Текст книги "Бен Гурион"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Вы действительно считаете, что коалиция может поставить под угрозу существование вашей страны? – спрашивает он Старика.

– Коалиция не нужна, – отвечает Бен-Гурион, – только Египет, да и то при определенных условиях, мог бы нас победить. Я сказал об этом Эйзенхауэру, который мне торжественно заявил, что США не допустят уничтожения Израиля.

– Франция тоже! – энергично подтверждает де Голль.

– Я знаю, что ваши слова столь же искренни, как и слова Эйзенхауэра, но это не гарантирует нашей безопасности. Как только у Египта появятся самолеты лучше наших, наше положение станет угрожающим.

– Вы полагаете, что отсутствие равновесия в области вооружения могло бы подвергнуть вас опасности?

– Не столько количественно, сколько качественно.

– Не думаю, что они могут вас победить, – бросает генерал.

Именно эта последняя реплика вызывает у Бен-Гуриона наибольшее беспокойство. Кто бы и где бы ее ни произносил, но он буквально ненавидел фразу о «непобедимости Израиля». Он еще раз пытается объяснить своему собеседнику проблемы обороны страны:

– Если арабы начнут бомбить Тель-Авив, то мы не сможем мобилизовать наших резервистов.

– А вы сказали об этом Эйзенхауэру?

– Да, и Эйзенхауэр ответил мне, что США не могут быть нашим главным поставщиком вооружения.

– Почему? – удивляется де Голль.

– Из-за пристального внимания международной общественности и международного положения, – отвечает Бен-Гурион и упоминает, о просьбе Израиля предоставить ему американские ракеты класса «земля – воздух».

Обмен мнениями длился дольше предусмотренного времени. Уже 16 часов, и через несколько минут Бен-Гурион должен отправиться на церемонию возложения венков на могилу Неизвестного солдата. Однако самые важные вопросы, в частности, об отношениях между Францией и Израилем в рамках поставок вооружения и атомных исследований, все еще не затронуты. Де Голль это заметил. «Как долго вы пробудете во Франции?» – спрашивает он. Бен-Гурион отвечает, что планирует уехать через несколько дней, и генерал предлагает ему встретиться еще раз. После обмена заверениями в дружбе они расстаются.

Вторая встреча состоялась 17 июня. Завтра Бен-Гурион должен уехать. Встреча начинается обсуждением вопросов атомной энергетики. Бен-Гурион заверяет де Голля, что рассчитывает на продолжение участия Франции в строительстве реактора в Негеве и что Израиль не намерен начинать производство оружия. Генерал не распространяется на эту тему, и стороны договариваются, что Шимон Перес вернется в Париж и попытается разрешить эту проблему на уровне компетентных министерств. Если де Голль проявил сдержанность в вопросе об атомной энергетике, то он с видимой охотой подтверждает намерения продолжать оказывать военную помощь: «Я думаю, что вы преувеличиваете грозящую вам опасность уничтожения, – говорит генерал. – Мы никоим образом не допустим вашего уничтожения. Сегодня мы не очень могущественны, но мы наберемся сил и защитим вас».

Бен-Гурион боится, как бы эта помощь не оказалась запоздалой. Он подчеркивает страстное желание Насера уничтожить Израиль и предсказывает, что если бы ему удалось получить такие современные самолеты, как МиГ-19, армия непременно подтолкнула бы его начать войну.

«Вам нужно оружие против МиГов? – спрашивает де Голль. – Для этого нужны ракеты, которых у нас нет». Он обещает рассмотреть этот вопрос с Макмиллан и Эйзенхауэром. Что касается других видов вооружения, то он уточняет: «Вы получаете от англичан прекрасные танки «Центурион», а мы поставим вам наши лучшие самолеты».

Де Голль провожает Бен-Гуриона до машины и на прощание говорит ему: «Я расцениваю наши переговоры как очень важные и очень полезные. Я счастлив с вами познакомиться. Теперь, когда мы знаем друг друга, я могу вам сказать: если вас что-то беспокоит, обращайтесь прямо ко мне, без посредников». Когда Бен-Гурион уедет, он скажет своему зятю: «Я считаю, что он и Аденауэр – это два самых крупных руководителя западного мира». Несколько позже он расценит личность Бен-Гуриона как «благородную» и добавит, что он «один из великих государственных деятелей нашего времени».

Счастливый и довольный, Старик покидает Париж. Действительно, вопрос с атомным реактором так и не был урегулирован, но де Голль обязался продолжить поставки вооружения и оказание технической помощи в этой области. Слова дружбы, которые произнес генерал, имеют еще большее значение, поскольку во Франции 1960 года все, что сказал де Голль, было хорошо воспринято, и еще долгие годы оказание помощи Израилю будет одной из констант политики, проводимой Пятой Республикой.

Атмосфера, созданная переговорами Бен-Гуриона с де Голлем, значительно облегчает урегулирование проблемы атомной энергетики. Как и было договорено, через несколько месяцев Перес возвращается в Париж для обсуждения этого вопроса с Кувом де Мюрвиллем, Гийомом и их ведущими сотрудниками. Израиль сам будет продолжать строительство реактора; Франция не возобновит своей просьбы о международном контроле; французские предприятия поставят уже заказанное оборудование; Бен-Гурион сделает публичное заявление о строительстве реактора и для чего он предназначен. Однако один из самых серьезных внешнеполитических кризисов Израиля разразится до того, как Бен-Гурион выступит с обещанным заявлением.

9 декабря 1960 года посла Израиля в Вашингтоне срочно вызывают к Госсекретарю Кристиану Хертеру. Американцам только что стало известно, что Израиль строит реактор, и эта новость вызвала бурную реакцию администрации. В тот же день Комиссия по атомной энергетике при конгрессе США собирается на экстренное заседание. Через три дня «Тайм» публикует небольшую заметку, в которой говорится, что Комиссия рассмотрела вопрос о строительстве некой страной атомного реактора. Название страны не упоминается, еженедельник ограничивается фразой, что эта страна не входит ни в НАТО, ни в восточноевропейский блок. 16 декабря падкая на сенсации лондонская «Дейли экспресс» сообщает, что Израиль создает атомную бомбу. Ссылаясь на источники, близкие к соответствующим американским и английским службам, газета пишет, что страны Запада крайне встревожены. Наконец, 18 декабря «Вашингтон пост» дает следующий заголовок: «По данным американских официальных источников, Израиль тайно строит атомный реактор» и уточняет, что те же самые источники полагают, что реактор даст Израилю возможность создать в течение пяти лет атомную бомбу.

Таким образом, «израильская атомная бомба» вызывает бурю эмоций во всем мире. Позже были опубликованы и другие сенсационные подробности. Из-за неумения ЦРУ хранить тайны, становится известно, что самолет-шпион «U-2» сфотографировал странные сооружения в пустыне Негев. На все вопросы израильтяне отвечают, что речь идет о текстильной фабрике. Однако полученные в результате аэрофотосъемки фотографии несомненно доказывают, что в этих строениях находится экспериментальный атомный реактор, и американцы считают, что он предназначен для изготовления атомного оружия.

Теперь, когда тайное стало явным, израильское руководство не может больше отрицать факт строения реактора, но власти утверждают, что он предназначен для научных исследований в мирных целях. США воспринимают эти объяснения с большим скептицизмом, особенно с учетом того, что строительство велось в обстановке строгой секретности. Английские и американские газеты задаются вопросом об истинном предназначении атомных установок, которые расположены в пустыне, замаскированы под текстильную фабрику, окружены колючей проволокой и табличками с надписью «Фотографировать запрещается», а также охраняются солдатами и полицейскими. 19 декабря Эйзенхауэр вызывает советников на срочное совещание.

Пока сенсационные заголовки, один за другим, выплескиваются на страницы газет, журналисты интересуются, в чем именно заключается помощь, которую Франция оказывает Израилю. Некоторые утверждают, что реактор, построенный с помощью Франции, идентичен тому, который служил для изготовления французской атомной бомбы. Париж категорически опровергает эту версию. В совместном коммюнике французского МИДа и Комиссариата по атомной энергетике говорится, что Франция оказывала Израилю содействие в разработке атомной программы, и подчеркивается, что речь идет исключительно о научном сотрудничестве. Но это опровержение не снимает всеобщей тревоги. В Каире Насер высокопарно заявляет, что силами в 4 тысячи человек нападет на Израиль и сотрет с лица земли атомные установки.

Бен-Гурион не может больше молчать: 21 декабря он подтверждает Кнессету, что в пустыне Негев строится исследовательский реактор и утверждает, что вся информация о создании бомбы совершенно беспочвенна. Составленное в соответствии с соглашением Переса и Кува де Мюрвилля, его заявление тоже не смиряет бурю. США не отступают и обращаются к еврейскому государству в самом резком тоне. 3 января 1961 года молодой американский посол Огден Рейд на встрече с израильским министром иностранных дел вручает последнему пять вопросов Госдепартамента и просит ответить на них до полуночи:

«1. Что намерено делать государство Израиль с плутонием, полученным в результате работы реактора?

2. Согласится ли государство Израиль на проверку получаемого плутония?

3. Готово ли государство Израиль разрешить ученым – полномочным представителям Международного агентства по атомной энергетике или другой смежной организации проверить реактор?

4. Строит ли государство Израиль другие реакторы и предусматривает ли строительство таковых?

5. Готово ли государство Израиль безоговорочно заявить, что в его намерения не входит производство атомного оружия?».

Бен-Гурион и Голда Меир отказываются отвечать в указанный срок на предложенный американцами вопросник. Старик в бешенстве от этого запроса, изложенного в ультимативном тоне. Вскоре после полуночи он приглашает посла в Сде Бокер. На первый вопрос он отвечает: «Насколько нам известно, уран продают для того, чтобы иметь получаемый из него плутоний». На второй и третий вопросы по поводу «проверки»: «Мы не допустим никаких международных инспекций. Мы не хотим, чтобы враждебные нам государства совали нос в наши дела». Однако он заявляет, что готов разрешить инспекционные визиты ученым дружественной страны или международной организации, но не сейчас. «В Израиле растет волна гнева против США, которые затеяли это дело», – поясняет он и добавляет, что подобный инспекционный визит мог бы состояться в течение года. На вопрос о строительстве других реакторов он отвечает отрицательно и завершает беседу повторным утверждением, что Израиль не планирует производство атомного оружия. В конце встречи он сделал следующий комментарий:

«Я никогда в жизни не предполагал, что мне придется дважды напоминать представителю иностранной державы о значительности его собеседника, и повторять свои мысли, как я это уже делал, говоря, что мы намерены вести диалог только на равных, даже если мы и представляем маленькую страну… Вам придется говорить с нами на равных или не говорить вообще».

Тем не менее США продолжают оказывать беспрецедентное давление на Израильское государство с тем, чтобы заставить его немедленно разрешить осмотр оборудования американскими учеными. Израиль, со своей стороны, отказывается из-за престижа, и его отношения с США становятся все более и более натянутыми. Тем временем на пост президента был избран Джон Кеннеди, и американский прессинг только усилился. В конце концов в марте 1961 года Старик решает, что настало время встретиться с новым президентом.

Перед отъездом он передает де Голлю разъяснения, которые собирается дать Кеннеди, и генерал их полностью одобряет. Израиль также разрешает двум американским экспертам осмотреть строящийся реактор. Одновременно с этим члены кабинета, возражающие против строительства установки, удваивают свою активность настолько, что весь комплекс израильской атомной программы был бы скомпрометирован в случае, если переговоры премьер-министра с президентом не дали бы ожидаемых результатов. Недоверие американской администрации возрастает еще больше, когда становится известно, что Израиль проявляет интерес к бомбардировщику дальнего действия «Мираж-IV» французских ВВС. Американцы убеждены, что Израиль пытается заиметь реактор для своей будущей атомной бомбы.

В конце мая, после официального визита в Канаду, Бен-Гурион вылетает в Нью-Йорк. Он побаивается дискуссий с Кеннеди, поскольку опасается, как бы непримиримость США в вопросе о реакторе не вылилась в серьезное ухудшение израильско-американских отношений. Многие известные люди не раз слышали, как президент выражал свое беспокойство неблаговидными действиями Израиля. Однако во время встречи Кеннеди заявляет, что после осмотра реактора его эксперты убедились в справедливости израильских заявлений: они констатировали, что реактор разработан для мирных целей. Старик чувствует огромное облегчение. Негевский реактор спасен, по крайней мере сейчас.

На переговорах царит серьезная и в то же время приятная атмосфера. Вот как описывает Бен-Гурион свое впечатление от Кеннеди, которого впервые увидел год назад: «Его можно было принять за 25-летнего парня. Я спросил себя: как такой молодой человек мог быть избран президентом? Сперва я не воспринял его всерьез». Затем они переходят к проблеме Среднего Востока. В то время США сильно сблизились с Египтом, и Кеннеди страстно хочет найти способ разрядить взрывоопасную ситуацию в регионе. Бен-Гурион предлагает, чтобы великие державы, в том числе СССР, опубликовали совместное заявление о неиспользовании силы для изменения статус-кво на Среднем Востоке, но Кеннеди сомневается, что Хрущев согласится в этом участвовать. Израильский премьер-министр вновь напоминает о заказе на поставки американских ракет класса «земля – воздух», но снова получает отказ.

На соратников Бен-Гуриона произвели большое впечатление и беседа, и личные качества молодого президента, хотя это был именно тот случай, когда у самого Старика встреча оставила горький осадок. Он уже был у двери, когда президент, дружески положив ему руку на плечо, просит на минутку вернуться в зал, поскольку он хочет «сказать ему что-то важное». Президент обращается к Старику с неожиданной искренностью: «Я знаю, что выиграл выборы благодаря поддержке американских евреев. Им я обязан своей победой. Скажите, что я должен сделать?». Этот вопрос буквально сразил Бен-Гуриона. Он прибыл в Соединенные Штаты не для того, чтобы извлекать выгоду из еврейских бюллетеней для голосования, и подобный выборный торг ему не нравится. Его ответ предельно лаконичен: «Вам следовало бы сделать то, что пойдет на пользу свободному миру». Через несколько минут он говорит своим соратникам: «По-моему, это настоящий политик».

Этим замечанием он хочет подчеркнуть разницу между политиками, какими бы блестящими они ни были, и настоящими государственными деятелями. Старик, несомненно, относится к числу последних, и все его сотрудники давно в этом убедились. Ицхак Навон, его верный секретарь, однажды сказал о нем: «Если бы вы попросили меня одной фразой определить, что стоит за поступками (Бен-Гуриона, я бы ответил: выживание народа Израиля». В чем оно заключается? На этот вопрос отвечает сам Бен-Гурион: «Судьба Израиля зависит от двух вещей: от его силы и его правоты». Всю свою жизнь он боролся за безопасность Израиля, стараясь сделать из него во всех отношениях сильное государство. Он хочет вдохнуть в него нравственное величие, превратить его в «избранный народ» и «свет наций».

Если судить о Бен-Гурионе по его делам, то следует признать, что он более преуспел в государственной власти, чем в мире мыслей. Он человек крайностей, одержимый, жестокий с противниками, безжалостный в сражении. «Я человек задиристый и злобный», – часто говорит он. И вместе с тем он способен любить, восхищаться, поклоняться, но также не зная меры. Он с большим уважением относится к Неру, почтителен к философам, даже если не согласен с их политическими взглядами. Его комментарии об Эйнштейне, переписка с доктором Швейцером и Бертраном Расселом, его диалоги с философами, писателями и университетскими профессорами доказывают его глубокое уважение к ним и к их деятельности. Но внезапно его восхищение переносится на другой тип людей: первопроходцев, скромных и безвестных, которые превратили пустыню в цветущий сад.

Он восхищается мужеством и храбростью во всех их проявлениях, но особенно чисто физической храбростью. Когда армию поражает «парашютная лихорадка» (в то время ему шестьдесят восемь лет и он министр обороны), он решает научиться прыгать с парашютом! Моше Даяну пришлось употребить весь свой талант, чтобы отговорить его от этой затеи. Его смелость проявилась и в видении будущего Израиля, и цели, которые он ставил перед своим народом, тоже свидетельствуют о его мужестве. Человек с менее закаленным духом никогда не смог бы вовлечь еврейское государство во все те события, которыми отмечена судьба страны: это создание отечества, армии, современной авиационной промышленности; освоение пустыни Негев, строительство атомного реактора. Каждое из этих решений было принято и осуществлено вопреки мнению экспертов, а иногда и несмотря на возражения многочисленных политических деятелей. Его смелый ум не побуждает его строить воздушные замки, он не верит в химеры и твердо стоит на земле. Если Бен-Гурион и мечтатель, то мечты его прочно связаны с действительностью, которая изучена и проанализирована до мельчайших деталей. Некоторые видели в нем пророка нашего времени. Возможно, так оно и есть, но тогда он – пророк с логарифмической линейкой в руках.

Он так скрывает свои политические цели, что о них не знают даже самые близкие его соратники. В начале 1957 года, после Синайской кампании, Менахем Бегин приезжает к нему домой в Тель-Авив и сообщает, что получил приглашение прочесть цикл лекций в США, но американские руководители-евреи возражают против его приезда, поскольку опасаются, как бы изложение им своих взглядов на проблему «исторических границ» не оказалось пагубным для Израиля. В ответ Старик советует ему самому отказаться от своих мечтаний на предмет территориальных границ еврейского государства: «Есть вещи, о которых нельзя забывать, но о которых никогда нельзя говорить». Впоследствии, однако, он смирится со статус-кво на восточной границе Израиля и задолго до Шестидневной войны откажется от территориальных завоеваний, которые всегда расценивались как аннексия заселенных земель.

С учетом его общепризнанного статуса национального лидера и положения на международной арене наиболее неожиданной чертой Бен-Гуриона была наивность. Часто он с детским простодушием восторгался фокусниками и мастерами устного счета. В середине 1959 года он начал советоваться с ясновидящей, хотя и не очень верил ее предсказаниям… Однажды он очень коротко постригся и, натянув берет на уши, осведомился у служащих своего офиса, можно ли его узнать в таком виде, поскольку он хотел бы прогуляться инкогнито по городу и посмотреть «как живут евреи», как это делал когда-то Гарун аль-Рашид, появляясь неузнанным на рынках Багдада.

В то же самое время появились некоторые признаки, указывающие на то, что с возрастом его характер стал мягче. Год, который он провел в Сде Бокер, положил начало возобновлению интимных отношений с Паулой. Решив переехать на жительство в этот киббуц, он сказал ей: «Ты не обязана ехать со мной. Если хочешь, оставайся в Тель-Авиве. Раз в две недели я буду приезжать к тебе, другие две недели ты будешь приезжать сюда». Но Паула отказалась от такого предложения и вместе с мужем переехала жить в пустыню. Он был глубоко тронут этим поступком и посвятил ей одну из своих последних книг:

«Пауле с любовью. «Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за мной в пустыню, в землю незасеянную» (Книга пророка Иеремии, глава II, стих 2)».

Весь этот год он ищет ее общества; когда она на несколько дней уезжает в Тель-Авив, он чувствует себя заброшенным. «Без тебя дом кажется пустым и холодным… Когда ты вернешься?» На самом деле Паула сильно страдала от жизни в киббуце. Она последовала за мужем в пустыню потому, что любит его и знает, что ее место всегда рядом с ним. Она скучает по городской жизни и часто чувствует себя несчастной, но Бен-Гурион об этом и не подозревает. Погруженный в свой собственный мир – он много пишет и читает, – он не задумывается о чувствах тех, кто его окружает.

Он посвящает мало времени семье и не интересуется ею по-настоящему. Редко видится с сестрами или братом Михаэлем, хозяином маленького буфета в северной части Тель-Авива. Его собственные дети женаты и уже имеют своих детей. Он старается быть хорошим дедушкой и ежегодно вносит в записную книжку дни рождения внуков, чтобы не забыть поздравить их и послать подарки. Его сын Амос хочет жениться на молоденькой медсестре-англичанке, которая ухаживала за ним в госпитале, куда он попал во время службы в британской армии. Паула противится женитьбе сына на нееврейке и просит Бен-Гуриона отговорить сына, но он ничего не предпринимает. Напротив, когда он пишет Пауле, что делает все, «чтобы вытащить его из любовных переживаний, которые его целиком захватили», сам благословляет молодых. Возможно, на него повлияло то, что в то же самое время, то есть незадолго до конца войны, у него самого был роман с нееврейкой Дорис Мэй.

Невероятно, но самый серьезный и длительный роман Бен-Гуриона был с женщиной, которая разительно отличалась от него самого: англичанка, более того, член верхушки англиканской церкви, живущая в Лансинге – маленьком городке на берегу Ла Манша. И хотя по долгу службы и по велению сердца она была тесно связана с сионизмом, это была англичанка до мозга костей и, по ее собственным словам, «в определенном смысле империалистка». Этот роман позволил Бен-Гуриону вырваться из привычной среды и найти прибежище там, куда никто, кроме нее, не входил.

Он познакомился с ней в 30-х годах, когда она работала секретарем Вейцмана в лондонском представительстве Сионистской организации. Те, кто знал ее в то время, помнят молодую изящную привлекательную блондинку с лилейной кожей. Ее круглое лицо было не красивым, но очень обаятельным. По ее словам, уже тогда она была «импозантной» и «аристократичной». Это было женщина с сильным характером, удивительно интеллигентная, с живым умом и язвительным язычком. Получив блестящее образование, Дорис Мэй прекрасно владела речью и пером. Несмотря на университетское образование (она изучала в Оксфорде живые и мертвые языки, а также английскую литературу), она предпочла работать у Вейцмана в качестве простой машинистки-стенографистки. Она искала цель в жизни, идеал, которому могла бы посвятить себя всю, и этим идеалом стал сионизм. Те, кто приходил в офис организации, часто видели ее за машинкой; но стоило с ней заговорить, и они с удивлением открывали для себя утонченную и много знающую женщину.

В 1940 и 1941 годах Бен-Гурион подолгу живет в Лондоне и во время бомбежек проводит вечера в кабинетах Сионистской организации, где Дорис Мэй обучает его греческому языку. Часто они вместе прятались от бомб под крышей Британского музея. Ему пятьдесят три года, ей – сорок один. Это очаровательная женщина, к которой нельзя остаться равнодушным, и вскоре их отношения приобретают интимный характер. Они надолго останутся близкими людьми, в основном благодаря тайной переписке, и хотя им удается ненадолго встречаться, эти встречи разделяют годы. Тон писем весьма сдержанный, в нем нет излияний. Изредка он берет на себя смелость написать «дорогая» и подписаться «ваш Давид». В ответ она обращается к нему «дорогой» или «дорогой Давид» и в конце письма добавляет несколько нежных слов: «Как всегда, с большой нежностью». Иногда, особенно в начале их отношений, Бен-Гурион позволяет себе проявить чувства. Так, в феврале 1942 года он пишет ей через три месяца после отъезда:

«Я вспоминаю последний вечер перед отъездом… Помню, что вы испытывали. То же самое все время происходит со мною здесь, только, может быть, еще хуже. Вы испытывали это только к дому под номером 77 по Расселл-стрит, но Вы были в Англии, в Вашей Англии, в этой гордой, храброй и прекрасной стране, – в своей стране. Здесь я чувствую себя таким одиноким, каким только можно быть. Среди стольких людей я совершенно одинок… И еще эта пустыня!..Одинокими и бессонными ночами я читаю Платона. Только что закончил читать «Политику». Какая замечательная книга и, местами, очень современная!».

Их близость проявляется безотносительно из личных отношений. Он откровенно говорит с ней о своих проблемах, сомнениях, заботах. Когда она не согласна с проводимой им политической линией, то открыто заявляет ему об этом, называя ее

«смертоносной», политикой в Палестине [речь идет о войне с англичанами, начавшейся в 1939 году]. Я очень боюсь, дорогой, что Вам не удастся избежать ответственности, и признаюсь, что не хотела бы испытывать те муки совести, которые не дают Вам уснуть… Вы можете сказать, что все это меня не касается. Но если вы используете гоев (неевреев), то здравый смысл подсказывает, что из этого вы извлечете выгоду, если вы хоть немного прислушаетесь к тому, что они вам говорят».

Дорис тоже рассказывает «дорогому Давиду» о маленьких радостях, случившихся в ее деревенском доме в Лансинге.

«Сад неухожен, но весь зеленый, и Николас, приходящий ко мне на уик-энд кот, стал еще чернее, еще пушистее и еще красивее в своей зимней шерстке, которую в этом году отрастил на месяц раньше обычного. Это самый очаровательный компаньон, какого только можно вообразить: преданный, совершенно независимый и необычайно умный во всем, что касается лично его. Но мне кажется, что вы никогда не любили кошек. Жаль! Вы не представляете, как много от этого потеряли!»

Они продолжают встречаться после войны; он встречает ее в Лондоне и дважды ездит в Лансинг. После «черной субботы» 1946 года, когда он приезжает в Париж, ему приходится удовольствоваться телефонными звонками. «Какой идиотизм, что вы и я находимся на разных берегах этого ручья, – пишет он ей, – и можем увидеться, только взорвав Северный и Южный полюс». Еще с войны она собирается к своим друзьям во Францию: «Я надеялась сделать это во время вашей «конференции» [Исполнительного комитета «Еврейского агентства» в 1946 году] в Париже и задержаться на одну ночь, чтобы повидаться с вами». Но она была так завалена работой, что никак не могла вырваться из Лондона: «Не было никакой возможности выкроить свободную неделю и сбежать». Она надеется, что им удастся хоть накоротке повидаться на конгрессе в Базеле: «Это представляется мне единственной возможностью встретиться с вами в ближайшем будущем». Тон ее писем меняется, когда она узнает о его роли ментора в тайнах западной культуры:

«Я была в восторге, узнав, что Вы познакомились со святым Августином… Особенно интересно его влияние на развитие мысли Средних веков – если Вы все-таки заинтересуетесь этим кровавым и хаотичным периодом истории. Лично я полагаю, что если Вы действительно хотите найти «духовную родину» истории, вам следует остановить свой выбор (после Древней Греции) на эпохе Возрождения, лучше всего французского или итальянского: это период от Рабле до, быть может, Шекспира. Время утра мира, когда человеческий разум стремился к невиданным горизонтам, а тело на смешных лодчонках-скорлупках бороздило океаны в поисках Эльдорадо. Возможно, все это кажется смешным Вашему «пролетариату»; но какой была жизнь и как они прожили ее, эта образованная и авантюристичная элита!..Вы читали «Балладу повешенных» Вийона? Он стал первым настоящим предвестником французских поэтов эпохи Возрождения. Мне кажется, что это были первые стихи, из-за которых я буквально не спала ночь; мне было тогда лет двенадцать!».

В лондонском отделении «Еврейского агентства» Дорис Мэй работает вплоть до создания еврейского государства, затем становится секретарем посла Израиля в Великобритании. «Это первая леди посольства», – скажет о ней один высокопоставленный дипломат. К ней приходят за советом по многим вопросам. Она сама себе хозяйка. Бывшие руководители агентства, занимающие ныне высокие государственные посты, бывая проездом в Лондоне, всегда выражают ей искреннюю привязанность. Она очень популярна. Время от времени ходят слухи о ее связи с Бен-Гурионом, но она остается образцом сдержанности и никогда не пытается извлечь из их отношений какой-либо выгоды. В 1951 году она приезжает в Израиль, затем они встречаются еще раз – во время визита премьер-министра в Лондон. Ей очень бы хотелось снова приехать в Израиль, но она не просит его помочь ей с деньгами и предпочитает откладывать из своего жалованья.

Она сама оплачивает свою поездку летом 1954 года, когда он живет в Сде Бокер. В середине 50-х годов Дорис Мэй впервые начинает ощущать свой возраст – у нее ухудшается слух. У нее все еще импозантный вид, изящная фигура и юный голос. Она по-прежнему близкий человек для Бен-Гуриона, который очень дорожит ее советами, хотя и не всегда им следует. В 1955 году, когда Старик вернулся на должность министра обороны, она посылает ему поздравительную телеграмму и сопровождает ее коротким письмом: «Перед тем, как отправить эту телеграмму, я надеялась, что Вы вернетесь в министерство обороны, и могу признаться, что у меня вырвался вздох облегчения, смешанный с Сочувствием… Знайте же теперь, что Вам на роду написано быть каторжником, и никуда от этого не деться… Не волнуйтесь, дорогой, и признайтесь, что Вам на самом деле это нравится, по крайней мере, иногда!

«Будьте как можно добрее с Моше [Шаретом], ладно? Он так Вами восхищается и так Вас боится! И не давайте Вашей превосходной армии заплывать жиром. Никто не хочет – я хочу сказать: я надеюсь, что никто не хочет – военной хунты в Иерусалиме, – ни теперь, ни потом.

Благослови Вас Бог, дорогой. Не болейте.

Как всегда, Ваша Дорис».

Вскоре он приглашает ее присутствовать на национальном празднике. Она благодарит, но отказывается: «Так или иначе, а это было бы за счет оборонного бюджета. Возможно, я преувеличиваю, но подумайте, сколько (одна или две) дополнительных пушек Вам бы пригодились!». Тогда Бен-Гурион делает ей предложение, которое свидетельствует, как очень он хочет видеть ее рядом с собой:

«Я не знаю, что произойдет в конце июля, после выборов в Кнессет… Если я действительно должен вернуться, то буду настаивать, чтобы Вы приехали и стали работать со мной. Мне нужен не только ваш английский, не и ваш «нюх», хотя я и не всегда (или никогда) прислушиваюсь к Вашему мнению. Но Ваши драгоценные советы мне очень пригодятся; Приведете?».

Ответ приходит немедленно: