Текст книги "Бен Гурион"

Автор книги: Майкл (Микаэль) Бар-Зохар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

«Если по непонятным мне причинам вы решили не участвовать в каких-то из них или не присутствовать на консультациях, то в этом моей вины нет… Вопреки вашим предположениям, на меня была возложена вся ответственность за проведение политики сионизма. Я это подчеркиваю, поскольку это факт… Тем более неуместно и некстати задавать себе вопрос, не предназначен ли этот необъяснимый и далекий от реальности документ рассеять тягостное впечатление провалившейся миссии, которая, как мне кажется, носила туманный и беспредметный характер».

В конце письма Вейцман «полностью» отвергает умозаключения Бен-Гуриона и сообщает ему, что расценивает «этот инцидент как результат резкой смены настроения, вызванной не тщательно взвешенным суждением, а мнимым недовольством, порожденным, несомненно, многочисленными горькими разочарованиями, которые все мы испытываем в это жестокое время». На следующий же день Бен-Гурион отвечает: «Никто не давал вам права проводить политику сионизма единолично, и мое мнение сводится к тому, что если вы продолжите единолично решать наши проблемы, это не принесет пользы ни сионизму, ни Палестине». Точку в этой эпистолярной полемике ставит написанное в сухом тоне письмо Вейцмана: «Сегодня я уезжаю в путешествие по Среднему Западу и не думаю, что продолжение переписки приведет нас к единому мнению».

Интенсивность войны двух лидеров достигла небывалого уровня. Бен-Гурион почувствовал, что настало время решительных действий. 19 июня 1942 года, прервав переписку с Вейцманом, он написал письмо Стивену Вайсу, председателю американского комитета по вопросам кризиса, сообщил о своих обвинениях в адрес Вейцмана и предупредил, что «если эта опасная ситуация не будет немедленно разъяснена, у меня не останется иного выбора, как обратиться в Исполнительный комитет Сионистской организации и Исполнительный комитет сионистского движения Палестины с просьбой об отставке доктора Вейцмана». Тем не менее он вынуждает Вайса провести официальную встречу с участием Вейцмана, сионистских руководителей США и его самого до того, как эта инициатива будет предпринята.

Через восемь дней состоялась встреча девяти человек, среди которых были Вайс, Вейсгал, Гольдман, Вейцман и Бен-Гурион. Первым взяв слово, он напомнил о своих претензиях, о том, что Вейцман с ним не консультировался, и, не стесняясь присутствия своего противника, заявил:

«Я считаю, что хотя доктор Вейцман может оказать неоценимую услугу в рамках согласованных действий, он способен также причинить немало зла, действуя в одиночку. Он по-прежнему не понимает реалий новой ситуации и может дать неожиданный ответ, не понимая, что это значит. Он хочет быть разумным в любых условиях и не только в глазах англичан…. В разговоре он слышит прежде всего то, что хочет услышать, а не то, что произносится на самом деле. Есть много случаев, когда его отчеты были полны беспричинного оптимизма. Его политическая позиция определяется личной позицией собеседника и его вежливостью. Вот почему я полагаю, что в интересы движения не входят действия в одиночку доктора Вейцмана.

Именно поэтому действующий Исполнительный комитет решил применить принцип, согласно которому всякий раз, когда доктор Вейцман должен был принимать политическую инициативу, кто-нибудь должен был при этом присутствовать. Эта система оставалась в силе до самой войны».

Затем, в качестве примера, он перечисляет собрания, перед которыми Вейцман к нему не обращался и которые закончились его полным провалом.

«Можно с блеском выполнить работу и потерпеть неудачу… Что бы ни думал об этом доктор Вейцман, но я считаю себя его личным и преданным другом. Я знаю, что это ему неприятно, но у меня такое чувство, что благодаря мне ему удалось избежать многих ошибок… И хотя в нынешней ситуации решение еще не найдено, я буду вынужден заявить Исполнительному комитету: если Вейцман сделает это в своей обычной манере, то ему лучше уйти в отставку».

Участники этой необычайной конфронтации не переставали удивляться. Вейцман с жаром спорит с Бен-Гурионом. Он признает, что его обвинитель говорил «с большой искренностью и невзирая на лица», однако его «интерпретации происходящего тенденциозны, обобщения чрезмерны и в большинстве случаев ошибочны». Он категорически отрицает, что принимал решения в одиночку. «Что касается постоянной работы вдвоем, то еще надо обсудить, хорошо ли это. Относительно того, нужен ли мне «кошер», я полагаюсь на ваше решение, на решение конгресса или компетентного авторитета». (Кошер – еврейское выражение, означающее «традиционная кухня» и предусматривающее «праведное» поведение. – Прим. пер.).

Одно за одним Вейцман опровергает обвинения Бен-Гуриона и не без язвительности поясняет, что чувствует себя лично оскорбленным этой публичной конфронтацией:

«С большой неохотой должен сказать, что построение этих обвинений до боли напоминает чистки… Я не отрицаю, что совершал ошибки, которые подтвердят, что в этом городе я повешен на каждом уличном фонаре, но мы находимся перед массой ложных обвинений, которые превращаются в политическое убийство… Я буду продолжать действовать так же, как и раньше. От своей линии я не отклонюсь, поскольку считаю ее правильной. Я буду «коллегиален». Как бы я ни поступал – встречался с людьми один или в сопровождении кого-нибудь, в большинстве случаев это должно быть оставлено на мое усмотрение. Однако, говоря откровенно, я вижу здесь отчаянную попытку выдвинуть необоснованные обвинения с тем, чтобы со всем почтением (а Брут, как известно, был очень порядочным человеком) засвидетельствовать обдуманное политическое убийство. Будущий труп может не волноваться.

Я не знал, что еще один член Исполнительного комитета регулярно направлялся в Англию только для того, чтобы убедиться, что я не совершил ошибки. Бен-Гурион… беспокоится. Это его обычное состояние. Я представил отчет [о состоявшемся в Лондоне совещании]. Либо отчет принят, либо я лгу, либо я не способен сделать его правильно. На следующей неделе я приглашен к секретарю Государственного Казначейства Генри Моргентау. Должен ли я взять с собой Липского или Бен-Гуриона? Я отвергаю все оскорбительные высказывания тех, кто описывает меня как фюрера. Я не фюрер, я всего лишь бедный грешник».

Вейсгал рассказывает, что по щекам Хаима Гринберга, руководителя американских сионистов-социалистов, текли слезы, когда он, выходя из зала заседаний, сказал: «Я никогда не думал, что доживу до дня, когда лидер палестинской социалистической партии скажет такие чудовищные слова». Действительно, нападки Бен-Гуриона были очень язвительны и резки, но защита Вейцмана была настолько едкой, что Вайс, ярый почитатель председателя, потребовал, чтобы выражение «политическое убийство» было изъято из протокола. После мучительной для всех конфронтации он вернулся к своим обязанностям и отправил Вейцману письмо с просьбой немедленно написать Бен-Гуриону и взять обратно слова «против истины» и «галлюцинации», которые он бросил в лицо противнику. Вейцман этого не сделал.

Резкость ответного удара Вейцмана и его инсинуации вызвали некоторое возмущение, но председатель Исполнительного комитета «Еврейского агентства» не чувствовал себя проигравшим. Большинство участников выразили согласие с Вейцманом и отвергли утверждения Бен-Гуриона, который после совещания долго сидел молча, тогда как Вейцман продолжал осыпать его бранью, которую вскоре подхватили его сторонники.

«Присутствие Бен-Гуриона являлось источником раздражения и раскола почти со дня его приезда, то есть в течение восьми месяцев, – пишет Вейцман. – Все время он находится в состоянии сильного возбуждения и нервного напряжения, которое превращает каждое заседание – будь то заседание комитета по проблеме кризиса или какое-нибудь другое – в бессмысленное кружение, достойное постояльцев приюта для умалишенных».

«Б.-Г. совсем потерял рассудок, – пишет Вейцман другому корреспонденту. – Наилучшим решением этой проблемы было бы отправить его в Иерусалим. Но это представляет большие трудности. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы обеспечить его транспортом».

Трудности, о которых говорит Вейцман, вызваны нехваткой гражданских самолетов. В середине сентября 1942 года ему наконец удается избавиться от своего противника. Побежденный и сломленный Бен-Гурион возвратился в Палестину и рассказал о своем конфликте с Вейцманом только нескольким коллегам по Исполнительному комитету «Еврейского агентства», который решил вызвать Вейцмана в Палестину «в кратчайший срок для обсуждения и прояснения текущих проблем». Однако Вейцман, не желая противостоять Бен-Гуриону на его территории, отклоняет приглашение Иерусалима под предлогом того, что пошатнувшееся здоровье не позволяет ему предпринять такое путешествие, и пишет длинное письмо с повторением своих язвительных замечаний:

«Во время пребывания здесь Бен-Гуриона я внимательно наблюдал за ним. Его поведение и манера действовать поразительно напоминали маленького диктатора, тот тип, который сегодня часто встречается в общественной жизни. Люди этого типа совершенно одинаковы: без чувства юмора, с узкими губами, морально неустойчивы, фанатичны, упрямы, разочарованы тем, что не достигли каких-то своих целей; нет ничего опаснее маленького человека, вечно «пережевывающего» свои обиды».

Вскоре после этого Вейцман вернулся в Лондон, положив тем самым конец первой ошеломляющей битве между двумя гигантами сионизма, суть которой сводилась к лидерству в движении и к возможности проводить собственную политику. В США победа осталась за ним, но в Палестине Бен-Гурион выиграет схватку решающего значения.

2 октября 1942 года Бен-Гурион возвратился в Палестину, где не был четырнадцать месяцев. Пока он пребывал в США, война добралась и до них. Африканский корпус (мощная танковая армия пустыни генерала Роммеля), раскидав противников, в начале июня 1942 года быстрым маршем вошел в Египет. «Еврейское агентство» в Палестине было буквально терроризировано продвижением немцев, тогда как арабы, моля Аллаха ниспослать поражение британской армии, всемерно проявляли свою радость и аплодировали боевым успехам немцев. Англия по-прежнему отказывалась сформировать еврейскую армию, хотя поведение полномочных властей стало иным. В конце 1941 года власти нехотя признали существование «Пальмаха», ударной бригады «Хаганы», и даже взяли на себя подготовку ее членов. Продвижение Роммеля было остановлено в Эль-Аламейне, и два месяца спустя после возвращения Бен-Гуриона 8 армия генерала Монтгомери нанесла Африканскому корпусу сокрушительный удар.

Однако полномочные власти настойчиво продолжали применять положения «Белой книги», словно и не знали, что в мире грохочет война. Толпы беженцев, чудом спасшихся от нацистского террора и пересекших Средиземное море в утлых лодчонках, похожих на ореховые скорлупки, тщетно стучались в плотно закрытые двери. Множество судов, груженных дошедшими до глубокого отчаяния людьми, не могли войти ни в один порт и высадить там свой «живой груз», в связи с чем вынужденно возвращались в оккупированную Европу. Некоторые тяжело груженные корабли гибли в результате кораблекрушений, некоторых перехватывали британцы и отпускали на все четыре стороны, где их пассажиров интернировали в лагеря.

Осенью 1942 года еврейская община Палестины узнает самую ужасную новость: разработан план, который немцы назвали «окончательным решением». Шестнадцать человек, чудом пройдя сквозь колючую проволоку, прибыли из Польши и рассказывали о гетто, о пытках, о невообразимых унижениях, о массовых казнях; они произносили названия мест, о которых никто никогда раньше не слышал – Аушвиц, Освенцим, Майданек и Треблинка, куда, как на бойню, согнаны миллионы евреев. Рассказы об этих ужасах повергают в отчаяние руководителей еврейской общины, которые прекрасно осознают собственное бессилие. Никто из великих держав не слышит их призывов.

По отношению к Англии палестинские евреи испытывают два противоречивых чувства. Конечно, 20 000 из них вступили в британскую армию для борьбы с Гитлером, но у них постоянно перед глазами веское доказательство того, что полномочная власть стала злейшим врагом сионизма. Они понимают, что рано или поздно отношения с Великобританией будут прерваны.

В такую гнетущую атмосферу возвращается Бен-Гурион с Билтморской программой и сразу же предпринимает все необходимые меры, чтобы предать ее гласности. Он достигает вершины популярности, заявляя, что эта программа отвечает всем самым глубоким чаяниям еврейского народа. Его план массовой иммиграции двух миллионов евреев является решением проблемы спасшихся от развернувшегося в Европе геноцида и одновременно гарантирует им большинство в Палестине. Этот призыв к политической независимости вновь дает надежду евреям Палестины и Европы и содержит в зародыше единственно правильное решение еврейской проблемы. Билтморская программа в понимании Бен-Гуриона постепенно становится новым лозунгом сионистского движения: 11 октября 1942 года сионистский Исполнительный комитет единодушно принимает ее, а 10 ноября группа высших руководителей Исполнительного комитета в Иерусалиме устами Бен-Гуриона делает то же самое. У Бен-Гуриона есть все основания гордиться своим триумфом: он стал воплощением активного сионизма. Вейцман далеко, и его умеренная позиция ни в коей мере не отражает дух бунтарства против Англии, который быстро охватывает палестинских евреев. Бен-Гурион толкает народ на сопротивление любым британским постановлениям, принятым согласно статьям «Белой книги». Даже те, кто не относится к числу его друзей или почитателей, должны признать, что евреи Палестины обрели в его лице своего лидера и официального представителя. Так, когда сторонник Вейцмана Берл Локкер в 1943 году вернется в Лондон, он будет вынужден предположить, что «влияние Бен-Гуриона возросло и там он считается лидером». Однако до лидера мирового сионизма ему еще далеко.

В присылаемых из Вашингтона отчетах упоминается о переговорах с близким окружением Ибн Сауда, которые ведут Вейцман с соратниками, а также о совершенно иной трактовке Вейцманом Билтморских решений. Они также указывают на принятие позиций и заявлений, противоречащих мнению палестинских руководителей. Взбешенный Бен-Гурион обращается в Политический комитет Рабочей партии «Мапай» с жалобой на то, что Вейцман ведет дела Исполнительного комитета так, словно это его личное дело, и яростно критикует его поведение: «Если Вейцман не отойдет в сторону, он может либо для проформы оставаться председателем и не касаться политических вопросов… либо уйти со своего поста… Присутствие Вейцмана причиняет нам огромный вред… Сионизм – это не частное дело». И намекая о своей возможной отставке, добавляет: «Дни моей работы в Исполнительном комитете сочтены».

Большинство членов Политического комитета поддерживают Бен-Гуриона и решают вызвать Вейцмана в Палестину. Речь идет о проекте организации в Палестине Всемирной конференции сионистов; разумеется, Исполнительный комитет «Еврейского агентства» приглашает и Вейцмана. Однако председатель Сионистской организации категорически отказывается от приглашения, и в конце концов Конференция не состоится. В Лондоне Вейцман доверительно сообщает одному из своих близких друзей, что антипатия и пренебрежение, которые испытывает к нему Бен-Гурион, стали навязчивой идеей и добавляет: «Я никогда больше не буду заседать вместе с ним в одном Исполнительном комитете».

В конце июня 1943 года член британского кабинета Лео Амери сообщает вернувшемуся в Лондон Вейцману о создании правительственного комитета для формирования новой палестинской политики и что одним из рассматриваемых решений является установление еврейского государства не только в Самарии, но и в других регионах, на что Вейцман отвечает: «Слишком мало и слишком поздно». Бен-Гурион снова в ярости, поскольку его противник проводит в Лондоне собственную политику и встречается с английскими руководителями, в то время как Исполнительный комитет в Иерусалиме, держась в стороне, лишь изредка получает от него письменные отчеты. Тогда Моше Шарет и Берл Локкер отправляют Вейцману телеграмму с просьбой приехать как можно скорее. Он снова отказывается, веря, что центр сионистской деятельности снова находится в Лондоне; своим друзьям он объясняет, что «не хочет противостоять Палестине и никогда не сядет за один стол с Бен-Гурионом». Получив такой ответ, во время заседания сионистского Исполнительного комитета в Иерусалиме Бен-Гурион встает и заявляет о своей отставке. Этот поступок вызывает в Палестине настоящую сенсацию, отголоски которой доходят до Вейцмана. Он утверждает, что о причинах негодования Бен-Гуриона ему ничего не известно и приглашает палестинскую делегацию приехать в Лондон: «Чтобы ни случилось с Бен-Гурионом, с ним я сотрудничать не буду. Для меня это просто невозможно».

В течение двух последующих месяцев Политический комитет и Центральный комитет «Мапай» проводят ряд совещаний, на которых нападки Бен-Гуриона на Вейцмана становятся все более и более резкими. Впервые он прослеживает историю их бурных взаимоотношений и делает вывод: «Наилучшим решением было бы исключить его из любых видов политической деятельности, но не из сионистского движения». Даже Моше Шарет, который не согласен с выводами Бен-Гуриона, должен согласиться, что он справедливо оценивает ошибки Вейцмана. Однако Бен-Гуриону не удается убедить товарищей в необходимости нейтрализовать Вейцмана. Слабость его позиции объясняется его экстремизмом. В самом деле, он отказывается рассмотреть любой компромиссный вариант или попытку, способную принудить Вейцмана к сотрудничеству с коллегами. Видя, что Бен-Гурион упорствует в своем негативном к нему отношении, Каценельсон теряет терпение и старается его сдержать, умоляя взять назад заявление об отставке.

Такой поворот в борьбе против Вейцмана придает силы Бен-Гуриону, поскольку по сравнению с прошлым годом, он уже не чувствует себя в полной изоляции. Уступая настояниям своих лондонских коллег, Вейцман даже отсылает ему телеграмму с просьбой вернуться к своему решению. Если Бен-Гуриону пока не удалось поколебать преимущественное положение Вейцмана, он тем не менее нарушил равновесие сил, склонив чашу весов в свою пользу.

Но передышка длится недолго, и не проходит и недели, как он сталкивается с инакомыслием в своей партии. Официально созданная в конце 1938 года и состоящая по большей части из представителей движения киббуцов, авангарда социалистического движения, «фракция В» настаивает на яростной борьбе с Великобританией и создании еврейских сил самообороны. До этого она была объективным союзником Бен-Гуриона, противясь разделению Палестины, которому открыто предпочитала расплывчатый проект международных полномочий на всей территории страны. Она отклонила план Пиля 1937 года и считала, что Билтморская программа может привести только к дроблению. Окончательный разрыв произошел в марте 1944 года на конгрессе «Мапай», когда «фракция В» отделилась и приняла название партии «Единство труда», которую ранее основали Бен-Гурион, Каценельсон и Ицхак (Иосиф) Табенкин. Последний – руководитель «фракции В» – привел с собой многочисленных активных союзников Бен-Гуриона, самых уважаемых руководителей киббуцов, самых блестящих офицеров «Пальмаха», элиту «Хаганы». Испытания следовали одно за другим… Но самая тяжелая утрата ожидала его летом 1944 года…

Глубокой ночью 15 августа 1944 года его будит Давид Хакоен, известный деятель Рабочей партии, от которого он узнает о смерти Берла Каценельсона. От неожиданности он падает навзничь, затем встает с безумным взглядом. Внезапно лицо его искажает ужасная гримаса и он валится на кровать. Хакоен поражен силой его реакции:

«Укрывшись с головой одеялом, он стонал как раненое животное… Это было ужасно. Никогда раньше мне не доводилось видеть настолько страдающего человека. Он катался по кровати и бился головой о матрас, бормоча: «Берл, без Берла. Разве можно без Берла? Берл, как же мне жить без тебя?».

На заре он отправился в Иерусалим, в квартиру, где находилось тело Каценельсона. Там уже было много народа. Он молча оглядывает лица друзей и падает в обморок. Придя в себя, он просит оставить его одного. Друзья выходят из комнаты и уже в дверях слышат его ломающийся голос, обращенный к покойному: «Как ты смеешь это делать, Берл? Как ты можешь нас оставить?». Затем все стихло. Два часа он сидит рядом с бренными останками друга. Выходя, он говорит своему сыну Амосу: «Это был мой единственный настоящий друг».

Он тяжело переносит смерть Каценельсона, перед которым буквально преклонялся. Вспоминая о нем, он скажет, что «это был самый близкий для меня человек».

Однако кончина Каценельсона придала Бен-Гуриону еще больший политический вес. Теперь он был главный – почти единственный – лидер Рабочей партии.

В конце войны уже никто не должен был стоять с ним рядом и удерживать его импульсивные порывы или тормозить смелые решения; плечи его согнулись под грузом ответственности, а вокруг редели ряды крупных лидеров. Вейцман стал «старой гвардией»: больной, он уже не способен противостоять ему и подавлять своим авторитетом, как это было раньше. Табенкин замкнулся в своем сектантском фанатизме. Бен-Цви и многие другие основатели выдохлись и перешли на вторые роли. Каценельсона, «компаса» движения, не стало. Приобретя политическую зрелость, в полном одиночестве, без друзей, которым можно довериться и которые поймут, Бен-Гурион проведет еврейскую общину Палестины через еще более страшные испытания.

Годы войны окажутся для него наиболее тяжелыми. Кроме того, его личная жизнь уже долгие годы испытывает кризис. Отношения с Паулой зашли в тупик, она на грани отчаяния. Конечно, его нельзя назвать образцовым семьянином. Если он не в заграничной командировке, значит, поглощен своей общественной дёятельностью и даже не думает о домашних проблемах. Находясь в отъезде, он заказывает десятки книг и просит переслать их на домашний адрес, не думая о том, что жене придется оплатить эти 10–17 книг из своего месячного жалованья. Она делает все возможное, чтобы избавить его от финансовых проблем, допоздна готовит еду и стирает белье и частенько делает вид, что не голодна, чтобы он и дети могли поесть досыта. Позже врачи установят, что она страдала хроническим недоеданием. Когда Жеула выходит замуж, в доме нет денег не то что на мебель для молодых, но и на ткань для ее свадебного платья, в связи с чем «Еврейское агентство» высылает требование, чтобы Бен-Гурион, всегда гордящийся своими принципами, немедленно вернулся домой.

Кроме домашних хлопот Паула берет на себя ответственность за воспитание детей. Отец никогда не занимается ими, он никогда не поиграет и не поговорит с детьми, а просто запирается у себя в кабинете. Дети быстро поняли, что его нельзя беспокоить. Однажды он решает сыграть роль отца и зовет в кабинет Амоса, который в школе получил плохие отметки. «Когда я состарюсь, – говорит он, – я уже не буду на тебя сердиться за плохую учебу. Но сейчас я занят, Амос! И не могу этим заниматься, даже если уверен, что в старости это меня очень огорчит».

Стоит ли удивляться, что Паула часто затевала скандалы. Однако непонимание, разделявшее супругов, имело более глубокие корни. Бен-Гурион всегда отличался романтизмом и страстностью (его младшая дочь Ренана вспоминает о нем, как о сентиментальном и чувствительном человеке), а жена больше не проявляла внимания к его политическим проблемам и не стремилась его поддержать. В своей семье он чувствовал себя таким же одиноким, как и в общественной жизни. Время от времени Паула не скрывает злости, упрекает, что он охладел к ней и пренебрегает ею. Однажды после подобной сцены, происшедшей накануне его отъезда, он написал ей из Стокгольма:

«Я люблю тебя гораздо больше, чем ты думаешь… Досадно, дорогая, что ты недостаточно знала меня, хотя я уверен, что ты меня очень любишь. Но одной любви недостаточно. Я хочу, чтобы ты разделяла волнующие меня проблемы, я хочу, чтобы ты проявляла интерес к моей работе и моей борьбе. Тогда ты почувствуешь себя счастливой и жизнь твоя станет богаче и интереснее».

Но семейные отношения не становятся лучше. В 1937 году он со всей откровенностью отвечает на ее полное горечи письмо:

«Моя жизнь не из легких… Я никогда не жаловался и не жалуюсь… но чувствую себя одиноким, несмотря на то, что у меня есть много друзей и соратников… и именно это особенно тяжело для меня. Бывают моменты, когда… я мучаюсь от нерешенных серьезных проблем и рядом нет никого, к кому я могу обратиться. Я остаюсь один с тяжелой, порой невыносимой ношей… Как мне дороги каждый знак любви и дружбы, которые ты проявляешь… Но иногда не осознанно, не нарочно, не отдавая себе отчета ты огорчаешь меня, и от этого я страдаю еще больше и мое чувство одиночества возрастает».

Тот факт, что она является спутницей Бен-Гуриона, не приносит Пауле ни малейшего удовлетворения, но накопившиеся повседневные заботы приводят ее к уверенности, что в жизни мужа были другие женщины. На первый взгляд, эти страхи могут показаться удивительными. Мысль о том, что такой человек, как Бен-Гурион, ухаживает за женщинами, не соответствует представлению о его жизни – ни личной, ни общественной. Однако в годы юности он отличался сентиментальностью, ему нравились хорошенькие женщины, и можно предположить, что в зрелом возрасте, занимая большое положение, он не остался безразличен к женской красоте. До настоящего времени ни одна женщина не написала ни одной строчки о своих близких отношениях с Бен-Гурионом. Вероятно, те, кто искал его общества, предпочли об этом умолчать, чтобы сохранить его репутацию. Как только он станет премьер-министром, близкие и соратники воздвигнут глухую стену молчания вокруг его личной жизни, а о его отношениях с женщинами никогда и нигде не будет опубликовано ни слова.

Некоторые пытаются объяснить внебрачные связи Бен-Гуриона чувственной пустотой, царящей в его отношениях с Паулой. Правда это или нет, но он никогда не считался склонным к амурным похождениям и не думал, что такая слава может способствовать упрочению его репутации. Много лет спустя он вынужден был встать на защиту Моше Даяна, чья любовная история стала достоянием гласности. Отвечая на письмо обманутого мужа, он пишет:

«Надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что я не смешиваю интимный, личный аспект с общественной стороной дела… Это различие существует не только в наше время, оно существовало всегда, даже в самые далекие времена, и расценивалось – и должно расцениваться – с двух точек зрения… Мужчина может прожить всю свою жизнь аскетом и святым и не занимать административный пост, и наоборот».

В заключение, чтобы доказать справедливость своего высказывания, он процитировал царя Давида и адмирала Нельсона: «Невозможно (и, на мой взгляд, недопустимо) рассматривать тайную, интимную жизнь человека – мужчины или женщины – и тем самым определять его место в обществе». Когда по аналогичному поводу к нему обратилась Руфь Даян, он ответил: «К этому надо привыкать, личная и общественная жизни выдающихся людей часто проходят параллельно, но никогда не пересекаются». Однако эти слова не утешили Руфь Даян, для которой «мир рухнул».

Такой же была реакция Паулы, когда в сороковых годах она внушила себе, что муж ей изменяет. В отчаянии и гневе она помчалась в Иерусалим к Рахиль и Ицхаку, ближайшим друзьям мужа, и, рассказав о своих подозрениях, стала угрожать покончить с собой. Ценой невероятных усилий им удалось ее успокоить, и они стали ее уговаривать.

«Мы посоветовали ей вернуться к нему, проявить интерес к его делам и работе и вновь завоевать его любовь, – вспоминает Рахиль Бен-Цви. – Так и случилось. Пересилив себя, она стала участвовать во всех его делах и начинаниях; она привязалась к нему и воспринимала его жизнь как свою собственную, чем и отстояла свое место рядом с ним».

И хотя подозрения не рассеялись и однажды она строго отругала дочь за то, что та осмелилась пригласить в дом подружку, которая «была любовницей отца», супруги помирились и отношения между ними наладились.

Любопытно, что история с возмущенной Паулой произошла как раз в то время, когда Бен-Гурион получил прозвище «Старик». Он сам рассказал, что однажды, когда он с друзьями сидел в ресторане, из-за соседнего столика встала девочка и, показав на него пальцем, громко спросила: «А кто этот старик?». Прозвище осталось. Скоро ему должно было исполниться шестьдесят, и он был признанным лидером евреев Палестины. Его речи, статьи и книги становились событием. Их внимательно изучали, анализировали и цитировали. Именно в это время начал проявляться его необычайный магнетизм – Божий дар, который делает людей выдающимися политическими деятелями. Те, кто был приближен к нему или очарован силой его личности, редко находили в себе мужество ему противоречить.

Не желая тратить время попусту и выслушивать банальности, он никогда не любил приемов И принятых на них шуток и колкостей, не любил светских пустых бесед. Чрезвычайно прагматичный, он не признавал уловок и прямым путем шел к поставленной цели. Однажды к Каценельсону пришел известный писатель и с возмущением сказал: «Я пришел к Бен-Гуриону, и он сразу же спросил: «Что вам надо? Вы по какому вопросу?». Сесть и просто поговорить с ним совершенно невозможно!». На следующий день Каценельсон сказал писателю: «Бен-Гурион хочет вас видеть. Пожалуйста, зайдите к нему во второй половине дня». Удивленный писатель пришел к Бен-Гуриону и застал его за изучением бумаг, лежащих на письменном столе. Старик поднял голову, сказал: «Садитесь» и продолжил прерванное занятие. Через некоторое время он отложил ручку, наклонился вперед и внимательно посмотрел на посетителя. «Говорите, говорите», – произнес он и, видя изумление писателя, с невинным видом добавил: «Вы сказали, что со мной невозможно разговаривать. Ну что ж, давайте попробуем! Начинайте!».

Авторитарный по натуре, он четко представлял себе качества, которыми должен обладать руководитель. Говорить правду он считал непременным требованием политической жизни. Впоследствии он четко определил, что должен и чего не должен делать настоящий руководитель.

«Вы должны знать, какие результаты хотели бы получить, быть уверены в своих целях и никогда о них не забывать. Вы должны знать, когда сражаться с противником, а когда только наметить будущие действия. Вы не должны поступаться своими принципами… А поскольку земля по-прежнему вертится и равновесие сил меняется как в калейдоскопе, вы должны постоянно пересматривать свою тактику, чтобы довести задуманное до конца».

Хотя это краткое изложение мыслей было написано много лет спустя, он соблюдает эти положения в годы войны. Когда дело повернулось в пользу союзников, он все более и более осторожно проводит политику сионизма между войной с Гитлером и борьбой с «Белой книгой». Великобритания сделала жест примирения по отношению к евреям Палестины, когда Черчилль сообщил Вейцману о решении своего правительства создать еврейскую бригаду в самом сердце британской армии. Бригада вступит в боевые действия только на несколько месяцев, перед самым окончанием итальянской кампании, но военное образование ее солдат, опыт регулярной армии и боевой навык, ее решающая роль в организации приема выживших после геноцида и их нелегальная переправка в Палестину способствовали превращению бригады в основную армию для борьбы за независимость.