Текст книги "Цепи судьбы"

Автор книги: Маурин Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– У нее ветрянка.

Маргарита крепко и безмятежно спала. Малышка всего лишь пыталась защитить свою мать, как-то отстраненно подумала Эми. Это неправильно, что перед ребенком ее возраста встала такая задача.

Оглядываясь назад, Эми не могла понять, почему ее удивило то, что ее забрали в полицейский участок. Потрясенный Лео так и остался сидеть, обхватив голову руками. Сержант не мог ответить на вопрос, когда его невестке позволят вернуться домой.

Садясь в полицейскую машину, Эми оглянулась на домик. Доведется ли ей его еще когда-нибудь увидеть? Не довелось.

Трудно было поверить, как круто может измениться жизнь человека в течение всего нескольких часов.

Мойра Карран заметила, что гостиная и комната Маргариты соединялись дымоходом и каждое слово, произнесенное в одной комнате, так же четко было слышно и в другой. Мойра бросила работу и жила в домике Эми, присматривая за Маргаритой, так как Эми на время следствия отправили в Манчестер, в тюрьму Стрэйнджвэйз.

Мойра убирала в комнате Маргариты, а малышка играла в гостиной. Вдруг она начала разговаривать с одной из своих кукол. Она спрашивала у нее, когда вернется ее мамочка. Ее звонкий голосок звучал в спальне так отчетливо, что Мойра в страхе покосилась на дымоход, допуская, что оттуда может появиться ее внучка.

Этим же вечером она рассказала обо всем Лео Паттерсону, который заезжал каждый день, возвращаясь домой из Скелмерсдейла. Маргариту забрали из школы, пока весь этот ужас не закончится. Потом она пойдет в другую школу и под другим именем.

Лео представил себе, как его внучка лежала в постели и слушала, как беснуется ее отец, как он оскорбляет ее мать. И вот однажды вечером Барни заявил, что хочет убить жену. Какие мысли должны были появиться в голове у малышки, когда она услышала эти слова? К счастью, Маргарита, похоже, ничего не помнила.

Мойра и Лео некоторое время сидели молча, размышляя над ужасными событиями, разрушившими их такую обыкновенную жизнь. Они были единственными людьми, кроме Эми, кто знал правду о смерти Барни.

Для Эми наняли самого лучшего лондонского солиситора [36]36
  Солиситор – адвокат, дающий советы клиенту, подготавливающий дела для барристера и выступающий только в судах низшей инстанции.


[Закрыть], Брюса Хейворда, так же, как и барристера [37]37
  Барристер – адвокат, имеющий право выступать в высших судах; отличается от обычного адвоката тем, что не ведет дело с самого начала, а получает все материалы незадолго до суда.


[Закрыть], сэра Уильяма Айртона. Оба считали, что Эми придется отправиться в тюрьму на срок от пяти до семи лет.

– Имеются свидетели, которые подтвердят, что ее муж много лет оскорблял и унижал ее, тем не менее ей и в голову не приходило уйти от него, у нее было адское терпение, – говорил Брюс Хейворд. Он часто встречался с Эми, и они подружились.

Когда дело дошло до суда, была уже Пасха. Суд состоялся на ливерпульских ассизах [38]38
  Ассизы – выездные сессии суда присяжных. Созывались в каждом графстве не меньше трех раз в год; дела слушались представителями Высокого суда.


[Закрыть]в Сент-Джордж-холле и сопровождался небывалой газетной шумихой. Свадебная фотография погибшего, красивого мужчины, которого некоторые называли «героем войны», и его хорошенькой жены была опубликована во всех газетах страны и в некоторых зарубежных изданиях.

Трудно было определить, кому суд симпатизирует больше.

– Думаю, преимущество на нашей стороне, – говорил Лео Мойре Карран.

Эми была идеальной подзащитной. Она откровенно и без преувеличений рассказывала о том, как с ней обращался Барни, о том, в чем он ее обвинял и как угрожал ее убить, и одновременно находила для него оправдания.

– С ним, наверное, случилось что-то очень плохое, когда он находился в лагере для военнопленных, – свидетельствовала она. – Когда он вернулся, это был совсем другой человек.

Кэти Бернс тоже произвела хорошее впечатление своей очевидной честностью и стремлением защитить подругу.

Так обстояли дела, пока однажды в суд не пригласили свекровь Эми.

Этого неожиданного свидетеля пригласил обвинитель. Что она может сказать? – промелькнуло в голове у Эми. Она увидела, как нахмурился сидящий в зале Лео Паттерсон.

– Что вы думаете о своей невестке, миссис Паттерсон? – прозвучал вопрос обвиняющей стороны.

– Я ее ненавижу, – ровным голосом ответила Элизабет Паттерсон. – Я ее ненавижу, потому что у нее с моим мужем был роман с того самого времени, как моего Барни забрали в армию. – В ее зеленых глазах стояли слезы. Трудно было усомниться в искренности ее переживаний. – Он ее водил по ресторанам и постоянно околачивался у нее дома.

Это был ослепительно солнечный весенний день. Частицы пыли танцевали свой безумный танец в солнечных лучах, наискось разрезавших переполненный зал суда. Судья, который, казалось, постоянно спал, открыл глаза и поверх очков в форме полумесяца уставился на привлекательную рыжеволосую женщину в леопардовой шубе и такой же шляпе. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, судя по всему, передумал.

Изменение в настроении суда было осязаемым. С этого момента Эми была обречена, несмотря на то, что Лео Паттерсон под присягой заявил, что никакого романа не было.

– Дыма без огня не бывает, – говорили люди.

Поговаривали о смертной казни, о том, что если… когда Эми Паттерсон будет признана виновной, ее следует повесить. Ее свекровь была одним из ведущих поборников этой точки зрения.

– Я все расскажу, – говорила Мойра Лео. Она не ходила в суд, а оставалась дома с Маргаритой. Шторы на окнах, выходящих на улицу, были плотно задернуты, и миссис Карран появлялась на улице только после того, как стемнеет: в прогулке нуждалась и Маргарита, и она сама. – Я расскажу правду. Я ни за что не допущу, чтобы наша Эми болталась на виселице за то, чего она не делала. – Кровь стыла у нее в жилах. – Но кто нам теперь поверит? – Было слишком поздно рассказывать правду. – Все подумают, что мы это все выдумали.

Холодея от ужаса, Лео вынужден был согласиться с ней. Эми позаботилась о том, чтобы на ноже остались ее отпечатки. Рассказывать правду было слишком, слишком поздно.

Эми Паттерсон приговорили к пожизненному заключению за зверское убийство мужа. На следующий день эта новость была главной во всех крупных газетах. Лео принес все газеты Мойре, и она расстелила их на полу. Прелестное лицо ее дочери смотрело на нее отовсюду. Тут были также и фотографии двух ее младших дочерей. Джеки и Бидди не пропустили ни одного заседания суда. Чарли не пришел ни разу, но на то были веские основания.

– Эми, скажи мне, что я могу для тебя сделать? – спросил Лео, в первый раз приехав к ней в лондонскую тюрьму Холлоуэй, где она отбывала заключение. – Я сделаю все. Все, что угодно, – подчеркнул он. Она была самым сильным и самым смелым человеком из всех, кого он знал. Он всегда любил ее, а теперь его любовь только усилилась. Эми плакала от жалости к Маргарите, матери, остальным родственникам, но ни разу не пожалела себя. Лео и сам с большим трудом сдерживал слезы, но если это могла сделать Эми, значит, может и он.

– Да, я хочу вас кое о чем попросить. – Ее лицо потускнело, а глаза утратили блеск и теплоту. Губы были плотно сжаты, во всем ее облике читалась решимость. – Я хочу, чтобы вы сняли с моего счета и дали Джеки и Бидди и их семьям достаточно денег, чтобы они могли уехать за границу и там поселиться. Ну, например, в Канаду или Австралию. Там они смогут все начать с нуля, там никто не будет знать, что их сестра убийца. У меня осталось много денег, Лео?

– Целая куча, моя милая. – Он сам оплатил все судебные издержки, и на счету Эми было много денег. Это были деньги Барни, теперь они принадлежали ей.

– Хорошо. Еще одно: Маргариту должны забрать Чарли и Марион. Именно поэтому я попросила Чарли не приходить в суд, чтобы газетчики не узнали, где он живет. Они с Марион женаты уже почти двенадцать лет, вряд ли у них родится собственный ребенок. Маргарита будет их единственным ребенком, и ей достанется вся их любовь. Мне никогда не нравилась Марион, но она будет хорошей матерью, а из Чарли получится отличный папа.

– Я об этом позабочусь, – пообещал Лео. – Думаю, это распоряжение надо сделать в письменном виде, я попрошу об этом Брюса Хейворда. Да, кстати, Эми, – сильно волнуясь, добавил он, – я хотел бы принимать участие в жизни Маргариты. Я не представляю себе, что Хэрри когда-нибудь женится, поэтому похоже на то, что Маргарита навсегда останется моей единственной внучкой.

– Конечно, вы должны принимать участие в ее жизни, – убежденно произнесла Эми. – Наш Чарли это поймет. Вы, мама, Хэрри и Кэти будете ее семьей. Ах да, скажите Хэрри правду, хорошо? Я бы не хотела, чтобы он считал, что я убила его брата. Чарли уже знает. Мама ему рассказала, но он пообещал не говорить Марион. Я не уверена, что она однажды не проговорится об этом Маргарите.

– Как насчет Кэти?

– Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Кэти ни в чем меня не винит. – Тут ее железное самообладание чуть ей не изменило. – Маргарита знает, что ее отец умер?

– Да, дорогая. Она думает, что он погиб в автокатастрофе.

– И что я уехала очень далеко?

Лео кивнул.

– Она думает, ты в Австралии.

– Хорошо. – Эми удовлетворенно поджала губы. – Чарли расскажет ей, где и почему я нахожусь, когда будет уверен, что она уже достаточно взрослая и сможет справиться с этой информацией. И я сказала ему, что она не должна меня навещать ни при каких обстоятельствах. Я не хочу, чтобы моя дочь видела свою мать в тюрьме.

Несколько минут спустя Эми исчезла в темных коридорах здания, в котором ей предстояло провести всю свою жизнь.

ГЛАВА 19
Июнь 1971 года
Маргарита

На следующий день, вернувшись домой, я обнаружила, что Марион приехала раньше меня. Должно было случиться что-то очень серьезное, раз она ушла с работы так рано. Она очень неохотно брала ежегодный отпуск, а однажды, когда Марион сильно заболела гриппом и вынуждена была остаться дома, ее босс, мистер Ландан, диктовал ей какие-то очень важные письма по телефону. Несмотря на температуру, взлетевшую выше ста градусов [39]39
  Выше тридцати восьми градусов по Цельсию.


[Закрыть], Марион напечатала эти письма на своей портативной пишущей машинке, а потом за ними кого-то прислали на автомобиле.

– Что случилось? – спросила я, войдя в дом и обнаружив тетю за столом рядом с большим чайником. На ней была некрасивая серая хлопчатобумажная блузка и красно-коричневая юбка, которая не была ни достаточно короткой, ни достаточно длинной, чтобы быть модной.

– Ничего. – Марион, кажется, удивилась моему изумлению. – Мне просто захотелось отпроситься и немного отдохнуть, вот и все.

Я положила руку ей на лоб.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она.

– Проверяю, нет ли у тебя температуры.

– Я прекрасно себя чувствую. – Я думала, что Марион сейчас оторвет мне голову, но ее голос прозвучал очень мягко. – Ты сегодня куда-нибудь собираешься?

– Возможно, попозже заскочу в гости к матери. Она ждет к чаю подругу, Сюзан Конвэй. Они познакомились во время войны, когда Эми была начальником станции.

Губы Марион дрогнули, и она слегка улыбнулась.

– Только твоя мать могла заполучить работу начальника станции и добиться такого успеха. Она успела подружиться со всей деревней и ушла только потому, что станция была разрушена взрывом бомбы.

– Да, Чарльз мне рассказывал. – Слова Марион подозрительно напоминали восхищение.

– Чарльз тоже туда собирается. – Она выглядела растерянной. – Я должна была предвидеть, что все захотят быть там, где находится Эми. Люди всегда тянулись к ней, слетались, как мухи на мед. Теперь мне жаль, что она уехала. Видишь ли, я не говорила ей, что она мне мешает, она сама так решила. Я бы не возражала, если бы она пожила у нас подольше.

– Почему бы тебе не предложить ей вернуться?

– Это будет слишком демонстративно, не так ли? Ты знакома с нашими соседями? – Я кивнула, хотя почти их не знала. – Все эти годы мы с ними почти не общались, но в субботу вечером твоя мать заставила их всех распевать вместе с ней. В воскресенье соседка спросила меня, кто это был. Я не сказала ей, кто это на самом деле, просто что это моя невестка, и она ответила, какая замечательная у меня невестка, и спросила, когда она к нам снова приедет.

Я принесла из кухни чашку и налила себе чая.

– Почему бы тебе не поехать сегодня со мной?

– Да нет, Маргарита, я буду чувствовать себя полной дурой. – Марион ссутулилась и вздохнула. – Ты, наверное, жалеешь, что тебя воспитала я, а не твоя мать.

– Вот это действительно дурацкое предположение. – Я ласково посмотрела на нее. – Даже если бы я и жалела, что не соответствует истине, то ее тут, в любом случае, не было, и меня воспитала ты.

– Это так, но мне хотелось бы, чтобы тебе у нас было веселее. В том смысле, что мы редко смеемся, ты согласна? Я говорю о себе и о Чарльзе. И я думаю, что если бы не я, он смеялся бы намного чаще. Я хочу сказать, – продолжала тетя, все больше распаляясь, – с тех пор, как вернулась твоя мать, в этом доме было больше смеха, чем за все время, которое мы с Чарльзом здесь прожили.

– Думаю, ты немного преувеличиваешь, Марион, – утешила я ее. Я взяла заварочный чайник (он оказался пуст) и направилась в кухню: набрала в чайник воды и включила его.

– Послушать тебя, так мы тут живем как в морге, – продолжила я, вернувшись. – Просто у нас более сдержанная манера веселиться, вот и все.

– А твоя мать вкладывает в смех всю свою душу. Ты можешь себе такое представить, Маргарита? Провести в тюрьме двадцать лет и так смеяться! Другой на ее месте и улыбался бы с трудом.

– Что это все означает? – спросила я. – Надеюсь, ты не обидишься, но я всегда считала, что ты не любишь мою мать.

– Не люблю. Не любила. Где же этот чертов чай? – Марион исчезла в кухне, и в тот же момент раздался щелчок выключившегося чайника. Через минуту она вернулась, неся перед собой заварочный чайник. – Я его немного размешала, чтобы он быстрее заварился.

Я налила в наши чашки молоко, а она долила в них чай.

– Насчет твоей матери, – продолжила моя тетя. – Я думала, она вернется запуганной, бледной и будет шарахаться от собственной тени, но Эми ни капельки не изменилась. И еще одно: я не должна была давать тебе понять, как я отношусь к твоей матери. Это непростительно.

– Я всегда была здесь счастлива, – запротестовала я.

– Ты могла бы быть еще счастливее, – с несчастным видом упорствовала Марион.

– Подозреваю, что когда мы оглядываемся назад, нам всем кажется, что мы могли бы быть счастливее. – Мне было не по себе в присутствии этой унылой раскаивающейся Марион. Я бы предпочла иметь дело с язвительной и прямолинейной женщиной, которую так хорошо знала.

– Пока я не встретила Чарльза, моя жизнь была просто ужасной, Маргарита. – Она не глядя на меня начала пальцем рисовать на столе круги. – Я тебе этого никогда не рассказывала, но я из цыганской семьи. Мы жили в Ирландии, и, честно говоря, я понятия не имею, сколько у меня было братьев и сестер. Полагаю, их и сейчас еще немало. Как только они подрастали, они сбегали. Я была самой младшей. – Круги превратились в восьмерки, и ее ноготь оставлял следы на скатерти. – Одно из моих самых ранних воспоминаний – мы стучим в разные двери и предлагаем купить вересковый спрей. В тот день почти никто у нас ничего не купил, и это означало, что мы остались бы без ужина, если бы только одному из нас не удалось что-то стибрить. – По-прежнему не глядя на меня, Марион провела по столу ладонью, пытаясь разгладить следы от ногтей. – Я не буду много об этом говорить, те времена давно прошли. В тринадцать лет настала моя очередь убежать. Я приехала в Ливерпуль, нашла работу, научилась стенографировать и печатать на машинке, избавилась от акцента. Мне было девятнадцать лет, когда я познакомилась с Чарльзом. Он в меня влюбился, и мне показалось, что я самая счастливая женщина из всех живущих на земле.

– Так считала бы любая женщина, которой удалось бы заполучить Чарльза, – пробормотала я. Я испытывала страшную неловкость, и в то же время это помогало мне лучше понять мою тетю.

– Единственной ложкой дегтя была твоя мама, – вздохнув, сказала Марион. – Казалось, ей все достается без особых усилий с ее стороны. Эми было наплевать, что она причиняет боль своей матери. Ой, меня, кажется, опять не туда занесло, не правда ли? – Она сложила руки на коленях. – Я больше ничего не скажу. Как бы то ни было, именно поэтому я всегда недолюбливала твою маму. Наверное, правильнее назвать это ревностью.

Некоторое время мы сидели молча. В тот день я не поехала в гости к матери, а осталась дома и весь вечер беседовала с Марион.

В субботу днем я сидела в «Каверне» и вполуха слушала выступление «Амбрелла мэн». Меня одолевали мысли о том, понравился ли Робу и Гари фильм, на который они пошли. «Одеон» находился в нескольких минутах ходьбы от клуба.

На днях, забирая Гари из школы, Роб поинтересовался, не хочу ли я отправиться с ними в кино.

– В городе сейчас идет фильм «Набалдашник и метла», – пояснил он. – О нем очень хорошие отзывы в прессе. Там говорится, что он подходит и для детей, и для взрослых. Для взрослых с умственным развитием десятилетнего ребенка, – усмехнулся он. – Мне всегда нравились детские фильмы, так что я не знаю, какой у меня уровень умственного развития. Потом мы могли бы где-нибудь пообедать и вернуться в квартиру Бесс. Она уходит гулять, и мы сможем послушать музыку. У меня есть пластинка «Холлиз» «Не могу забыть» и старый альбом «Ярдбердз». Я уже давным-давно хотел его купить, да все руки не доходили.

Тут Роб скривился.

– Извини, не слишком интересная программа, правда? Я бы хотел пригласить тебя в какой-нибудь жутко навороченный ресторан, но с Гари об этом и думать нечего. Может, сходим в какое-нибудь крутое местечко, когда Бесс согласится побыть с Гари?

Я не стала указывать на то, что навороченные рестораны ему не по карману. Кроме того, мне и только что прозвучавшее приглашение показалось чрезвычайно заманчивым, и было очень досадно, что я вынуждена от него отказаться. Я обожала «Холлиз».

– Прости, но у меня другие планы, – пробормотала я. Я не стала уточнять, какие именно, и говорить, что намерена встретиться с другим мужчиной, потому что он мне кажется более интересным. Как бы то ни было, мы с Робом не давали друг другу никаких обещаний. И все же я бы не хотела, чтобы он начал встречаться с другой женщиной. Я почувствовала себя ужасно, когда увидела на его лице разочарование.

Внезапно все принялись аплодировать «Амбрелла мэн», а я так почти ничего и не услышала. Подошел Стивен и сказал, что они всей компанией идут в паб, поэтому я поплелась за ним к выходу. На улице сеял мелкий дождик. Трое других членов группы уже ожидали нас на улице с тремя девушками. Стивен сказал им:

– Это Маргарита.

И они все улыбнулись и сказали:

– Привет, Маргарита.

– Привет. – Я изобразила нечто, напоминающее взмах рукой, и почувствовала себя полной дурой.

Паб был переполнен, и свободных мест не было. Нам пришлось стоять и держать свои напитки в руках. У меня был шанди. Стивен обнял меня одной рукой и начал губами ласкать мою шею. Меня охватило возбуждение, но в то же время я испугалась. Это было ужасно преждевременно, и я опасалась, что он захочет заняться со мной любовью на первом же свидании. Я уже занималась любовью – с одноклассником, когда нам обоим было по семнадцать лет. Я, наверное, была самой неопытной недевственницей в мире. Мне было не по себе.

Паб закрылся в три часа, и мы вернулись на Мэтью-стрит, прошли мимо «Каверна» и подошли к большому белому микроавтобусу, который не мешало бы помыть. Двумя колесами микроавтобус стоял на тротуаре. Барабанщик со своей девушкой сели впереди, а остальные – в салоне. Сидений в салоне не оказалось, и нам пришлось сесть на пол. Когда за нами закрылась дверь, стало очень темно. Когда микроавтобус тронулся с места, две другие пары легли на пол и начали страстно целоваться. Я опасалась, что Стивен захочет делать то же самое, но, похоже, ему было вполне достаточно просто сидеть, обнявшись, и разговаривать. Он хотел знать, что я думаю об их группе. Я сказала, что они «высший класс».

– Высший класс! – Похоже, его это развеселило. – Так о нас еще никто не отзывался.

– Куда мы едем? – поинтересовалась я. Я почти не видела его лица, не говоря уже о направлении движения.

– На хату к Молл, – неопределенно ответил он.

«Хата Молл» оказалась подвалом дома на Миртл-стрит и находилась под магазином, торгующим туристическим снаряжением. Там уже было человек десять. Они расположились в креслах, на большой софе и на полу. Стены были увешаны постерами с кадрами из фильмов и эпизодами различных шоу. Музыка гремела так, что мы услышали ее на улице еще до того, как остановился микроавтобус. Играли «Муди Блюз». Вообще-то их музыка мне очень нравилась, но не в таком оглушительном исполнении. Комната тряслась так, что вибрации проникали сквозь подошвы туфель и поднимались по ногам, заставляя вибрировать все мое тело. Я почувствовала себя гигантской электродрелью.

Ко мне подошла женщина лет пятидесяти, одетая во все черное. Ее лицо было покрыто толстым слоем макияжа, включающим и накладные ресницы.

– Так значит, ты новая подружка Стивена? – заорала она и спросила, что я буду пить. Судя по всему, это была Молл.

– Чашку чая, пожалуйста, – взвизгнула я.

– Я имела в виду спиртное, – завизжала она в ответ.

– А, тогда стакан белого вина.

– Когда я говорю «спиртное», это означает выбор между светлым и темным «Гиннессом».

– У вас есть вода?

– Где-то была целая канистра. Присядь где-нибудь, сейчас принесу.

Долгое время я сидела на краешке дивана, ни с кем не разговаривая. Люди вокруг меня постоянно передавали друг другу какие-то самокрутки, и я подозревала, что внутри находится отнюдь не обычный табак. Одну из самокруток вручили мне. Я опасливо взяла ее и, не решаясь затянуться, передала дальше.

Стивен исчез. Молл принесла воду, и я продолжила размышления о том, что понапрасну трачу здесь время, а могла бы быть дома и заниматься чем-нибудь полезным, например, наводить порядок в своей комнате или гладить. Или сидеть в «Одеоне» и смотреть фильм «Набалдашник и метла» с Робом и Гари.

Потом пришел Стивен, сел на подлокотник дивана сзади меня и накрыл ладонями мои груди. Я чуть не умерла от стыда. Со мной еще никто так не вел себя на людях.

– Ты знаешь, что ты красивая? – завопил он мне на ухо.

Несмотря на шум, окружающие вели дискуссию на тему «Следует ли Соединенному Королевству принять участие в войне во Вьетнаме». Похоже, что на диване большинство были категорически против. Женщина, сидевшая на полу, спросила, видел ли кто-нибудь новую телепрограмму «Летающий цирк питона Монти». Все, за исключением меня, видели и считали, что программа – супер. Марион программа с первого взгляда не понравилась, и она отказывалась ее включать. Надо будет попросить тетю, которая еще не вышла из своего странного задумчивого состояния, на следующей неделе включить питона Монти.

Шум неприятно давил мне на уши. Мебель издавала странные звуки. Я заподозрила, что она самостоятельно передвигается по комнате. Молл принесла на тарелках бутерброды с мясным фаршем. Я спросила у Стивена, кто она такая.

– Мама Пита. – Он выпустил мою правую грудь, чтобы взять бутерброд. – Она любит, когда здесь собираются люди. До того как она вышла замуж за папу Пита, Молл выступала на сцене. Когда магазин наверху закрыт, мы иногда тут репетируем. Проблема в том, что акустика здесь дерьмо.

Несколько часов спустя мы вернулись в «Каверн» на вечернее выступление «Амбрелла мэн». Нас было человек десять или двенадцать. К этому времени легкий дождик превратился в ливень. Вся компания втиснулась в микроавтобус. Мне казалось, что сидеть друг у друга на голове очень опасно, но остальных это, похоже, совсем не волновало.

Внезапно я осознала, что у меня нет ничего общего с этими людьми. Мы по-разному одевались, по-разному говорили, даже запах у нас был разный. Кроме меня здесь не было ни одного человека в отутюженных джинсах или начищенных до блеска туфлях. Ни у кого не было такой аккуратной прически, а мои глаза без подводки и теней мне самой почему-то казались неодетыми. Я чувствовала себя бесцветной и неинтересной.

Мы ввалились в «Каверн», и музыканты тут же исчезли. Девчонки болтали друг с другом, полностью игнорируя мое присутствие. Когда мы покидали «хату Молл», Стивен сказал ей: «До встречи, красавица». Я задалась вопросом, что мы будем делать дальше. Опять сидеть, слушать оглушительную музыку, орать друг на друга и курить сомнительные сигаретки? А потом? Мне казалось, я знаю, что произойдет потом, и меня это ничуть не прельщало.

Сегодня днем в моей жизни произошло нечто новое, и я была рада, что приобрела этот опыт, но одного раза с меня было довольно. Стивен был не в моем вкусе, я тоже не соответствовала его ожиданиям. Я могла часами таращиться на луну или прекрасный закат, но время, проведенное в квартире Молл, считала выброшенным на помойку.

Стивен пел одну из своих собственных композиций. У него был красивый голос, он очень хорошо играл на гитаре и казался мне чертовски привлекательным, но в его присутствии мне не было так хорошо и радостно, как с Робом Финнеганом.

Я вышла из «Каверна». Было уже почти девять часов, дождь прекратился, наступил чудесный летний вечер. В тускнеющем голубом небе висел огромный огненный шар заходящего солнца. Я забрала машину со стоянки и поехала к мисс Бернс. Мне ужасно хотелось увидеть мать, просто так, без всякой причины. И я спрашивала себя, успею ли я заехать к Робу – его мне тоже ужасно хотелось видеть.

Возле дома мисс Бернс уже стояло четыре машины: «мерседес» Лео, «БМВ» Хэрри, «кортина» Чарльза и – я не верила своим глазам – древний «моррис минор» Роба. Что, скажите на милость, делает здесь этот драндулет?! Я припарковала свою машину, прошла по дорожке и услышала голоса, доносящиеся из сада. Похоже, что моя мать, после стольких лет, проведенных взаперти, предпочитает постоянно находиться на свежем воздухе.

Некоторое время я стояла, никем не замеченная, у ворот и наблюдала, как моя мать, словно младенца, качает на руках спящего Гари. Кэти, дядя Хэрри и Чарльз стояли поодаль и надрывали животы, а дедушка и Роб сидели рядом на скамейке и обсуждали что-то, судя по выражению их лиц, невероятно важное. Марион нигде не было видно. Должно быть, она осталась в полном одиночестве в Эйнтри.

Роб заметил меня первым. Он перестал разговаривать с дедушкой, встал и подошел ко мне. По его глазам и выражению лица было видно, что он очень рад моему появлению. Наверное, на моем лице было написано то же самое. Я сделала несколько неуверенных шагов вперед и упала в его объятия, и они показались мне самым теплым, самым безопасным местом на земле.

– Я тебя люблю, – прошептал Роб.

– А я люблю тебя, – прошептала я в ответ.

– Я получил работу. Это в Канаде. Ты поедешь со мной? Но сначала, разумеется, мы поженимся.

– Да, я поеду с тобой, и да, мы поженимся. – Я взглянула через его плечо и увидела, что мать смотрит на нас и в ее глазах стоят слезы. Мне тоже захотелось расплакаться, потому что она только-только вернулась домой, а я уже собиралась уезжать.

Оказалось, что в прошлую субботу Гари рассказал моей матери, как ему хочется иметь форму «Эвертона», поэтому сегодня днем Эми вместе с Кэти съездила в город и купила ему форму. Когда они вернулись домой, Кэти нашла номер телефона сестры Роба, а моя мать позвонила и пригласила Роба и Гари на чай. Роб сказал, что они только что вернулись из кино и услышали, что в доме звонит телефон.

– Кроме того, – позже сказала мне мать, – мне его было по-настоящему жаль, я имею в виду Роба, потому что ты бросила его ради другого мужчины. Как обстоят дела со Стивеном Конвэем?

– Мне было невыносимо скучно, – ответила я. – Я чувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег.

– С Робом ты будешь как за каменной стеной, дорогая. – Она сжала мою руку. На другом конце сада Роб помогал Гари влезть на дерево. – Ты бы никогда не знала, чего ожидать от Стивена. Ах да, и не забудь, что у тебя в Канаде две тети – Джеки и Бидди, – а еще два дяди и пять двоюродных братьев и сестер – три брата и две сестры. Я пообещала приехать к ним на Рождество. Они все живут в Британской Колумбии, именно там, где будет работать Роб.

Роб получил место начальника службы охраны на заводе, только что открывшемся на острове Ванкувер. Предложение поступило от какого-то канадского друга, работавшего с Робом в Уганде. Завод принадлежал его отцу.

К этому моменту уже все знали, что мы с Робом собираемся пожениться, даже Гари, который поинтересовался, должен ли он по-прежнему называть меня «мисс».

Я сказала, что хотела бы, чтобы он называл меня «Маргарита», поскольку понимала, что никогда не смогу заменить ему мать.

Моя собственная мать попросила меня сделать ей одолжение.

– Позвони Марион и скажи ей, что ты выходишь замуж за Роба. Будет некрасиво, если ты или Чарльз с ходу брякнете это, вернувшись домой. Бедняжка, она терпеть меня не может. Она мне тоже никогда не нравилась, но мне удавалось это скрывать. Вот что: пригласи ее сюда. Чарльз побежал покупать шампанское, чтобы выпить за вас, Марион должна при этом присутствовать.

– Хорошо. – Я уже повернулась, чтобы идти, но вспомнила, что есть еще кое-что, что мне хотелось бы узнать. – У Чарльза и Кэти роман? – стараясь говорить как можно тише, спросила я.

У Эми от удивления открылся рот.

– Конечно нет. С чего это пришло тебе в голову?

Я объяснила, как привезла ей в прошлое воскресенье синий кардиган, и все шторы были задернуты.

– Чарльз был здесь, его машина стояла у дома.

– Так это ты оставила кардиган на ступеньках! Мы думали, это сделала Марион, это было в ее стиле. – Эми засмеялась. – Нет, милая, Кэти и Чарльз смотрели фантастический фильм, должно быть, они не услышали твоего стука. Ты же знаешь, как Марион ненавидит фантастику, да и вестерны тоже, и отказывается включать их дома. Чарльз до безобразия покладистый, он все это терпит, дурачок. Ему давно пора показать, кто в доме хозяин.

Я позвонила Марион, и она сказала, что приедет. Она очень разволновалась, и я была рада, что позвонила.

Она приехала примерно через двадцать минут после того, как Чарльз вернулся с шампанским. У Кэти не нашлось бокалов для шампанского, но всем было на это наплевать.

Мы встали в круг в саду, и дедушка произнес тост:

– За Маргариту и Роба! Да познают они нескончаемое счастье и снабдят малыша Гари братьями и сестрами.

– За Маргариту и Роба! – Все подняли бокалы, выпили шампанское и неизвестно почему начали петь «Доброе старое время» [40]40
  «Доброе старое время» – шотландскую песню на слова Роберта Бернса (1759–1796) по традиции поют на прощание в конце праздничного обеда или митинга.


[Закрыть].

– Я хочу трех братиков и трех сестричек, – заявил Гари, когда пение прекратилось.

Приехав в понедельник в школу, я сообщила новость Хильде. Мы заехали на стоянку одновременно и припарковали машины рядом.

– Поздравляю! – с теплотой в голосе произнесла она. – И когда же?

– Где-то в конце июля. Сегодня утром мама пойдет в церковь, чтобы узнать, когда есть свободные дни. – Она была очень взволнована тем, что сможет присутствовать на моей свадьбе. – Все будет довольно скромно. Разумеется, ты приглашена.