Текст книги "Ужин вдвоём"

Автор книги: Майк Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Целое

Несколько дней спустя по дороге с работы я сталкиваюсь на улице с Шоном, университетским приятелем Иззи, теперь живущим в Глазго. Прошлым летом, как раз перед тем как Иззи забеременела, Эми, жена Шона, родила дочку Эмбер. Шон приехал в Лондон по делам на один день и сейчас спешит на какую-то встречу. Он спрашивает, как Иззи, а я спрашиваю об Эми и Эмбер. У Эми все хорошо, заверяет он, а затем принимается расписывать, какая у него замечательная дочь: как она спит, как ест, как хватает бутылочку, как по всему видно, что из нее получится гениальный ребенок – и так далее, и тому подобное.

Я отчаянно завидую и так же отчаянно этого стыжусь. Не потому, что у него есть ребенок, а у меня нет – потому, что он хвастается своей дочерью, а я не могу в ответ похвалиться своей. Мне хочется рассказать этому, в сущности, чужому человеку, как я горжусь Николой: какая она хорошенькая, как любит искусство, как учится на одни пятерки, и ее учителя говорят, что этот год она вполне может окончить с золотым сертификатом. Но приходится молчать.

– Вам с Иззи непременно надо завести ребенка! – заключает он. – У вас начнется совсем другая жизнь!

Я выдавливаю из себя что-то вроде улыбки и говорю себе, что он не хочет меня задеть. Он все это говорит от чистого сердца. Однако его слова больно жалят сердце, и я демонстративно смотрю на часы, не желая больше с ним разговаривать. Прежде чем мы разойдемся каждый по своему пути, он берет с меня слово, что мы с Иззи обязательно как-нибудь приедем и проведем выходные с ним, Эми и Эмбер. Едва он скрывается за углом, я хватаюсь за мобильник и набираю номер Николы.

План

– Алло! – слышится бодрый голос Николы.

– Это я, – говорю я. – Ты где?

– Привет, Дейв, – отвечает она. – Я у себя в комнате, слушаю музыку. Как ты?

– У меня все хорошо. Правда. А ты?

– А я скучаю. Домашних заданий полно, а делать их не хочется. Я устала и спать хочу, но мама сказала, что проверит мою домашнюю работу. Может, пошутила, а может, и нет – с ней надо всегда быть начеку.

– Я просто подумал: чем ты хочешь заняться в следующий раз?

– Даже не знаю. Давай просто на машине покатаемся. Это мне, наверно, никогда не надоест.

– Зато мне надоест, – смеюсь я.

– Тогда давай так: покатаемся на машине и послушаем музыку, которую ты сам выберешь. Ты все время мне говоришь, что я обязательно должна послушать то-то и то-то – вот давай и начнем.

– Если помнишь, мы уже пробовали. Ты послушала мой любимый альбом группы «REM» «Автоматика для народа» и сказала, что большего занудства в жизни не слыхала.

– Но он действительно страшно нудный! – смеется Никола.

– Что ж, очень может быть… Знаешь, это неважно. У меня идея. Скоро твой день рождения: давай походим по магазинам.

Этот план я вынашивал всю неделю. Не хочется спрашивать, хватает ли им с матерью на жизнь, но ясно, что в деньгах они не купаются. Я очень хочу что-нибудь сделать для Николы. Что угодно.

– Нет, по магазинам не получится, – вздыхает она. – День рождения у меня только в мае, и потом, что я маме скажу?

– Ты права, но и то, и другое я уже обдумал. Давай сделаем так. Посмотрим на витрины, приглядим какую-нибудь вещь, которая тебе понравится, а ближе к делу вернемся и купим ее. Что ты об этом думаешь?

– По-моему, здорово. А ты как же?

– Что я?

– Я ведь тоже должна дарить тебе подарки. И на день рождения, и на Рождество, и на День Отца.

День Отца я до сих пор не отмечал. По-моему, этот праздник изобрели фабриканты открыток, чтобы повысить продажи. Вот День Матери – другое дело, такой день не осмелишься пропустить, а День Отца – просто жалкое подражание. И оправдание для отцов, которые мечтают хоть один день в году поваляться перед телевизором с чистой совестью. Но, слушая Николу, я вдруг начинаю верить, что День Отца – самый важный день в году.

– Милая, мне не нужны подарки, – отвечаю я. – Ты – мой лучший подарок.

– Раз уж ты мне что-то даришь, – непреклонно отвечает она, – то и я должна тебе что-то подарить. Пообещай, что примешь от меня подарок, иначе никуда не пойду.

Воображение

Мы с Николой встречаемся, как договорились, и едем на метро в Вест-Энд. Я сказал Дженни, что сегодня поработаю дома. Никола сказала маме, что проведет день у Кейши, а Кейшу попросила в случае чего ее прикрыть, объяснив, что тайно встречается с одним мальчиком. Какой сложной паутиной лжи мы оплетаем наши встречи!

В этот день я понимаю, чем живет и о чем мечтает подросток. Никола к своей задаче относится серьезно: заглядывает в магазины электроприборов, спортивных костюмов, мобильных телефонов и даже в продовольственные, пока наконец не обращается к своей заветной цели – магазинам одежды. Ее любимый – большой магазин возле Оксфордской площади. Здесь долго меряет юбки – на мой взгляд, совершенно одинаковые, но Никола объясняет, что в деталях они очень сильно различаются. Потом переходит к топикам, шляпкам, туфлям – и явно наслаждается самим процессом.

Пока она надевает одну вещь за другой, а затем с презрительной гримаской откладывает в сторону, я оглядываюсь вокруг. Мимо проходят девушки с кольцами в носах, девушки с пурпурными волосами, высокие девушки, низенькие девушки, девушки со скейтбордами, стильные девушки, не очень стильные и совсем не стильные, девушки в таких широченных джинсах, что я не понимаю, как они вообще передвигаются – словом, девушки всех видов и сортов, но одна черта у них общая: все они носят одежду, в которой выглядят старше. К некоторым приходится долго приглядываться, чтобы понять, что они, в сущности, еще дети. И Никола тянется туда же. Однажды она пришла на встречу в мешковатых штанах и обтягивающем топике и спросила, как она выглядит. Выглядела она лет на семнадцать, и от этого мне сделалось не по себе. Не хочу, чтобы она так быстро выросла. Я ведь едва успел узнать Николу-ребенка.

Вкус

Мне подарок выбрать куда легче. Я веду Николу в гипермаркет «Эйч-Эм-Ви» на Оксфорд-стрит, захожу в отдел популярной музыки, нахожу букву «М» и через несколько секунд показываю то, что мне нужно.

– Вэн Моррисон, «Звездные недели», – читает она надпись на обложке. – А кто это?

– Певец такой.

– Всего шесть фунтов девяносто девять пенсов, – замечает она. – И это все, что ты хочешь?

– Честно говоря, Вэна Моррисона я терпеть не могу, – признаюсь я. – Ничего личного, просто ненавижу даже землю, по которой он ходит, – не говоря уж о песнях, которые он поет. Никола смеется.

– Но Иззи – и это единственный ее порок – его обожает. По крайней мере, ранние вещи. Когда мы только познакомились, «Звездные недели» были у нее на кассете, и эту кассету она крутила беспрерывно. Я просто готов был на стенку лезть. А потом пленка то ли порвалась, то ли потерялась, а новую Иззи так и не купила, потому что, в отличие от меня, не слишком-то увлечена музыкой. Но время от времени она восклицает: «Ах, где же мои «Звездные недели»! Как мне их не хватает!» «Купи себе еще одну», – говорю я ей. Но она все время забывает, а я просто не могу.

– Почему не можешь?

– Ты будешь смеяться, но я физически не могу тратить деньги на музыку, которую ненавижу.

– Да ладно тебе, Дейв! – смеется Никола. – Даже ради Иззи не можешь?

– Даже ради Иззи. Однажды она попросила меня купить для ее мамы сборник хитов «Аббы». Что же ты думаешь? Не смог.

– Почему?

– Да потому что это «Абба»! Вот сборник хитов «Blondie» я бы ей подарил с радостью. Или полную коллекцию Ника Дрейка на пяти дисках. Или даже «Непорочное зачатие» Мадонны. Но «Аббу» – ни за что! Будь я проклят, если хоть одно пенни из моих тяжелым трудом заработанных капиталов уйдет в Швецию, на поживу Бенни и Бьорну! Вот так же и теперь. Если ты купишь «Звездные недели» на свои деньги, подаришь мне, а я подарю Иззи, то не буду чувствовать себя так, словно предал свои идеалы и помог деньгами злейшему врагу.

– Знаешь, ты иногда просто невыносимый! – говорит Никола, ущипнув меня за руку.

Какая обыденная сцена, думаю я: ворчун-отец поддразнивает дочку. Мы не привлекаем ничьего внимания; но, повернувшись к Николе, я вдруг замечаю у соседнего стенда ту, кого никак не ожидал здесь встретить. Иззи. Она стоит к нам спиной, всего в нескольких футах – достаточно руку протянуть. И в то же время – словно в другой галактике.

На мгновение я преисполняюсь надеждой. Сейчас она обернется и увидит меня. Потом посмотрит на Николу, снова на меня – и все поймет. Обман закончится. Правда выйдет на свет. И мне не придется искать в себе мужество, чтобы рассказать ей о Николе.

Но, разумеется, такого везения в жизни не бывает. Решение за мной. Все, что от меня требуется – заговорить: она узнает мой голос, обернется – и дело сделано. Все, что нужно – подать голос. Я стою, словно прирос к полу, и собираюсь с духом, чтобы сделать, что должен. Но духу мне не хватает. Обливаясь ледяным потом, я пригибаюсь за стендом и увлекаю за собой Николу.

– Что такое? – спрашивает она.

– Иззи, – шепчу я. – Иззи здесь. Уходи. Я тебе позвоню, обещаю.

Никола, не оглядываясь, бросается к выходу. Я гляжу ей вслед, и сердце у меня разрывается. Кажется, что я ее унизил. Предал. Отрекся от нее. Но ничего не поделаешь. Никола скрывается, и я мысленно готовлю себя к следующим испытаниям. Передо мной выбор: можно уйти из магазина, не оглядываясь, можно подойти к Иззи и объявиться. Убегать нечестно, думаю я. Это слишком легкий выход – а легкого выхода я не заслужил. Так что делаю глубокий вдох, выпрямляюсь и, словно ничего не случилось, продолжаю перебирать компакты. Через несколько секунд она меня окликает.

– Привет, детка, – говорю я, подняв глаза. – Ты что здесь делаешь?

Она подходит и целует меня в знак приветствия.

– Ищу подарок для Стеллы. Она что-то не в духе, и я хочу ее взбодрить. А ты как здесь оказался?

– Просто проходил мимо. Сама знаешь, не могу пропустить музыкальный магазин. И что же ты выбрала Стелле?

– Пока не знаю. Нужно что-нибудь такое, что бы ее отвлекло и подняло настроение. У нее на работе проблемы. Что посоветуешь?

– Подумать надо.

Иззи задумчиво кивает и смотрит на мои руки. Тут я соображаю, что все еще сжимаю в руке диск Моррисона.

– Что это я вижу перед собой? Неужели «Звездные недели»?

– Они самые.

– Ты же этот альбом терпеть не можешь! – недоверчиво восклицает Иззи. – Однажды ты сказал, что это «худший в мире образец псевдо-соул-фолк-блюз-рока», а в другой раз – что такая музыка твоим ушам противопоказана.

– Да ну? Так и сказал?

– Именно так. Сам небось прекрасно помнишь.

– Ну… гм… может же человек передумать? Ведь тебе он нравится, а ради тебя я готов поступиться принципами.

– Дейв, я тебя обожаю!

– Так что это тебе. Теперь давай решим, что подарить Стелле.

– А ты бы что предложил?

Я подвожу ее к дискам на букву «У» и показываю обложку «Маленьких черных цифр» Кэтрин Уильямс.

– Возьми вот это.

– Кэтрин Уильямс? Я про нее слышала. У нас редактор музыкального отдела ее просто обожала – но это было давным-давно. А что это вообще такое?

– Хороший женский вокал, акустическая гитара, медленные баллады о любви, измене и разлуке. Стандартная музыка, но добротная. Стелле понравится.

– Ладно, возьмем, – говорит Иззи.

Я несу диски к кассе, плачу за Моррисона и отдаю оба Иззи. Она целует меня в щеку.

– Когда дома будешь? – спрашивает она.

– Как обычно. А ты?

Она смотрит на часы.

– Постараюсь не слишком задерживаться. – Еще поцелуй. – Ладно, я побежала. – Сделав шаг, она останавливается и оборачивается ко мне. – Ах да, совсем забыла рассказать: у меня хорошая новость.

– Какая?

– Помнишь Адель? Адель и Дэмиена?

Как же, и Адель, и Дэмиена прекрасно помню. Старые университетские друзья Иззи. Не слишком близкие друзья – из тех, с которыми перезваниваешься раз в месяц и заканчиваешь разговор словами: «Надо бы как-нибудь встретиться». Последнее, что я о них слышал – Адель беременна.

– В прошлую субботу Адель родила, – сообщает Иззи. – Девочку. Восемь фунтов шесть унций. Назвали Мэделин Катриона Мейсон.

Я всматриваюсь в ее лицо, ища следы печали или тайной зависти. Много месяцев мы не говорили о выкидыше, словно этого и не было – и все же от разговора о ребенке Адели и Дэмиена мне делается как-то не по себе. Однако Иззи, кажется, ничего такого не чувствует.

– Как Адель? – спрашиваю я.

– Говорит, очень устала. Роды были долгие. Восемнадцать часов. Схватки начались рано утром, когда она еще в постели лежала: отошли воды, и сразу пошло-поехало… Говорит, когда она наконец родила, Дэмиен заплакал навзрыд.

– Неудивительно. Такое волнующее событие! Собственные слова поражают меня своей неожиданной уместностью. «Волнующее событие»? Я-то что об этом знаю?

– Они приглашают нас к себе, – добавляет Иззи. – Завтра после работы. Ты пойдешь?

– А ты?

Она кивает.

– Ладно, – говорю я тогда. – Пойдем вместе.

Мини

Дэмиен и Адель обитают в трехэтажном викторианском доме в Финсбери-Парке. Мы подходим к подъезду, нагруженные подарками: куча флакончиков с ароматическими веществами для Адели, бутылка бренди для Дэмиена и детский тренажер из Центра раннего развития для Мэделин. Я нажимаю кнопку звонка, и мы ждем. Несколько секунд спустя спускается Дэмиен.

Прежде, сколько мне помнится, он на людях иначе чем в костюме и при галстуке не появлялся: теперь он в джинсах, футболке, заляпанной чем-то вроде детской рвоты, и босиком. На подбородке, до сих пор всегда безупречно выбритом, щетина трехдневной давности. Он впускает нас в подъезд и по дороге рассказывает, сколько в последние дни недоспал.

– Сегодня ночью она просыпалась восемь раз… а прошлой ночью вообще не спала… а позапрошлой проспала всего три часа… а позапозапрошлой… – тут мы подходим к квартире, он открывает дверь и договаривает: – Так что я сейчас немножко не в себе. Даже не помню, какой сегодня день. – И, рассеянно почесав живот, добавляет: – А вы, ребята, вообще как живете?

– Прекрасно, – отвечает Иззи, входя в прихожую. – Меня повышают в должности.

– И у меня все хорошо, – добавляю я.

Дэмиен улыбается.

– Адель рассказывала, что ты бросил рок-журналистику и теперь пишешь в каком-то журнальчике для подростков. И как тебе там? Весело, должно быть?

– Ага. Не так легко, как кажется, но в самом деле весело. Но речь не о нас с Иззи: мы пришли на вас посмотреть. Как себя чувствуешь в роли отца? – Я пожимаю ему руку. – Поздравляю еще раз.

– Папаша из меня никудышный: в основном путаюсь у Адели под ногами. Садитесь, – он указывает на диван в гостиной, – сейчас принесу вам выпить. Адель скоро выйдет. Пытается привести себя в пристойный вид – это ее слова, не мои.

И он исчезает, оставив нас с Иззи осматриваться кругом. Не помню, когда я в последний раз был у Дэмиена и Адели дома, но, кажется, здесь многое переменилось. Стены комнаты, прежде желтые, теперь оклеены светло-зелеными обоями, старомодная газовая печь заменена открытым камином, в углу свалены кучей наполовину нераспечатанные подарки. Я замечаю несколько мягких игрушек и коробку с детской азбукой. На спинке стула висят ярко-зеленые детские штанишки: я сразу их узнаю – точно такие я разглядывал в магазине «Ваш малыш». Я подхожу к стулу, беру штаны и рассматриваю их на свет – точь-в-точь как тогда.

– Какие милые! – говорит Иззи. – Только, по-моему, для новорожденной великоваты.

– Верно, – отвечает Дэмиен, входя в комнату. – Это от моего брата Гарета. Ему всего девятнадцать, и, покупая подарок, он не догадался взглянуть на ярлычок. А там написано: «От двадцати четырех до двадцати шести месяцев». Ничего, будет носить, когда подрастет.

Все мы смотрим на штанишки, но только одному из нас приходится выбежать из комнаты, отговорившись необходимостью срочно посетить туалет. Из ванной комнаты я возвращаюсь уже почти спокойным.

Я

– Ну и как, нравится тебе быть отцом?

– Это потрясающе, – отвечает Дэмиен. – Точно так, как я и представлял. Удивительно: такая кроха – и перевернула всю мою жизнь!

– Да, не надейся, что легко отделаешься, – улыбаясь, подхватывает Иззи. – Быть отцом – это навсегда. Тебя еще много приключений ждет, тем более с девочкой. Не успеешь оглянуться, и она уже подросток: запирается у себя в комнате, включает музыку на весь дом и бегает за парнями.

– Против музыки я не возражаю, а вот парни… Адели я уже говорил: Мэдди не будет встречаться с мальчиками, по крайней мере, лет до двадцати. А лучше – до тридцати.

– Поскольку я единственная из присутствующих знаю, что значит быть девочкой-подростком, – авторитетно заявляет Иззи, – то вот что тебе скажу, дорогой мой Дэмиен: ни один отец на свете не в силах удержать дочь, когда дело доходит до мальчиков. Так что лучше тебе привыкнуть к этой мысли заранее. Мой отец поначалу тоже не жаловал Дейва, а со временем привык и в последние годы уже души в нем не чаял.

– Твой отец очень хорошо ко мне относился, пока ты не заявила, что переезжаешь ко мне, – со смехом поправляю я.

– Верно, – отвечает Иззи. – Даже предупреждал, что я собственными руками гублю все свои надежды. «Не надейся, что он когда-нибудь женится на тебе! – говорил он. – К чему покупать корову, когда и так пьешь молоко задаром?»

В это время в комнату входит Адель с младенцем на руках. Выглядит еще хуже Дэмиена: на ней футболка, бесформенная юбка до пола, шлепанцы и носки с Симпсонами. Такой я Адель еще не видывал: в последнюю нашу встречу (год назад мы вчетвером вместе ужинали) на ней было соблазнительное черное платье без рукавов от «Прада», и каждые пять минут она бегала в туалет поправить прическу.

Дэмиен берет у нее девочку, и мы с Иззи крепко обнимаем молодую мать. Мэдди на руках у Дэмиена ворочается и смешно кряхтит.

– Хочешь подержать? – спрашивает он.

Иззи кивает и осторожно берет малышку из его протянутых рук. Мне снова приходится выйти – говорю, что вдруг пить захотелось.

Разговор

Половина девятого: мы с Иззи едем по Северной линии домой. В последнем вагоне почти никого, кроме нас двоих. Большую часть пути Иззи молчит и смотрит во тьму за окнами или на проносящиеся мимо рекламные щиты, когда же мы обмениваемся краткими репликами, голоса наши теряются в ритмичном грохоте колес.

– Знаешь, что за день девятнадцатое марта?

– Нет, – отвечаю я.

– День, когда родился бы наш ребенок, – говорит она. В голосе ее не слышно горечи. – Я давно уже сосчитала все сроки.

– Не надо об этом думать.

– Знаю. – Она поворачивается ко мне. – А ты тоже об этом думаешь?

Я не отвожу взгляд.

– Да, конечно.

– Странно, мне казалось, что нет.

– Почему?

– Ты больше об этом не заговариваешь. Хотя нет, не в этом дело – я ведь тоже стараюсь об этом не говорить – но раньше я чувствовала, что тебе тяжело молчать, а теперь… Теперь нет. Как будто и не было этого.

– Хочешь об этом поговорить?

Она, не отрываясь, смотрит в пустоту за окном.

– Да нет… просто спросила. Скажи, ты еще хочешь детей?

Я киваю, спрашивая себя, куда заведет этот разговор.

– Я тоже, – говорит она. – Как ты думаешь, каково это – планировать ребенка?

– Хочешь попробовать?

Она мотает головой.

– Нет. Просто размышляю вслух. Интересно, что чувствуешь, когда занимаешься сексом не просто так, а с целью забеременеть? Какие при этом ощущения?

– Да, думаю, такие же, как обычно.

Она вдруг сжимает мне руку, затем отпускает.

– Откуда нам знать? Среди наших знакомых нет ни одного, кто бы завел ребенка сознательно.

– Знаешь, я тоже об этом думал.

– Странно, тебе не кажется? Почему люди больше не хотят иметь детей?

– Люди не перестают хотеть детей. И никогда не перестанут. Наверно, дело в том, с какими людьми мы общаемся. Наши знакомые по большей части живут в маленьких квартирках или активно делают карьеру, или личная жизнь у них неустоявшаяся…

– Да, наверно, ты прав. Все мы ждем какого-то подходящего времени… А знаешь, это ведь должно быть очень страшно.

– Что?

– Объявить миру, что хочешь ребенка. Постараться забеременеть. Знаешь, многие пары так и говорят: «Мы стараемся» – и все понимают, что они имеют в виду. Но ведь у того, кто старается, может ничего и не выйти, верно? А когда просто забываешь пить таблетки, неудача тебе не грозит. Странно, правда? Чуть не всю сознательную жизнь ты больше всего боишься беременности и молишься об одном – чтобы секс прошел без последствий. И вдруг понимаешь, что бояться нечего. Какое счастье! Не надо больше высчитывать дни, таскать в сумочке презервативы, пичкать себя всякой гормональной дрянью… Можешь любить свободно, не опасаясь никаких последствий. Думаю, большинство людей не хотят «стараться» именно потому, что боятся неудачи. Представь себе пару, которая больше всего на свете хочет ребенка: они стараются и стараются, и ничего не выходит, они проходят разные исследования, лечатся от бесплодия – для таких людей, наверное, ничего нет страшнее секса без последствий.

Она смотрит на меня, словно ждет ответа. Но мне вспоминается Никола и наша с ней недавняя беседа о сексе. «Все делают вид, как будто это ничего не значит – а ведь на самом деле это очень важно». Только сейчас я понимаю, насколько она права. Можно называть его «случайным», или «безопасным», или как угодно еще – но однажды он переворачивает вверх дном всю твою жизнь. Я смотрю на Иззи и отвечаю ей:

– Ты права. Секс без последствий может стать страшнее всего на свете.

– Так вот, – продолжает она, – я не представляю, что смогу пережить все эти мытарства. Как бы мне ни хотелось ребенка, но такого я просто не вынесу.

– Ты так говоришь, словно неудача неизбежна.

– Разве?

– Да.

– Я не это имела в виду. Просто хотела сказать, что пока не готова рисковать. А ты?

– Не знаю. Мне кажется, бывают случаи, когда узнать, готов ты или не готов, можно только одним способом – рискнуть.

– Ты считаешь меня трусихой?

– Нет, – отвечаю я. – Конечно нет.

– Не стесняйся. Говори, что думаешь.

– Я тебя никогда не стесняюсь. Нет, я не считаю тебя трусихой. После того, что с нами произошло, трудно оставаться спокойным.

– И все-таки я трусиха, – говорит она так тихо, что я едва различаю ее голос в шуме колес. А потом, не отводя взор от окна, спрашивает: – У тебя есть любовница?

– Что?

– Любовница. Очень простой вопрос, Дейв. Так есть или нет?

Меня словно вышвырнули из сна. Я резко поворачиваюсь к ней, тело напрягается от страха.

– Нет, конечно нет! – говорю я громче, чем нужно. Пара на соседнем сиденье поворачивается в нашу сторону, и я поспешно понижаю голос: – Не понимаю, как ты вообще можешь такое спрашивать!

Вранье, разумеется. Все я прекрасно понимаю. Тысячу раз я думал о том, что наши отношения с Николой напоминают адюльтер: та же ложь, те же встречи тайком. И главное – то, что я всем сердцем и душой люблю кого-то еще, кроме собственной жены. Иззи права, я ей изменяю – не в том смысле, какой обычно вкладывается в это слово, но, когда правда выйдет наружу, последствия будут столь же разрушительны.

Я вижу, как глаза Иззи набухают слезами. Слезы переливаются через край век и катятся по щекам.

– Прости меня, – говорит она. – Прости. Не следовало мне этого говорить.

– Нет, Иззи. Правильно сделала, что сказала, если ты и вправду так думаешь. Но ты должна знать: никогда, никогда я такого не сделаю.

– Знаю.

– Тогда зачем же спрашиваешь?

– Потому что что-то между нами не так. Что-то неладное творится, и уже долго… Не знаю. А может, у меня просто паранойя.

– Но почему? Ради бога, Иззи, откуда такие мысли? Я люблю тебя. Я никогда так с тобой не поступлю!

– Это я во всем виновата. Я все время работаю, а на тебя не обращаю внимания. Я тебя не заслужила, Дейв.

Вот сейчас. Сейчас надо обо всем ей рассказать. Другого такого случая не представится… И снова мне не хватает силы духа.

– Не говори так, детка. Никогда так не говори.

– Но почему? Это же так и есть. Теперь, когда на меня свалилось столько работы, мы теперь почти не видимся, и всякий раз, когда ты меня видишь, я или с ног валюсь, или зла на весь свет, или еще что-нибудь… Это не любовь.

– А что же?

– Не знаю. Но любовь нельзя бесконечно откладывать на потом. Любовь – это когда и принимаешь, и отдаешь. А у меня такое чувство, что я сейчас только получаю и ничего не отдаю взамен. Все черпаю и черпаю из твоей любви, как будто она бесконечна. Но что будет, если она кончится?

Я смотрю на нее, и на миг она напоминает мне Николу в первый день нашего знакомства: такая же потерянная, несчастная, отчаянно нуждающаяся в утешении.

Когда мы входим в дом, Иззи выглядит измученной, как никогда. Я предлагаю уехать куда-нибудь на выходные, но она отвечает, что не хочет больше убегать и прятаться. Лучше остаться дома. Ладно, говорю я, но эти выходные у нас будут особенными.

Мы выключаем телефон, оба мобильника, факс, телевизор и видео, задергиваем шторы и, отгородившись от всего мира, ложимся в постель. Эти два дня мы не выходим из квартиры: отсыпаемся, разговариваем обо всем на свете, обращаемся друг с другом нежно и бережно, словно Джон и Йоко в последние годы жизни. Мы не можем переделать мир: однако в понедельник, когда мы выходим на работу, мир вокруг нас кажется немного лучше.