Текст книги "Бен Гурион"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

«Ваше письмо побудило меня к самоанализу. Но я убеждена, что Вы знаете, и нет нужды это повторять, что я всегда «в Вашем распоряжении», что я глубоко тронута Вашим доверием, которое является для меня большой честью.

В приемной премьер-министра чужаки-иностранцы встречаются не очень часта Больше всего мне бы не хотелось дать Вашим противникам повод упрекать Вас в близких отношениях, с англичанкой., И вообще, Вы что, действительно хотите иметь при себе Advocata Diaboli? А если я скажу, что стоит только заговорить об этом, как я ощущаю холод молчаливого неодобрения? Ну хорошо. Я все хорошо обдумала, дорогой, и практический вывод представляется таким, что после выборов я обоснуюсь в Вашей приемной в качестве нашей общей с Вами тайной надежды».

Бен-Гурион не хочет внять предостережению: «Если мне придется вернуться, то Вы должны приехать и работать у меня. И не говорите глупостей про «чужаков-иностранцев»… Это Вы чужая? Вы знаете, что Вам я доверяю больше, чем кому-то другому. Пока это только мечта, но порой мечты сбываются».

Мечта действительно сбудется, но поздно. Бен-Гурион вновь приходит к власти в ноябре 1955 года, а несколько месяцев спустя Дорис Мэй уходит на пенсию. В августе 1956 года она наконец приезжает к нему работать. Но надежды, которые она возлагала на свой приезд в Израиль, не оправдываются. После лихорадочных дней Синайской кампании она оказывается без работы. Она чувствует, что ее присутствие стало неуместным, и Бен-Гурион едва уделяет ей внимание. Ее мечта обрести «лишу» рушится вместе с желанием внедриться в «правящие круги, к которым когда-то я принадлежала». Через несколько месяцев она, разочарованная, возвращается в Англию.

Трудно сказать, произошло ли между ними какое-то охлаждение чувств, но, просматривая архивы Старика, видно, что их переписка прекращается с ее возвращением в Англию. В 1966 году они встречаются еще раз в Израиле, куда она приезжает для издания «Писем» Вейцмана, но не похоже, что эта встреча вернула былую близость.

Последние годы своей жизни Дорис Мэй проводит в своем маленьком доме в Лансинге, окруженная книгами и кошками. В конце 1968 года у нее обнаруживают рак и две недели спустя она умирает в возрасте шестидесяти девяти лет – вдали от Бен-Гуриона, унеся с собой свою тайну.

Бен-Гурион тоже начинает чувствовать разрушительное действие времени. После перенесенной в 1955 году болезни он понимает, что сопротивляемость организма не будет длиться вечно. Он начинает заботиться о своем здоровье и всякий раз, едва почувствовав недомогание, обращается к специалистам и становится образцовым пациентом доктора Фельденкрайза, который убеждает его заняться физическими упражнениями. Вскоре утренняя ходьба станет неотъемлемой частью имиджа Старика. Тревога за свое здоровье и неизбежный процесс старения заставляют его еще больше заинтересоваться биологией. Особенно его интересует деградация мозга, поскольку, всегда гордившийся своей отменной памятью, он начинает забывать какие-то подробности, иногда не может вспомнить имена. Эти симптомы он называет «сигналом тревоги о старении ума».

Тридцать лет, с момента первой победы сионистского движения в 1933 году и до отставки в 1963-м, Бен-Гурион является лидером еврейской общины Палестины и государства Израиль. В эти славные годы входят принятие Билтморской программы в 1942-м и первый отъезд в Сде Бокер в 1953-м. Именно в этот период он принял важные исторические решения. Его возвращение в 1955 году после отставки Лавона, победа в Синайской кампании, чьей душой он был, дарят ему четыре года славы, которые совпадают с «золотым веком» Израиля конца пятидесятых. В 1960 году его слава идет на спад. Это растянется на долгие годы и будет сопровождаться сенсационными взлетами и падениями.

Но даже в эти последние годы Бен-Гурион не теряет своей невероятной готовности к борьбе. Возвращаясь после последнего визита в США, он делает пересадку в Париже и признается Мендес-Франсу: «Я возвращаюсь, чтобы принять участие в выборах, и надеюсь набрать 51 % голосов!». Премьер-министру семьдесят пять лет, но он намерен остаться еще на один срок. Его собеседник качает головой и говорит: «Не думаю, что вам это удастся». Вскоре события покажут, что Мендес-Франс был прав. Бен-Гурион возвращается в Израиль для участия в выборах, вызванных чудовищным скандалом, запятнавшим всю политическую верхушку. Его победа не может скрыть того факта, что он перестал быть несомненным лидером. Его тоже сметут волны, поднятые делом Лавона.

Глава 16
БУРЯ

29 октября 1957 года, во время дебатов в Кнессете, невысокий темноволосый молодой человек, стоявший на балконе для зрителей, бросает что-то в направлении стола, вокруг которого сидят члены правительства. Этот предмет, оказавшийся гранатой, падает рядом со стулом министра по делам религий Моше Шапира и тяжело его ранит; осколками ранены Голда Меир и Бен-Гурион – у премьер-министра задеты рука и нога. Виновный задержан: это психически неуравновешенный человек по имени Моше Дуэк. Он заявляет, что хотел отомстить «Еврейскому агентству», к которому, по его утверждению, у него серьезные претензии.

Покушение вызывает в стране значительный резонанс. Возмущенный Нехемия Аргов, секретарь Бен-Гуриона, немедленно приезжает в Тель-Авив и несколько дней неотлучно сидит у постели раненого. 2 ноября, в субботу, возвращаясь после недолгого визита в Тель-Авив, на Иерусалимской трассе он внезапно не может справиться со своим автомобилем и сбивает велосипедиста. Врачи полагают, что им вряд ли удастся спасти потерпевшего – женатого мужчину, отца четверых детей. Аргов возвращается домой, запирает дверь и стреляет себе в висок. Прежде чем свести счеты с жизнью, он оставляет на письменном столе два конверта: один адресован друзьям, другой – запечатанный – Бен-Гуриону. Он пишет друзьям: «Боюсь, что велосипедист не выживет… К сожалению, при этой ситуации я не смогу жить». Многие полагают, что одним из поводов самоубийства послужило покушение на Бен-Гуриона. «Он думал, что сумеет своей жизнью предотвратить покушение на Бен-Гуриона. Нехемия закрыл бы его своим телом, получив пулю, направленную в Старика».

Нехемия Аргов буквально поклонялся тому, кто, со своей стороны, абсолютно доверял ему. Никто из сотрудников не был Старику ближе, чем он. Старик даже подчинялся его «приказам»: надеть пиджак, отдохнуть, отложить на потом тот или иной вопрос. Он полностью полагался на него в отборе посетителей, в работе с корреспонденцией, в составлении графика работы. На время своего отсутствия он поручал Аргову подделывать свою подпись на официальных документах и на поклонение Нехемии отвечал глубокой привязанностью.

Никто не решается сообщить Старику о трагедии, случившейся с Арговым, – он еще не оправился от ран и шока, вызванного покушением. Несколько дней сотрудники скрывают от него печальное известие, и даже газеты хранят молчание. Впервые в истории израильской прессы ежедневные газеты издают в единственном экземпляре специальный выпуск без упоминания о смерти Аргова – для премьер-министра. Дальше скрывать нельзя, и 5 ноября Шимон Перес, Тэдди Коллек и Моше Даян приходят в больничную палату, где Даян сообщает о случившемся Бен-Гуриону. Старик потрясен. Ни говоря ни слова, с большим трудом он поворачивается на постели спиной к посетителям. Все молчат. И вдруг в палате раздается странный тихий душераздирающий звук: Бен-Гурион плачет.

Может быть, эти трагические события, последовавшие друг за другом с интервалом в несколько дней, заставили его осознать недолговечность человеческой жизни. Может быть, для него просто настало время готовить преемника, омолаживая кадры в партии и правительстве. Как бы то ни было, в день, когда он узнает о самоубийстве Аргова, он просит Даяна как можно дольше оставаться на посту начальника генерального штаба. Но Даян отказывается и предпочитает заняться политикой, предоставив, таким образом, молодому поколению Рабочей партии Израиля найти недостающего им динамичного лидера. Через три недели отставка Даяна состоялась, и в марте 1958 года Старик вызывает к себе руководителей «молодежи» Рабочей партии Израиля, «чтобы уточнить их роль в государстве».

«На следующей конференции Рабочей партии Израиля я намерен поговорить о необходимости выдвижения нового поколения в руководящие органы власти… Есть поколение, родившееся здесь еще до создания государства Израиль, и есть другое – выросшее в государстве. Это те, кому в момент основания Израиля было десять лет. Это люди будущего. Они много сделали; они участвовали в войне за независимость и Синайской кампании; они доказали, чего стоят. Им надо доверить руководство страной и партийным движением – пока вместе со стариками, но они долго не протянут. Эти перемены неизбежно вызовут возражения в партии, но их надо будет преодолеть».

Говоря о «возражениях», он оказывается значительно ближе к истине, чем ему бы хотелось. Его встреча с «молодыми» служит сигналом к войне за преемственность, которая будет бушевать долгие годы и послужит политическим фоном делу Лавона. Его заявление доказывает, что он не только поддержал атаку молодых на руководство партией и государством, но и побудил их к этому. Кроме того, его слова подтвердили, что подозрения старой гвардии вполне обоснованны: он окончательно решил постепенно заменять их молодыми, чтобы влить свежую струю в руководство страной.

Бен-Гурион прекрасно представляет, как все будет происходить. В правительство, которое он сформирует после выборов, войдут трое относительно молодых – Абба Эбан, Моше Даян и Игаэль Ядин (он оставляет Переса на посту помощника министра обороны). Он излагает свой план Даяну, но бывший командующий армией уклоняется от этого предложения и утверждает, что не хочет стать депутатом Кнессета. Старик не слушает его возражений и решает назначить Даяна министром сельского хозяйства. Эбану придется оставить свой пост посла в США, на котором он пробыл очень долго, и в середине 1959 года вернуться в Израиль. К этому времени он уже был назначен председателем Института Вейцмана по науке, но Старик этого еще не знает и убеждает его выставить свою кандидатуру на выборах и согласиться на должность министра без портфеля. Однако Ядин проявляет неуступчивость и выдвигает два основных возражения. Во-первых, он хочет закрепить свое положение в университетской среде, во-вторых, ему будет трудно смириться с партийной дисциплиной.

Но старик так настаивает, что, в конце концов, Ядин спрашивает, какое министерство ему собираются предложить, и в ответ слышит обидное: «Ему предлагают войти в правительство не экспертом, а государственным деятелем. Следовательно, важно не то, какое министерство ему будет поручено, а его работа в правительстве». Стремясь заполучить Ядина в состав кабинета, Старик дойдет до того, что согласится примириться с тем, что он не является членом партии. Несмотря на это, Ядин остается непоколебим. Его отказ глубоко огорчает Старика, который в 1964 году напишет ему: «Я считал (и считаю), что человеком, достойным занять пост премьер-министра, является Игаэль Ядин».

Еще до отказа Ядина войти в состав будущего правительства партия взбунтовалась. Когда Бен-Гурион рассказал о своих беседах с тремя кандидатами. Голда Меир сразу же заявила (и это уже не в первый раз), что после выборов выйдет из состава кабинета. Секретарь партии «Гистадрут» Пинхас Лавон также возражал против трех молодых руководителей, и в партийном аппарате возникло возмущение, получившее в Рабочей партии Израиля название «блок». Многочисленные попытки Бен-Гуриона примирить ветеранов с новичками и наоборот с треском провалились. Внешне все выглядело гладко, но глухая война разделяла старую гвардию (во главе с Голдой Меир, Залманом Араном, Пинхасом Лавоном и Пинхасом Сапиром) и их молодых товарищей по партии.

На выборы 1959 года Бен-Гурион с помощью молодых кадров, которых он поддерживал и ободрял, решил привлечь в свой лагерь молодых избирателей. Не удовольствовавшись внесением их в списки от Рабочей партии Израиля, он сообщает, что они пользуются его личной поддержкой. Он сомневается, что такая позиция придется по вкусу старой гвардии, но она предпочитает зарыть топор войны до следующего дня после выборов и проявляет свое негодование исключительно при закрытых дверях. Стремясь задобрить Голду Меир, Бен-Гурион долго беседует с ней, но все обещания и посулы в случае примирения не воспринимаются всерьез ветеранами Рабочей партии Израиля, тем более после расположения, проявленного Стариком по отношению к «молодым подопечным».

Выборы 3 ноября становятся самым большим триумфом в истории Рабочей партии. Израиля. С преимуществом в семь мест партия насчитывает теперь сорок семь. Она достигла вершины власти. Многочисленные политические комментаторы относят эту удивительную победу за счет присутствия кандидатов подрастающего поколения. Однако; те, кто полагал, что этот успех положит конец соперничеству внутри партии, явно тешил себя иллюзиями. Напротив, как только в результате выборов стало очевидно, что начинается вхождение во власть «молодых», старая гвардия «разворачивает войска» для защиты своих позиций.

Голда Меир и Залман Аран, потрясая знаменем восставших, категорически отказываются войти в состав нового правительства. Сперва Бен-Гурион направляет все усилия на то, чтобы помириться с Пинхасом Лавоном. Только в конце ноября удается уговорить Голду Меир вернуться в МИД, и в тот же день Залман Аран соглашается занять свою прежнюю должность. Но это присоединение дорого обойдется Бен-Гуриону. Он предполагал, что Абба Эбан станет чем-то вроде министра информации, в задачи которого войдет представление за рубежом израильской политики. Голда Меир яростно противится этому, и дело доходит до того, что она возражает, чтобы кабинет Эбана находился в здании министерства иностранных дел. Старик вынужден капитулировать и попытаться установить хрупкий паритет с Пинхасом Лавоном.

Тем не менее до установления внутрипартийной гармонии еще далеко. Между ветеранами и новичками то и дело вспыхивают конфликты. Бен-Гурион вмешивается, чтобы защитить «молодежь». Они буквально следуют за ним по пятам, а он прокладывает им путь. Эти конфликты только расширяют пропасть между ним и его старыми товарищами. Постепенно доверие и восхищение, которое они всегда испытывали к нему, уступают место горечи и гневу. Конфликт поколений становится также одной из причин – и даже главной – событий 1960–1965 годов, вошедших в историю Израиля под именем «дела Лавона».

Один за другим старые друзья и старые товарищи по партии отдаляются от Бен-Гуриона. Первым объявившим себя его противником становится Моше Шарет. Покинув министерство иностранных дел, Шарет превратился в человека, глубоко убежденного, что он стал жертвой несправедливости. Со временем его обида переросла в непреходящую затаенную злобу на Бен-Гуриона и совершенно очевидно, что теперь, когда в руководстве Рабочей партии Израиля начались конфликты, он и пальцем не пошевелит, чтобы помочь Старику.

Его преемник в министерстве иностранных дел Голда Меир тоже отделяется от Бен-Гуриона и постепенно переходит в лагерь его противников. Когда-то она выказала ему безграничную преданность и при выборе политических позиций проявила себя «большим сторонником Бен-Гуриона, чем сам Бен-Гурион». В последние годы она стоит перед дилеммой: она по-прежнему восхищается Стариком, но все возрастающая вражда между МИДом и министерством обороны, подкрепленная личными разногласиями с Шимоном Пересом, легла в основу серьезного конфликта между нею и молодыми кадрами. Ее преданность той партии, которую она знала, и личная порядочность по отношению к людям, с которыми она проработала почти всю жизнь, питают ее антипатию к «юнцам», которые для нее всего лишь циничные карьеристы. Все это вносит серьезный разлад в ее отношения с Бен-Гурионом.

В откровенной беседе, состоявшейся через две недели после выборов, она излагает старому товарищу причины своего недовольства. Она не стремилась в МИД, но когда он приказал ей взять на себя эту ответственность, она подчинилась. Однако очень скоро она почувствовала, что он сомневается в ее способностях и авторитете. Эти упреки Голде Меир не безосновательны. В основном она была министром, как говорится, «на публику»: Франция уклонилась от своих обязательств; ее роль в отношениях с Германией свелась к нулю и приобрела маргинальный оттенок при заключении «периферийного пакта»; при работе с Великобританией и Италией она столкнулась с эмиссарами министерства обороны (которое поддерживает прямые связи с Бирмой и другими азиатскими государствами, а также продает оружие латиноамериканским и африканским странам). Поскольку Бен-Гурион взял на себя инициативу во всех важных контактах с США, ей оставалось только исполнять его распоряжения. Позже, когда премьер-министр совершал турне по Европе, ее лишь один раз пригласили в Елисейский дворец на завтрак. Он позволял ей заниматься развитием отношений с африканскими странами, да и то только с теми, которые не входили в «периферийный пакт» и не подписывали контрактов на поставку оружия или предоставление технической помощи с министерством обороны. Напрашивается вывод, что внешняя политика Израиля осуществлялась самим Бен-Турионом – иногда при посредничестве министерства Голды Меир, иногда через министерство обороны в лице его генерального директора, а иногда и по тайным каналам.

Другие представители высшего партийного руководства испытывают чувство обиды на Бен-Гуриона. Аран, Сапир и другие, как Голда Меир, полагают, что все его усилия, направленные на продвижение руководителей нового поколения вверх по лестнице политической иерархии, представляют явную угрозу их собственному месту в этой цепи. Он многократно повторяет, что не собирается отстранять их от дела, но они просто отказываются в это верить. Он тоже принадлежит к «блоку» Рабочей партии Израиля. Работники нижнего эшелона, привыкшие к формализму партийной жизни, считают, что силовой приход нового поколения к власти угрожает ее сплоченности и единству. Они думают, что Старик невольно способствует ее разрушению.

Так выкристаллизовывается широкая коалиция, выступающая против «подопечных» Бен-Гуриона, а затем, что неизбежно, и против самого Старика. Пинхас Лавон, человек, который ранее выражал при нем мнимое единодушие партийного руководства, присоединяется к коалиции. Шесть лет назад Голда Меир, Аран, Эшкол вместе со всей верхушкой партийной иерархии выступили против назначения Лавона на пост министра обороны, расценивая это как «катастрофу». Они же спровоцировали его отставку. Но Бен-Гурион его реабилитировал, поручил возглавить «Гистадрут» и ввел в высшее руководство Рабочей партии Израиля. Лавон не забыл, как с ним поступили другие (в 1960 году они все еще продолжают его критиковать). Однако перед наступлением нового поколения старая гвардия забывает о распрях, сплачивает ряды и считает его своим. Не привыкший говорить обиняками, Лавон становится одним из самых ярых противников Бен-Гуриона и его протеже. Его враждебное отношение вызвано в значительной мере ненавистью к Даяну и Пересу, которых он считает виновниками всех своих бед, обрушившихся на него в 1955 году.

Таково истинное положение внутри Рабочей партии Израиля после величайшего триумфа, одержанного партией на выборах, и в момент, когда авторитет Бен-Гуриона достигает апогея. Партия превратилась в настоящую пороховую бочку – от малейшей искры может произойти разрушительный взрыв. Этой искрой станет дело Лавона.

Заглянем в 1957 год, когда агенты израильских спецслужб вступают в контакт с гражданином Германии, о котором им известно, что он занимается шпионажем, и просят его выполнить их поручения в Египте. Немец отказывается, но советует обратиться к человеку, который в 1954 году завязал дружеские отношения с одним высокопоставленным чиновником египетской разведки. Узнав его имя – Пауль Франк, – израильтяне приходят в ужас. Дело в том, что «Пауль Франк» – псевдоним Аври Элада, офицера израильской разведки, возглавлявшего подпольную разведывательную сеть, которая была раскрыта египтянами в 1954 году после покушений в Каире и Александрии. Единственным, кому чудом удалось избежать ареста, был Аври Элад. Действительно, Элад по-прежнему живет в Германии и сохранил ту же «крышу» и то же имя, которое взял себе перед отъездом в Египет.

Израильтяне сразу же берут его под наблюдение и вскоре делают чудовищное открытие: Элад в превосходных отношениях с египетским военным атташе в Бонне, адмиралом Сулейманом. Это тот самый Сулейман, который руководил допросами арестованных в Египте членов подпольной израильской группы. Изумленные руководители израильской спецслужбы задаются вопросом, какую роль сыграл в этом Элад: не является ли он двойным агентом, работающим на египтян; не был ли он перевербован в 1954 году; не он ли выдал группу? Или, может быть, был арестован вместе с другими и купил свою свободу, согласившись работать на Египет?

Все эти вопросы объясняют наличие загадочных моментов, которые не могли быть раскрыты в 1954 году: почему все операции в Египте полностью провалились? Как египтянам удалось за несколько дней арестовать всех членов группы? Как смог Элад в момент, когда все вокруг рушилось, спокойно уничтожить документы, продать машину и беспрепятственно выехать из Египта, увозя в чемодане передатчик? Тогда руководители службы безопасности решают заставить Элада вернуться в Израиль, чтобы допросить его на месте. Под надуманным предлогом его вызывают в Израиль и арестовывают.

Быстро проведенное расследование не позволяет неопровержимо доказать, что он агент-двойник, зато выявляет другие совершенные им преступления против государства. Процесс по делу Элада начинается в 1–959 году. Обвиненный в «хранении секретных документов», он признан виновным и в августе 1960 года осужден к десяти годам тюремного заключения. Во время процесса Элад показал, что некий доверенный человек приезжал к нему в Европу и передал приказ дать ложные показания в комиссии Ольшана – Дори и исказить донесения и рапорты. Теперь становится ясным, что руководители военной разведки прибегли к лжесвидетельству и фальсификации документов, чтобы скомпрометировать тогдашнего министра обороны, то есть Лавона, доказав, что именно он приказал Биньямину Джибли осуществить террористические акты в Египте.

Оглядываясь назад, кажется очевидным, что доказанность этих преступлений была явно недостаточной для снятия с Лавона доли ответственности за теракты в Египте и доказательства того, что он сам не давал ложных показаний в комиссии Ольшана – Дори. Однако в то время разоблачения Элада кажутся достаточными для того, чтобы Лавон был полностью оправдан. В момент, когда одна из сторон несомненно солгала, логично предположить, что другая сказала правду. Именно такую позицию занимает Лавон с требованием окончательно признать его невиновным.

По распоряжению Бен-Гуриона 12 сентября создается военная комиссия по расследованию, целью которой является установить, действительно ли по приказу Биньямина Джибли или других офицеров комиссия Ольшана – Дори была введена в заблуждение многочисленными лжесвидетельствами и фальшивыми документами. В это время Лавон проводит отпуск в Женеве.

Вернувшись 21 сентября, он распускает слух, что вскоре собирается сделать несколько публичных заявлений – «приятных и не очень». Очевидно, что он не желает повторного расследования, но хочет смыть с себя все подозрения. Позже его сторонники станут говорить, что он хотел закрыть дело, поскольку уже достаточно пострадал, но противники останутся убеждены, что он просто боится углубленного расследования, которое, даже доказав преступления, совершенные руководителем спецслужб, не сняло бы с него ответственности за покушения в Египте.

26 сентября Лавон входит в кабинет Бен-Гуриона. Несмотря на взаимные заверения в дружбе, оба чувствуют скрытую напряженность. Позже Старик напишет: «Лавон сказал мне: «Заканчивай расследование, объявляй меня невиновным, и вся вина падет на Гибли». Бен-Гурион «не верит своим ушам» и отвечает:

«Я не осуждал тебя тогда, не осуждаю и сейчас. Но у меня нет ни власти, ни полномочий снять с тебя обвинения, поскольку я не судья и не следователь. Я тем более не имею права назвать кого-либо виновным до того, как его вина будет доказана. Я не проводил расследования египетского дела, я просто посчитал своим долгом узнать правду о подделке даты на документе военной разведки».

В ответ Лавон заявляет, что намерен представить свое дело в Кнессет для рассмотрения комиссией по иностранным делам и обороне. «Я посоветовал ему ничего не предпринимать, – пишет Бен-Гурион, – но это его личное дело. Я просто сказал ему, что как только получу заключения комиссии по расследованию, сразу же представлю их кабинету».

Этот разговор дает ключ ко всему «делу» 1960 года. Во время встречи собеседники столкнулись по принципиальным вопросам и в чисто личном плане. Бен-Гурион, который свято верит в правосудие и справедливость, поражен, услышав от Лавона предложение обелить его и, таким образом, закрыть дело. Возможно, после того как вскрылись многочисленные лжесвидетельства и подделки, Лавон почувствовал себя настолько уверенно, что и не предполагал, что его просьба может быть отвергнута. Но такой честный и порядочный человек, как Бен-Гурион, не мог обелить его, даже если бы захотел. Эта позиция вполне справедлива с моральной, но не с общечеловеческой точки зрения. Перед ним стоял сломленный человек, который пять лет переживал горечь несправедливости, жертвой которой себя считал. Бен-Гурион не знал, действительно ли Лавон отдал роковой приказ, но разве не было его товарищеским долгом помочь другу оправдаться?

После беседы с Бен-Гурионом у Лавона складывается впечатление, что ждать от него спасения не стоит. Даже если его просьба неправомерна, он не ошибается. Но подход Старика к рассмотрению дела с самого начала значительно более важен, чем реакция Лавона. Этот подход раскрывает совершенно неожиданную черту его характера, которую можно счесть слабостью или пассивностью. Он должен был предвидеть, что выступление Лавона перед комиссией по иностранным делам и обороне может вызвать публичный скандал. Почему он не предпринимает ничего, что могло бы этому помешать? Со странным безразличием он продолжает свою деятельность, словно ничего не случилось: в тот же вечер он уезжает в отпуск в Сде Бокер. Похоже, единственное, что его волнует, это статья, которую он должен написать в ежегодный правительственный журнал. Может быть, содержание беседы с Лавоном спровоцировало у Бен-Гуриона проявление возрастной усталости. Его дневник того года свидетельствует о смешении мыслей: из его необычайно цепкой памяти выпадают события и подробности чрезвычайной важности. Внутрипартийная борьба за своих подопечных и изнурительная предвыборная кампания подорвали его силы. Он уже не тот человек, каким был раньше. Напротив, Лавон настроен воинственно и полон решимости. Подталкиваемый не столько надеждой, сколько неудовлетворенностью, он очертя голову бросается в бой за скорейшее признание своей невиновности. Теперь инициатива в его руках.

Назавтра события нарастают, как снежный ком. Объединившись, печатные издания создают беспрецедентную для Израиля кампанию. В утренних номерах газет появляется неполная версия встречи Бен-Гуриона с Лавоном, раскрывающая аргументы только одной из сторон. Разоблачения следуют одно за другим, заголовки становятся все крупнее, а передовые статьи язвительнее. Почти в каждой поддерживается высказанное Лавоном требование «скорейшего установления справедливости». Критические статьи против Бен-Гуриона и высших чинов министерства обороны становятся все более и более резкими. Лавон дает понять, что «молодчики Бен-Гуриона» – а именно Перес и, в меньшей мере, Даян – являются его главными противниками. Старик делает вид, что не знает, как подступиться к этому бунту. Он пребывает в Сде Бокер и получает газеты с опозданием на несколько часов, а то и на целый день. Он совсем один. Его ближайшие соратники далеко: Шимон Перес во Франции занят ведением осторожных переговоров по поводу атомного реактора в Димоне; Навон только что вылетел в Иран; Даян в Африке.

Бен-Гурион отправляет три письма Моше Шарету с просьбой дать сведения о проведении египетской операции и указать причины отставки Лавона. Ответ приходит незамедлительно, и премьер-министр начинает, наконец, постепенно понимать суть дела. Но он остается бессилен перед газетной кампанией и не способен энергично мобилизовать, как это следовало бы, правительство и партию. 2 октября, выйдя из оцепенения, он мчится в Иерусалим, излагает «дело» на заседании кабинета и, прежде чем опубликовать подробное коммюнике, дает свидетельские показания в комиссии по иностранным делам и обороне. И хотя вся страна охвачена волнением, он остается спокоен и не чувствует потребности в контратаке или перехвате инициативы.

Его взаимоотношения с Лавоном переходят от вежливых к злобным, начинается обмен ядовитыми замечаниями и даже поношениями и косвенными обвинениями. Хотя стороны обменялись агрессивными письмами, настоящая война будет объявлена после того, как Лавон предстанет перед комиссией по иностранным делам и обороне. За три недели он является туда четыре раза, и его показания потрясают всю страну. В первый раз члены комиссии были «потрясены, возбуждены и даже ошеломлены». Центральным пунктом его показаний становится изложение собственной версии египетского «происшествия».

Лавон произносит серьезные обвинения в адрес тех, кто в то время отвечал за оборону страны, и, в частности, в адрес Переса и Даяна. Он не прямо обвиняет их в подлоге, а дает понять, что они воспользовались заговором, чтобы свести с ним личные счеты. Он также обвиняет и само министерство обороны, напоминая некоторые моменты, связанные с «происшествием» или имевшие места вне его.

Большая часть обвинений совершенно беспочвенна, а многие детали искажены или неточны. Шарет в своих показаниях об обстоятельствах отставки Лавона многие из них просто опровергает. Перес, вернувшись 7 ноября из Франции, беседует с Бен-Гурионом и затем в свою очередь предстает перед комиссией. Вооружившись документами и доказательствами, он раскрывает несостоятельность всех обвинений Лавона. Но члены комиссии с трудом верят этим последним свидетельствам, поскольку просто ошеломлены потоком разоблачений и яростных нападок Лавона, а особенно тем, что лжесвидетельства и фальсификации совершались высшими офицерами армии – гордостью нации.