Текст книги "Потерянные души"

Автор книги: Майкл Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

Женская подростковость – это кровавый спорт, куда больше, чем футбол или баскетбол. Ничто не может сравниться с безмолвными менструальными реками, которые незаметно текут из каждой женщины.

В холодном безмолвии гимнастического зала я увидел полоски, указывавшие, где Черил Карпентер, подружка Кайла, от боли царапала натертый пол.

Черил сделала аборт накануне. Полицейский в соседнем графстве проверял номера машин у больницы. У нас заведено проверять клиники неофициально и обмениваться информацией. Консервативные элементы в городах не признали закон страны, и после легализации абортов время от времени случались нападения на клиники и пациенток.

У Черил, как оказалось, на следующий день произошло осложнение, вызвавшее внутреннее кровоизлияние. К тому времени, как я приехал, «скорая» уже увезла ее в больницу.

Директор школы Стэн Тэннер стоял рядом со мной. Это он позвонил шефу, своему другу, и тот распорядился, чтобы Лойс отправила меня в школу повидать Кайла. Вновь мной управляли дистанционно, такое вот возникало ощущение.

Тэннер ознакомил меня с положением вещей. На перемене распространился слух, что у подружки Кайла выкидыш и она истекает кровью. Едва Кайл услышал про это, как стал кричать, бить кулаками по шкафчикам, а затем исчез. И только когда снова начались занятия, кое-кто из ребят увидел из окна, что Кайл на поле в шлеме и наплечниках закручивает спирали.

К тому времени, когда я приехал, Кайл уже побывал совсем один в раздевалке, разломал несколько шкафчиков и вернулся в класс.

Было жутко стоять с директором в зале, где шумные собрания подбадривали команду, где Кайл заставлял толпы вскакивать на ноги перед матчами и где сегодня его подружка упала на колени.

Мое появление было встречено свиным хрюканьем. Местные подонки несли вахту перед дверью директорского кабинета. Стэн только свирепо посмотрел на них, а они встретили его взгляд ухмылками, уже накачавшись, все в униформе протестующих – длинные грязные патлы, расшнурованные кеды, размалеванные майки и клетчатые фланелевые рубашки. Пахло арахисовым маслом. И травкой.

Стэн закрыл дверь кабинета, поблескивающую матовым стеклом.

– Прошу, садитесь.

Я познакомился с ним, когда мы с Джанин вступили в клуб любителей бриджа. Он был отличным парнем, но вот одевался чудно. Носил просторные костюмы, как новый муж Джанин, с черной либо белой прошивкой и крашеную накладку.

Стэн быстро перебросил несколько карточек своей настольной картотеки и нашел расписание класса, в котором учился Кайл.

– Знаете, я ощущаю себя смотрителем зверинца. – Он посмотрел на меня. – Не понимаю, почему мы всегда должны посылать мальчиков выполнять работу мужчин. Вот чем мы вечно занимаемся: прячемся за собственными слабостями и посылаем мальчиков сражаться в развязанных нами войнах.

Стэн заговорщически наклонился ко мне:

– Ненавижу спорт. Истинная правда. Теперь никто не получает подлинного образования. Повсюду только сборища, чтобы подбодрить команду. Вот что я вам скажу: мне так и хочется подложить динамит под этот физкультурный зал.

Я посмотрел на него. На стол с баночкой мятных леденцов.

– Мы – питомник на потребу национальных лиг. Вот во что превратилась школа.

Я слегка повысил голос:

– Стэн!

Он посмотрел на меня, держа в руке карточку с расписанием Кайла. Я прокашлялся.

– Черил… Она хорошо учится?

– Более чем. Только высшие оценки. – Стэн снова пошарил по картотеке. – Ага, вот ее расписание: биология, английский, математика. Она вам нужна?

– Нет… я просто поинтересовался. – Но Стэн все равно вручил мне карточку. Я прочел ее. – Не похоже на выбор лидера болельщиков.

– В подобной школе приспосабливаются к тому, что требуется.

– Мне это как-то не приходило в голову. – Я помолчал. – Стэн, вы не знаете, как давно они вместе?

– С этого семестра, по-моему. Черил начала помогать Кайлу с английским. – Стэн снова наклонился ко мне. – Отчего такой интерес к ней?

– Просто надеюсь, что она оправится – эмоционально.

– А-а! Не думаю, что вам стоит тревожиться. Черил уже доказала свою стойкость.

– Каким образом?

– Она могла бы сохранить этого ребенка и обеспечить себя на всю жизнь, если Кайл сделает карьеру, но не думаю, что в ее планы входит оставаться здесь или с ним. Ее будущее где-то в другом месте. Она ищет подходящий колледж в других штатах.

Я сказал, изменив тон:

– Во всяком случае, хоть кто-то из них выбирается отсюда.

– Если мы сумеем спасти хотя бы одного, значит, наша работа не совсем лишена смысла.

На этом разговор, по сути, завершился. Из приемной донесся крик.

– Черт побери! – Лицо Стэна утратило безмятежность. Он вскочил на ноги и почти втолкнул меня в обитель секретарш.

Жутко одетая женщина – широкий свитер с капюшоном, тартановая юбка и молочно-голубые сапожки – была вся покрыта нажеванными бумажными шариками. Она что-то размножала на мимеографе.

– Это Джонс, – сказала одна из секретарш, указывая на парня в майке «Лед Зеппелин».

Стэн крикнул:

– Ко мне в кабинет, Джонс, сию же минуту!

В ответ ребята устроили кошачий концерт.

Стэн повернулся на каблуках.

– Останутся после уроков – Джонс, Картер, Нейлсон, Фарбер. Запишите, мисс Адамс. – И, не взглянув на меня, он добавил: – Вызовите Кайла Джонсона в учительскую.

Я шел по длинному школьному коридору и вспоминал, как Стэн однажды сорвался на вечере сбора средств для мэра. Прежде чем жена уволокла его, он признался мне, что чувствует, будто застрял в какой-то петле времени, что он стареет, а дети, с которыми он сталкивается каждый день, не меняются. И назвал какого-то персонажа греческой мифологии, о котором я никогда не слышал, тоже обреченного на такую судьбу.

Я ждал в учительской. Там не было ничего, что делало бы это помещение именно учительской. Просто комната, какую найдешь в любой конторе, с торговыми автоматами и непременным кофейником – подателем наркотика для людей нашего, близкого к пожилому, возраста, наркотика, который поднимает нас из постели и поддерживает на протяжении всего дня.

Вошел Кайл. Он как-то съежился.

– Садись-ка! – Мне не было известно, знает ли он, что Черил сделала аборт, и я ждал, что он скажет.

Время от времени снаружи слышались шаги, но чаще там было тихо. Издалека доносились звуки репетирующего оркестра. Начались уроки.

Кайл сел и долго не поднимал на меня глаз.

Когда он заговорил, голос у него дрожал:

– Вы помните казни египетские и ту, последнюю, казнь, которая убила первенцев проклятых? Вот что я чувствую. Как говорила моя мать, так и случилось.

Мне чуть полегчало. Он хотя бы не знал, что Черил решилась на аборт.

– Так бывает, Кайл. Женщины то и дело теряют детей таким образом… С моей женой произошло то же. Выкидыши – закон природы. Они случаются.

Кайл посмотрел на меня, но продолжал свой собственный внутренний разговор. Он снова уставился на стол перед собой, на свои большие руки, положенные одна на другую. Руки эти стоили что-то около миллиона долларов или будут стоить через несколько лет. Губы парня двигались, будто он говорил сам с собой. Кайл выглядел совсем потерянным; его глаза медленно открывались и закрывались – признак шока, отказа верить в случившееся, потерянности.

Он прошептал:

– Я не могу больше. Не могу.

– Нет, ты можешь.

– Мы не можем избежать Божьего суда, никто не может… – Он испустил долгий глубокий вздох. – Я ее ненавижу…

– Не думай так, Кайл, не надо. Не отталкивай Черил. Ты ей нужен.

– Ей никто не нужен! – И тут я понял по выражению его глаз, что ему все известно. Просто он еще не в силах осознать это.

Кто-то прошел по коридору. Шаги резонировали в холодной пустоте. Я выждал, пока они не затихли. Кайл снова заговорил:

– Я плохой человек, – и, хотя это было сказано просто, я понял, что ничто уже не будет, как прежде. – Думаю, я ей даже не нравлюсь… – Эти слова меня напугали. – Ничто теперь ничего не значит.

Я сказал:

– По-моему, ты просто начинаешь понимать то, что все мы в конце концов понимаем. На самом деле ничто никогда ничего по-настоящему не значит. В тот день, когда ты это осознаешь, ты становишься взрослым. Но это вовсе не значит, что мы опускаем руки, – мы идем дальше.

Кайл меня не слушал, просто держал руку так, словно повредил ее броском мяча. Согнув ее в локте, он вздрогнул.

– Кайл, – сказал я.

Его глаза смотрели мимо.

– Я не собираюсь лгать тебе. Речь теперь идет не только о твоей жизни. И уже довольно давно. Есть люди, которые ради тебя подставили себя под удар. Надеюсь, ты это понимаешь. Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, – как ты будешь зарабатывать большие деньги и спасать людей? Вот на чем ты должен сосредоточиться. Ты меня слышишь?

Он встретил мой взгляд. Стол пошатывался. Кайл зашептал:

– Знаете, что делает мой отец, когда мы выигрываем, что он делал не один год? В субботу утром он сидит и ждет – ждет, что уложит мою руку на стол. – При этих словах глаза Кайла стали огромными. – Он говорит: «Я жду того дня, когда мальчишка станет таким мужчиной, как я». Он говорит это моей матери. И знаете что? Я уже давно сам позволяю ему брать верх. Но не знаю, долго ли еще смогу терпеть. – Его голос надломился.

Только тут я в первый раз постиг меру того, с чем имел дело, того напряжения, которое нарастало в нем. Я легко представил себе, как Эрл противопоставляет себя сыну, как каждая победа над Кайлом внушает Эрлу все большее презрение к нему. Но Эрлу требовался Кайл, чтобы спасти их всех. Я сказал:

– Ты хочешь, чтобы твоя мать так и прожила свою жизнь, убирая в мотеле номер шесть?

Его глаза на мгновение закрылись.

– Нет.

Я встал и положил руку ему на плечо. И сказал:

– Пойди к Черил, это же не ее вина. И ничья вина. Скажи, что любишь ее. Ты можешь позволить себе…

Я замолчал.

Выражение у Кайла было такое, будто он уже знал, что́ я собираюсь сказать. Он произнес негромко: «Я знаю», но от того, как он это сказал, у меня мурашки поползли по коже.

Порой я задаюсь вопросом, не этот ли момент изменил все и в конечном счете не отсутствие ли у Черил веры в него было ее величайшим грехом?

Глава 10

В этот вечер, добравшись домой, я нашел у двери завернутые в фольгу тарелку с лазаньей и чесночный хлебец. Жуткое ощущение, напомнившее мне о неделях после моего развода. Я оглядел тихую улицу, но кто бы все это ни оставил, он давно ушел.

Лазанья застыла комьями затвердевшего жира. Я предположил, что подношение от Бетти и ее «Стола Восьмерых». Меня пробрала дрожь. Я вошел в дом.

Увидев меня, Макс залаял и завертелся волчком. Я выпроводил его на задний двор.

Проверил автоответчик. Ничего. Особенно меня бесило отсутствие соучастия: меня отправили улаживать с Кайлом, а потом – ни единой встречи, ни обсуждения, что нам следует делать. Конечно, я знал ответ: как сказал мэр, пути назад не было.

Когда Макс вернулся, я скормил ему лазанью и хлеб. Он выжил. Я съел омлет с пшеничным тостом, запив кофе.

Зазвонил телефон. Я думал услышать голос Лойс, но звонила Джанин.

– Сет, Эдди и я везем амишей во Флориду в фургоне. На этой неделе он не сможет быть у тебя. – Голос звучал угрожающе: неизменный ее тон со мной. Затем она добавила: – Я не получила чека.

Я сказал:

– Можно мне поговорить с Эдди?

– Нет!

– Пожалуйста!

Джанин смилостивилась и позвала Эдди. Я слышал его шаги по холодному паркету. Я сказал:

– Почему Тигра засунула морду в унитаз?

– Почему?

– Разыскивала Пуха. [5]5
  По-английски это имя созвучно со словом «какашка».


[Закрыть]

Эдди потребовалась секунда, чтобы сообразить, затем он разразился своим детским смехом и поделился с Джанин.

Она повесила трубку.

Я сидел один и думал о своем сыне. «Нэшнл энкуайерер» лежал развернутым на столе. В глаза бросился заголовок: «Жертвы „Титаника“ в моем водяном матраце». Я прочел статью. Пожалуй, именно так мы связаны с нашим прошлым, нащупываем ту нить абсурдности, которая соединяет нас с чем-то великим или трагичным.

На задний двор пришли олени. Макс следил за ними, и его голова поворачивалась туда-сюда между мной и тем, что происходило там. Я перехватил его взгляд, чтобы не дать псу залаять. Олени, пока лижут соль, широко расставляют передние ноги. Время от времени кто-нибудь из них поворачивал голову в сторону Макса, подергивая белым хвостом.

Я встал и подошел к окну. Прошептал имя сына. Стекло затуманилось, и олени ушли, растворившись в темноте.

Телевизор работал тихо. Вновь тот тип восхвалял свои кассеты с операциями по недвижимости, источник быстрого обогащения. Я позвонил по предложенному номеру, и оператор спросил, действительно ли я безоговорочно жажду финансовой независимости. Получалось что-то вроде присяги.

Позднее позвонила Лойс. Мы долго разговаривали о том, куда уходят мертвые, есть ли душа у эмбриона и верит ли Лойс в загробную жизнь, думала ли она когда-нибудь, что снова увидит Лайонела, и действительно ли это так важно.

Я рассказал Лойс о том, что услышал от Кайла – про эту казнь египетскую, как верные должны были помазать кровью агнца свои двери, чтобы карающие ангелы Бога не убили их первенцев.

Лойс сделала большой глоток и поперхнулась, как бывает с людьми, когда они хватят чего-нибудь крепкого.

Я сказал:

– Видела бы ты Кайла! По-моему, он знает, что Черил сделала аборт. Просто еще не в состоянии воспринять это.

– Способность к самообману – наша величайшая панацея для выживания.

Лойс сделала еще глоток. Я слышал стук ледяных кубиков в стакане.

– Может быть… – Я переменил тему: – Ты, случайно, не приготовила для меня лазанью?

– Это намек?

– Нет.

– Ну?

– Помнишь, я рассказывал тебе про снедь, которую после развода мне оставляли на крыльце? И вот опять.

– Съедобная?

– Я скормил ее Максу.

На несколько секунд наступило молчание. Мне хотелось спросить, знает ли она, что я выгородил Кайла, но прежде, чем я успел начать, Лойс сказала:

– Можно мне кое о чем тебя спросить, Лоренс? Раз мы уже заговорили о самообмане.

– Мне казалось, мы с этой темой покончили.

– Ну так вернемся к ней. Это не пьяный треп, Лоренс… Ты думаешь, мы сошлись, только чтобы заполнить пустоту от наших потерь? А без этого мы нашли бы друг друга? Как бы ты оценил меня в сравнении с твоей женой? Ну, знаешь, будто надо выбрать, кого взять с собой на необитаемый остров?

Цепочка вопросов, ответов на которые она на самом деле не хотела. Лойс продолжала говорить, отвлекая мои мысли от Кайла Джонсона. Она переживала собственный кризис.

– Я сейчас слушаю песню под названием «Поднимать ты не обязан этот грош удачи». Ты ее когда-нибудь слышал? Ты когда-нибудь чувствовал себя удачливым? Ее ставил Лайонел в припадке уныния, когда ничего не продавалось.

Я промолчал. Я был всего лишь ухом, прижатым к трубке.

– Лоренс, я тебе когда-нибудь рассказывала про случай, когда эта женщина открыла Лайонелу дверь и попросила продемонстрировать работу пылесоса, который он предлагал? Лайонел на четвереньках рассыпал пыль, которую возил с собой в банках для таких демонстраций, и тут женщина распахивает халат, а она под ним голая… – Лойс умолкла и испустила долгий вздох, будто совсем измучилась. – Тот самый случай, когда его обвинили в покушении. Он одевался таким франтом. Ты ведь видел его костюмы, верно? Он сказал, что женщина прыгнула ему на спину, что она его хотела. Во всяком случае, это были его слова. – Лойс внезапно оборвал фразу. – Черт подери, Лоренс, ты не ответил ни на один мой вопрос.

Я прошептал:

– Ссылаюсь на Пятую поправку, на том основании, что, отвечая, мог бы свидетельствовать против себя.

Лойс засмеялась, выволакивая себя из собственных воспоминаний. Это был ее величайший дар, ее способ выживания. Она сказала:

– Мудрый ход. Не говори мне правды – что хочешь говори, только не правду. Я наслышалась правды предостаточно. По-моему, честность слишком переоценивается.

Я сказал:

– Спокойной ночи, Лойс.

Не прошло и получаса, как она снова позвонила.

– Просто хотела сказать тебе, ко мне поступил предварительный протокол обследования места происшествия. Предполагается участие двух машин. Обнаружены два типа протекторных отпечатков.

Я на секунду обомлел.

– Когда, черт возьми, ты это узнала?

Я услышал щелчок в трубке. Я позвонил ей, но она не взяла трубку.

Утром я спустился в кабинет шефа, но не застал его. Я прошел в отдел Лойс, но и ее не оказалось на месте.

На ее столе лежала реклама круиза. Брошюра под названием «Вояж Одиноких Сердец», круиз для не состоящих в браке. И фото: на носу теплохода мужчина обнимает женщину, глядя на закат. И он, и она – средних лет.

Вошла Лойс. Я еле успел положить брошюру на место. Она была с шефом. Они смеялись, но, увидев меня, умолкли. Мы втроем уставились друг на друга. Шеф назвал меня по имени и вышел.

Лойс смотрела на меня с яростью.

Я не знал, что сказать, а потому сказал:

– Хочу посмотреть распечатку звонка человека, который запомнил номер машины Кайла.

– Зачем?

– Покажи ее мне, и все.

Лойс состроила гримасу:

– Мне придется проверить, поступила ли она уже.

– Так проверь, а пока ты этим займешься, я бы просмотрел распечатку звонка женщины по поводу пропажи ее дочери. – Я начинал злиться.

Пока Лойс оставалась в соседней комнате, я снова взял рекламу круиза.

Лойс вернулась.

– Почему бы тебе не ограничиться вынюхиванием в служебных рамках? – Она вырвала брошюру из моих рук и положила распечатку на стол. – Только здесь.

Я читал записи, но не мог сосредоточиться. Лойс стояла передо мной и курила.

– Хочешь сказать мне, что у тебя с шефом?

– Не понимаю, о чем ты.

– Он поручил тебе приглядывать за мной?

– У тебя комплекс неполноценности, вот в чем твоя проблема.

Я сказал:

– Нет… Возможно, моя самая большая проблема – это ты.

Я продолжал пялиться на первую распечатку, ту, со звонком матери, в отчете отдела по пропавшим лицам. В верхнем углу листа значились фамилия звонившей, ее телефонный номер и время звонка. Что мне еще делать, я не знал.

Я положил распечатки на стол Лойс и ушел.

Я проехал мимо автостоянки мэра. Он увидел меня, потому что я притормозил и посмотрел на него. Он только помахал – занимался с покупателями, но, с другой стороны, он всегда занимался с покупателями. Шла торговля. На автостоянке мэра всегда шла торговля. Из динамиков лилась музыка, ветер теребил американские флажки и воздушные шары, красные и синие.

Час спустя я снова проехал мимо автостоянки мэра: оттуда выезжал новый автомобиль. Вел его Кайл Джонсон, на заднем сиденье – Эрл, на переднем пассажирском сиденье – мэр. Он увидел меня и махнул, чтобы я остановился. Они все сосали леденцы на палочках. Вы получали бесплатный леденец всякий раз, когда ехали опробовать машину.

Для мэра все сложилось удачней некуда. Сделка закончилась продажей. Вполне возможно, что вначале им двигали иные мотивы, но все оборачивалось именно так. Вот в чем заключался особый гений мэра – умело разыграть любые сданные ему карты. Чистый сюрреализм. Мэр сказал:

– Полагаю, ты знаком с Эрлом и Кайлом?

Это надо же!

Стекла у нас обоих были опущены. Руки Кайла лежали на баранке. Он сказал со свойственной ему высокопарностью:

– Очень приятно познакомится с вами.

Мэр испустил радостный вопль:

– Ты только послушай, Лоренс! Кайл, по-моему, прошел курс в школе хороших манер.

Он обернулся и посмотрел на Эрла, но тот не смеялся. Эрл смотрел на меня таким взглядом, какой мне очень не понравился, учитывая, что я только спасал его сына.

Я уставился на него довольно хмуро. Мне бы не помешало немного уважения, немного учтивости с его стороны.

Мэр поднял стекло, и Кайл тронул машину.

Я ехал по улице, где погибла девочка, и оглядывал мостовую. Около места происшествия под деревом лежал одинокий пластмассовый венок. Он уже сильно пострадал от непогоды: целлофан затуманился и цветы под ним были почти неразличимы.

События вечера отступали в прошлое. Жизнь продолжалась. Футбол, прорыв к чемпионскому титулу, мэр на своей стоянке с Кайлом и Эрлом.

Проблемой был я. Думается, именно тут до меня дошло, что все кончено, что у нас нет душ, что не существует вечности, не существует искупления, но я не хотел верить этому и ждал какого-то откровения, какого-то осознания, что эта девочка на небесах, что она не просто оставшийся пепел.

Я хотел сказать ей, что прошу прощения, вот что я хотел сказать в эту минуту.

Я проехал мимо дома, где жила ее мать, и затормозил. Ее никогда ни в чем не обвиняли, но ведь это могло быть результатом сделок мэра в задней комнате; а может быть, суды не были готовы признать тот факт, что по всей стране женщины, подобные ей, живут в одиночестве, брошенные с детьми. Ее существование намекало на мозаичное состояние наших жизней, на общество, в котором почти каждый второй брак завершается разводом.

Разумеется, мы о подобных вещах не говорим; мы жили бок о бок с потерянным поколением маленьких детей, детей с ключами от квартиры, детей, самостоятельно возвращающихся из школы, отпирающих двери дома или квартиры, чтобы сидеть и пялиться на экран телевизора; детей, которых мы подкупаем, чтобы они вели себя подобно взрослым, которых наставляем никому не открывать двери, с незнакомыми людьми не разговаривать, сидеть взаперти, а в завершение недели мы берем их в торговые центры и покупаем детские вещи, супергероев и кукол. Наши дети умеют пользоваться микроволновками и разогревать телевизионные обеды. Это детишки, которые застывают перед телеэкранами, орудуют пультами дистанционного управления и ждут, когда их родители вернутся домой.

В последние годы я ездил на вызовы из домов, где дети забирались в аптечки и глотали таблетки, где дети падали и в панике звонили 911, где дети знали наизусть свои адреса и телефонные номера. Я отвечал на вызовы, когда дети оставляли плиту гореть и чуть не сжигали дом. В подавляющем большинстве подобное случалось в жилищах одиноких родителей. Нас окружал мир печали и одиночества. И нам не хотелось смотреть этим фактам в лицо.

Я заметил движение у занавески, сделал еще круг и увидел в окне женщину. Было странно думать о ней – одна в квартире, с кучкой пепла – останками ее дочки, с обрезками ногтей и прядками волос.

Со времени гибели девочки прошло около двух недель.

Я снова проехал мимо дома. Женщина все еще смотрела из окна. Выглядела она совсем не так, как мне представлялось. Она была привлекательна в своей печали, а возможно, мне померещилось – ведь я знал, что с ней произошло, и сострадал. Она напомнила мне о моем собственном положении.

Захотелось остановиться, подняться в ее квартиру, спросить, не нужно ли чего-нибудь. Я чувствовал: это и называется порядочностью, мне следует сделать это ради самого себя, – но я этого не сделал. Голос рассудка. Во всяком случае, в этой форме я к ней не пойду.

Я вспомнил, как смотрел с Джанин «Выбор Софи», когда фильм только вышел на экраны. Мы вместе испытали один и тот же ужас, когда Мерил Стрип было предложено выбрать одного из двух ее детей, принести подобную жертву. После того как мы расстались, я уже один посмотрел «Крамер против Крамера» – в кинотеатре, где билет на дневной сеанс стоит полтора доллара. Мне хотелось еще раз увидеть, как Дастин Хоффман в образе своего героя учит сына кататься на велосипеде в Центральном парке. Я просто сидел и смотрел, как Хоффман давится слезами, выкрикивая имя своего сына.

И тогда же меня потрясла мысль, что снова Мерил Стрип, игравшая мать, выбирала – на этот раз между мужем с ребенком и другой жизнью. Внутри нас всех что-то происходит, и это что-то учит нас, как жертвовать и выживать без наших детей.

Я закончил патрулирование. Снег было перешел в изморось, затем опять превратился в снег, как на протяжении многих монотонных зимних вечеров, которые стали для меня привычными. Сезон умирания, тихий кошмар пригородов.

На ступеньках дома стоял керамический горшочек. Меня подмывало швырнуть его в мусорный бак.

Я снял форму и переоделся. Макс посматривал на горшочек. Я хотел было поставить его перед псом, но не поставил. Вместо этого я снова сел в машину и поехал к матери погибшей девочки.

Дом был разделен на четыре квартиры. Общая входная дверь оказалась выломанной, что объясняло, каким образом ребенок выбрался на улицу в ту ночь.

Я поднялся по скрипучей лестнице. На дверях были номера.

Я поставил горшочек перед дверью Кэндол, подождал, набираясь духа постучать, и тут внизу кто-то открыл свою дверь. Он продержал ее открытой ровно настолько, чтобы разглядеть меня, потом захлопнул и запер.

За краткую долю секунды я успел узнать этого типа – Реймонд Лейкок, тип, которого я несколько раз задерживал, – мелкий торговец наркотиками, состоявший в каком-то родстве с мэром. Его возникновение настолько меня обескуражило, что я ушел.

Какое-то время я просидел снаружи в машине, а потом уехал.

Когда я поел, убрал со стола и включил посудомойку, то снова подумал о Кэндол. Интересно, взяла ли она горшочек? Я набрал номер, который запомнил из распечатки.

Она сразу же взяла трубку. В голосе – отчаянье. Она захватила меня врасплох, прежде чем я успел открыть рот:

– Прости… Мне не следовало бросать трубку… Я тебе не угрожала. – Я услышал, как она всхлипнула. – Я боюсь. Скажи что-нибудь, пожалуйста. Скажи, что любишь меня. Скажи, что простил… Пожалуйста…

Я ничего не сказал.

Она колебалась.

– Пожалуйста… я хочу тебя увидеть… Прошу тебя… – И внезапно умолкла. – Кто это?

Я осторожно положил трубку. Постоял в темной тишине. Снова позвонил, но никто не ответил.