Текст книги "Потерянные души"

Автор книги: Майкл Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 26

В этот четверг маячил День благодарения, обрубая еще сохранявшийся интерес к нашей истории – неделя была куцей, люди уходили раньше, намереваясь уехать на продленный уик-энд или принять родственников.

В среду я оказался перед перспективой на следующий день в одиночестве съесть обед из индейки, разогретый в микроволновке. У меня в Айове был брат, и я думал, не позвонить ли ему, но в последний раз мы разговаривали что-то около двух лет назад.

Я уже собрался уйти, когда позвонил мой страховой агент, «ваш друг Боб Адамс». Его голос не был особо дружеским. Он сказал:

– У меня плохие новости. В вашей претензии на страховую премию за хижину вам отказано.

– Отказано?

– Именно. Видимо, пожар был вызван использованием какого-то горючего материала. Вам что-нибудь об этом известно? Что могло вызвать пожар?

Я сказал:

– Нет… мне ничего не известно, Боб.

– У вас в хижине находились какие-либо горючие материалы, которые могли бы вспыхнуть? Баллоны с газом, канистры с бензином? Они обнаружили на пожарище некоторые признаки, которые позволяют сделать вывод об использовании легковоспламеняющегося материала.

Я сказал:

– Бензин? Дайте подумать. Нет… бензина там не было. Наверное, эксперт ошибся.

– Может быть. – Но, судя по голосу, Боб так не думал. Я услышал, как он скребет ногтями по трубке. Этим Боб славился.

– Послушайте, Боб, не забыть ли нам про это? Если этот агент, или кто он там, считает, что платить вы не должны, то и ладно. Я ведь ума не приложу, как это могло произойти, но если он полагает, что кто-то пытался меня убить, так почему, черт подери, вы должны платить, верно?

– Кто-то пытался вас убить?

– Да нет, я говорю только… Черт, я не знаю, что я говорю. Я чуть не погиб там во сне и понятия не имею, как начался пожар. Знаете, Боб, я рад, что остался жив, только это и могу сказать. И плюньте на мою заявку о страховой премии.

– Э-эй, Лоренс, расслабьтесь. Я обязан спросить. Простая формальность, только и всего. Послушайте, мне надо идти, но вам позвонят из нашего внутреннего отдела. И решать вам с ними. Меня, собственно, это больше не касается. Я просто позвонил сообщить, что вам отказано.

Я ничего не сказал. Мне пришла в голову мысль о совпадении: я чуть было не погиб в тот самый уик-энд, когда была убита Черил.

Вечером, возвращаясь домой в одиночестве, я проехал мимо автостоянки мэра. Пылали прожекторы, мэр занимался съемкой рекламы. Одет он был «отцом-пилигримом» с «Мейфлауэра» и говорил прямо в камеру, говорил о выгодах приобретения автомобилей в его магазине. Перед въездом на стоянку он установил клетку с индейкой. Насколько я понял, вы получали индейку, купив машину.

Совсем поздно ночью я увидел эту рекламу. Индейки вели свое «кулды-кулды-кулды», и мэр сказал: «Они, возможно, несут всякую ерунду, но я – нет. Я говорю дело».

Камера спланировала на стоянку, и в каждой машине на сиденье рядом с водительским красовалась индейка.

Я проснулся навстречу утру Дня благодарения, зиявшему, как бездна. Надел свой лучший костюм и зачем-то пошел в церковь. Из чувства вины, полагаю, и потому что в здешних местах так принято.

Тем не менее, когда служба кончилась, было еще только девять часов, а потому я решил предложить свои услуги в благотворительной столовой в трущобной части города.

Я поравнялся с продовольственным магазином, купил два тыквенных пирога, сгущенное молоко, бобы и еще всякие консервированные съедобности. Не то чтобы у меня были лишние деньги, но я все-таки потратил их, чтобы укрыться от одиночества этого дня.

И впервые после целой вечности подумал о Кэндол. Из телефонной будки внутри магазина я позвонил по ее номеру, но тут же повесил трубку. Что, черт побери, я делаю? Потом я позвонил Джанин, и ответил Эдди, и вот это было больно – повесить трубку, ничего ему не сказав, но я ее повесил.

Полчаса спустя я припарковался перед домом Кэндол. Я купил еще один тыквенный пирог в подарок. Это же был первый День благодарения, первый праздник без ее ребенка.

Я проскользнул сквозь входную дверь, измеряя каждый шаг вверх по ступенькам. Из квартиры Лейкока доносилась музыка.

Я тихонько постучал в ее дверь. Тишина.

В щели под дверью виднелся свет. Я снова постучал и подождал. В руке я держал тыквенный пирог. Он был еще теплым.

Я нашел оторванную половицу там, где сказал Лейкок, и нащупал ключ. Вставил его в скважину и повернул. Затаив дыхание, осторожно приоткрыл дверь.

В комнате царил лютый холод, словно в ней давно никто не жил. Занавеска всколыхнулась от внезапного сквозняка, свисавшая с потолка лампочка закачалась. Окно в комнате было открыто.

Я затворил за собой дверь и стоял, дрожа, в просторной однокомнатной квартире с высоким потолком, лепными карнизами, выкрашенными практичной белой краской, как во многих съемных помещениях. Камин был забран досками. В дальнем углу помещались выгородка с унитазом и душем. Пол был в водяных потеках.

Перед эркером был разложен матрац. Он, столик и комод исчерпывали меблировку. Я разглядывал их в непонятном ожидании, что Кэндол вот-вот материализуется. Но ей было неоткуда материализоваться. Ее тут не было.

Я все еще слышал музыку Лейкока.

Холод пробирал до костей, при каждом выдохе изо рта у меня курился пар. Я прошел в эркер и оглядел улицу. Именно тут я и видел Кэндол, когда она стояла за занавеской и ждала, глядя вниз на улицу. Но на стеклах внутри образовался ледок. У меня возникло ощущение, что Кэндол покинула квартиру уже давно, возможно, уехала на праздники к родным. Может быть, она ползком возвращалась к жизни, и эта мысль не то принесла некоторое утешение, не то смягчила вину.

Я уже выходил, но тут на кофейном столике увидел пластиковые пакеты для морозильника. В одном из них были газетные вырезки о гибели девочки. Затем мой взгляд упал на второй пакет, и секунду я не мог разобрать, что в нем. Я взял его и поднес к свету. Что-то похожее на ссохшуюся слинявшую кожу. И тут я понял, что держу – кусок пуповины.

В коридоре я вернул ключ на место. Руки у меня тряслись. Я спустился по ступенькам.

Под дверью Лейкока виднелись его ноги. Он прижимал глаз к глазку. Я ничего не сказал.

Над приютом для бездомных шипел неоновый крест. Напротив был стриптиз-бар, открытый круглые сутки. Я увидел, как оттуда вышел кто-то.

Еще не было и половины одиннадцатого утра.

На стене приюта панно изображало лодку, выкинутую на рифы в хаосе черных бушующих валов. В отдалении ярко горел маяк. Надпись над лодкой гласила: «Это твоя душа», под маяком – «Бог». Выполнено все было в таких темных зловещих тонах, так прямолинейно, что вас охватывало желание устремиться к свету. И возникало удивление, почему мы все не ищем такого спасения?

Я положил пакеты с продуктами на стол с надписью «Приношения». Рядом висели простые правила. Всякий, кто не принял душ, должен спуститься вниз в общую душевую, чтобы намылиться и обдать себя струей из шланга, а затем получить новую одежду и помолиться в церкви. После этого человек получал право на Обед Благодарения.

Благочестивые прихожане, эти спасители душ, сновали туда-сюда, отделяя мужчин от женщин, одиноких от семейных, пьяных от трезвых.

Благочестивые прихожане были исполнены серьезности и умели принизить вас, даже пока объясняли, какие вы взысканные, даже когда тщились спасти вашу душу. Я увидел, как тип, который по-настоящему нуждался в сытном обеде, пришел пьяный. Его вытолкали за дверь. Он ругался и колотил кулаком по бронированному стеклу.

Меня, вопреки моему костюму, приняли за злополучную душу в поисках обеда. Кто-то спросил, пил ли я, словно это могло быть причиной моего появления тут. Пришлось объяснить, что я доброволец. Меня отправили к женам помочь сервировать Обед Дня благодарения в стиле а-ля фуршет. Толстые жены в цветастых платьях мешали суп в котлах и варили ямс и сладкий картофель. Волосы затянуты узлами на затылке, на некоторых передники, лица лоснятся от пара. Я увидел чудовищную духовку. Окорочок индейки прижимался к стеклу. Клянусь, он выглядел, как бедро младенца.

Мне было поручено расставлять бумажные тарелки и чашки на столах и раскрывать складные стулья. На игровой площадке были разложены подаренные игрушки: постаревшие куклы, «лего», азбучные кубики и колоды карт.

Маленькая девочка подъехала ко мне на игрушечной лошадке – палке с присобаченной лошадиной головой. Она хотела покормить лошадку, а потому я взял кусок сахара и сделал вид, будто скормил его лошадке, хотя на самом деле он исчез в моем рукаве. Девочка улыбнулась мне, словно знала, что я проделал, но не хотела верить, что это был просто фокус.

Подошла ее мать. Молодая, с красивым изможденным лицом. Девочка казалась младенческим отражением матери, и было грустно видеть, каким обернется будущее этого ребенка. Мать улыбнулась:

– Вы умеете обращаться с детьми. У вас есть свои?

Я солгал и сказал «нет».

– Вы холосты?

– Разведен.

– Вы говорите так, будто этого надо стыдиться.

Я сказал:

– Трудно расставаться с чем-то.

Мать снова улыбнулась:

– Мне нравится, что мужчина способен к состраданию. Так вы здесь, чтобы спасти собственную душу или мою?

– Я просто убегаю от себя, если уж сказать правду.

– Звучит не слишком бодро. – Говоря это, она подмигнула.

Мать курила сигарету, что было против правил, но я ничего не сказал. Другой рукой она почесала бедро так, что платье вздернулось выше колена. Она увидела, куда я смотрю, и ее губы изогнулись.

– Вы не очень похожи на верующего, – заметила она.

– Я верю, что мне нравится то, что я вижу.

Я ощутил что-то вроде эйфории: из моря чернейших дней вдруг вынырнуло нечто подобное. Я собирался просить, не хочет ли она уйти подальше отсюда со мной, и вдруг оказалось, что рядом стоит не кто иной, как Бетти из приемной мэра. Этот Обед Благодарения организовал ее проклятый «Стол Восьмерых». Она сказала мне:

– Восхвалим Господа, вы вновь обращаетесь к Иисусу, Лоренс?

Прежде чем я успел ответить, она распорядилась:

– Столы надо поставить вон там. Вы этим не займетесь? – Затем она обрушила праведный гнев на мать девочки, и вспыхнула свара из-за курения.

Я просто отошел. По-моему, я ни разу не видел, чтобы кого-нибудь так унижали ради еды. Ведь я был готов увести ее отсюда, но не увел. Ничего не сказал. Я отправился туда, где шла служба, к религиозным фанатикам, худым, как кузнечики, в плохо сидящих костюмах, с торчащими наружу запястьями и лодыжками и в галстуках прямо из благотворительной лавки подержанных вещей. Они беседовали с незамужними матерями, отводя их в сторону для моральных нравоучений. Женщинам надлежало выслушать Слово Божье, признать свой грех или, по меньшей мере, задуматься о том, где они споткнулись. Праведники употребляли слова вроде «блудодей» и «блудница», как Хелен Джонсон. Я просто стоял среди них, видел, как все эти ханжи держат ладони у паха в манере проповедников, толкующих Благое Слово. Вид был такой, будто все они прячут эрекцию.

Унижение и самоуничижение были просто платой за вход.

Та женщина осталась со своим ребенком и двумя другими, которых прежде я с ней не видел. Глаза у нее были мокрые. Она посмотрела на меня и сказала:

– Какого черта уставился? Да я не стала бы с тобой трахаться, будь ты последним живым мужчиной на земле!

Она уехала в фургоне без переднего бампера.

В полдень я смотрел дневное представление в стриптизном клубе прямо напротив приюта. Немолодая женщина в узенькой набедренной повязке танцевала передо мной и другими тремя типами, взявшими дешевую выпивку. Каждый сидел за своим столиком.

Я насовал долларовых бумажек за повязку женщины и ощутил в этом поступке больше человечности, чем во всем, что делал уже долгое время. Каждый раз, получив доллар, она танцевала вокруг шеста и касалась пальцев на ногах, а затем широко разводила ноги и медленно проделывала шпагаты. Я прикинул, что она занимается этим долгое время, повторяя один и тот же номер всегда за доллар. Инфляции для нее не существовало. Желание всегда будет стоить один доллар.

Когда ее смена кончилась, я видел, как она пересчитывала деньги, одновременно куря сигарету и разговаривая по телефону. Бармен налил ей выпить. Я услышал, как она сказала «дусик». Звучало это так, будто говорила она со своим ребенком. Но кто бы это ни был, она втолковывала собеседнику, как готовить мясную подливку, чтобы в ней не осталось комков: завершив труд, она направлялась домой к Обеду Дня благодарения.

Думается, если просто знать правила, с жизнью еще можно поторговаться.

Глава 27

Закончил я к трем часам с Лойс. Она ждала на подъезде к моему дому, и я чуть было не стукнул ее бампер.

На заднем сиденье с ноги на ногу переступал Пит. Он махнул мне крылом, едва увидел меня сквозь заднее стекло. Затем долбанул стекло клювом.

Лойс опустила стекло своей дверцы. Она слушала Луи Армстронга, «Поцелуй, чтобы строить мечты». Лойс протянула руку, ухватила меня за воротник и поцеловала в щеку. Когда я попытался что-то сказать, она прижала палец к губам и покачала головой. Конечно, она была пьяна, но пьян был и я, а иногда именно это и требуется, чтобы не упасть с обрыва.

В машине Лойс мы поехали к ней домой. Пит заводился все больше.

Лойс сказала:

– Дай мне отнести его в дом.

Мистер Питерсон сидел в своем трейлере среди хлопочущих родственников. Кто-то снаружи готовил индейку на вертеле. Пахла она расчудесно. Я уставился на трейлер.

– Давно мечтаю о жизни вроде этой, – заметил я.

– О маразме?

Я сказал:

– Если бы ты могла просто оставаться пьяной, по-моему, мы получили бы основу для обнадеживающих отношений.

Лойс повернулась и чуть не упала. Пит зашипел из клетки.

В гостиной Лойс вставила кассету в видео.

– Хочешь увидеть Джейн, Пит?

Внезапно материализовалась Джейн Фонда в трико. Урок аэробики был в полном разгаре.

Я сказал:

– Это еще что, черт возьми?

Джейн обливалась потом. Она сказала: «Больше огня!», и Пит начал раскачиваться с боку на бок.

– Это я так наклюкался или Пит занялся аэробикой? – спросил я.

Лойс подошла и взяла меня под руку, как делали женщины в тридцатые годы.

– Ему нравятся разноцветные трико и то, как Джейн и они все прыгают вверх-вниз и из стороны в сторону. Что-то вроде брачного ритуала. Джейн Фонда – новая подружка Пита, верно, Пит?

Я перевел взгляд с экрана на Пита. Он крутил головой, переступал с когтя на коготь, словно в такт музыке.

– Давай уедем отсюда ко всем чертям, – предложил я.

Я повернулся спиной к экрану, и Джейн закричала: «Больше огня! Еще больше!», а потом я услышал, как заверещал Пит:

– Больше огня! Больше огня!

Мы проехали мимо нового дома Джанин по соседству с амишами. Солнце опускалось. Я видел тень машины, бегущую рядом с нами.

Пит протрезвил меня. Как же далеко я ушел от прежних Дней благодарения, если оказался с пьяной женщиной и попугаем, занимающимся аэробикой! Я счел Пита знамением, предвестником новых бед.

Припарковавшись неподалеку от дома Джанин, я вышел из машины и услышал жужжание над головой. В небе оказался самолет Сета. Старомодный двухместный самолет, в котором пассажир сидел практически снаружи. Сет, должно быть, заметил меня на шоссе.

Самолет сделал вираж и повернул прямо на меня. Я продолжал стоять на дороге. Самолет пошел резко вниз и оказался футах в пятнадцати над землей.

Я видел Сета в кожаном шлеме и защитных очках. Он оказался так близко, что я отскочил и закрыл глаза ладонью. Пыль вокруг меня закипела. Затем самолет поднялся, и я увидел машущую руку позади Сета.

Я знал, что это был Эдди.

Лойс пришла в себя и закричала:

– Что это?

Я сказал:

– Там вверху мой сын.

Самолет сделал новый вираж, на миг повиснув неподвижно. Я видел их на фоне бледного солнечного диска. Самолет снова снизился и медленно пролетел надо мной параллельно земле. Сет указал на Эдди, который тоже был в очках.

Мальчик походил на жука. Он отчаянно махал обеими руками.

В эту минуту я простил Сету очень многое. Я подумал: отличный подарок ребенку – поднять его на такую высоту над миром, дать испытать такую свободу.

Самолет приземлился на полосе в глубине участка Сета. Мне следовало пойти и повидать Эдди вопреки судебным постановлениям, но я не пошел.

Я развернул машину в три приема: руку через руку, вперед, назад, и всякий раз оглядывался на дом, на самолет, а затем оказалось, что я смотрю в противоположную сторону.

– Почему ты плачешь, Лоренс?

Объяснение никакой пользы не принесло.

После этого мы колесили по боковым дорогам, пока я не доехал до моста, где нашли Черил Карпентер. По краю моста были разложены игрушечные мишки и цветы, впрочем, грязные и мокрые. Плакат вопрошал: «Почему, Иисус, почему?»

Я вылез и постоял на холоде. Все это произошло будто миллион лет назад – Кайл и Черил, потуги выиграть чемпионат.

Солнце опустилось так низко, что день уже почти умер. Все утрачивало очертания, определенность, растворялось в темноте.

Глава 28

От Бейнса пахло мятными леденцами. Когда я поглядел на него снизу вверх, он смотрел на меня сверху вниз. Я вернулся с утреннего патрулирования и заполнял свой табель отработанных часов. Потребовалась секунда, чтобы вновь воспринять его габариты, понять, насколько он действительно толст. Думается, я сосредоточился на его толщине, просто чтобы сохранить невозмутимость.

– Могу я угостить вас кофе, Лоренс?

Легко было понять, что это не случайный визит.

Мы не направились к комнате отдыха. Вместо этого Бейнс отвел меня в собственный временный кабинет, который до того, как он явился расследовать гибель Черил Карпентер, был чуланом.

Там был включен электрический кофейник.

– Садитесь.

Он достал чашку.

На столе лежала копия моей страховой заявки. Положена тут, чтобы я увидел, улика передо мной. Я увидел сопроводительное письмо. Шапка письма гласила: «ОМАХА – ОТДЕЛ РАССЛЕДОВАНИЙ». В правом верхнем углу – логотип, индеец в головном уборе из перьев. И еще я увидел справку о состоянии банковского кредита. Моя фамилия была напечатана жирным шрифтом. Некоторые просроченные выплаты Бейнс выделил фломастером.

– Как вы пьете кофе?

– Черный.

Он повернулся и вручил мне чашку. Каким-то образом я ухитрился отхлебнуть кофе. Он был горячим и горьким. Я сказал:

– Отличный кофе.

В помещении не было окна, ничего, кроме картонок у него за спиной. Я сказал:

– Тут пахнет мастикой для натирки полов. Одно время тут был склад уборщика.

– Так это мастика? – Бейнс словно понюхал воздух. – Значит, мэр поместил меня в складское помещение. Мне придется сказать ему, что вы выдали его грязный секретец. – От того, как он произнес «грязный секретец», у меня по коже поползли мурашки. – Иногда просто знать не знаешь, с чем имеешь дело. Я прав или нет? – Бейнс посмотрел на меня и выдвинулся вперед в своем кресле. – Я просто разбираюсь перед тем, как уехать. И просматривал досье. Как вижу, вы посетили школу в тот день, когда у Черил произошло кровотечение?

Я кивнул.

– У вас было ощущение, что Кайл мог убить?

Мои пальцы сомкнулись на чашке с кофе.

– Нет…

– Я надеялся, вы скажете «да»… Полагаю, вы понимаете, в каком сложном положении я нахожусь?

– Вы хотите, чтобы я солгал?

Бейнс покачал головой.

– Нет… Я занесу в свой отчет, что вы не заметили никаких признаков ненормального состояния Кайла. Вы не против, если я процитирую вас дословно?

– Цитируйте, пожалуйста.

Бейнс что-то записал.

– Знаете, в этом расследовании я был слишком оптимистичен. Может быть, я допустил промах. Когда умирает такой человек, как Тэннер, поневоле чувствуешь себя виноватым.

– Я бы вел расследование точно так же, как вы.

– Благодарю, но тут цитировать вас не стану. В настоящий момент это незавидная позиция. – Бейнс перевел дух. – Строго между нами, из-за того, что произошло, меня могут выдворить на пенсию или, по меньшей мере, сделать канцелярской крысой до конца службы.

Я ответил:

– Задним числом судить всегда легче. Я считаю, люди чересчур уж быстро вмешивают адвокатов. Вы сделали взвешенный вывод, и в девяти случаях из десяти он оказался бы правильным.

– Совершенно верно. Мы превратили сутяжничество в национальную черту. Дошло до того, что больше нельзя никому сказать «сожалею». Я хотел пойти на похороны. Я хотел сказать жене Тэннера, что сожалею. Что она должна обо мне думать!

– Если это может послужить утешением, Тэннер ненавидел свою работу. Ирония в том, что футбол он ненавидел больше всего на свете.

Бейнс слегка улыбнулся:

– Это чуть утешает. Я благодарен вам, что вы мне про это сказали. Налить еще?

Кофейник побулькивал, будто пациент, подключенный к аппарату «сердце-легкие».

Когда Бейнс наклонился взять мою чашку, он смахнул со стола бумаги, имевшие отношение ко мне. Они свалились прямо на мои ботинки. Вот, собственно, почему мы заговорили о моем финансовом крахе.

Комнатушка стала такой тесной, что превратилась в ящик. Я подобрал документы. Мы поговорили о задолженности по кредитным карточкам, о процентах, выросших до небес. Говорил в основном Бейнс.

– Этой стране необходима кредитная реформа. Люди в таких долгах, что рано или поздно страна рухнет. Вот что я думаю о нашем положении как нации. Политики скармливают нам сказки о нашем преуспеянии, но это полная чушь, вот что это такое. В один прекрасный день люди просто скажут: «Больше я платить не могу. Выдохся».

Бейнс поглядел на справку о моем кредите.

– Тут я вас не сужу. Я же говорю: таково положение во всей Америке. Это толкает людей к обрыву. – Он покачал головой. – Вы когда-нибудь чувствовали, что стоите на краю обрыва?

Я сказал:

– По-моему, люди должны отвечать за свои поступки.

– Похвальная позиция, но открою вам маленький секрет. Я тоже по уши в долгах. Если меня уволят или прикуют в канцелярии, то я утрачу право на возмещение расходов… на горючее, на питание. А именно это держит меня на плаву, а не жалованье.

Я сказал:

– Прекрасно вас понимаю. Хотите узнать кое-что смешное и печальное?

– Что, Лоренс?

– Знаете, как мой пес Макс получил свою кличку?

– И как же?

– Я купил его по кредитной карточке. Она была почти на нуле, запрашиваемая цена оказалась мне не по карману, но тип в зоомагазине продал мне его за максимум, который мог снять с карты.

Бейнс хлопнул по столу жирной ладонью:

– Это ведь неправда!

Я сказал:

– Правдивей не бывает.

Бейнс присвистнул.

– Я эту историю использую, провалиться мне. – Затем он сел поудобнее и посмотрел на меня. – Знаете, может, вы поумнее, чем вас считают. – Сказал он это так, будто сию минуту оценил меня по-новому, будто почувствовал, что имеет дело с кем-то совсем другим.

Я словно бы сразу засох, юмор угас. Я приподнялся, но Бейнс сказал:

– Погодите еще немножко. У меня осталось несколько вопросов.

– О чем?

У Бейнса была нервная привычка нажимать на кнопку своей шариковой ручки.

– Я вижу, что вы встречались с женой мэра насчет продажи вашего дома, это верно?

Вопрос был подан не из того угла, но я сказал:

– Верно.

– Вижу, вы купили кассеты по кредитной карточке. – Он порылся в бумагах. – Ага, вот… – Он прочитал вслух дату, когда я их купил, и сумму. – Ого! И вы столько заплатили за них? В чем их суть?

– Планы операций с недвижимостью. Ну, как покупать недвижимость без уплаты наличными, как использовать просрочку закладных и так далее.

– И как по-вашему, они того стоят?

Я сказал холодно:

– Я еще не испробовал их рекомендации на практике.

– И значит, сделок без наличных не было?

– Нет.

– Их и не бывает, Лоренс. Деньги делают деньги – вот простая экономическая реальность. Вам требуется стартовая наличность, инвестиционный капитал, верно?

Я покачал головой:

– Мне не требовалась стартовая наличность, потому что я ничего не покупал. Я просто обратился к жене мэра за советом. Она эксперт. Я просто взвешивал свои возможности. – У меня возникло ощущение, что я иду по кругу, повторяя одно и то же.

Бейнс перестал писать и закрыл блокнот. В комнатушке было жарко. На верхней губе Бейнса появились усики из капелек пота. Он вытер губу тыльной стороной ладони.

– Вам очень повезло, что вы уцелели при пожаре вашей хижины. – Тон у него был скорее вопросительным, чем утвердительным. – Я вижу, ваша заявка проверяется. Предполагается, что имел место поджог.

Я встал, и Бейнс тоже поднялся. Он сказал:

– Я слышал, вашему псу не так посчастливилось. Его повесили на дереве с перерезанным горлом, это правда?