Текст книги "Ужин вдвоём"
Автор книги: Майк Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Правила
Поздно вечером два дня спустя в квартиру входит Иззи. Вид у нее усталый и измученный. Мы молча проходим в гостиную, она садится на диван и начинает разговор словами:
– Я не беременна.
Некоторое время оба молчим; я чувствую, как по жилам растекается разочарование. Строго говоря, переживать не из-за чего – оба мы понимали, что это маловероятно. В наши просвещенные дни даже (бывший) музыкальный критик, любитель мрачной и заумной музыки, понимает: после многолетнего приема таблеток женскому организму, чтобы вернуться к норме, нужно, как минимум, месяца три. Три недели – срок нереальный.
– Как ты? – спрашиваю я ее.
– Не знаю… но, знаешь, может быть, это и к лучшему. Не лучшие у нас обстоятельства для того, чтобы заводить ребенка, верно?
Я не отвечаю – вместо этого задаю свой собственный вопрос.
– Где ты была?
– У мамы.
– Как она?
– Прекрасно. И мне с ней было хорошо. Она мне очень помогла.
– Ты вернешься домой?
Молчание. Затем она спрашивает:
– А ты этого хочешь?
– Я люблю тебя, – отвечаю я.
– В этом я и не сомневалась, – улыбается она одними уголками губ.
– Так ты вернешься домой?
– Ты не ответил на мой вопрос, – напоминает она.
– Разумеется, хочу, чтобы ты вернулась! – говорю я сердито. – Это же твой дом!
Снова долгое молчание. Я не выдерживаю:
– Так что же?
– Что? – переспрашивает она, словно мысли ее заняты чем-то иным.
– Ты вернешься домой или нет? – спрашиваю я в третий раз.
– Это от тебя зависит, – отвечает она. – Я очень старалась взглянуть на всю эту историю твоими глазами. Я все понимаю. Понимаю, ты не знал, как рассказать мне о Николе. Эта новость так тебя потрясла, что ты не мог мыслить здраво. – Она замолкает, словно потеряв нить. – Могу даже понять, почему ты и дальше молчал – хотел защитить меня от правды. Но мне не нужна защита, Дейв. Мне нужна честность. Сколько еще в твоей жизни тайн, о которых я не знаю?
– Больше ни одной.
– Верю. Но страх остается. И с этим страхом мне теперь придется жить.
– Понимаю.
– Понимаешь? Да неужто? – ответа она не ждет. – Как ты думаешь, что я почувствовала, когда поняла, что ты боялсямне об этом рассказать? Мы ведь клялись быть вместе в горе и в радости, оберегать и защищать друг друга. Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Всегда! Что бы ты ни сделал, я не перестану тебя любить. Такая уж это штука – любовь. Господи, неужто ты и вправду воображал, что я повернусь к тебе спиной и скажу: «Знаешь, раз такое дело, я тебя больше не люблю»? Дейв, я люблю тебя без всяких условий. Мне сейчас очень больно – и все же я по-прежнему люблю тебя, люблю с такой силой, какой никогда в себе и не подозревала. Люблю, потому что ты – часть меня. И не могу разлюбить, как не могу разлюбить самое себя. Я знаю: ты хороший человек, несмотря на все, что случилось между нами. И не могу… не могу тебя бросить… Только еще одно… Наверное, это главное. Я пыталась примириться с Николой. Заставляла себя ее полюбить. Не получается. Она – твоя дочь. Часть тебя, человек из твоего прошлого. Я люблю тебя, Дейв, но, боюсь, в этом преодолеть себя не смогу. Такая прелестная девочка – но не наша,а только твоя… Я не могу помешать тебе с ней общаться. И не хочу мешать. Она – часть твоей жизни. Но я с ней знакомиться не стану. Просто не могу. И вернусь я при одном условии – если ты на это согласишься. Не надейся, я не передумаю. Так и будет.
Я говорю, что все понимаю, и в конце концов она позволяет себя обнять. Я прижимаю ее к себе крепко-крепко, снова и снова повторяя, как я перед ней виноват и как непременно все заглажу. А сам думаю: господи, что же это? Разве этого я хотел? Неужели этим все и кончится?
Дар
Несколько дней спустя от Дэмиена и Адели приходит приглашение на крестины малышки Мэдди. Я говорю Иззи, что идти необязательно, можно просто прислать подарок. Но она отвечает, что все-таки надо пойти. Что все будет нормально. И вот мы сидим на церковной скамье в Тоттеридже, где живут родители Адели.
Ровно в одиннадцать священник начинает короткую проповедь о любви, понимании и о том, как, любя друг друга, возрастать в познании. Советует Дэмиену и Адели воспитывать маленькую Мэдди в истине и добродетели, а затем просит всех приблизиться к крестильной купели. Гости встают со своих мест и окружают купель полукругом. Адель передает спящую Мэдди Дэмиену, тот – священнику, а священник просит крестных родителей выйти вперед, макает руку в купель и брызгает на головенку Мэдди водой. А потом все отправляются в паб на углу под названием «Крикетная бита». Мы с Иззи пытаемся пробраться к Дэмиену и Адели, чтобы с ними поболтать, но не удается: вокруг них сгрудилась толпа поздравляющих.
– Странно, правда? – говорит Иззи, когда мы оставляем свои попытки и встаем у стойки. – Кажется, прошло каких-то несколько дней – а все так переменилось… Похоже, чем старше мы становимся, тем быстрее летит время, – продолжает она. – Я привыкла бояться перемен; но теперь понимаю, что перемены бывают и к лучшему. Ты меняешься – значит, живешь, не стоишь на месте. Знаешь, я недавно думала о работе, о том, как любила свой журнал, когда только начинала, а теперь… теперь все это мне кажется и вполовину не таким важным, как быть с тобой.
Я беру ее за руку.
– Понимаю, о чем ты. То же чувствовал и я, когда закрылся «Громкий звук». Всю юность я мечтал о такой работе – и вдруг понял: есть в жизни кое-что поважнее.
Иззи задумчиво кивает.
– Оба мы живем в мире, где казаться – важнее, чем быть. Не сосчитать, сколько раз я покупала одежду не потому, что она мне нравилась, а только потому, что это сейчас последний писк моды, а я, как сотрудник модного журнала, должна быть на уровне.
– А сколько раз я клятвенно заверял читателей, что такая-то группа – вторые «Битлз» или «Роллинг Стоунз»! Хотя на самом деле их альбомы наводили на меня зевоту.
– Помнишь, когда мы еще просто дружили, ты вечно навязывал мне какую-то суперновейшую музыку, – говорит Иззи. – Десятками таскал мне демо-записи, будил по ночам звонками, чтобы дать послушать то-то и то-то, водил по каким-то жутким притонам, чтобы я услышала будущее рок-н-ролла.
– В то время я и сам так жил, – отвечаю я. – В каждой новой группе мне чудилась звезда, способная превзойти «Битлз». А теперь в каждой новой группе я вижу лишь компанию ребят, которые играют на гитарах и поют. В лучшем случае – неплохое пополнение для моей коллекции. Быть может, так оно и должно быть, но меня не оставляет ощущение, что я отстал от жизни.
– Понимаю, о чем ты. Я ведь тоже не вечно буду работать в «Femme». Настанет день – и, может быть, не такой уж далекий день, – когда из мира юных и красивых мне придется перейти в журнал для женщин постарше. Или в журнал об интерьерах и домашнем хозяйстве. Я вижу, как это происходит с некоторыми из моих коллег. Они по-прежнему прекрасно пишут, но их статьи становятся поверхностными: они больше не живут тем же, что и наши читатели. Понимаешь? Для читательниц «Femme» красивая жизнь – это шикарный ночной клуб, выпивка, классные парни, танцы до упаду; а нам с тобой ничего уже не надо, только ты, я, телевизор и диван. Пожалуй, еще год или два я смогу притворяться молодой: но в конце концов мне это надоест. Она отпивает из бокала.
– Знаешь, в последнее время я почему-то много думаю о папе. До сих пор я даже не старалась примириться с его смертью. Так было легче: рыдать, клясть судьбу, воображать, что ничего худшего со мной и случиться не могло. А недавно мне пришло в голову: я ведь совсем не так на это смотрю, как надо. У меня был лучший в мире папа. Его любовь сделала меня той, кто я есть. Чего же еще желать? Сколько людей на свете так и не испытали отцовской любви! У них куда больше права жаловаться на жизнь. Представь, что моего папы не было бы рядом, что я никогда бы не узнала, что это такое – когда отец рядом. Это была бы уже не я. Какая-то совсем другая Иззи, которую ты, быть может, никогда бы и не полюбил. Знаем, мы слишком любим жаловаться на жизнь – а иногда, я думаю, стоит принимать ее такой, как она есть, и благодарить Бога за то, что имеем. – И выдавливает из себя нервный смешок. – Проповедь окончена, аминь.
Время
В том, что касается работы, все довольно быстро устаканивается. Я берусь за внештатные публикации для «Музыкальной афиши» – не совсем то, чем хотелось бы заниматься, но за неимением лучшего сойдет и это. Иззи руководит журналом и не покладая рук готовится к предстоящему собеседованию. Если же говорить о наших отношениях – трудно вот так, в двух словах, определить, что происходит. Ясно одно: все не так, как надо. Иззи старательно делает вид, что никакой Николы на свете нет. Когда я говорю по телефону, она не спрашивает, с кем; когда ухожу из дому, не спрашивает, куда; когда возвращаюсь, не спрашивает, где я был. Словом, не задает обычных вопросов, потому что не хочет слышать ответ. Я пытаюсь поговорить с ней о Николе – она отказывается. Пытаюсь поговорить о том, что с нами происходит, но она и это обсуждать не хочет.
Выбор
Две недели спустя, пятница, вечер. Я иду на день рождения к Николе. Несколько недель я мучался вопросом, что подарить – хотелось выбрать такой подарок, чтобы он хоть отчасти возместил все тринадцать дней рождения, которые я пропустил. Вспомнив наш поход по магазинам несколько недель назад, я позвонил Кейтлин и выяснил Николин размер. Долго ходил по магазинам, выискивал вещи, хоть отдаленно напоминающие то, что она меряла в тот день, рассматривал со всех сторон, приценивался – и уходил, так ничего и не выбрав. Не хотелось делать подарок, за который она вежливо поблагодарит и засунет в самый дальний угол гардероба. Если уж дарить, думал я, так что-нибудь такое, чтобы она от восторга рот открыла. Чтобы почувствовала: я отлично ее изучил, поэтому и подарок получился правильный.
Мне пришло в голову просто дать ей денег – для подростка вариант идеальный – но, подумав, я понял: это совсем не то. Может быть, компакт-диск? Но с музыкой та же беда, что с одеждой: слишком многое зависит от личного вкуса, слишком легко дать промашку. Прочие варианты, вычеркнутые мною из списка, включали: новый мобильный телефон, тени для век, духи, машину (тут я понял, что чересчур разошелся), компьютерную игру, билеты на концерт, сувениры с автографами от кого-нибудь из модных исполнителей, у кого я брал интервью для «Крутой девчонки», и новую пару кроссовок. Под конец, пробежавшись еще раз по исчерканному списку, я выбираю два подарка и тщательно заворачиваю их в сверкающую синюю фольгу.
Здесь
– Дейв! – вопит Никола, открыв дверь.
– Привет, милая! – Я чмокаю ее в макушку, протягиваю свои два подарка, но бутылку вина, купленную по дороге, оставляю себе.
– Спасибо! – Она приподнимается на цыпочки и целует меня в щеку. – Мама говорит, прежде чем открывать подарки, надо дождаться, пока все придут. Моих двоюродных сестер еще нет – они вечно опаздывают, так что придется подождать.
– С ума сойти – целых четырнадцать лет! – театрально вздыхаю я.
– А я похожа на взрослую? – интересуется она. Прежде чем ответить, я окидываю ее внимательным взглядом. Судя по всему, Никола с ног до головы обрядилась в сегодняшние подарки: все на ней с иголочки новенькое – темно-синие расклешенные джинсы, босоножки на относительно высоких каблуках и облегающий черный топик со сверкающей надписью: «Принцесса Греза». Тугие кудряшки рассыпались по плечам, а «выходной» макияж сегодня не кажется наклеенным на детское личико. Да, Никола выглядит совсем взрослой. И очень, очень красивой.
– Да, – с широкой улыбкой отвечаю я. – Ты совсем взрослая. А теперь можно мне войти?
Сообразив, что загородила мне проход, Никола смеется.
– Конечно! – говорит она.
Она вводит меня в гостиную, где уже включен какой-то кошмарный сборник клубных ремиксов – ровно на такой громкости, чтобы подросткам было весело, а взрослым не приходилось кричать. Комната битком набита – здесь, наверно, человек тридцать. Никола спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отвечаю: спасибо, сам налью. Она говорит, что мама на кухне, готовит.
– Дейв! – восклицает Кейтлин, когда я вхожу на кухню.
Она как раз запихивает в духовку поднос с мясом. Еще одна женщина разворачивает фольгу, прикрывающую блюдо с бутербродами: она оборачивается на меня, затем снова смотрит на Кейтлин и улыбается.
– Рада снова тебя видеть, – говорит Кейтлин. – Как хорошо, что ты пришел!
Она закрывает духовку и, выпрямившись, вытирает руки бумажным полотенцем. Сейчас Кейтлин совсем не похожа на ту, что памятна мне по нашей прошлой встрече. Она сняла очки и распустила волосы, и черные ирландские кудри ее красивыми волнами обрамляют лицо. С удивлением я вижу на ней такие же расклешенные джинсы, босоножки на каблуках и черный топик «Принцесса Греза».
– Что такое? Кажется, у Николы появилась близняшка? – говорю я.
Кейтлин смеется.
– Ты про одежду? Да, девушки О'Коннелл любят пошутить! Мы с Николой иногда делаем вид, что мы не мама с дочерью, а сестры. Джинсы и туфли у меня уже были, а топик – немного запоздавший подарок на День матери. Хотя, по правде сказать, покупать его мне пришлось самой.
Я протягиваю ей бутылку вина.
– Спасибо, – говорит она. – Очень мило: честно говоря, наши запасы оставляют желать лучшего.
Подруга Кейтлин явно умирает от желания быть мне представленной. Что-то в ней кажется знакомым, но я никак не могу сообразить, что. Наконец, плюнув на хорошие манеры, она говорит:
– Я Колин, лучшая подруга Кейтлин и крестная Николы. – И протягивает руку. – Рада с вами познакомиться.
– Я Дейв, – отвечаю я, пожимая ей руку.
Кейтлин смеется.
– Колин своего не упустит, верно? Прошу прощения: Колин, это Дейв, Дейв, это Колин. Самое смешное, что вы уже встречались.
– Вы меня не помните? – улыбается Колин. – Я была на Корфу вместе с Кейтлин. А в тот вечер ушла с вашим приятелем Джейми.
Тут все становится на свои места.
– Ах да, конечно же! – говорю я. – Рад снова с тобой встретиться, Колин.
– С тех пор, как она услышала, что мы снова общаемся, просто умирала от желания с тобой поговорить, – сообщает Кейтлин.
– Почему?
Женщины обмениваются лукавыми взглядами.
– Скажем так, – давясь от смеха, начинает Кейтлин. – Колин питает тайную надежду, что ты не потерял контакта с Джейми и что он все еще одинок.
И тут обе они покатываются со смеху.
– То есть тебе нужен телефон Джейми Эрла? – уточняю я.
– Он такой душка! – в восторге восклицает Колин. – Помню, задница у него была, как созревший персик!
– Вообще-то я уже целую вечность с ним не виделся, – говорю я, когда мне удается справиться со смехом. – Последнее, что о нем слышал – что живет он в Борнемуте и работает в каком-то отеле. Но телефон его родителей у меня сохранился.
– Отлично! – восклицает Колин. – Миссия выполнена, так что пойду-ка посмотрю, у всех ли гостей есть что пить, а вас оставлю наедине.
И, подмигнув, она хватает две бутылки вина – красного и белого – и исчезает.
– Не обращай на нее внимания, – говорит Кейтлин, вытирая стол бумажным полотенцем. – Она расплевалась со своим приятелем – в пятый раз за пять лет – так что теперь у нее ветер в голове гуляет.
Я улыбаюсь, но молчу.
– Так что же, выбрал подарок Николе? – спрашивает она.
– В конце концов выбрал, – отвечаю я. – Ну и пришлось же мне поломать голову!
– Что бы ты ни подарил, ей понравится. Она не привередлива.
– Приятно слышать, что в случае чего она меня пожалеет.
– Я не это хотела сказать!
– Понимаю.
– Знаешь, она так тебя ждала! И наряд, и прическа, и косметика – все это для тебя.
– Для меня?
– Сегодня она мне сказала, что хочет выглядеть безупречно, потому что ты придешь. Я пыталась объяснить, что тебе это не так важно, но она ничего слушать не стала.
– Она и вправду прекрасно выглядит.
– Верно. У нас в гостях пара мальчишек из ее школы – они, бедняги, с нее глаз не сводят.
– А Брендана Кейси нет?
– Я так понимаю, она в нем разочаровалась.
Долгое молчание.
– Очень жаль, что твоя жена не смогла прийти.
– Мне тоже жаль, – говорю я. – Видишь ли, она сейчас исполняет обязанности редактора в журнале, работы выше крыши, так что… – Я умолкаю, ясно понимая, что Кейтлин мне не верит, и говорю правду: – Она не захотела прийти.
– Я так и подумала, – говорит Кейтлин. – Нелегко ей сейчас. Окажись я на ее месте, может быть, вела бы себя так же.
– А мне-то что делать? Не могу же я отречься от Николы! Она уже здесь, во мне, она часть меня… как и Иззи.
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Все гораздо сложнее, – отвечаю я и, глубоко вздохнув, рассказываю ей о выкидыше.
– Как грустно, – говорит Кейтлин, выслушав историю до конца. – Неудивительно, что она не хочет знакомиться с Николой.
– Но что же делать? Я не хочу, чтобы Иззи так к ней относилась. И не хочу, чтобы Никола считала себя виноватой. А ведь так и будет, если Иззи не передумает. Теперь, когда все открылось, Никола непременно начнет спрашивать себя, почему Иззи не хочет ее видеть?
– Послушай, не хочу навязываться, но… может быть, я могу что-то сделать? Все это ужасно, и невыносимо думать, что это моя вина. Если бы я позаботилась тебя разыскать! Тогда все обернулось бы совсем иначе. Видит бог, если я могу хоть что-то исправить, я все сделаю.
– Спасибо. Правда, Кейтлин, спасибо. Но, боюсь, ни ты, ни я ничего сделать не можем. Остается лишь ждать… ждать и надеяться, что Иззи примирится. Я всем сердцем надеюсь, что так и будет – но сам понимаю, что одной надежды мало.
В яблочко
Девять часов. Пришли все, кто должен был прийти, и Никола начала разворачивать подарки. Кейтлин знакомит меня с тремя своими братьями: Дэвидом (самый младший – ему девятнадцать, изучает юриспруденцию), Эйданом (двадцать пять, работает в Сити) и Полом (тридцать, компьютерщик), сестрой Элоиз (тридцать восемь, самая старшая, мать двух пятнадцатилетних кузин Николы) и целой толпой друзей. Все они рады меня видеть, и вечер проходит прекрасно – не хватает только Иззи. Ее отсутствие я ощущаю остро и болезненно, словно перебои в сердце – жестокое напоминание о том, что я должен выжить. Неправильно это – веселиться на дне рождения Николы без нее. Я чувствую себя предателем и решаю уйти пораньше.
– Боюсь, мне пора, – говорю я Кейтлин.
Мы стоим рядом и смотрим, как Никола разворачивает подарки. Кейтлин поднимает на меня грустный взгляд, но отговаривать не пытается, за что я ей благодарен: мне и без того страшно расстраивать Николу.
– Возьмешь с собой кусок пирога? – спрашивает она.
Я с улыбкой качаю головой.
– Только попрощаюсь с Николой и пойду.
Кейтлин хлопает Николу по плечу, что-то шепчет ей на ухо, и Никола объявляет всем, что сейчас вернется, потому что должна поговорить с папой. В первый раз я слышу, как она называет меня папой, и в голосе ее звучит такая гордость, словно она нежданно-негаданно стала обладательницей какой-нибудь сверхмодной фишки.
– Я твоих подарков еще не открывала, – говорит она. – Я их оставила напоследок.
Я смеюсь.
– Да ладно тебе, Никола, не так уж они хороши! Не слушая меня, Никола выкапывает из горы подарков на диване мои, зажимает их под мышкой и, подхватив меня под руку выводит в холл.
– И что мы тут делать будем? – спрашиваю я, когда она прикрывает за собой дверь.
– Немножко побудем вдвоем.
Она садится на ступеньки; я устраиваюсь рядом.
– Какой мне сначала открыть? – спрашивает она.
– Какой хочешь.
Она рассматривает сначала один сверток, потом другой.
– Открою тот, что побольше, – говорит она. – А что там? Можно догадаться?
– Не угадаешь. Сам не знаю, почему я это выбрал. На самом деле я почти уверен, что тебе не понравится.
Она пристально смотрит мне в глаза. А я – на нее.
– Что бы это ни было, мне понравится. Никола осторожно разворачивает обертку и извлекает двенадцатидюймовый сингл.
– Это пластинка! – восклицает она.
– Знаю.
Никола читает надпись на обложке.
– «Parachute Men», «Разреши мне надеть твою куртку». Хорошая группа?
– Это моя любимая пластинка. Самая любимая. Она снова внимательно ее разглядывает.
– Самая-самая? Из всей этой твоей коллекции? Самая лучшая?
– Я ведь не сказал «самая лучшая», – улыбаюсь я. – Я сказал «самая любимая». Эти песни напоминают мне, что музыка, если она по-настоящему хороша, может перевернуть мир.
– А эти «Parachute Men» – они знаменитые?
– Не особенно.
– Заработали кучу денег?
– Очень сомневаюсь.
Она задумывается.
– И все равно это твоя самая-самая любимая пластинка во всем мире?
Я киваю.
– А другая такая же у тебя есть?
– Нет. Это единственная.
И тут она начинает плакать.
– Что случилось, милая? – спрашиваю я.
– Ты подарил мне свою любимую пластинку! – всхлипывает она.
Пальцами я смахиваю с ее щек слезы, обнимаю ее и крепко прижимаю к себе.
– Да. Подарил, потому что хочу, чтобы теперь она была твоя.
– Нет-нет, я ее не возьму! Это же твоя любимая! И у тебя другой нет.
– Милая, пусть теперь она будет твоей. Она – моя любимая, и ты тоже. Я хочу, чтобы вы были вместе.
– Но у меня даже такого проигрывателя нет!
Тут она начинает смеяться: смеюсь и я, потому что мне в голову не пришло, что в наш век компакт-дисков у кого-то в доме может не быть радиолы.
– Я тебе обязательно подарю. На следующий день рождения.
– Знаешь, это лучший в мире подарок! Самый лучший! Я буду его беречь, обещаю!
– Верю, милая. Но хватит об этом: теперь открывай второй. – И я указываю на второй сверток у ее ног.
– А там что?
– Открой, – отвечаю я, – и увидишь.
Она взвешивает сверток на ладони.
– Он совсем легкий.
– Ага. Можно подумать, из бумаги сделан. Но разворачивай осторожно.
Словно зачарованный, я смотрю, как она аккуратно разворачивает сверток.
– Деньги! – восклицает она, расширив глаза от удивления.
– Сто сорок фунтов! – объявляю я. – По десять на каждый год. На самом деле я не хотел дарить тебе деньги. Выглядит это как-то… ну, ты понимаешь. А потом мне вспомнилось, как мы с тобой ходили по магазинам, и я подумал: сам я ничего тебе купить не смогу, обязательно выберу что-нибудь не то, а вот ты сделаешь правильный выбор – у тебя ведь есть вкус.
– Что бы ты ни выбрал, мне бы понравилось, – тихо отвечает она.
– Даже джинсы, выстиранные в кислоте, с пурпурными блестками?
Она смеется.
– Ага. Потому что ты их купил для меня. Конечно, я бы ни за что в них не вышла на улицу – зато надевала бы всякий раз, когда ты к нам приходишь.
– Очень мило с твоей стороны. Но ты точно не обиделась, что я подарил деньги?
– Конечно, нет!
– Только не трать все сразу, – предупреждаю я. – Отдай их маме на хранение и бери у нее понемножку. Если будешь ходить по улице со ста сорока фунтами в кармане, можешь угодить в какую-нибудь переделку.
– Ладно, ладно! – отвечает она. – Ой, сколько я теперь всего куплю! Например… что-нибудь для тебя. Подожди, вот будет у тебя день рождения – я тебе что-нибудь такое подарю!
