Текст книги "Кока-гола компани"

Автор книги: Матиас Фалдбаккен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Чертова же светская жизнь, напротив, раздражает тем, что притворяется, будто дарит тебе возможности, она обманом заставляет тебя поверить, что у тебя есть шанс. Светская жизнь соблазняет тем, что якобы возможно чего-то достичь, что ты будешь вовлекаться все глубже внутрь всяческих группировок, кругов, два миллиарда молодых людей не могут ошибаться, думаешь ты, а вот и нет, внутри самого внутреннего круга – глубокая черная дыра, где все чувствуют себя, собственно говоря, одинаково облапошенными, ты всегда оказываешься в месте, которое недостаточно хорошо, всегда есть другое место, где бы ты предпочел оказаться, у всех одинаково дурное расположение духа и все недовольны тем, как прошел вечер. Когда лежишь и смотришь порнуху, невозможно там и тогда не осознать, что ты неудачник, и не принять этого, нет таких дураков, которые думали бы, что просмотром порнухи чего-то добьются, и это-то, именно это – приятие собственного статуса неудачника – означает здравое восприятие того факта, что ты все равно обречен на неудачу, какого бы черта ты ни делал, это означает смотреть правде в глаза», думал Ритмеестер. Он в очередной раз убедил себя в том, что проект с изоляцией – единственно верная и здоровая возможность достичь относительного удовлетворения. Переименовав проект в К ВЫСШИМ ДОСТИЖЕНИЯМ ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ, он почувствовал себя хозяином положения. Ритмеестеру представлялось, что он нащупал вектор необходимости и реализма; тем, что он в состоянии быть полностью внутри и полностью вовне в одно и то же время, он выставил стремящийся к чему-то, гоняющийся за чем-то, страдающий болезненной жаждой достижений мир на всеобщее осмеяние. Ритмеестер видел себя МИСТЕРОМ ВЕСОМ и МИСТЕРОМ ПРОТИВОВЕСОМ в одном и том же лице. Он один против всего и один за всё, в одно и то же время.

После долгих пяти лет в космической изоляции квартиры он не имеет намерения выйти за пределы квартиры или иным образом завершить проект.

Когда Айзенманн сюда заходит, он всегда обращает внимание на две вещи. Одно – это насколько чисто и убрано во всей квартире. Нет ни пыли, ни неприятных запахов. Если не считать штабелей журналов и газет, кажется, что в квартиру только что въехали. Паркет отливает золотом, как в рекламе моющих средств. Два имеющихся у него стеллажа, один для видеофильмов и один для книг, отодвинуты прибл. на 30 см от стены, как бы заявляя от его имени: мне нечего скрывать. Между предметами обстановки располагается незаполненное пространство, и такое же пространство между предметами обстановки и стенами. За стеллажами, под ними, повсюду – идеальный порядок.

Также и вольтеровское кресло стоит в свободном полете чуть ли не среди пола, удобно повернутое под углом к одному из двух окон торцовой стены (напротив входной двери). Никакого беспорядка. Никаких оставленных не на месте бумаг. Ни пары туфель в углу или пиджака на спинке стула. Ни кофейной чашки с опивками. Ни даже пепельницы с хабариками (каждую из 60 ежедневных сигарет он гасит в раковине небольшим количеством воды, а затем выкидывает в мусорное ведро). Только мебель (черный кожаный диван на два места, стол из затемненного стекла 150 × 70, стул), полки и штабеля газет/журналов, разложенных по категориям в хронологическом порядке. Те, что приходят раз в месяц по подписке, сложены штабелями высотой 30–50 см, в зависимости от толщины издания; ежедневные газеты значительно более высокими стопками; видеофильмы на полке в основном радостных пастельных тонов: светло-фиолетовые, розовые, красные, немножко черных, несколько в сочетании розового с черным; в общем и целом, цвета, которые вопиют: п-о-р-н-о-г-р-а-ф-и-я. Книжная полка интереса не представляет.

Сегодня Ритмеестер отпер дверь и, пока Айзенманн освобождался от трех пластиковых мешков с продуктами, давай читать ему лекцию о токсине антракса. Айзенманн положил на стол упаковку аспирина; Ритмеестер сразу же ее ухватил, паркеровские чернила он выдернул из руки Айзенманна и засунул в нагрудный карман. Потом он занялся мешками с продуктами и убрал их в шкафчик под рабочим столом на кухне. Прежде чем начать разбирать мешки и ставить продукты в холодильник, он всегда ждет ухода Айзенманна, будто стесняется, что его увидят возящимся по хозяйству на кухне.

Вторая вещь, на которую Айзенманн всегда обращает внимание, когда оказывается там, это внешний вид Ритмеестера, который бесповоротно меняется в худшую сторону, как и его физическое состояние вообще. Ритмеестер выглядит ну совершенно кошмарно. Среди всего своего идеального порядка и своей стройной системы, при всей той жизни почтового ящика, будь она неладна, которую он ведет, внешность у него такая, что краше в гроб кладут, и становится все хуже. Его наряд безупречен, дело не в нем, у него, неизвестно откуда, пристрастие к не самым дешевым, похоже, льняным, костюмам от PAL ZILERI, они у него в идеальном порядке развешаны рядком в шкафчике возле кровати, когда Айзенманн уходит, ему обычно вручается один-два с наказом отдать в чистку, но поскольку они все одинаковые, то Айзенманн не может точно сказать, сколько же их всего у Ритмеестера, собственно говоря; как бы то ни было, костюмы сидят на Ритмеестере хорошо, и еще от него всегда пахнет мылом, но, как обычно думает Айзенманн: мыло – не мыло, красивее от этого не станешь, бомж поганый. Ритмеестер выглядит нездоровым до мозга костей. Он и отроду страшен неимоверно, и в таком случае не очень-то красят: 1) не просто иссиня-лиловые, но аж черные круги под глазами; 2) кожа, производящая впечатление в одно и то же время и заплесневелой, и иссохшей (за исключением участка вокруг глаз и по верху лба, где у него всегда выступает то ли пот, то ли испарина, и всегда налипают мокрые прядки волос); 3) болячки во рту и мелкие заеды по углам; 4) скорее желтый, чем белый оттенок глазных яблок; 5) волосенки клочковатые, как у ракового больного, только что прошедшего курс лучевой терапии; 6) начинающийся псориаз вокруг ушей; 7) вздувшиеся вены на висках, похожие на синюшных червяков; 8) на щеках тоненькие красные прожилки капилляров и полопавшихся сосудов; 9) опухшая и воспаленная шея; 10) разбухшие ладони, которыми заканчиваются тонкие и узловатые (насколько можно судить по тому, что торчит из рукавов костюмного пиджака) руки; 11) оранжевые пальцы курильщика, с черным пятном вокруг конечного сустава на указательном и среднем пальцах правой руки. Ритмеестер представляет собой странную смесь толстого и тонкого; он не толстый, но заплывший, и он не тонкий, но костлявый. В общем и целом это весьма непривлекательный мужчина. О том, чтобы возражать против его проектов, включая и то физическое состояние, до которого он себя довел, говорить не приходится, но Айзенманна частенько подмывает открыть Ритмеестеру пару истин о правильном питании. Впрочем, на то, что ему никогда не предоставляется возможности открыть Ритмеестеру пару истин о правильном питании, Айзенману, в общем-то, насрать, если хорошенько подумать. Списки необходимых покупок, которые ему присылают еженедельно (последняя неделя тут явилась редким исключением; по неизвестной причине с последнего раза прошло две недели), становятся все более удручающими по своему содержанию. Вот только один образчик:

Список покупок на 3-ю неделю октября:

5 зерновых батонов

9 литров обезжиренного молока

Айзенманн не помнит точно, когда это было, но уверен, что видел, как Ритмеестер выковыривает мякиш из батона, макает тестяные шарики в обезжиренное молоко и жадно ест. Всего год назад он включал в свой список сыр и колбасу для бутербродов, масло и кофе. Теперь он питается исключительно шариками из белого хлеба/обезжиренного молока и курит Мальборо. От обезжиренного молока он худеет, а от белого хлеба его разносит, дальнейший упадок проистекает от Мальборо. В тех редких случаях, когда Айзенманну доводилось услышать, как Ритмеестер смеется – над самим собой, стоит отметить – звучало это, будто кто-то сыплет на жестяную крышу гравий. Смешно ли тебе или нет, невозможно смеяться, когда смех собеседника звучит так. Типу с физической формой Ритмеестера следовало бы держаться подальше от сигарет, но Ритмеестер, что характерно, курит с упорством, достойным лучшего применения. С каждой затяжкой его состояние ухудшается на глазах. Курение – это для него и для его жалкого физического существования всё: от А до Я.

С Айзенманном все как раз наоборот. Айзенманн покуривает, но как-то отстраненно и по всей видимости каким-то полезным для здоровья способом. Его курение – это как бы вообще не тема. Он курит много, но с тем же успехом мог бы и вообще не курить. Айзенманн из тех, кого еще в младенчестве искупали в чане с живой водой. Он может вообще не следить за собой, на его внешности это не сказывается. Его физическая форма была и остается превосходной. Это видно по щетине у него на щеках, по губам, и скулам, и волосам, и походке, не говоря уж о затылке. Айзенманн с его толстой кожей легко загорает, а волосы у него светлые. Чтобы мужик был таким светлым блондином, да сохранил такую копну волос, как у Айзенманна, дожив до тридцатника, – это уже само по себе достижение. Есть ли что-нибудь на свете, имеющее более здоровый вид, чем пара загорелых мужских ног, покрытых светлыми волосами? Ничего нет? А вот у Айзенманна как раз такие ноги. Не сейчас, конечно, в середине зимы, но он далеко не сер и не бледен лицом, кожа у него совсем не сухая и не обветренная, хотя солнца не видела уже несколько месяцев.

Симпель наконец-то выходит из ванной. Он на чем свет клянет кофе из кофеварки. «Ну и отменное же дерьмо все эти явы-мокки», говорит он, «этих гребаных производителей кофе под суд бы следовало отдать за потери рабочего времени… и… и потери питательных… веществ. Я уверен, что 80 % того, что я высрал сейчас в сортире, могло пойти мне на пользу. Они, мать их, не кофе торгуют, суки, а слабительным каким-то». Типтоп подавляет зевок.

Час близится. Типтоп, все это время не снимавший кожаной куртки – безупречной притом – идет и отпирает дверь. Симпель натягивает куртку и надевает обувь, служащие как бы камуфляжем его ненормальности. Завязывая шнурки, он стоит на одной ноге. Очень скоро он теряет равновесие и, вместо того, чтобы опустить ногу, валится боком на стену и грохается о нее плечом. Так, боком пришипившись к бледно-желтому бетону, невозможным образом вывернув спину, с воротником куртки, задравшимся выше ушей, он заканчивает шнуровать туфлю, не переставая при этом ругаться. Типтоп в носках выходит в прихожую и находит свою обувь от RUDOLPH BOSTON. Туфли подозрительно чисты, учитывая слякоть на улице.

– Что, погода шепчет? спрашивает Симпель, хотя он это и так знает.

– Погода шепчет, подтверждает Типтоп.

– Хорошенькое дельце, бубнит Симпель.

– Любой говнюком станет, ничего удивительного, когда год за годом приходится гнить в таком климате. О поганая погода-то, черт ее дери. Ё-моё, бля. Тебе-то, Типтоп, не на что жаловаться, хрен, валяешься себе, греешься под лампами ARRI день изо дня да трахаешь загоревших в солярии баб.

– А я че, я и не жалуюсь…

– Да ну…

– Не, не жалуюсь.

– Не… Ну и кончай зудеть тогда.

– …

– А как съемки КОКА-ГОЛА КАМПАНИ прошли?

– Нормально… нормально прошли… Типтоп старается незаметно отвести глаза.

– Нормально, говоришь, я, черт подери, ни хрена не слышал о том, как прошли съемки. Все как воды в рот набрали. Почему мне никто ничего не рассказал? А?

– Да что там рассказывать-то, врет Типтоп. – К тому же мы с окончания съемок и не встречались.

– Есть такая вещь, называется т-е-л-е-ф-о-н, может, слышал, мог бы потратиться на звонок, оттрахавшись. И не смей отрицать, что ты мне всегда звонишь после окончания съемок, Типтоп, не вздумай мне возражать.

– Да не, просто… у тебя же телефон почти всегда отключен.

– Ну-ка, ты, маааать твою, прекрати эти штучки, Типтоп, я тут сижу глаз не смыкая и держу наготове зарядное устройство на случай, если хоть один-единственный аккумулятор начнет разряжаться, и я, так твою, НИКОГДА его не отключаю, ты, козел, получше себе придумай оправдание… ПИЗДЕЦ ПРОСТО!

Типтоп так и подскакивает.

– Ну ты вообще, Симпель, офигел…

– Ааа, МАТЬ ТВОЮ, я забыл БОШ взять, придержи лифт, я мигом…

Симпель торопится назад по коридору, роется в поисках ключей, два раза сует в замочную скважину не тот ключ (при переезде на новую квартиру ему всякий раз вручают новый ключ, и он давно потерял им счет), брызжет слюной и матерится, согнувшись крючком перед устройством, которое больше похоже на дверь камеры, чем на дверь квартиры, и, наконец, исчезает внутри. Типтоп, придерживая дверцу лифта одной рукой, оглядывает себя сверху донизу. Он смотрит на вмятины в солидной дверце лифта и на панель с кнопками. Кнопки сделаны из пластиковых трубок толщиной в палец, в нажатом положении они светятся желтоватым светом. Вся пластиковая обшивка стен в кабине лифта на высоту 70 см от пола почти сплошь черна от следов фломастера. Кнопка аварийной остановки выжжена, из дырки на ее месте торчат остатки прочерневшей оплавившейся красной пластмассы. Рядом с панелью управления привинчена табличка с гарантией фирмы SCHINDLER и с подписью ее представителя, поставленной 19 лет тому назад. Кто-то пририсовал четыре нуля к цифре, указывающей максимально допустимый вес, так что теперь там указано: 5 миллионов кг. Нули нарисованы старательно и выглядят почти как настоящие. Он слышит, как захлопывается дверь квартиры Симпеля. Типтоп барабанит двумя пальцами по двум кнопкам на панели, не нажимая на них. Он стоит спиной к коридору и придерживает дверь то задом, то пяткой. Дверца лифта раздвигается, и Типтоп оборачивается к Симпелю, но это не Симпель раздвинул дверцу, а довольно непривлекательная старая дама. Она протискивается мимо него и, демонстративно три раза нажав на кнопку первого этажа, встает внутри кабинки подальше от дверцы. Типтоп всматривается в коридор в направлении ячейки Симпеля.

– Нужно дождаться одного чувака, Симпеля, понимаете, он здесь живет… Он только заскочит за телефоном, это секундное дело.

– А мне надо вниз сейчас же, говорит дама.

– Да, конечно, он уже идет, секундочку…

– У меня нет времени его дожидаться, будьте добры, выйдите из лифта, чтобы я могла сейчас же спуститься на первый этаж.

Пенсионерка уже начинает дрожать от стресса.

– Да чего там и дожидаться-то, ваш сосед, Симпель, придет вот сию секунду, успокаивает ее Типтоп.

– Если вы немедленно не покинете лифт, то я сообщу об этом управдому! Мне нужно к врачу! Я этому вашему дружку такое устрою, мало не покажется! Выметайтесь! МНЕ НУЖНО ВНИЗ!

– Да ладно, ладно, хрен с вами, если уж вам так позарез приспичило, катитесь со своим чертовым лифтом…

Типтоп дал слабину, когда у дамы сорвался голос. Он не умеет настоять на своем в конфликтных ситуациях, или, вернее: он не считает зазорным сдаться в спорах из-за ерунды. Но как раз когда он отпускает дверь лифта, он слышит вопль Симпеля:

– ДА ДЕРЖИИИ ЖЕ ДВЕРРЬ НААХЕРР!!!

И Типтоп успевает извернуться и раздвинуть дверцы снова прежде, чем она захлопнется и лифт уедет. Видно, что пенсионерка в ужасе. Всю дорогу по пути к лифту Симпель ревет:

– КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ОТПУСКАЕШЬ ДВЕРЬ, ПОКА Я ЕЩЕ НЕ ПРИШЕЛ? НЕ ВИДИШЬ, ЧТО ЛИ, ЧТО Я УЖЕ БЕГУ? СОВСЕМ СДУРЕЛ, ЧТО ЛИ? Я ЖЕ ТЕБЯ ПРОСИЛ ДЕРЖАТЬ ДВЕРЬ! ЧЕГО ТАК ТОРОПИШЬСЯ-ТО, СОВСЕМ КРЫША ПОЕХАЛА, ЧТО ЛИ?

– Да вот, бабульке приспичило вниз. Я подумал, ну ладно, пусть …

– КАКОЙ ЕЩЕ БАБУЛЬКЕ?!!

Симпель перехватывает дверцу и врывается в тесную кабинку лифта. Типтоп за ним. Двери закрываются, лифт, гулко ухнув, рывком трогается с места.

– АХ ТЫ СТАРАЯ ПЕРЕЧНИЦА! орет Симпель прямо в лицо пенсионерке. – ПОРА БЫ УЖЕ ЧЕРТ ПОДЕРИ НАУЧИТЬСЯ НЕМНОГО ДУМАТЬ И О ДРУГИХ, ЧТО, ТАК ЧТО ЛИ ТРУДНО ТРИ СЕКУНДЫ ПОДОЖДАТЬ, А, ЧТОБ ТЕБЯ РАЗОРВАЛО? ЧЕРТОВА КАРГА!

Пенсионерка прижала кулачки к груди. Типтопу кажется, что в лифте тесновато. Он задерживает дыхание. Симпель в своей демисезонной куртке просто неподражаем, всю дорогу до первого этажа он осыпает пенсионерку непотребствами. Когда Симпель и Типтоп выходят, она остается в лифте.

– Чертова старая пизда, шипит Симпель, отдавая Жидпису честь двумя пальцами. Жидпис выглядывает из двери комнатки для консьержа и улыбается им. – Нельзя поддаваться на подначки всяких старпёров, Типтоп, они же все совсем с ума спятили, дуры чертовы. Симпель и Типтоп выходят на ведущую мимо дома унылую улицу. Хотя часов у них нет, они успевают явиться как раз вовремя и оказываются в гостиной папы Ханса ровно в час.

НАФУНИЛЬ

Продавец бюреков Нафуниль Хамдур, хозяин лавки АльМафарс, имеющей определенное отношение к проекту ЕБУНТ, тоже направляется к папе Хансу и Соне. Можно с уверенностью утверждать, что на улице Нафуниль внимания не привлекает. Он являет собой прототипический образчик крепенького-плотненького-лысого-турка-с-усами-одетого-в-джинсы-неизвестной-марки-дурно-сидящие-на-заднице. Но он сравнительно счастлив. Жена Эльсси как раз родила мальчика. И не дано им знать, что они произвели на свет будущего-малорослого-непривлекательного-играющего-на-деньги-с-игровым-автоматом-КрэйзиРилз-араба-с-усами-и-лысиной-на-макушке.

Нафуниль тащится на итоговое заседание ради того, чтобы выразить похвалу Айзенманну как реквизитору. Нафуниль придерживается мнения, что Айзенманн выполняет свою работу блестяще. В остальном деятельность концерна его мало колышет. Но его арабская натура дает о себе знать; он до крайности общителен и с радостью приветствует любую возможность громогласно погутарить и поспорить с другими мужчинами, обменяться рукопожатиями, продемонстрировать жесты, которых никто в ЕБУНТ не понимает.

СПИДО

Спидо, вопреки всем ожиданиям, тоже приближается к Соммергатен. Он так назюзюкался, что аж три повстречавшихся на его пути незнакомых семейства спросили, не нужна ли ему помощь и не вызвать ли скорую, на что он ответствовал, что, мол, нет, не надо, он при исполнении.

РАБОЧЕЕ СОВЕЩАНИЕ

Первым до папы Ханса и Сони добирается Лониль. Он приходит на 10 минут раньше срока.

– Да, кто там? слышится из домофона Сонин голос.

– Это я, Лониль.

– Здрааааааствуй, Лонильчик, заходи! Ты один пришел?

– Ага.

Соня ругается про себя. Она не особенно настроена на то, чтобы присматривать за ребенком, даже и всего 10 минут. 10 минут с чертенком Лонилем – это все равно что 10 часов с нормальным ребенком. Уж она знает. Соня долго жмет на кнопку с ключиком. Внизу Лониль стоит на ступеньках и тупо пялится на дверь, которая говорит бззззз.

– Ну ты вошел, Лониль?

– Не-а.

Бзззззззз. 7–8 секунд. Лониль засовывает руки за спину, под рюкзачок. Он тупо хихикает. У него нет передних зубов. На лестнице перед ним стоит банка с EXTREME ENERGY.

– Лониль? слышит он из домофона.

– Ага.

– Ты знаешь, что нужно толкнуть дверь?

– Ага.

– Ну так толкай.

– Ага.

– Я сейчас снова нажму на кнопку, ты готов?

– Ага.

Бзззззззззззззззззззззз. 12–13 секунд. Молнией выхватывает Лониль из кармана куртки фломастер и рисует на двери 7–8 черных крестиков.

– Ну что, ты вошел наконец?

– Не-а.

– Ну ты хоть пробовал?

– Не-а.

– Так ты хочешь войти?

– Не-а.

– Ну, тогда стой там, пока папа Симпель не придет.

– Не-а.

– Тогда толкни дверь.

– Ага.

– Я в последний раз тебе открываю.

– Ага.

Бзззззззззз. Лониль не толкает дверь. Он рисует еще четыре крестика своим фломастером.

– Лониль?

– Ага.

– Ты вошел?

– Не-а.

– Ну ладно, тогда пока, Лониль. Пока.

Соня вешает трубку, но не успевает она произнести вот засранец, как снова раздается звонок.

– Алло?

– Я теперь толкну, говорит Лониль.

– Тогда пообещай. Это твой последний шанс, знаешь ли.

– Я толкну.

Бззззззззззз. Лониль толкает дверь и входит в парадную. В трубку Соня слышит, как за ним захлопывается дверь. Лониль видит, что кто-то пытался смыть тянущуюся до самого 3-го этажа линию, которую он прошлый раз нарисовал фломастером на стенке, и он рисует поверх новую. Новая почти совсем такая же, как старая, чуть-чуть неровная там, где заканчивается одна и начинается следующая ступенька. Лониль старательно обводит чертой косяк каждой двери, каждую дверь и, поворачивая на лестничной площадке, зарисовывает каждый угол. Он решил для себя, что линия не должна прерываться, он хочет нарисовать именно сплошную линию. На площадке перед дверью к папе Хансу и Соне он надевает на фломастер колпачок и засовывает его в карман своего красного дутика. Затем он вливает в себя остатки содержимого EXTREME ENERGY, а бутылку бросает в лестничный пролет. Бутылка сделана из пластика и, летя сквозь пролет бетонной лестницы, вызывает громкое эхо. Соня выглядывает из-за двери, и Лониль беззубо улыбается.

– Что это было, Лониль?

– …

Она не дает себе труда спрашивать снова, придерживает для проблемного ребенка дверь, приветливо и толерантно. Пока она произносит ‘привет’, Лониль пропихивается мимо нее.

– Лониль, одежду повесь вот здесь в коридоре.

Лониль вытаскивает руки из рукавов куртки и сбрасывает ее, вывернутую, на пол позади себя. Толерантная Соня подбирает за ним.

– Обувь тоже сними, Лониль.

Зимние сапожки сидят на нем плотно. Он пытается стряхнуть их с себя, тряся ногой все более резко, с пятой попытки правый сапог слетает с ноги. Соня взмахивает руками, пытаясь поймать его на лету, но у нее не получается. Сапог движется как баллистическая ракета. Он почти касается потолка и планирует дальше в сторону рояля. Ей остается только с места увидеть, как он приземляется на клавиши, и услышать БЛЯЯЯММММ в минорной тональности. Папа Ханс подскакивает из-за компьютера и шипит ЧЧЧЕЕЕРТТ! В попытке решительно ударить кулаком по столу он попадает по клавиатуре. В окошке личный рекорд, где он собирался вписать папа Ханс на первом месте в рейтинге, над папа Ханс на втором, и третьем, и четвертом, и пятом местах, остается запись папаХаЮ-.юймих. Но тут он видит в дверях гостиной Лониля в одном сапоге и только понимающе кивает. Соня руками стаскивает левый сапог, пока папа Ханс выправляет свой псевдоним в окошке записи рекордов. Потом он оборачивается к мальчишке, говорит «Ну привет, малыш!», и поднимает его на руки – в слепой надежде, что от поднятия такого малого веса прострел не вступит – тот же всем тельцем подскакивает в воздухе кверху, и одного этого резкого движения оказывается достаточно; позвоночник кряхтит, давая знать, что подобная акробатика – не самое подходящее занятие.

– Вот тааОООК… ААЙЙЙ… оссспподиии!.. моя спина… вот таак Лониль, зайчик, как дела, так ты сегодня вместе со взрослыми будешь участвовать в совещании?

– Ага.

– Какой молодец. А Соня купила лимонаду и всего, что нужно для карпаччо, так что как проголодаешься, скажи.

– Ага.

– А как дела в школе, а? Нравится тебе там?

– Не-а.

– Да что ты? Тебе что, скучно там?

– Ага.

– Ты знаешь, я тебя так понимаю, мне самому было очень-очень скучно в школе, правда.

– Ага.

– Но все эти школьные задания и уроки, это не так уж и важно, знаешь.

– Не-а.

– Вот посмотри, все у меня замечательно, хотя в школе я ни черта не делал.

– Ага.

Лониль переводит глаза на монитор компьютера, где лого компьютерной игры НАДЗИРАТЕЛЬ КОНЦЛАГЕРЯ, красующееся над рейтингом, как раз сменяется заставкой.

– А это что там? спрашивает Лониль.

– Это такая игра. Ужасно интересная. Хочешь попробовать?

– Ага.

– Вообще-то, она довольно сложная, тут главное суметь…

Звонок в дверь.

– Ханс! Откроешь? кричит с кухни Соня.

– Подожди чуть-чуть, Лониль, еще кто-то пришел.

Лониль тремя пальцами тычет в клавиатуру, и заставка пропадает. В рейтинге он мало что понимает, тычет то в одно место, то в другое, но дальше не продвигается. Название игры тоже мало что говорит ему. Карьера негритенка Лониля в качестве надзирателя концлагеря оказывается недолгой.

– Да, говорит папа Ханс в трубку домофона и почти сразу же нажимает на кнопку с ключиком.

– Лониль! говорит он. – А вот и Спидо идет!

– Ой! говорит Лониль, забывает о компьютере и выбегает в прихожую.

Лониль и Спидо друг другу нравятся. Лониль со своими серьезными отклонениями в поведении пребывает в счастливом неведении относительно того, что Спидо алкаш, и безоговорочно восхищен его закатывающимися глазами и тем, как странно… почти противно… от него пахнет. Спидо, со своей стороны, не уразумел, что с Лонилем якобы так трудно поладить. Снова раздается звонок, и папа Ханс возвращается к домофону.

Да алло? говорит он. – Да… да… сейчас я… да … открываю снова… да, открываю… да, нажал уже.

Бззззззззззз. Внизу Спидо мучается, пытаясь открыть дверь. Ему удалось ухватиться за ручку, но, вместо того, чтобы толнуть дверь, он тянет и дергает ее на себя. Пока Спидо исхитряется войти, папе Хансу приходится жать на кнопку почти 20 секунд. Увидев лестницу, Спидо останавливается и долго вздыхает. Он сам себя убедил в том, что, стоит ему оказаться перед входной дверью, путь окончен. Но увы, это не так. Подъем по лестнице для набравшихся алкашей – все равно, что заполнение налоговой декларации для обычных людей. Мука мученическая, проклятье, нескончаемая пытка. Лониль, как собачонка, дожидается в прихожей. Две минуты. Три минуты. Четыре минуты. Четыре минуты – это ужас как долго для малыша в радостном ожидании. Когда проходят четыре минуты, и после того, как папа Ханс в конце концов улавливает исходящие от Лониля сигналы-почуявшей-хозяина-собачонки и говорит:

– Только не выходи на площадку, чтобы посмотреть, не идет ли он, Лониль.

– Лониль выбегает на площадку. Он совсем не боится высоты и чуть не вываливается за перила дома, возведенного в стиле функционализма. Он виснет на них животом, с одной стороны болтаются руки, с другой – ноги, изо всех сил тянет шею в пролет, передняя часть тела перевешивает, и он цепляется за перила с наружной стороны под таким углом, который обеспечил бы падение кого угодно из-за сочетания шока и слабости с плохой координацией движений. Оттолкнувшись посильнее, Лониль возвращается в положение равновесия, замечает Спидо, во все горло выкрикивает его имя – кстати, о плохой координации движений – Спидо резко вздрагивает и слишком быстро поворачивает голову в сторону и вверх; это грубое вторжение в функционирование отвечающего за равновесие нерва, который и до того был перенапряжен. В падении Спидо инстинктивно пытается выполнить те действия, которые естественно производятся человеком, которого позвали по имени: 1) обернуться и посмотреть, кто его звал; 2) помахать в ответ и крикнуть ‘привет’. Повернуться-то он и так уже повернулся, и он приветственно выбрасывает руку вперед, совершая поворот в том же направлении, что и голова, входит в штопор, заваливается вбок со ступеньки, на которой стоял, и шмякается о стену: – Привввеет Лон… Шмяк! Тут его заносит в обратную сторону, поперек лестницы, он оказывается ступенькой ниже и исхитряется ухватиться за перила.

– Хшшто зза сссуууччшья ннна ххххииир кхххриввая лесссница, бормочет он, а Лониль подвизгивает, заходясь радостным смехом. Восстановив равновесие, Спидо, довольный, что наконец-то у него есть благодарная публика, коряво изображает некое подобие циркового жеста и притворяется, что вся эта сцена была им разыграна нарочно. Добравшись наконец до верху, он неуклюже обнимает Лониля и стукается в него лбом – а Лониль радостно смеется игре в баранки-баранки-кок.

– Ппривввееет Ллониийль, говорит Спидо.

– Смотри, Спидо, говорит Лониль, встает на руки, не удерживается и грохается спиной на бетон.

– Охохохохохойойойойой – кхе-кхе-кху-кха-кхх-хааа-кха, заканчивает кашлем Спидо.

Лониль поднимается и выполняет тот же трюк снова.

– Охоййойойойоппляяя, говорит Спидо.

Спидо неуклюже разводит руками, пытаясь подать Лонилю руку и нарочито по-мужски пожать ее, и говорит:

– Зззжжшшамммешатьльно…. ввффликколеппфно.

Лониль тянет его в переднюю.

– А туфли, Спидо, говорит Лониль.

– Бузде, говорит Спидо, отдавая честь по-военному. Он прислоняется к стене в прихожей и с плохо скрываемым напряжением задирает правую ногу. Он сопит и отфыркивается, как кит. Лониль развязывает ему шнурки на левой ноге, но дергает так резко, что Спидо вынужден обеими руками держаться за косяк двери.

– Ну как дела, Спидо? В дверях стоит папа Ханс и наблюдает за совместными трудами Лониля/Спидо.

– Нннуу, нне жжа …неежжаал юсссь…

Спидо пытается хоть как-нибудь освободиться и от правой туфли, но у него ничего не получается, приходится опустить ногу и позволить Лонилю снять туфлю. Тут звонят Симпель с Типтопом, Спидо вздрагивает, и не успевает он и глазом повести, как Симпель и Типтоп уже тут как тут.

– Ты ведь передал Каско насчет совещания, да, Спидо? – это первое, что произносит Симпель, приставив указательный палец к покрывшемуся красными пятнами лицу Спидо.

– Нну ты чччше… кканешшш… Кашшкхопридет…

– Отлично, а то я вчера забыл ему сказать, мы с Каско ходили в кино, я всё и забыл к ебене матери.

– Ддннууу..? говорит Спидо.

Симпель позвонил Спидо рано утром (Спидо к тому времени уже встал, засветло, как это заведено у алкашей) и сказал, что тому нужно позвонить Каско. Симпелю втемяшилось, что Спидо необходимо время от времени давать поручения, хотя бы для того, чтобы он не забывал, что является участником ЕБУНТ. В домофоне опять раздается звонок.

– ЭТОЯАЙЗЕНМАННОХХ… ВОТТ… АХ..! рычит Айзенманн снизу.

Симпель нажимает кнопку с ключиком.

– Судя по голосу, он жутко запарился, говорит Симпель.

– Это кто? спрашивает папа Ханс.

– Айзенманн.

– Ттыыы…у ттяяя… ннеттуу…эттаа… ккашш качшштвенн…спирттт…спирттного… нетту… Ха…хааансш? спрашивает Спидо.

– ДжинТоник. Хочешь ДжинТоника? У нас вроде есть… подожди, я Соню спрошу.

– Чшшюнннько …

Папа Ханс уходит на кухню и оттуда кричит:

– Сейчас принесу тебе твой тоник, Спидо. Поди сядь.

– КХл …хласссно… Сссупер… ё…, отвечает Спидо. Он не садится. Он остается стоять рядом с Типтопом, который выглядит ну просто замечательно. О Спидо этого сказать нельзя.

– Ссшшттильнные… шшшуззы… у ття… Тииптптп…, говорит Спидо и наводит скрюченный палец на его туфли от RUDOLPH BOSTON. У Типтопа сразу появляется желание спустить их в мусоропровод.

– Тты… ттыихххх.. хдде…пфриккупилл?

– Не знаю. Не помню.

– Анну… ллаанно… яссс… я…сссеббе бы …ттаккие бы… хххотел.

– Мм.

В гостиную, пошатываясь, входит Айзенманн, валится на колени, уронив голову на сиденье папыХансового кресла. Он совершенно без сил и стонет как животное.

– ТТТЫ… ТТТЫ…. СССВОХ… СВОЛОЧЬ СИМПЕЛЬ… ТТЫХ…, рычит/стонет он лицом в подушку… ТТЫХ …УХ …ЖЖИВЕШЬ-ПОЖИВАЕШЬ… ТЫХ …ТЫ …А МЕНЯ В ЖОПУ… ТЫХ…ТТЫХ…

– Какого черта, Айзенманн, офигел, что ли? Нарываешься, или как? Че тебе опять не так? раздраженно, но равнодушно отвечает Симпель.