Текст книги "Кривое зеркало (СИ)"

Автор книги: Маша Ловыгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Разве ж такое забудешь, Федя…

– Знаю, что никому ты об этом не сказала, сделала все, как я просил. Я благодарен тебе за это, а еще за то, что меня не трясешь, не расспрашиваешь.

– Так ведь вижу, не простой ты человек, Федя, не простой, – вздохнула, покачав головой, женщина. – Только, что ж ты с жизнью своей делаешь, не пойму?

– Я живу так, как должен. Раз уж решил, да и произошло многое, – Фёдор побарабанил пальцами по столу, – не нужен мне никто, Матрёна Леонидовна. Ты уж прости…

Женщина опять коротко вздохнула и накинула на голову платок.

– Что ж, Федя, бог тебе и защитник и судья. Все, что было у тебя в жизни – твое, и тебе с этим жить. Хороший ты, и рядом с тобой спокойно. Семью бы тебе. Кабы все мужики такими были, – она улыбнулась, и морщинистое лицо ее просветлело, – ты жив и, как я вижу, вполне здоров. Ежели что, – она засобиралась, – голодным не останешься? – Матрёна взяла палку, – Счастливо тебе, не забывай, наведывайся…

– Эх, смелая ты, Матрёна, по лесам одна мотаешься. Пройдусь с тобой до Сосневки. Считай, уговорила, – погасив керосинку, Фёдор, пропустив Матрёну, двинулся вслед за ней.

Огромный черный пес трусил впереди, поминутно оглядываясь на Фёдора и чутко прислушиваясь к окружающим звукам. Дождь давно перестал, но воздух был так насыщен влагой, что оседал на одежде путников мелкими капельками. Матрена не сразу за разговором сообразила, что идут они с Федором другой дорогой, через Сосневку. Этот путь был, конечно, ближе, но простому человеку ни за что было не миновать охрану на посту. Матрена заикнулась, было, об этом, но Федор лишь хитро улыбнулся в бороду и, поддерживая ее под локоть, шага не сбавил. Черный кобель, заметно оживившись, со всех четырех лап бросился к будке, но, не добежав каких то десять метров, остановился и оглянулся на Федора, словно спрашивая разрешения. Тот махнул рукой, и пес, преодолев остатки расстояния, встал на задние лапы и заскребся в дверь. Матрена была поражена до крайности. Дик, так звали кобеля, не признавал никого, кроме Федора, по его приказу мог наброситься на любого. Появился он у Федора год назад уже взрослой псиной. Федор подобрал израненное животное на железнодорожной насыпи. Это была даже не жалость, а скорее сострадание к некогда сильному и красивому самцу. По всей видимости, его, прежде чем сбросить с поезда, основательно порезали, но, судя по окровавленному оскалу, не смогли окончательно добить и просто вышвырнули вниз. Если бы Федор прошел с километр дальше, то нашел бы и хозяина Дика, получившего такие же увечья, как и его пес. Федор, лишь взглянул в глаза страдающего животного и сразу понял, что зовут его, именно, Дик, а никак иначе. Назвав кличку вслух, он увидел, как дрогнули уши собаки, и дернулось воспаленное веко. Федор был физически сильным мужчиной, но ему пришлось приложить порядочные усилия, чтобы перетащить пса в свою сторожку. Двум одиноким особям мужского пола хватило короткого промежутка времени, чтобы привязаться друг к другу и почувствовать себя нужными.

Из-за двери вышел охранник в камуфляже. Первое, что бросалось в глаза, это его лицо. Глубокий кривой шрам пробороздил его от подбородка до надбровной дуги. По всей видимости, лицевой нерв оказался задет, отчего весь вид его производил жутковатое впечатление.

– Ты мой пес! – мужчина присел на корточки и стал трепать пса за уши, – Дик, красавец! – с подошедшим Федором он крепко обнялся и, стараясь не смотреть прямо на Матрену, коротко кивнул. Поговорив вполголоса, мужчины договорились, и Федор, поманив Матрену, повел ее в Сосневку.

Дик остался у поста ожидать Федора, но Федор знал, что скоро они расстанутся навсегда. Дику несказанно повезло, его первый хозяин остался жив и, подлатавшись в военном госпитале, по воле случая, нашел работу именно в том районе, где чуть не расстался с жизнью. Пару месяцев назад Федор с Диком шли мимо, и пёс вдруг остановился, коротко гавкнув. Он почувствовал бывшего хозяина. Федор не сразу это понял, попытался отогнать Дика, но тот заскулил и, посекундно оглядываясь, словно извиняясь, побежал к охранной будке. Неожиданная, странная встреча…. Ни Фёдор, ни Олег Семенихин, ни Дик, не могли представить такого развития событий. И каждый был по-своему рад происшедшему. Федор привязался к собаке, но все чаще задумывался о его судьбе. Он еще не закончил того, что требовало у него сил, времени и свободы. Да, именно свободы, а пес, каким бы он ни был умным и преданным, отнимал ее у Фёдора. Фёдор не мог брать его с собой в город, не мог долго не появляться в сторожке, оставляя голодное животное в одиночестве. Он пробовал привязать его к Матрёне, когда пес был еще болен, но из этого ничего не вышло. Фёдор переживал и тяготился, он не мог сделать выбор, а время поджимало его как никогда. Но, видно есть цыганское и собачье счастье, раз случилось именно так. Теперь Фёдор, не жалея времени, готовил себя и Дика к расставанию. Олег, бывший военный, брошенный женой еще после увольнения, готов был молиться на выжившего Дика и ждать сколько угодно, лишь бы вернуть единственного друга. После нападения в поезде и «пластики» лица, он уже не рассчитывал на возможность создания новой семьи, был рад тому, что смог найти работу. С таким лицом, горько смеялся он, ни шлагбаума, ни пистолета не надо. Соловей-разбойник!

…Матрёна шла по асфальтированной дороге и не узнавала Сосневку. Молоденькой девчонкой она бегала в местный клуб на танцы, но теперь не могла припомнить даже место, где раньше, окруженная березками и липами, находилась площадка для молодежи. По обе стороны возвышались не дома, а поместья, окруженные высокими заборами. Кованые ворота в металлической резьбе напоминали ей петербургские дворцовые ансамбли, которые она видела сорок лет назад, приехав в культурную столицу по путевке от райкома комсомола. Больше Матрёна нигде не была, но и этих впечатлений ей хватило на всю жизнь. Ей казалось, что такая красота может быть только в единичном экземпляре, в музеях люди не живут, в них ходят лишь любоваться. Раньше то, конечно, жили, вот и в Темешево помещичий дом стоит. Реставрировать его, денег нет и, похоже, не будет. Да и всей красоты в нем, разве что, две колонны у входа. После войны склад был, потом продовольственный магазин, теперь стоит пустой и потихоньку разваливается. Удивительно было видеть и аккуратные газоны с изумрудной травой в то время, когда российская природа, еще толком не проснувшаяся после зимней спячки, нехотя поддается теплому весеннему солнышку. Участки были просто огромными, со всей вероятностью можно было сказать, что под них был вырублен не один гектар леса. А ведь хозяев здесь не так уж и много, подумала Матрёна, столько времени они с Фёдором идут, а она насчитала домов меньше десятка. Вокруг стояла благодать, птицы радостно перепархивали с ветки на ветку, чирикая о чем-то своем, и где-то заливались звонким лаем собаки. Тянуло костром.

Фёдор проводил женщину до самого озера. Дальше она пошла вдоль воды и мимо леса до самых Бугров. На прощание Фёдор обнял старуху и, не говоря ни слова, зашагал обратно. Матрёна тяжело вздохнула и покачала головой. Уж лучше не привязываться ни к кому сердцем и душой, не думать и не переживать потом, сидя одиноко у окна. Да видать, богу виднее, чем людей проверять. Не дал же он Фёдору околеть в её сараюшке, словно заставил её, Матрёну, неизвестно по какой надобности, на ночь глядя, заглянуть туда. А богу всё равно, человек ли, собака…. Каждая тварь жить хочет.

Вечерело. Матрёна издалека услыхала громкую музыку в доме у соседей. Её это не раздражало как других старух. Молодо – зелено. Когда ж еще веселиться? Она подумала, что стоит зайти к Лидуше, своей подруге, да рассказать ей про Сосневку. Лидуша, конечно, глуховата, но Матрёну с ее неуживчивым характером любит и терпит аж с самых школьных лет. И в армию вместе провожали своих мальчиков, и цинковые гробы получили в одночасье. Ни детей, ни внуков, не нажили. Да, видно, судьба такая, что ж на нее пенять. Матрёна свернула к дому Лидуши в радостном предвкушении новой темы для разговора. Настроение ее стало лучше. А Федя не забудет ее, это она знала. Надо только молиться за его здоровье, вот и смысл в церковь пойти, а то Лидуша ругает да атеисткой зовет…

14

…Сквозь узкую щель между занавесками пробивался белесый рассвет. Соня, обхватив колени руками и прижавшись к ним подбородком, не отрываясь, смотрела на спящего Диму. Что-то тревожило его во сне: он вздрагивал, и Сонечка касалась загорелого плеча парня, стараясь успокоить. Незнакомое доселе чувство поселилось ночью в душе у Сони. Между ней и Димой ничего не произошло. Это было так странно и в то же время волнующе. Сонечка вдруг поняла, что никогда так явно и бескорыстно не хотела близости с мужчиной, и не была так благодарна ему за то, что ничего не случилось.

Соня, стараясь не шуметь и не задеть Диму, перелезла через него и на цыпочках прошла на кухню. Набрала в чайник воду, нажала кнопку и села. Через край стола свисал телефонный шнур, Соня повертела его в руках, но аппарат так и не включила, внезапно подумав о Сергее Александровиче. Стало так жарко и неприятно, что ее передернуло. Моментально вспомнился Витька. Напоил её до чертей в глазах, а потом заставил еще звонить престарелому поклоннику, брр…. Вспоминать не хочется. Соня подошла к окну и выглянула на улицу. Тихо. Совсем от этого придурка Витьки житья не стало. Мало того, что Сонечке приходится предоставлять местному королю подворотни и его шпане квартиру для "зависания", так она не отказывается и ноги раздвинуть, если надо. Жить то хочется. Ох, как хочется жить, и жить хорошо, спокойно. Пропади пропадом этот Витёк и тот день, когда он перегородил Соне вход в подъезд и, гнусно ухмыляясь, сказал, что знает, мол, чем она зарабатывает себе на хлеб. А какое, собственно, его собачье дело? Денег, чтобы платить Витьку отступные, у Сони не было. С Сергеем Александровичем она познакомилась много позднее, случайно, в очередной сауне, что удивило её саму. Такой импозантный и богатый человек заинтересовался Сонечкой. Но бывал он у неё не часто, делая, однако подарки и вывозя иногда за город со своими друзьями на пару дней. Вот так, не имея сутенера и «крышу», промышляла Сонечка на свой страх и риск. А всё этот Витек! Соня со злостью сжала кулачки. Вот и вчера, как пить дать, или обкололись или обкурились всей командой. Житья никакого нет. Соня вздохнула, надо бы «дядю Сережу» уломать, чтобы помог ей квартиру разменять. Эту халабуду, конечно, ни на что приличное не сменишь, но если деньжат добавить, то… Сонечка улыбнулась от предвкушения. И дело непременно обстряпать так, чтобы все на Сонечку оформлено было. На все это, разумеется, много времени и сил уйдет, но игра стоит свеч. Соня прислушалась к прерывистому дыханию Димы. А ведь большое дело – двух зайцев одним махом убить! И квартирку заиметь с обстановочкой, и приличного парня привязать к себе покрепче, а там… Соня мечтательно зажмурилась. Если Дима с Мизинцем работать будет, тот его в долю возьмет, тогда Соня от любых витьков и дядь сереж отмажется. Соню стала обуревать жажда деятельности: она схватила мусорное ведро и накинула поверх короткого халатика куртку. Плотно прикрыв за собой дверь, девушка стала спускаться по лестнице, но в следующем пролете наткнулась на соседку, поднимавшуюся наверх. Женщина возвращалась с ночной смены, сипло с присвистом дышала и, увидев Соню, остановилась:

– А, Соня, хозяйством занимаешься? – она змееподобно улыбнулась, взгляд ее цепко прошелся по девушке и остановился на торчавших из ведра бутылках и пакетах, – гости, что ли у тебя опять были?

– Были, – буркнула Соня и попыталась обойти надоедливую соседку боком. Но та, обдав ее кисловатым запахом старческого пота, не отступала.

– Да, дело молодое… Я позавчера стучала к тебе, что ж не открыла? Музыка у тебя играла всю ночь.

– Ну, дальше что? Не слышала я вашего стука, значит. – Соня нетерпеливо выставила ногу вперед и покачала переполненным ведром.

– А ты, девка, не торопись, – женщина приблизилась к Соне почти вплотную, – я ж видела, к тебе мужик такой холеный приезжает.

Соня замерла.

– Да к тебе, больше не к кому, – хихикнула соседка и тут же изобразила на лице печаль, – кокнули мужичка твоего аккурат в нашем подъезде.

Раздались грохот и треск разбитого стекла. Сонечка склонилась над грудой вывалившегося мусора, разбитых бутылок, и принялась запихивать все это обратно в ведро. Порезавшись, она инстинктивно облизала кровь с грязного пальца. Соседка, как ни в чем не бывало, вскинув левую бровь, продолжила, опершись для удобства о перила:

– Я в окошко увидала, что милиция приехала, потом за ней скорая. Спустилась вниз, гляжу, мать честная, это ж Сонькин ухажер! Твой, то есть. Башка треснутая, морда в крови, ужас! А милиционер то и спрашивает, не знаете ли, граждане, этого товарища? Кто, мол, такой и к кому пришел. Ну, я то промолчала, понятно, сама молодая была, всякое случалось, – она опять захихикала, – вот такие дела, девонька. Короче, придут еще к нам следователи – дознаватели, готовься. Думай, что говорить станешь, поняла ли?

Соня кивнула и, скользнув спиной по обшарпанной стене, обогнула таки соседку и быстро побежала вниз. Скосив глаза, она оглядела пол у почтовых ящиков. Ничего не разобрав на затоптанном и склизком бетоне, Соня, почувствовав озноб, поплотнее укуталась в куртенку и направилась к мусорным бакам.

Вернувшись, она в дверях столкнулась с Димой.

– Ты куда? – с истеричными нотками в голосе спросила Соня, встав у него на пути в дверном проеме.

– Доброе утро, – виновато улыбнулся Дима и взъерошил русую челку, – мне пора, встреча. Чуть не проспал, – он замялся, – давно не пил, вот и развезло слегка. А ты, как я посмотрю, уже на ногах, как огурец!

– У огурцов нет ног, – девушка прикрыла дверь и поставила ведро.

– Как-то по-дурацки вышло, – Дима нахмурился, – извини. Мне, правда, пора, – парень растерянно развел руками, – хочу еще домой заехать переодеться.

– Конечно, – спокойно ответила Соня и посторонилась, – ты позвонишь?

– Заметано! – Дима взялся за ручку двери, – Пока?

– А мой номер у тебя есть? Нет. Подожди, – Соня, не спеша, прошла на кухню и, вернувшись с клочком бумаги, сунула его Диме. Закрыв, наконец, за парнем дверь, Соня прижалась к ней спиной и судорожно всхлипнула, надавливая на порезанный палец ногтем и, тем самым, усиливая разрывающие нутро боль и растерянность.

…Дима вышел из подъезда и не сразу сообразил, в какую сторону идти. Голова немного кружилась, в горле пересохло и саднило, а желудок усиленно требовал пищи. Прежде чем Диме удалось поймать машину, он изрядно промерз. Куртку одеть не рискнул, памятуя о ее плачевном состоянии. Привлекать всеобщее внимание не хотелось. Подвозившему его пенсионеру Дима объяснил, что загулял у друзей и опаздывает на работу. Мужик флегматично назвал цену и, когда увидел требуемую сумму, нажал на газ. Дима устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. О Соне думать не хотелось. Наверное, она ждала не такого развития вечера, но Дима ничего не обещал. Точнее, ему казалось, что Соня смогла бы его понять, но он слишком многого хотел от девушки. Нервно постукивая кулаком по ручке двери, парень не замечал настороженного взгляда водителя. Когда машина остановилась у метро, Дима сунул зажатые в кулаке деньги и покинул салон. Оказавшись дома около десяти, Дима обнаружил сложенный лист бумаги, засунутый в щель между дверью и косяком. Внутри оказалось лишь одно слово «позвони» и инициалы «С. П.», что указывало на Сергея Позгалева. Времени оказалось в обрез. Дима скинул одежду и, оставшись в трусах, в течение нескольких минут яростно отжимался, разгоняя по телу кровь и заставляя мозги проясниться. Приняв затем ледяной душ, он насухо растерся стареньким полотенцем, натянул чистую футболку и найденный в шкафу свитер. На ходу набирая номер, Дима заварил чай и, пока тот настаивался, поговорил с Сергеем. Говорил Позгалев скупо и лаконично, не разбавляя свою речь привычными словечками. Это по началу озадачило Диму, но настроило его на деловой лад. Сомнения в сделанном выборе еще терзали его, но и бездействие было невыносимо. Бездействие… Что-то больно кольнуло внутри и горячей волной разлилось по всему телу. Дима смахнул невидимую паутину с лица и покинул квартиру.

Солнце внезапно вышло из-за серых домов, неузнаваемо преобразив улицы, людей и, казалось, само настроение. Дима зажмурился на мгновение, поймав бликующий луч и набрав в легкие пьянящий весенний воздух.

Сергей закрепил телефонную трубку на шлевке джинсовых брюк, проверил дверь "девятки" и, поигрывая брелком, не спеша, направился к подъезду Сони. С интересом оглядев нужную дверь, он вдавил кнопку звонка. Через минуту в проеме появилась хозяйка. Она с нескрываемым удивлением взирала на Сергея Позгалева и переминалась с ноги на ногу босыми ступнями.

– Привет, не ожидала? – Сергей пошире распахнул перед собой дверь и, дождавшись, когда девушка смиренно отступит вглубь квартиры, внес свое крепко сбитое тело через порог. Внутри Позгалев огляделся, брезгливо поморщился, откинув покрывало, расчистил себе место на краю кровати и сел. Соня напряженно наблюдала за его действиями и нервно покусывала губы.

– Ну, здравствуй, Сонька – золотая ручка, – Позгалев широко улыбнулся, – или золотая ножка? А может, золотая… – он резко вытянул руку в направлении девушки, и та, испуганно отпрянув, споткнулась о заваленную бельем гладильную доску.

– Чего тебе надо, зачем пришел?

– Захотелось посмотреть, как и где живут такие достойные кадры как ты, – Позгалев закинул ногу на ногу и закурил, – дай, думаю, зайду, узнаю человека поближе, – он хмыкнул и выпустил изо рта колечко голубоватого дыма, – хотя, конечно, куда уж ближе. Совсем, видно, Димон без бабы двинулся, раз на такую шмару, как ты, запал. А, может, я чего в тебе не заметил? – он сощурил светлые глаза и демонстративно оглядел Соню. Та, придя в себя, уселась в кресло напротив Позгалева и, поискав глазами сигареты, сложила руки на голых коленях. Выдержав паузу, Соня откашлялась и спросила, нагло округлив глаза:

– Ты чего пришел? Узнать, хорошо ли было твоему другу? Так спроси у него. А я свое дело знаю.

– Ну да, – покачал бритой головой Сергей, – профессионалка, блин. Хватит придуриваться, давно хороводом не ходила?

Сонечка погрустнела и тоскливо посмотрела в окно. " Ну вот, опять начинается. И где она, спокойная жизнь? Каждый норовит обидеть и запугать".

– Колись, подруга, чем вы тут занимались. Во сколько пришли, о чем говорили. Докладывай понятно и разборчиво.

Сонечка собралась было съязвить, но передумала, остановив взгляд на пудовых кулаках бывшего боксера.

– Ну, приехали, – она почесала ухо, – посидели, выпили. Все как обычно, – Соня пожала худыми плечами и внимательно посмотрела на Сергея, – он что, правда, только что оттуда? Чудной…

– В смысле?

– Ну… – девушка отвела глаза, – говорил только о войне. По виду то не скажешь, вроде нормальный парень, а так… – она вздохнула, – в принципе все нормально, живут же люди и с этими прибабахами.

Позгалев встал и, подойдя к окну, выбросил окурок в форточку. Некоторое время молчал, разминая литые плечи, затем обернулся, – дальше!

– Что – дальше? – искренне удивилась Соня, – спать лег. Ночью только плохо спал, крутился, стонал. Все какого-то Леху вспоминал, – девушка усмехнулась, – ну, че? Интересно? Дай сигарету.

Позгалев протянул пачку и щелчком выбил из нее белый столбик.

– Леху, Леху…. Какого Леху?

– А я знаю? – Сонечка жадно затянулась и поморщилась, почувствовав, как болезненно сжался желудок, – друг его, наверное. Который погиб, – глухо добавила она, немного подумав.

Позгалев почесал затылок и направился к выходу.

– Ой, Сережа, подожди, – Соня подскочила в кресле и заискивающе улыбнулась, – ты мне сотню рублей не одолжишь? На сигареты.

– А то баксы разменивать не хочется, – закончил Позгалев и вытащил из кожаного бумажника пару купюр. Глаза Сонечки алчно блеснули. На тысячу она не рассчитывала.

– Хочешь, я отработаю?

Позгалев смерил ее пренебрежительным взглядом и прислушался к собственным желаниям, – нет, подруга, что-то у меня не стоит на тебя, извини. Отработай где-нибудь в другом месте.

– Ладно, нет, так нет, – не обиделась Соня и двинулась вслед за Сергеем. В дверях тот обернулся.

– Так что он еще про этого Леху говорил?

Сонечка нахмурила белесые бровки:

– Ну, честно, Сереж, ничего больше не знаю. Только, что, мол, погиб у него, у Димы, на глазах, и все. Расстраивается, что помочь не смог.

– А фамилию не называл?

– Ага, и адрес, блин! Нет! – закатила глаза Соня, – я тебе что, справочное бюро?

– Нет, б…! Ты просто – что! И не хами, дохамишься! – Сергей попер на девушку мощным торсом. Соня тоненько ойкнула и, поднажав на дверь, кое-как вытолкала Позгалева на площадку. Пнув для порядка дверь носком кожаной кроссовки, Сергей развернулся и, насвистывая под нос, спустился на улицу, мельком взглянув на часы.

От стены дома отделилась невысокая вертлявая фигура. Коротко свистнув, личность привлекла внимание Сергея. Позгалев свысока смерил взглядом подошедшего подростка. Тот же, вальяжно облокотившись на капот «девятки», грязной пятерней пригладил сальную прядь и, смачно сплюнув на асфальт, процедил:

– Привет тебе от Витька Бешеного. Хочет «стрелку» забить, побалакать.

– О чем мне с ним беседы вести?

– А он мне не докладывал… Я и так тебя все утро пасу, чтобы передать.

– Тоже мне, король говна и пара! – Позгалев сунул руку в карман, – пусть сам позвонит, а я послушаю. Понял, чудик? На пиво дать?

Паренек косо ухмыльнулся и, еще раз сплюнув под ноги, разболтанной походкой зашагал прочь. Сергей скользнул глазами по фасаду дома, остановив взгляд на окнах Сони. Возникла мысль вернуться и хорошенько порасспросить ее о местном блатняке, но катастрофически не хватало времени, да и понятно Сергею было желание беспутной молодежи добиться желаемых высот в уголовном мире, не прилагая к этому ничего, кроме немотивируемой жестокости, тупости и хамства. Сергей и себя то не считал особо борцом за идею, но и полный беспредел вызывал у него справедливый гнев. «Сосунки, учить вас надо, да некому. И мне некогда. Ладно, доберусь еще», – решил Позгалев, заводя машину и выбирая место, где легче было развернуться. Рассказ Сони задел его, есть, оказывается, у закадычного друга слабое место. А может оно самое и станет той идеей, за которую и в огонь и в воду? Чеченцы, мать их!.. Ну не был Серега Позгалев шовинистом, и слова такого в его лексиконе не наблюдалось, но «черных» не любил, находя их чересчур наглыми и хитрыми, способными на всякую гадость и подлость. Разговоров о том, что в «каждом стаде…» не признавал, предпочитая не заморачиваться и держаться собственного мнения.