он задержался у прилавка с сувенирами и, действуя нарочито неторопливо, закурил сигарету. После этого он прошел к лифтам, слегка помахивая кожаным портфелем.

Он прибыл накануне вечером, прямым рейсом "Люфтганзы". В кармане у него лежал паспорт на имя Тимо Куусинена, гражданина Финляндии. На первом этаже аэровокзала он сел на поезд, который доставил его на Гауптбанхофф центральную железнодорожную станцию. Привокзальный ресторанчик оказался скудно освещенным небольшим помещением, тесно заставленным деревянными столами, между которыми сновали дородные официантки в белоснежных фартуках и кокетливых наколках. Дмитрий заказал порцию сосисок и пару крепкого пива. Это был его первый ужин на Западе, и он сразу же отметил превосходное качество продуктов, особенно когда погрузил свою ложку в десерт – взбитый шоколадный мусс со сливками. Проглотив кофе, Дмитрий вышел в туалет.

Заперев за собой дверцу третьей от входа кабинки, он встал на унитаз, закатал рукав пиджака, запустил руку в бачок и выудил из воды презерватив, в котором находился ничем не примечательный ключ. Этим ключом он и отпер третью сверху ячейку в привокзальной камере хранения. Внутри оказалась спортивная сумка с комплектом одежды, купленной, судя по ярлыкам, в городе Гамильтоне канадской провинции Онтарио, и канадский паспорт на имя Стефана Наги. В паспорте, однако, не было фотографии. Эта мера предосторожности была предпринята на тот случай, если кто-нибудь посторонний сумеет открыть ячейку камеры и доберется до ее содержимого На дне сумки под одеждой лежали электрический пистолет в кожаном чехле, три ампулы с синильной кислотой и три ампулы с противоядием.

Вывеска на немецком языке на противоположном конце коридора предлагала путешественникам воспользоваться душем всего за четыре с половиной марки. В раздевалке Дмитрий переоделся в канадскую одежду, а пять минут спустя его старая одежда и финский паспорт уже покоились в той же самой ячейке, из которой он извлек спортивную сумку со всем необходимым. Благодаря этому трюку с переодеванием становилось трудно, почти невозможно установить какую-либо связь между финном Куусиненом, прилетевшим во Франкфурт из Москвы, и канадцем, который вышел в город из здания железнодорожного вокзала. Если что-то пойдет не так и Стефана Наги станут разыскивать в связи с его ролью в предстоящей операции, след его оборвется у входа в Гауптбанхофф.

Вечерело, когда Стефан Наги зарегистрировался в "Глобусе", потрепанном второразрядном отеле, кишевшем клопами и расположенном в квартале, облюбован ном проститутками и прочей криминальной публикой Квартал этот начинался неподалеку от вокзала и всю дорогу Дмитрий шел пешком. Повсюду ему бросались в глаза рекламные щиты, возвещающие о начале ежегодной Франкфуртской книжной ярмарки. Яркие плакаты расхваливали новинки сезона, бестселлеры и их авторов.

Оказавшись в своей комнате, Дмитрий заказал еще. Два пива и сандвичи с копченой колбасой и ветчиной. Заперев входную дверь, он достал из привезенного с собой конверта собственную фотографию, которую аккуратно вклеил в канадский паспорт. Весь оставшийся вечер и весь следующий день он провел в номере гостиницы, отчаянно сражаясь со стареньким черно-белым телевизором. Программ на немецком языке он не понимал и поэтому крутил обломанную рукоятку до тех пор, пока не настроился на телевизионную сеть армии США. Без особого интереса он посмотрел старую комедию, которая показалась ему скучной и довольно глупой.

Он пообедал в переполненном баре, расположенном на той же улице, где он оказался единственным посетителем, который не сводничал и не продавался. Вернувшись в свой номер, он снова неохотно включил телевизор и с жадностью проглотил две плитки молочного шоколада с орехами. Время от времени он слышал доносящиеся из коридора шаги, хриплые мужские голоса и неестественно громкий женский смех. Определенно, дела в "Глобусе" шли неплохо.

Ближе к вечеру Дмитрий оделся, подхватил свой элегантный портфель и вышел из отеля. Оказавшись на улице, он взял такси.

Из окна машины он видел богатые витрины магазинов, шикарные автомобили и хорошо одетых людей. Продовольственные лавки буквально ломились от изобилия продуктов, и Дмитрий был сражен тем, что любой человек может войти внутрь и выбрать что угодно по своему вкусу, не тратя драгоценное время на стояние в очередях.

Вечер был пасмурный, хмурый, низкое небо затянуло облаками, однако по всей длине Кайзерштрассе сверкали и переливались разноцветные огни неоновых реклам. Одна из них – каскад перемигивающихся огней в форме женского тела настойчиво приглашала Дмитрия посмотреть стриптиз.

"Это и есть Запад, – подумал Дмитрий внезапно. – Богатый, сытый, загнивающий. И это – Германия. Мы выиграли войну, мы подняли над Берлином наш флаг, а эти гады жируют!"

Входя в отель "Юниверсал", он столкнулся со светловолосой женщиной в дорогой шубе, подмигнувшей ему с призывной улыбкой. Это потрясло Дмитрия. На секунду он вообразил себя наедине с этой роскошной красавицей в номере отеля, вдали от всех своих забот и тревог.

Однако; оказавшись в вестибюле гостиницы, Дмитрий выбросил из головы все посторонние мысли и сосредоточился на задании. Его целью был человек из номера 1218 по имени Лоуренс Тирни. Американцем он был только по имени и по паспорту. Настоящее его имя было Геннадий Любимов, и когда-то он был заместителем руководителя советского представительства в ООН. Любимов перебежал на Запад полгода назад и предоставил ЦРУ удивительно подробный и полный отчет о проникновении советских разведывательных служб в государственные структуры США.

Октябрь как-то сказал, что Любимов – слишком жадный человек, а жадность, как известно, фраера погубит. Пренебрегая опасностью, он покинул свое убежище, предоставленное ему ЦРУ, и приехал на книжную ярмарку во Франкфурт. Весь долгий путь до Германии он проделал исключительно ради того, чтобы встретиться с берлинским издателем и убедить его в том, что его мемуары вполне достоверны и будут любопытны читателям. Разумеется, при этом Любимов рассчитывал на солидный гонорар.