Текст книги "Бен Гурион"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

После такого отступления это предложение кажется удивительно наивным и опасным, а его авторы предстают людьми, чье незнание политических реалий достойно сожаления. Как только идея приняла конкретные формы, среди незначительного числа посвященных поднялся ропот возмущения. Но это предложение понравилось руководителю армейских спецслужб, который сразу же представил его на рассмотрение министру обороны. Идея пришлась по душе и ему, тем более, что напоминала акцию, которую он собирался провести в Иордании. Джибли не запрашивает у Лавона устных или письменных инструкций по этому поводу, вероятно, потому, что его согласие само собой разумеется. Впоследствии эта деталь приобретет огромное значение.

24 мая 1954 года агент № 2 израильских спецслужб приезжает в Париж для встречи с Аври Эладом. От имени Джибли он передает ему приказ вернуться в Египет и силами членов его группы подготовить покушения на египетские, английские и американские объекты в Каире и Александрии. Другие зашифрованные инструкции будут включены в программу новых кулинарных рецептов, которую радиостанция «Голос Израиля» транслирует для домохозяек.

25 июня Элад возвращается в Египет, и уже через несколько дней его агентура приступает к действию. 2 июля двое молодых людей из александрийской команды опускают пакеты с зажигательной смесью в абонентские ящики одного из почтовых отделений. 14 июля обе команды одновременно устанавливают самодельные зажигательные бомбы в американских библиотеках Каира и Александрии. Пожары незначительны, и их удается быстро погасить. 23 июля Элад отдает приказ взорвать в одно и то же время сразу пять объектов: два кинотеатра и привокзальную камеру хранения в Каире и два кинозала в Александрии. Вечером того же дня в кармане члена александрийской группы Филиппа Натансона, стоящего у входа в зал кинотеатра «Рио», досрочно взрывается зажигательная бомба, замаскированная под футляр для очков. Офицер службы безопасности замечает юношу, который корчится от боли, а из кармана его брюк валит густой дым. С помощью полицейских он гасит взрывное устройство и задерживает террориста. Этой же ночью арестованы и многие другие члены александрийской команды, а через несколько дней и вся группа, в том числе Макс Беннет, которого сразу помещают в камеру. Аври Элада тревожить не стали, хотя именно он является руководителем агентурной сети, и все следы ведут к нему. Спокойно, без спешки он сворачивает дела, продает машину и две недели спустя после начала арестов уезжает из Египта в Европу..

Этим же вечером новость о первых арестах становится известна начальнику израильских спецслужб, который оказывается в весьма щекотливой ситуации: успешное завершение акции прибавило бы ему весу в глазах министра обороны, но теперь, когда операция провалилась, за все последствия придется отвечать ему одному. Правда, министр в принципе одобрил готовящиеся покушения, но четко сформулированного приказа к исполнению не последовало. Не говоря о том, что террористические акты уже совершены и исполнители арестованы, Джибли предлагает Лавону перейти к действию. Лавон соглашается, не подозревая об обратной реакции.

25 июля арабские средства массовой информации разносят весть о том, что при попытке поджечь кинотеатры задержаны члены подпольной сионистской организации, которые, вероятно, несут ответственность за покушения в американских библиотеках. Тогда Джибли направляет Лавону служебную записку, в которой сообщает, что «наши люди» попали в число арестованных в Александрии. Министр обороны понимает, о чем идет речь и делает пометку: операция провалилась, но любая подпольная деятельность сопряжена с риском. Через две недели, 8 августа, Джибли представляет подробный отчет о задержании агентурной группы египетской полицией. Лавон считает, что дело закрыто.

24 августа Моше Даян, недавно вернувшийся из-за границы, приезжает в Сде Бокер. Бен-Гурион записывает в дневнике:

«Он рассказал мне о поразительном приказе Пинхаса Лавона – во время его [Даяна] отсутствия – о проведении операции в Египте, которая провалилась (они должны были это предвидеть!). Какая преступная безответственность!».

Бен-Гурион впервые услышал о покушениях, и его реакция на действия Лавона была однозначной. Но до середины октября он, вероятно, никому об этом не говорил. В день своего 68-летия он решает довериться Нехемии Аргову.

«Впервые я говорил со Стариком на ужасную тему, имя которой – Лавон, – пишет Аргов. – Старик подверг анализу египетский вопрос: «Не пристало министру обороны заниматься этим. По какому праву он позволил себе принимать решения и действовать в сфере, целиком и полностью относящейся к политике?».

С октября 1954 года Бен-Гурион считал, что ответственность за провал операции в Египте лежит на Лавоне.

Второй акт пьесы начался 11 декабря. В этот день в Каире состоялось первое судебное заседание по делу «сионистских агентов». Это событие вызвало бурю в Израиле, где все газеты были полны сообщениями из Египта. Читая прессу, министр обороны был поражен, узнав, что покушения состоялись до того, как был отдан приказ. Вызванный срочным порядком начальник спецслужб подтвердил, что его собеседник дал «добро» во время встречи, состоявшейся 16 июля. Это была вопиющая ложь, поскольку Лавон дал согласие на проведение операции только 23 июля; но Гибли, стремясь уйти от ответственности, стал поддерживать версию о том, что получил приказ на неделю раньше. Министр сверился с записями в своем ежедневнике и подтвердил, что в тот день не встречался с Джибли. Но он на этом не остановился и в надежде упрочить свою позицию решает тоже прибегнуть к лжи, утверждая, что виделся с начальником спецслужб только 31 июля – через неделю после ареста подпольной организации; таким образом, Джибли не мог получить его согласия раньше этой даты.

Но эта вторая ложь была не более правдоподобна, чем первая, поскольку в одной из папок министерства обороны обнаружат написанную от руки записку от 26 июля, в которой Джибли сообщал министру, что «наши люди» были арестованы в Александрии. С этой минуты Лавон избрал другую тактику и стал полностью отрицать, что давал приказ приступить к операции и что вообще когда-либо ее одобрял. Он даже попросил Шарета назначить комиссию по расследованию, на что премьер-министр согласился.

Комиссия, в состав которой входят бывший начальник штаба Яаков Дори и член Верховного суда Ицхак Ольшан, хочет выслушать объяснения Аври Элада, который находится в Европе и чьи свидетельские показания могли бы представлять прямую угрозу начальнику спецслужб: в самом деле, скажи он правду, тут же вскроется, что приказ о подготовке покушений он получил еще в то время, когда был в Европе (в мае – июне), то есть задолго до роковой беседы Джибли с Лавоном. Чтобы избежать этой опасности, Мордехай Бен-Цур, верный заместитель начальника спецслужб, передает Эладу конфиденциальное письмо, куда вложены записки Джибли и его самого, а также предупреждает о том, что его вскоре вызовут в качестве свидетеля по «египетскому делу». Он приказывает ему не только отрицать участие в организации терактов на почте и в американских библиотеках 2 и 14 июля, но и переделать записки и доклады так, чтобы они соответствовали этой версии событий. Таким образом, он подстрекает агента засвидетельствовать, что операция была санкционирована не раньше 16 июля – в день, когда Джибли получил от Лавона разрешение на проведение покушений. Элад возвращается в Израиль, где прямо в аэропорту сотрудники Джибли разъясняют ему, как следует давать показания перед комиссией Ольшана – Дори и подготавливают к разговору с Даяном и Лавоном. В полном соответствии с инструкциями своего начальства Элад дает ложные свидетельские показания.

Заявления Элада приобретают чрезвычайную важность по другой причине. Во время проведения египетской операции Джибли, желая ввести в курс дела Моше Даяна, находящегося с официальным визитом в США, отправил ему письмо, датированное 19 июля 1954 года, которое начальник генерального штаба порвал. Лица, продолжившие впоследствии расследование этого дела, станут уверять, что копия этого письма, фигурирующая в документах спецслужб, является фальшивкой, сфабрикованной по распоряжению Джибли. Стремясь дискредитировать версию Джибли и подтвердить лжесвидетельство Элада, секретарша перепечатала письмо и добавила в абзац, где говорилось о совершении покушений, слова «по приказу Лавона».

Судебный процесс в Каире вызвал в Израиле бурю эмоций. Накануне первого заседания проживающий в Египте еврей по имени Кармонах покончил с собой (по другой версии он был до смерти избит египетской полицией). 21 декабря в тюремной камере сводит счеты с жизнью Макс Беннет. Находящаяся в числе обвиняемых молодая женщина совершает две попытки суицида. Немногие догадываются о том, что декабрь 1954 и январь 1955 годов оборачиваются для израильских руководителей настоящим кошмаром. С одной стороны, они разворачивают перед иностранными державами обреченную на провал кампанию, пытаясь спасти обвиняемых в Каире; с другой стороны, комиссия Ольшана – Дори раскрывает чудовищное переплетение лжи, интриг и антагонизма в среде высших чинов министерства обороны.

Лавон возлагает большие надежды на комиссию, но быстро расстается со своими иллюзиями, увидев, что все свидетели, за одним исключением, настроены против него. Он понимает, что руководители спецслужб фальсифицировали вещественные доказательства и оказали давление на свидетелей. Находясь в нарастающем нервном напряжении, он теряет хладнокровие и по секрету сообщает одному из своих верных друзей, что Даян и Перес «организовали заговор с целью его устранения из общественной жизни» и что «поскольку ему не удается доказать свою невиновность в Каирском деле, он покончит с собой». В последующие дни он неоднократно подтверждает свои намерения, что производит большое впечатление на других руководителей Рабочей партии Израиля.

Заседания комиссии проходят в обстановке полной секретности и длятся десять дней. Информированный о ходе событий Шарет убежден, что Лавон будет признан виновным. Однако выводы, представленные комиссией 13 января, весьма неопределенны:

«Мы не получили бесспорных доказательств того, что начальник армейских спецслужб не получал указанных приказов министра обороны. В то же время мы не убеждены, что министр обороны отдавал приказы, которые ему приписываются».

Ознакомившись с этим двусмысленным текстом, Шарет начинает опасаться реакции министра обороны. И страхи эти небезосновательны. 18 января Лавон, вне себя от гнева, врывается в его кабинет: «Я стал свидетелем слепой ярости», – отмечает Шарет. Лавон возмущайся выводами комиссии («Лживый документ, вопиющая несправедливость», – кричит он), грубо критикует ее членов и заявляет премьер-министру, что будет требовать парламентского расследования. Ошеломленный Шарет пытается опровергнуть его обвинения, напоминает, как тот был доволен составом комиссии и обращает его внимание на тот факт, что обращение за помощью в парламент было бы эквивалентно выставлению дела на всеобщее обозрение. «В определенных условиях, – отвечает Лавон, – человека уже не волнует реакция общественности».

Все более и более обеспокоенный Шарет созывает своих друзей по Рабочей партии Израиля, большинство из которых осуждает Лавона. Только Эшколь выступает против его исключения из правительства и призывает Шарета «сделать все возможное и остановиться, пока не поздно». Все помнят об угрозе Лавона покончить с собой и, возможно, именно в этом кроется объяснение того, почему руководители Рабочей партии Израиля никак не придут к однозначному решению. Отчаявшись, они отправляются за советом к Бен-Гуриону. На этой стадии «Дело Лавона» и все, что с ним связано, тщательно засекречено Израилем. Министры, не принадлежащие к Рабочей партии Израиля, равно как и члены Кнессета, даже не подозревают, что происходит в верхах.

Однако 27 января 1955 года военный трибунал города Каира выносит приговор: двое оправданы за недостатком улик, шестеро приговорены к длительным срокам тюремного заключения (от семи лет до пожизненного заключения), двое – Шмуэль Азар и доктор Моше Марзук – приговорены к смертной казни. Со всего мира поступают прошения о помиловании. Государственные и политические деятели, высокопоставленные священнослужители и представители интеллигенции ходатайствуют перед египетскими властями, но все напрасно. 31 января двое приговоренных к смерти казнены через повешение во дворе каирской тюрьмы.

1 февраля делегация представителей «высшего ранга» приезжает в Сде Бокер. Мнение Бен-Гуриона выражено четко и ясно: «Лавон должен уйти!». Вечером об этой встрече узнает некое заинтересованное лицо, и на следующее утро одна из газет сообщает, что в Сде Бокер прошли консультации по вопросу о «внутренних перестановках в составе кабинета министров – членов Рабочей партии Израиля». Это тяжелый удар для Лавона, и он подает Шарету заявление об отставке. Можно было подумать, что выход из критической ситуации найден, если бы в заявлении Лавона не было одного маленького абзаца:

«Я оставляю за собой право сообщить партии, а также комиссии Кнессета по иностранным делам и обороне о причинах моей отставки. Я не намерен публично брать на себя ответственность за египетское дело, и никакая партийная дисциплина не заставит меня сделать обратное».

Руководители Рабочей партии Израиля, намеревавшиеся не предавать это дело огласке, пересматривают свою позицию и просят Лавона остаться. Именно на это он и рассчитывал; теперь он считает свою позицию достаточной крепкой, чтобы открыто заявить о требованиях, которые он выставил Шарету еще во время работы комиссии: отставка Шимона Переса и Биньямина Джибли, радикальная реформа министерства обороны.

Чтобы его успокоить, Шарет готов на любые уступки. 11 февраля без ведома начальника главного штаба он вызывает к себе Джибли. Рассказывает Нехемия Аргов:

«Премьер-министр сказал ему, что совершенно ясно, что Биньямин [Джибли] не совершал этих действий [в Египте] без соответствующего приказа, но что он должен был не допустить его выполнения, даже если бы приказ исходил от самого министра обороны, и что он соответственно был вынужден снять с себя обязанности начальника секретного отдела. Биньямин был поражен. Он пробормотал что-то невнятное, повторяя, что это несправедливо. Если его снимут с должности, он расскажет всем о причинах своего увольнения и не уйдет в отставку по собственному желанию. Премьер-министр вызвал начальника главного штабы Даяна… и сказал ему, что единственным условием, при котором Лавон согласен остаться на посту, является немедленная отставка Биньямина и Шимона Переса. Значит, Джибли должен уйти. Начальник генерального штаба говорит Шарету: «Пять евреев пришли к выводу, что должен уйти Лавон. Это Шарет, Дори, Ольшан, Саул Авигур и Бен-Гурион. Они признали, что имя Лавона связано с бедой. Но вместо того чтобы тихо смотать удочки, он требует невинных жертв. Как можно это оправдать? Если иного выхода нет и мы решаем, что Лавон остается, то это возможно только при одном условии: восстановить статус-кво везде. И никаких уступок Лавону. Не нравится – пусть уходит. Ни о каких уступках не может быть и речи. И если мне прикажут взять на себя решение об увольнении Биньямина [Джибли], то я приказу не подчинюсь».

Выслушав эту тираду, Шарет вынужден отступить: он отменяет свое приглашение Пересу явиться к нему в кабинет и решает ничего не предпринимать. Никого не заставят уйти в отставку. Теперь Лавон приперт к стене. 17 февраля он заявляет о своей решительной отставке. В этот день Бен-Гурион записывает в своем черном блокноте:

«Это был «белый день», если о дне можно сказать так же, как о «белой ночи». В восемь часов утра приехал Нехемия [Аргов]. Моше [Шарет] попросил его как можно быстрее встретиться со мной и сказать, что Пинхас Лавон по-прежнему хочет уйти в отставку и представить свои доводы в Совет министров и комиссию по иностранным делам [и обороне]. Саул [Авигур] отказывается занять эту должность (другой кандидатуры нет)».

Визитеры идут один за другим. Бен-Гурион пишет:

«Уход Лавона очевиден, но нет никого, кто занял бы его место. Они уговаривают меня. Я не выдержал и решил, что должен уступить их настояниям и вернуться на пост министра обороны. Оборона и армия важнее всего».

Новость о возвращении Старика была воспринята с восторгом. Последний информационный бюллетень сообщил, что Бен-Гурион вернулся в правительство с портфелем министра обороны. Моше Шарет отправил в Сде Бокер теплую телеграмму:

«Я восхищаюсь вашим решением как примером гражданственности и свидетельством глубокого товарищеского отношения к нам. Я понимаю масштаб приносимой вами жертвы. Пусть восторг армии и нации послужит вам утешением. Буду у вас в воскресенье, после заседания Совета министров. Крепитесь! Моше».

Глава 13
Тучи сгущаются

21 февраля 1955 года у входа в Кнессет восторженная толпа приветствует появление Бен-Гуриона и Паулы. Загорелый, пышущий здоровьем, он одет в костюм цвета хаки и пальто с воротником. Его возвращение в министерство обороны отмечается как победа: никогда еще его популярность не была столь велика. Но он не разделяет всеобщей радости. «Если бы не обеспокоенность военным положением, – писал он другу, – меня не вытащили бы из Сде Бокера и сотней бульдозеров».

Накануне возвращения к нему приехал Шарет. Бен-Гурион в рабочей одежде и премьер-министр в пиджачной паре обменялись перед газетчиками приличествующими случаю улыбками, затем мужчины ушли в дом и приступили к яростному обсуждению межминистерских отношений. На следующее утро Бен-Гурион отправил Шарету жесткое письмо с требованием четко разграничить компетенции премьер-министра и министра иностранных дел.

«Поскольку в настоящий момент оба эти поста слиты воедино, то обмен мнениями с министром иностранных дел являет собой обмен мнениями с премьер-министром. Но узнать точку зрения министра иностранных дел – это одно, а постоянное вмешательство МИДа и его сотрудников в вопросы обороны – совсем другое. Ничего подобного я не потерплю. Если в ближайшем будущем я узнаю, что МИД вмешивается в вопросы обороны […] и что премьер-министр как глава правительства Это одобряет, вам придется взять себе портфель министра обороны или найти кого-нибудь на мое место».

Шарет расценивает это письмо как «достойное сожаления» и отвечает; «Неужели у нас действительно мало надежды договориться и прийти к общим выводам?». Вернувшись, Бен-Гурион доверительно говорит секретарю правительства: «Шарет порождает поколение трусов. Но я этого не допущу. Враг стоит на тропе войны, и мы снова прячемся от страха. Этого я тоже не допущу. Нынешнее поколение должно, быть боеспособным».

В ночь на 23 февраля египетская разведгруппа переходит границу в районе сектора Газа, проникает в Государственный научный институт и захватывает все документы, находящиеся в караульном помещении. Вслед за тем убит еврей-велосипедист, случайно наткнувшийся на засаду, которую устроила та же группа. В перестрелке с израильским патрулем убит один из членов группы. При нем обнаружены сведения о грузообороте на дорогах южной части страны. Через четыре дня Бен-Гурион и Даян отправляются в Иерусалим на встречу с премьер-министром и предлагают провести акт мести: напасть на египетскую военную базу около Газы. Даян полагает, что число жертв со стороны противника не должно превышать двенадцати человек. Шарет соглашается.

Операция «Черная стрела», в которой участвуют 149 парашютистов под командованием Ариэля Шарона, приобретает непредвиденный размах в связи с неожиданным прибытием египетских сил подкрепления. Египетская армия терпит серьезное поражение, но израильский диверсионный отряд оставляет на поле боя восемь трупов. На следующий день Каирское радио сообщает о потерях египетской стороны: 38 убитых и 30 раненых. «Возмущенный» Шарет находит отчет об операции «удручающим» и отправляет Бен-Гуриону записку, в которой сообщает о своем беспокойстве. Больше всего премьер-министр опасается реакции ООН и США. Ответ министра обороны резок и оскорбителен: «Наша изоляция не является следствием боевой операции. Наша изоляция возникла раньше, когда мы еще были невинны, как голуби».

Эта военная вылазка вызывает резкую эскалацию напряжения между Израилем и Египтом. Египетское руководство опасается, как бы враг не готовился к массовой атаке. Впоследствии Насер заявит, что «ночь кошмаров» в Газе вынудила его принять два решения с тяжелыми последствиями: создать диверсионные отряды смертников для проведения рейдов на территорию Израиля в районе Газа и закупить в большом количестве современное вооружение. Нападение на базу в Газе он расценивает как «поворотный момент» в египетско-израильских отношениях, который уничтожил всякую надежду на мир. Однако тщательный анализ политической и военной обстановки того времени позволяет усомниться в достоверности такого простого объяснения. В действительности, событие, побудившее Насера обратиться за поддержкой к странам Восточной Европы и закупать вооружение за «железным занавесом», произошло в Багдаде 24 февраля 1955 года, за четыре дня до нападения израильтян на египетскую военную базу в Газе. Речь идет о подписании договора между Турцией и Ираком – основном моменте Багдадского пакта, который при участии Великобритании и с благословения США станет «западным заслоном» против советской экспансии. Насер всегда был ярым противником этого договора, заключение которого вынудило его изменить свою политику. Нападение на Газу только ускорило поиск Египтом новых союзников и новых поставщиков оружия.

Вернувшись на пост главы министерства обороны, Бен-Гурион направляет все свои силы на увеличение военной напряженности не с целью спровоцировать расширенный конфликт, а, наоборот, в надежде его предотвратить. Он полагает, что если Израиль будет должным образом отвечать на провокации, Египет испугается и станет вести себя более сдержанно. Однако после рейда израильских парашютистов инциденты в секторе Газа заметно участились. В ночь на 24 марта вооруженные люди переходят границу и, минуя иммигрантские поселения в северной части Негева, продвигаются на пятнадцать километров в глубь израильской территории. Вдали слышатся пение и смех: это курдские иммигранты из деревни Патиш празднуют свадьбу на открытом воздухе. Террористы подходят ближе и внезапно бросаются вперед, поливая автоматными очередями и забрасывая людей гранатами. В секунды радость сменилась ужасом, криками боли и отчаяния. Один из деревенских полицейских обращает нападавших в бегство. Когда воцаряется спокойствие, подводят итог: один человек убит и двадцать два ранены. Одни жители деревни, замерев, стоят в луже крови; другие, обезумев от страха, разбежались в разные стороны.

Вскоре после этой трагедии один известный журналист спрашивает Бен-Гуриона, почему он одобрил политику репрессий. Старик отвечает, что одна из причин – это стремление устрашить врага.

«Но есть и другая причина, – добавляет он, – причина нравственная и воспитательная. Посмотрите на этих евреев. Они приехали из Ирака, Курдистана, из Северной Африки. Они приезжают из стран, где их кровь осталась неотмщенной, где разрешалось жестоко обращаться с ними, мучить их и бить… Они всегда были… беспомощными жертвами… Мы должны показать им, что… у еврейского народа есть государство и армия, которые не допустят, чтобы с ними и впредь обращались так же грубо… Мы должны дать им возможность разогнуть сгорбленные страхом спины… и доказать, что их мучители не останутся безнаказанными, что ответственность за их жизнь и безопасность берут на себя граждане независимой страны».

Нападение на свадьбу в Патише глубоко возмутило Бен-Гуриона. 25 марта он предлагает Моше Шарету план, последствия которого невозможно предугадать: немедленное проведение боевой операции «для изгнания египтян их сектора Газа». Шарет возражает, но министр не сдается и выносит проект на обсуждение кабинета. Некоторые, как и Шарет, возражают против проекта, объясняя это политическими и военными причинами, другим явно не понравилось бы внедрение на израильскую территорию значительного числа арабов. 3 апреля план, вынесенный на голосование, не принят большинством голосов. Бен-Гурион и его сторонники внезапно оказались в меньшинстве. В течение нескольких месяцев Старику придется сдерживать себя и подчиняться воле коалиции умеренных во главе с Шаретом.

То, что план не был принят, задушило в самом зародыше милитаристские идеи Бен-Гуриона и положило конец хрупкому перемирию между ним и Шаретом. Их взаимоотношения ухудшаются, а разногласие становится общеизвестным, когда Старик весьма агрессивно выступает в защиту позиций, противоречащих убеждениям премьер-министра. Когда взбешенный Шарет напоминает, что неоднократно просил его строить свои выступления по-иному, он парирует: «Я выступил не так, как ты советовал, потому что слова, которые тебе хотелось бы услышать, мне не по душе». Чувство обиды, охватившее премьер-министра, нарастает еще и потому, что Бен-Гурион не скрывает своих намерений, которые с полной откровенностью излагает своему оппоненту:

«Поскольку приближается время выборов, я, рассмотрев вопрос задолго до этого, решил время от времени публично излагать свое мнение по основным проблемам нашей внешней политики (не подвергая критике точку зрения правительства и не возражая против твоих общественных позиций); возможно, в определенных условиях мне придется взять на себя формирование правительства, что я и сделаю; я чувствую себя обязанным проинформировать нацию о тех силовых политических линиях, которые я намерен проводить».

Результаты парламентских выборов, состоявшихся в конце июля, отражают натиск «активистов» и характеризуются неодобрением миротворческой политики Шарета. 12 августа Бен-Гурион официально приступает к формированию нового правительства. И если это решение отражает радость Рабочей партии Израиля, то Шарет, напротив, в ярости, поскольку убежден, что Старик выберет другого министра иностранных дел, —

«безропотного и покорного, дипломированного функционера, роль которого сводится к выражению, разъяснению и подтверждению политики, проводимой его хозяином-тираном… Разве я мог согласиться с этим решением? Мог ли я позволить растоптать мое достоинство, поступиться своей совестью? «Впервые я понял, что в кабинете Бен-Гуриона для меня места нет».

Тем не менее слова – это одно, а дело – совсем другое. Когда Бен-Гурион предлагает ему эту ненавистную должность, он сопротивляется недолго, но премьер-министр выдвигает ультиматум: он останется на посту премьер-министра только в том случае, если министром иностранных дел станет Шарет.

Однако перед тем как он вновь взял бразды правления в свои руки, на границе случается серьезный инцидент. Египетские солдаты, заняв укрепленную позицию, открыли огонь по израильскому патрулю, контролирующему приграничное шоссе. Патруль дал отпор, убив троих солдат. Египтяне ответили тем, что заслали отряд коммандос-смертников на сорок километров в глубь израильской территории, где они уничтожили шесть гражданских лиц, напали на военные машины и попытались разрушить радиопередатчики. По мнению Даяна и Бен-Гуриона, Израиль больше не может бездействовать. Но, зная, как Шарет противится всяким репрессивным рейдам, Даян предлагает Совету министров провести операцию с ограниченным радиусом действия: разрушить мосты на главной магистрали сектора Газа. Получив согласие правительства, военные отряды уже двинулись в путь, когда поздно ночью Шарет их отзывает и отменяет операцию.

Моше Даян тут же подает заявление об отставке на имя министра обороны, то есть Бен-Гуриона, который, будучи полностью с ним согласен, передает заявление начальника главного штаба Совету министров: «Либо линия Шарета, либо линия Бен-Гуриона, поскольку следование попеременно то одной, то другой принесет только вред». Шарет капитулирует и в этот же день вновь созывает заседание правительства, которое одобряет на этот раз широкомасштабные репрессивные действия, предложенные Данном. После долгого бездействия армия приступает к боевой операции – самой значительной после нападения на египетскую базу в секторе Газа.

Ночью израильские десантники взрывают штаб-квартиру палестинской бригады, дислоцированной в секторе Газа, уничтожив при этом 37 египетских солдат. На следующий день египтяне высылают подкрепление, и граница превращается в театр длительных военных действий. Вражеские самолеты проникают в воздушное пространство Израиля, и израильские истребители сбивают два «Вампира». 12 сентября Насер принимает неожиданные меры: он закрывает Тиранский пролив для движения судов в сторону расположенного на берегу Красного моря израильского порта Эйлат, закрывая тем самым и воздушное пространство.

Политическая напряженность достигает предела, когда Израиль узнает ошеломляющую новость: Каир заключил с Чехословакией контракт на поставку вооружения. Переговоры растянулись на несколько месяцев, хотя начались на конференции в Бандунге, где, воспользовавшись случаем, Насер обратился к премьер-министру Китая с просьбой помочь приобрести оружие в СССР. Москва не упустила возможности расширить свое влияние в регионе, который до этого являлся заповедной зоной западных держав. Через несколько недель Чжоу Эньлай сообщает Насеру о получении принципиального согласия Кремля. Сами переговоры с участием советского посла начинаются 21 мая в Каире, затем продолжаются в августе, но уже в Праге, поскольку Советский Союз хочет, чтобы страной-поставщиком выступила Чехословакия. Через месяц контракт на поставку вооружения был подписан.

Западные столицы огорчены, но волна «радости, граничащей с бредом» охватывает арабский мир, для которого Насер становится «добрым гением», вступившим на их защиту после долгих лет унижений империалистическими державами. Миллионы людей надеются, что теперь благодаря ему падение Израиля неминуемо: количество обещанного вооружения полностью нарушает эфемерное равновесие сил на Среднем Востоке. Перечень заказанного довольно впечатляющий для того времени: около 200 истребителей и бомбардировщиков (МиГ-15 и Ил-28); 230 танков; 230 боевых машин пехоты (БМП); 100 самоходных пушек; 500 пушек различных других моделей; противолодочные корабли и эсминцы; 6 подводных лодок.

Беспокойство Израиля нарастает, когда становятся известны подробности контракта. Опасность разгрома страны арабскими государствами неожиданно становится вполне реальной. Десятки тысяч израильтян жертвуют своими драгоценностями и сбережениями, чтобы подписаться на оборонный заем. Во все страны Запада направлены послания и эмиссары с целью добыть оружие для восстановления равновесия сил между Израилем и Египтом.