Текст книги "Бен Гурион"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Несколько дней спустя, вернувшись в Палестину, он делает все возможное, чтобы убедить своих товарищей ратифицировать два уже готовых соглашения. Центральный комитет Рабочей партии решает выдвинуть этот вопрос на обсуждение сторонниками «Гистадрут». На Всемирном конгрессе ревизионистов, который собрался в Кракове в январе 1935 года, Жаботинский сталкивается с непримиримой оппозицией. Среди делегатов, подвергших резкой критике принятые соглашения, находится некий молодой человек, Менахем Бегин, который обращается к лидеру с такими словами: «Возможно, сударь, вы забыли, что Бен-Гурион назвал вас Владимиром Гитлером, но наша память это хранит». Жаботинский парирует: «Я никогда не забуду, что такие люди, как Бен-Гурион, Бен-Цви […] носили форму Еврейского легиона и сражались рядом со мной. Я убежден, что будь это нужно сионизму, они бы, не колеблясь, вновь надели военный мундир и вступили бы в бой».

На конгрессе партии «Гистадрут» в марте 1935 года Бен-Гурион напомнит о великих исторических компромиссах, на которые пошел Ленин, подписав Брестский мир и внедрив нэп. Он возмущается профсоюзной организацией, которая в рамках партизанщины претендует на право представлять всех трудящихся, но, несмотря на это, конгресс большинством голосов не принимает подписанных им соглашений. Референдум, состоявшийся 24 марта 1935 года, проходит в крайне напряженной обстановке: соглашения не утверждены 16 474 голосами против 11 522 голосов. Это серьезный удар по престижу Бен-Гуриона. Полная независимость, которую он демонстрировал во время переговоров с Жаботинским, вызвала возмущение и гнев его товарищей. Ему не удается убедить их в том, что в Лондоне он действовал в качестве представителя партии, а не «члена сионистского Исполнительного комитета», – другими словами, что он сменил фуражку рабочего на экипировку руководителя сионистского движения. Однако история прерванных переговоров доказывает, насколько прочна в Рабочей партии позиция Бен-Гуриона: никто и не подумает о том, чтобы отправить его в отставку, никто не рискнет предложить наложить на него взыскание.

Последствия этих событий доказывают, что соглашения Жаботинского – Бен-Гуриона были не чем иным, как химерой. Представляемые ими политические движения были настолько противоположны, что никакие дружеские отношения не смогли бы приблизить их друг к другу. Несомненно, что факт неутверждения соглашений явился последней каплей, переполнившей чашу терпения ревизионистов, поскольку меньше чем через два месяца после референдума ревизионистское движение вышло из Сионистской организации и основало свою собственную организацию сионистского толка. Это отделение избавило социалистическое движение от самого опасного соперника в борьбе за «завоевание народа».

Несмотря на неудачи, Бен-Гурион и лидер ревизионистов на какое-то время еще сохраняют теплые дружеские отношения. 30 марта, примерно через неделю после того, как «Гистадрут» отклонил проект соглашений, Жаботинский пишет Бен-Гуриону:

«Может быть, вы прочтете эти строки другими глазами. Кажется, я и сам изменился. Должен признаться, что, узнав об отказе одобрить соглашения, трусливый внутренний голос прошептал мне: «Благословен тот, кто освободил меня» и, может быть, в этот же миг Бен-Гурион тоже благословляет Его… Тем не менее почтение, которое я испытал в Лондоне к человеку по имени Бен-Гурион, остается неизменным».

Бен-Гурион отвечает:

«Что бы ни случилось, наша встреча в Лондоне навсегда останется в моей душе… и если когда-нибудь вы прочтете о наших столкновениях, вспомните, что среди ваших «врагов» есть человек, который восхищается вами и разделяет ваши заботы. Даже в самый разгар предстоящих битв я всегда протяну вам руку».

Так ли это? Отношения между ревизионистами и социалистами вскоре снова изменятся к худшему, и Бен-Гурион станет самым яростным противником «диссидентов», на борьбу с которыми бросит всю свою неукротимую энергию. Еще какое-то время его отношения с Жаботинским сохранят прежнюю учтивость, но потом оба они вновь начнут обвинять и оскорблять друг друга…

Жаботинский, со своей стороны, огорчается происшедшим разделением; создание параллельной сионистской организации завершается полным фиаско, и он оказывается в полном одиночестве. В июле 1937 года, за несколько дней до начала XX конгресса, он предлагает Бен-Гуриону, чтобы выбранная на мировом уровне Национальная сионистская ассамблея заменила существующий съезд. «Ваше большинство, – говорит ему Жаботинский, – не отражает истинного равновесия сил». – «А если после всего вы не наберете большинства голосов, вы позволите Национальной ассамблее подавить себя?» На что Жаботинский искренне отвечает: «Я не могу быть в меньшинстве. Там мне нечего делать».

Владимир Жаботинский умрет в США в 1940 году, не дожив до дня осуществления своей мечты. Став премьер-министром израильского правительства, Бен-Гурион под разными предлогами категорически откажется исполнить пункт завещания Жаботинского, в котором он просит суверенное еврейское правительство похоронить его останки в земле Израилевой. В одном из писем, написанных в октябре 1956 года, Бен-Гурион пояснит, что на свете есть только два еврея, чьи останки заслуживают погребения в Израиле: Герцль и барон Эдмонд Ротшильд. А Жаботинский? «Этой стране нужны живые евреи, а не кости мертвых». Совершить этот акт гуманизма и похоронить Жаботинского в Израиле придется преемнику Бен-Гуриона Леви Эшколю. До последнего дня Бен-Гурион не сможет стать выше чисто политического значения этого акта.

Глава 6
Конец политического сионизма

В августе 1935 года во главе сионистского движения стоят два лидера: Хаим Вейцман и Давид Бен-Гурион. Первый переизбран на пост председателя Сионистской организации, второй – председатель сионистского Исполнительного комитета и Исполнительного комитета «Еврейского агентства». Два последних года Бен-Гурион яростно боролся за упрочение социалистического движения в Польше и США – основных центрах жизни евреев, в результате чего 50 % делегатов XIX конгресса были представлены социалистами. Когда сотни представителей собрались в Люцерне, товарищи Бен-Гуриона бросились к нему с просьбой выдвинуть свою кандидатуру. Уступив натиску товарищей, он согласился и был избран председателем сионистского Исполнительного комитета.

Приехавший в Люцерн Вейцман тоже настроен нерешительно: он еще не забыл того унижения, которое испытал в момент своего снятия с поста четыре года назад. Кроме того, здоровье становится все хуже и он хочет посвятить себя научной работе в институте, основанном его товарищами в Реховоте. Однако его сторонники, возглавляемые Бен-Гурионом, и делегаты-социалисты не оставляют его в покое. Они прекрасно знают, что центр дипломатической деятельности находится в Лондоне, где без участия и имени Вейцмана любое действие становится невозможным. В конце концов, Вейцман позволяет себя уговорить.

До провозглашения независимости, которая наступит тридцать лет спустя, во главе сионистского движения будут стоять эти два человека. Порой их действия будут наполнены полной гармонией, иногда они будут схлестываться по принципиальным вопросам и их разногласия примут форму личной вражды. Развитие их взаимоотношений всегда будет зависеть от эволюции сионистского движения в целом, а миллионы сионистов всего мира разделятся на два лагеря – «вейцманистов» и «бенгурионистов».

Такие разные и вместе с тем очень похожие, они представляют два мира, два образа жизни, две школы мысли и действия. Вейцман – высокий, всегда элегантно одетый, полный собственного достоинства аристократ; еврей до мозга костей, всей душой страдающий за свой народ; еврей, гордый своим еврейством, он вызывает глубочайшее уважение у любого собеседника – интеллектуала, ученого, генерала или министра, воспринимая их как равных. Он может быть жестким, авторитарным, даже резким и не испытывать при этом ни малейших угрызений совести. Некоторые считают, что большая часть представителей британской политики находилась под влиянием его очарования и духовного авторитета. Одинокий волк, индивидуалист, властолюбец, не склонный к уступкам, капризный, деспотичный, нетерпимый к другим руководителям, он никогда не примыкал ни к какой партии (возможно, что-то было во время его берлинской молодости?), и когда в результате спора между сторонниками «политического сионизма» (дарованного «Национального очага») и «сионизма практического» в сионистском движении происходит раскол, он выбирает промежуточный путь и становится одним из лидеров «синтетического сионизма». Идея колонизации земли Израилевой ему близка, однако сам он туда не спешит. Он обожает англичан, их образ жизни и либеральное общество. Долгое время он считал Англию своей страной и остался ей верен до конца жизни. Его связи с Великобританией составляли секрет его могущества до тех пор, пока не спровоцировали его падения. А поскольку Англия остается верной декларации Бальфура, то и Вейцман остается лидером сионистского движения. Но стоило англичанам отказаться от своих обещаний, как он отплатил им той же монетой, правда, потеряв при этом свое лидерство.

Вейцман обладает небывалым престижем и известностью. Блестящий импровизатор, умело использующий все чары своей многогранной личности, он знает, что такое политический и научный успех. Но именно в обилии талантов и кроется его слабость: ему не хватает упорства, настойчивости, он не может посвятить себя чему-то одному. Он категорически отказывается следовать по однообразному пути, нетерпение мешает ему вникнуть в мельчайшие детали, он не может строить здание по кирпичику. Стоит какой-то идее захватить его воображение, как он очертя голову бросается ее осуществлять, но вскоре интерес его ослабевает, и он хватается за что-то другое, нисколько не жалея о незавершенном.

Настойчивость и способность сконцентрироваться на одной-единственной цели являются главными чертами характера Бен-Гуриона. Он тоже одаренный человек, но его личностные качества и течение жизни сделали его полной противоположностью Вейцману. Вместо того чтобы поступить в Венский университет, он становится поселенцем в Палестине, где ни один учитель не помог ему развить свой ум. Там он занимается самообразованием, запоем читает. Он станет единственным лидером евреев отнюдь не по мановению волшебной палочки, он медленно карабкается по лестнице, вершиной которой станет его победа на выборах. Он еще с трудом излагает свои мысли на других языках, хотя изучает их, демонстрируя железную дисциплину. Постепенно он познает тайны западной культуры, но никогда не ассимилирует ее полностью. У него нет блеска, свойственного Вейцману, традиции высшего света ему чужды, он скорее сварливый ворчун. В 30-х годах это коренастый, полный человек со смуглым энергичным лицом. Он никогда не проявляет чувства юмора, его речи и статьи длинны и скучны, но он честен и прочно стоит на ногах, твердо опираясь на палестинскую действительность.

Все эти годы Вейцман видит Палестину издалека – из своей резиденции Мэйфэйр, и из-за этой отдаленности, отчасти вызванной его любовью к Англии, он не может понять, что настало время быстрых, стремительных действий. Слишком велика дистанция между комфортом лондонских салонов и лишениями, голодом, забастовками и безработицей, которые хорошо знакомы палестинским трудящимся. Гигантская пропасть разделяет прагматичный сионизм палестинских поселенцев от сионизма Вейцмана. Даже поселившись в 1934 году в Реховоте, в красивом собственном доме, расположенном рядом с научными лабораториями, он остается оторванным от проблем повседневной жизни. Мало кто из руководителей социалистического движения, чья точка зрения близка его позициям, становятся его сторонниками. Если некоторые восхищаются им, то другие жалуются на чрезмерную умеренность и постоянные колебания. Они не прощают ему того, что он позволил сионистам – представителям среднего класса диаспоры сохранить контроль над возглавляемым им движением.

Отношение Бен-Гуриона к Вейцману колеблется от глубокого восхищения до беспардонной критики. «Теперь вы король Израиля, – напишет он ему в 1937 году. – У вас нет ни армии, ни флота, вас не короновали в Вестминстере, но и без этого еврейский народ видит на вашей голове царственный венец Израиля». В том же письме (редкий пример излияния чувств) Бен-Гурион признается: «Всю жизнь я любил вас… всем сердцем и душой».

Однако в 1927 году, после XV конгресса сионистов, Бен-Гурион пишет в своем дневнике совсем другое:

«На этот раз мы стали свидетелями конца единовластного царствования Вейцмана. В последний раз он повторил свою фразу: «Либо взять, либо уступить». Надеюсь, что на следующем конгрессе эту фразу ему скажет большинство. И если он не подчинится большинству, то в составе Исполнительного комитета он не останется».

Краткую речь своего коллеги он расценивает как «проявление слабости и отсутствие веры». Год спустя на заседании сионистского Исполнительного комитета он выступает против Вейцмана и сионистского руководства, описывая в дневнике не только их «лживость», но и «жалкий и плачевный» характер выступления председателя.

Дневник Бен-Гуриона последующих лет заполнен едкими замечаниями в его адрес, которые показывают, что он не придает большого значения декларативным заявлениям председателя, его угрозам уйти в отставку и эффектным ультиматумам, выдвигаемым руководству или Исполнительному комитету. Поведение Вейцмана по отношению к британскому правительству он расценивает как «фатальное» и после доклада комиссии Шоу (но до выхода в свет «Белой книги») пишет: «Не знаю, кто – Пасфильд или Вейцман – заслуживает большего порицания». В 1931 году во время XVII съезда Бен-Гурион полагает, что Вейцман уйдет в отставку, но своего мнения не высказывает и вместе с остальными отдает ему свой голос.

Однако сразу же после избрания в президиум Соколова Бен-Гурион признает, что Вейцман был несравненным руководителем, о возвращении в должность которого можно только мечтать. И если он не желал признавать в нем лидера, то всегда видел официального представителя движения перед англичанами. В 1935 году он представил многочисленным еврейским руководителям в США свой план возврата ему президентства, подчеркнув: «Вейцман не будет учителем или лидером, и он это знает. Исполнительный комитет примет руководство на себя, он не сможет стать во главе и конечно, не станет его главой».

Бен-Гурион прекрасно знал свои слабые стороны. Во время поездки по США еврейские руководители настойчиво уговаривали его возглавить организацию, но он отказался. Вейцман был более полезен на британском фронте, и его престиж в еврейском мире был выше. Вот почему за два месяца до начала конгресса, несмотря на жалобы и критику, он приезжает в Лондон, чтобы попытаться убедить Вейцмана выставить свою кандидатуру на пост президента.

На пленарном заседании XIX конгресса он выдвинул грандиозную задачу: «Привести миллион семей, миллион экономических единиц, которые прорастут корнями в землю нашей родины». И это был не пустой лозунг. Пик иммиграции в Палестину пришелся на 1935 год, и Бен-Гурион был убежден, что сионисты должны приложить все свои силы для отправки больших групп иммигрантов, обустроить их и обеспечить средствами к существованию. Для этого следовало соблюсти три предварительных условия: Сионистская организация должна быть единой и эффективной, евреи Америки должны оказать финансовую помощь и Великобритания должна одобрить проект.

Бен-Гурион сразу принялся за дело. Все административные службы организации он перевел в Иерусалим, сведя число членов Исполнительного комитета до семи человек, что сделало его работу более эффективной. Получить поддержку американских евреев ему казалось делом не менее срочным и важным: «Америка, – пишет он находящемуся там эмиссару социалистического движения, – это огромная, гигантская сфера деятельности… Мировое сионистское движение не может существовать без мощного движения, имеющего поддержку в Америке. Там все – массы, сила, деньги. Если мы мечтаем о великом будущем, то без Америки о нем можно забыть». Завоевывая все больше и больше симпатий в Великобритании, он постепенно завязывает отношения с депутатами и министрами, учится ориентироваться в хитросплетениях британской политики, но из осторожности предпочитает держаться в тени Хаима Вейцмана.

В 30-х годах он активно ищет пути для установления перемирия с арабскими националистами. Это не в первый раз. В 1921 году он направил предостережение тем, кто культивировал «иллюзию, что страна Израиль была незанятой территорией и что мы можем делать там все, что угодно, невзирая на ее обитателей». Долгое время его идеи об арабо-еврейских отношениях были весьма простодушны, если не наивны. Только в начале 30-х годов он решится их пересмотреть (что окажется весьма болезненным) и постарается объективно оценить ситуацию.

Впервые он задумался об этом еще в 1914 году и без устали повторял, что у арабов прав не меньше, чем у евреев. Таким образом он выступал против их выселения и экспроприации принадлежащих им земель. «Ни при каких условиях нельзя допустить выселения из страны ее нынешних жителей. Задача сионизма не в этом». Он неустанно объяснял, что большая часть земель находилась в запустении и что там – и только там – должны были селиться евреи; землю следовало приобретать по ее истинной стоимости и позволить арабским крестьянам оставаться на месте. Бен-Гурион был убежден, что феллахи лишены чувства привязанности к родине, что понятие национальности им чуждо, что они «привязаны исключительно к своей земле». Он дошел до того, что предложил еврейским сельскохозяйственным поселениям оказать финансовую помощь «бедным порабощенным крестьянам» с тем, чтобы те смогли остаться на своей земле.

Вернувшись в конце мировой войны в Палестину, он принимает другую точку зрения: теперь он сторонник жесткой, единой марксистской линии, согласно которой еврейские и арабские трудящиеся принадлежали бы к одному классу и должны были бы плечо к плечу выступить на борьбу против богатых эксплуататоров-эфенди, которые настраивают их друг против друга. Так он провозгласил единство еврейского и арабского рабочего класса.

Однако кровавые события 1929 года производят на него тяжелое впечатление и заставляют пересмотреть свои взгляды. Он начинает с обвинения «банд погромщиков… подстрекателей, жаждущих крови» и британской администрации, подчеркивая, что большинство арабских крестьян не участвовали в убийствах, и видя корни насилия в религиозной пропаганде. Это не мешает ему требовать немедленного увеличения иммиграции и 100 % обеспечения работой еврейских трудящихся. Он разрабатывает детальный «план безопасности»:

«Невозможно долго прожить в стране, которая строится под защитой штыков и, что еще хуже, штыков чужих. Главное – это разрешить наши оборонные проблемы своими собственными силами».

Он просит окружить Иерусалим пригородами и еврейскими деревнями, настаивает на том, чтобы десятки тысяч поселенцев приехали в Палестину, что позволит создать еврейскую автономную систему обороны.

После нескольких месяцев колебаний у него, наконец, открылись глаза: в ноябре 1929 года во время дискуссии он впервые упоминает «арабское национальное движение» без обвинений в адрес англичан или эфенди и даже не ссылаясь на классовую борьбу: «Араб, живущий на земле Израилевой, не может быть сионистом. Он не может хотеть, чтобы евреи составляли большинство. В этом и заключается истинный политический конфликт… Как и они, мы стремимся к большинству, но нашему большинству». Это уже совершенно новое понимание арабо-еврейской проблемы, это холодный реализм, который вскоре определит его политику по отношению к арабам. Много лет спустя он признается, что «арабское национальное движение родилось почти в одно время с политическим сионизмом».

Отчаявшись найти «гуманный» ответ и «марксистское» решение «арабской проблемы», Бен-Гурион видит только один путь: продлить британские полномочия в Палестине до того момента, когда «еврейское большинство» станет реальностью, а сообщество сможет обеспечить свою политическую и военную независимость. Для этого нужно попытаться договориться с руководителями палестинских арабов, что позволит создать обстановку терпимости и взаимопонимания.

Сперва Бен-Гурион обратился к богатому и уважаемому землевладельцу Муссе Алами, известному своей честностью, умом и сдержанностью, который пользовался большим влиянием в качестве генерального прокурора администрации. Впервые они встретились в начале апреля 1934 года в Иерусалиме, в доме Моше Шарета. Сразу же проникшись взаимной симпатией, они повели откровенный разговор, что не помешало Алами заявить: «Я предпочитаю, чтобы страна оставалась бедной и обездоленной еще сто лет, до тех пор, пока мы, арабы, не станем способны сами сделать ее развитой и процветающей». Затем Алами выразил горькое чувство, которое испытывают палестинские арабы, видя, как их плодородные земли переходят в руки евреев, которым они пошли на уступки ради создания больших сельскохозяйственных предприятий и которые сместили их со всех ведущих постов. «Может быть, евреи и вынуждены были прийти сюда, но это очень огорчает арабов».

Тогда Бен-Гурион поднимает главный для себя вопрос: «Существует ли какая-нибудь возможность достичь соглашения по проблеме установления еврейского государства в Палестине, в том числе в Трансиордании?», на что Алами отвечает встречным вопросом: «А почему арабы должны с этим согласиться?».

Готовый к такой реакции Бен-Гурион предлагает создать арабскую федерацию, в которую вступит новое еврейское государство. «Даже если арабы Палестины составляют меньшинство, они никогда не получат статус меньшинства, поскольку связаны с миллионами арабов в других странах». «Это предложение можно обсудить» – отвечает Алами.

В середине августа в загородной резиденции Алами под Иерусалимом начинается второй этап переговоров. Бен-Гурион старается заинтересовать собеседника своим проектом арабо-еврейского соглашения. Он рассказывает ему о сионизме, стараясь развеять страхи, вызываемые словами «еврейские трудящиеся», «еврейское большинство», «покупка земель» и «свободная иммиграция». Затем он предлагает ему двухэтапный план: участие евреев и арабов в национальном правительстве на паритетных началах, затем установление еврейского государства по обоим берегам реки Иордан в рамках региональной федерации, в состав которой войдет и Ирак. В обмен на согласие арабов он готов предложить арабам Палестины помощь в развитии их промышленности и сельского хозяйства. Для конкретизации своего предложения он обещает мобилизовать «все политическое, моральное и финансовое влияние» мирового еврейского сообщества.

Страхи Алами не проходят. Во время одной из бесед Бен-Гурион вынужден призвать на помощь весь свой дар убеждения, чтобы внушить Алами, что евреи не собираются возводить Храм на месте мечети Омара, поскольку он не может быть построен до прихода Мессии. Наконец его объяснения и аналитические выкладки убеждают Алами в его искренности. Впервые разрушив стену недоверия, арабский националист и еврейский националист понимают друг друга, что еще больше подчеркивает их расхождения во взглядах, Алами спрашивает: «А почему бы вместо федерации, включающей Ирак, Трансиорданию и Палестину, не создать единое государство?». Бен-Гурион категорически отвергает эту возможность, Алами снова спрашивает, нельзя ли на ближайшие десятилетия ограничить еврейскую иммиграцию с тем, чтобы численность евреев не превысила миллиона человек. И опять Бен-Гурион отвечает отказом. Единственным пунктом, где он готов уступить, оказывается статус Трансиордании: «Если бы нам могли гарантировать неограниченную иммиграцию и право создавать поселения на западном берегу реки Иордан, мы бы рассмотрели вопрос об особой договоренности – временной или постоянной – по Трансиордании».

Вовлеченный в торг и переговоры, Алами принимает предложения Бен-Гуриона за основу дискуссии. Он надеется прийти к компромиссному решению, из которого будут исключены как вопрос об установлении еврейского государства, так и проблема неограниченной иммиграции. После долгих переговоров он делится своими мыслями с главой палестинского национального движения Хадж Эмином эль-Хусейном (муфтием) и в конце августа 1934 года информирует Бен-Гуриона о реакции муфтия.

«Содержание наших бесед произвело на муфтия эффект разорвавшейся бомбы. Он и представить себе не мог, что есть евреи, искренне желающие договориться и прийти к соглашению с арабами. Что касается его, то он не возражает против возможной договоренности при гарантии религиозных, политических и экономических прав палестинских арабов. Разумеется, ему надо внимательно изучить план…. В настоящий момент он не готов принять какое-либо решение».

Бен-Гурион счастлив. Подстрекаемый Алами, он отправляется в Женеву, чтобы изложить свои взгляды двум руководителям сирийско-палестинской партии «Истикляль» – Ихсану Бей Аль-Жабри и Шакибу Арслану. Полный радужных надежд, он входит в шикарные апартаменты Жабри и Арслана, который с первого взгляда кажется ему «вялым стариком, но когда он говорит, его смелость и горячность становятся очевидны».

Старый «лев» (arslan – лев по-турецки) краснеет и идет в атаку. Он резко отклоняет предложение о помощи евреев в единении арабских государств: «Это единство неминуемо», и арабы в помощи евреев не нуждаются. Что касается Палестины, то «палестинские арабы сохранят большинство и без обещаний евреев. И вообще, я не расположен обсуждать что-либо подобное. Арабы ни в коей мере не заинтересованы в создании еврейской Палестины. Если такое государство будет создано, арабы его никогда не признают. Кроме того, Палестину окружают десятки миллионов арабов». В его условия возможного соглашения входит постоянный статус меньшинства для евреев Палестины и запрет на размещение любых поселений на территории Трансиордании.

Месяц спустя в декабрьском номере ежемесячного журнала «Арабская нация» за 1934 год появляется отчет о конфиденциальных беседах Арслана и Жабри с Бен-Гурионом, который этим неприятно удивлен. В отчете арабские руководители пишут, что согласились на встречу с Бен-Гурионом после «получения гарантий серьезности его репутации»:

«…Он открыто заявил об их намерении отстоять не только Палестину, но и Трансиорданию… Он наивно поинтересовался, какую компенсацию хотели бы получить арабы за согласие создать в их странах еврейское государство, и сразу же добавил, что те арабы, которые не захотят эмигрировать, смогут остаться и их земли конфискованы не будут…».

Эту мысль авторы снабдили ироническим комментарием:

«Мы сочли свои долгом спросить, говорит ли он это серьезно, так как подобные абсурдные речи не могли не вызвать у нас улыбки».

Затем они вновь повторяют, что его предложения не содержали

«абсолютно ничего, что могло бы подтолкнуть полтора миллиона арабов в отчаянии покинуть свою родину… и отправиться в пустыню. Человек, у которого возникают столь наглые и дерзкие замыслы, не должен думать, что противник их одобрит. Пусть лучше строит еврейское государство, опираясь на британские штыки».

Его предложения они восприняли как «детские и нерациональные»; следовательно, продолжали они, «мы проинформировали господина Бен-Гуриона о бесполезности продолжать эту нелепую беседу».

Бен-Гурион отнесся к случившемуся спокойно: для него это была всего лишь неудачная попытка переговоров, которые он продолжил с Ауни Бей Абдул Хади, руководителем «Истикляль» в Палестине; с Фаудом Бей Хамзой, министром иностранных дел в правительстве короля Саудовской Аравии Ибн Сауда; с сэром Джоном Филби, англичанином, принявшим ислам и ставшим советником Ибн Сауда, а также с Хафезом Вахабой, одним из руководителей палестинских арабов. На встрече с арабом-христианином Антониусом он предложил состоящий из пяти пунктов план, который каждый из них должен представить руководителю своего сообщества. Через несколько дней стало известно, что Антониус выехал из Палестины в Турцию и никто его больше не видел. Как бы то ни было, а все эти многочисленные встречи оказались напрасны.

В сентябре 1935 года третий рейх принял в Нюрнберге печально известные расистские законы. В течение нескольких лет до сионистских руководителей доходили слухи о грядущей катастрофе, что заставило лидеров сионизма усилить давление на Великобританию. После смены главы сионистского движения их усилия наконец стали приносить свои плоды: в 1935 году еврейская иммиграция составила 65 000 человек. Именно в это время рост еврейской экспансии в Палестине и подъем национального движения в соседних с ней странах повлияли на палестинских арабских националистов. В 1927 году Трансиордания была признана конституционно независимым государством (хотя по-прежнему находилась под британским мандатом); в 1932 году Сирия добилась автономии, что явилось этапом на пути к независимости; что касается Ирака, то он был готов заключить пакт с Великобританией, согласно которому получал полную независимость. Руководители палестинских националистов намекали, что сионисты воспользовались ростом нацизма для установления еврейского государства в ущерб арабам, которые, видя, что волна эмансипации, охватившая Средний Восток, проходит мимо них, поняли, что их надежды не сбылись. Казалось, ничто не предвещало, что однажды Палестина будет охвачена огнем.

В ночь на 15 апреля 1936 года группа арабов останавливает грузовик и расстреливает своих еврейских оккупантов, убив одного и ранив двух других (один из которых умрет через пять дней). Это было началом резни. Через два дня члены «группы В» партии «Хагана», относящейся к правому политическому крылу, в отместку убивают двух арабов. В ту же субботу в Тель-Авиве разгневанные евреи жестоко расправляются с арабами. Назавтра толпа фанатиков растекается по улицам Яффы, нападая на каждого встречного еврея. К концу дня убиты 16 евреев. «Хагана» предпринимает все необходимые меры, чтобы остановить мятежников и эвакуировать жителей окраинных кварталов. Ответственные лица из «Хаганы» с трудом добиваются от своих бойцов клятвы соблюдать принцип «умеренности» «Еврейского агентства».

Возможно, первые акты насилия произошли спонтанно, но волна убийств, грабежей и пожаров, охвативших затем Палестину, была неслучайной. Через два-три дня после начала беспорядков в арабских городах и деревнях были созданы национальные комитеты, подстрекающие население расправиться с евреями и их имуществом. Через шесть дней после убийств в Яффе был сформирован верховный арабский комитет в Наблусе, цитадели палестинского национального движения. В задачу комитета входил контроль за тем, что именовалось «арабским бунтом». По его приказу мусульманское население провело всеобщую забастовку, и на несколько недель террор был остановлен.