Текст книги "Волчья колыбельная (СИ)"

Автор книги: Марьян Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Нырнув поглубже и нарочно не глотнув воздуха, чтобы уже не всплыть, отдаю бразды правления инстинктам. Но тянет не якорем на дно, а вверх, в реальность тянет собственная жестокость, которой причиняю боль донору, и адреналин куда выше поднимается в крови, и бросает в холодный пот, ни так, как при первой кормёжке. Тело уже распалённое, отказывается питаться иначе, берёт напрямую и одним нетерпеливым толчком ломает все мои принципы.

Под ладонями бугрится мышцами сильное тело, и на минуту приходит догадка, что захоти он реально навредить, я бы не стал сопротивляться, дав себя сломать. Всё сложнее удерживать барьер, не пуская в подсознание Кира корни, не хочу больше видеть его пороки, не хочу в них видеть Вика, я и так его сейчас острее, чем когда-либо, чувствую. Поэтому и концентрация выше, и захват на шее туже, и даже почти не чувствую, как собственный член таранит чужое тело, только сопротивление, не такое, как мог бы подсевший на меня партнёр, готовый убить, если я откажусь на близость…

Привстав на локтях, трясу головой. Зрение не возвращается, все чувства заблокированны, а ключ доступа только…

– Вик… сука… – не хрип и даже не скулёж, вообще бессвязный свист, с болью продравший горло.

Губы обжигает горячим сорванным дыханием, берут в тёплый плен поцелуя, пока, так и зависнув, собираю мозги в кучу, в панике понимая, что мой член уже в нём, и ничего не изменить.

Крепче зажмуриваю глаза, подключаясь к его каналам связи, прощупываю повреждения, находя их все рукой, ощущая как свои, попутно ловя дрожь и хрипловатый стон-выдох себе в лицо, дёргаясь, почти спускаю его с члена, и сам же инстинктивно насаживаю обратно, вцепившись ему в бедро.

Ответственность за содеянное сильнее боли, её не перетерпеть. Всё так же страшно открыть глаза, даже чтобы убедиться, что это точно он, видел меня настоящим, знает, что чудовище во мне сильнее. А может я не хочу знать – его всё же нет, и это моё собственное сознание так изощрённо разнообразит кормежку.

Провожу осторожно руками по его плечам, спускаясь по бокам, растираю вспотевшую кожу, прощупываю каналы связи, зная наперёд, что если просунуть руку ему под спину и, очертив позвоночник, сжать кожу чуть сильнее, он выгнется над постелью, высоко задерёт голову и зажмурит глаза. Что дрожь унять, помогут лёгкие поглаживания по члену, а пара пробных коротких толчков разогреет мышцы и поможет найти правильный угол. Знаю, что выбрав верную точку и упираясь в неё головкой снова и снова, заставлю его перестать с силой сжимать простынь, и сцепить пальцы на моей шее… Тогда дыхание станет ровнее и глубже, а с губ сорвётся чуть слышное: «Твою ж м-м-м-м…».

Это всё становится жестокой игрой. Игрой, в которой у меня все козыри, и я знаю каждый следующий ход. Как двигаться, как дышать, как чувствовать, куда пустить силу, только что профильтрованную во мне, чтобы под хруст у него встали на место кости и стали срастаться быстрее в десятки раз.

– Хватит, – просит, с трудом расцепляя сжатые челюсти, поворачивается под моим напором и обнимает уже до хруста, а я рад бы остановиться, да не выходит, меня от него сейчас и рота солдат не оттащит и вообще… лучше… бы… он… молчал…

Распахиваю глаза, встречаясь с его шальным блестящим взглядом, и впервые не могу его прочитать. Сам наклоняюсь к губам, языком очерчивая каждую, прихватываю своими и, не почувствовав сопротивления, пропихиваю язык ему в рот, зализывая свою вину. Ноги сгибаю в коленях и свои, и его, подсаживаюсь, раздвигая его шире и укладываюсь грудью на грудь, чтобы слышать сердце. Он мокрый насквозь, кожа липкая, воспалённая, реагирует на каждое прикосновение. И нет бы успокоить, наоборот, обтираюсь об него, как кошак, пока языком имею его рот, плавно покачивая бёдрами, свободной рукой, запущенной под зад, разглаживая тугие мышцы сжимающие мой член.

Злость мешается с болезненной нежностью, его одновременно хочется отодрать до судорог, чтобы прекратил уже своё самоуправство, чтобы не позволял ТАК с собой обращаться, чтобы в принципе таким меня не видел, и в то же время залюбить до смерти, чтобы разучился ходить прямо. Он чувствует всё, поэтому позволяет и грубить с поцелуем, не давая ему нормально дышать. Сам отрывается, с широко распахнутыми глазами схватив воздух, и тут же затыкается снова мной, пока, издеваясь над обоими, медлю до последнего, уже чувствуя, как от нетерпения закатываются глаза, все мышцы становятся камнем, и вот вот сорвёт голову…

Вик

Боль от Дантареса не идёт ни в какое сравнение с насилием Кира. Как я удерживаю сознание, знает только Тот, кто всё задумал. Он и нас задумал такими. Я когтями продрался до патлатого, заставил поутихнуть, но такое впечатление, что Дан не поверил до конца в происходящее. Хоть и по имени меня позвал. Вернее, прошипел. А потом вдруг развернул лицом к себе, чего вожак никогда не делал. Пусть Волков не видел, не понимал, но он в безумии своём стал аккуратнее и тише на волосок. Мне хватило, чтобы приход начал накрывать сладким жаром от растраханного воспалённого входа вглубь – немного левее.

От игры длинных артистичных пальцев на члене меня дёргает не меньше, а когда впивается жадным голодным поцелуем, просто зажимаю в кольцо рук и ног. Лечу за Даном по спирали подступающего оргазма в неведомые небеса. Не был бы оборотнем – сдох бы точно. А так… всасываю в себя пересохший язык того, кого, будь моя воля, взял бы за холку, и в лесок! Задыхаюсь… на грани пощады… но он милосердно разрывает поцелуй, дав лишь глотнуть воздуха, и снова накрывает мой рот. Тремя особенно верными глубокими толчками проезжает по изнывающей простате. Меня пронзает насквозь, вышибает пот над верхней губой и висках, в этот момент кормлю его особым сортом мучительного наслаждения.

Кончаю в руку Дана, прогибаясь в пояснице, вжимаясь затылком в постель, а он – в меня, не выдержав хриплого стона, который, сука, сам прорвался из напряжённого саднящего горла.

Я только перевёл дыхание, почти готовый на диалог, хотя и говорить что не знал, даже думать было в лом, в голове сплошная пустота, как давление внутри стало нарастать.

– Видимо… ты не сыт, – утверждаю сквозь улыбку, покрепче сжимая его коленями.

Дан нависает надо мной, дышит часто ртом, без конца смачивая губы кончиком острого языка, смотрит в упор, обеспокоенно и жадно, настолько пристально, что становится жарко и, чуть отстранившись, глубоко толкается вперёд. Прострелившая поясницу, едва переносимая боль мешается с пониманием, что Дан приходит в себя и… злится, как же он злится. На себя. Почти ненавидит. Это читается в каждом взгляде, в каждом движении, пускай и бережном, но настолько глубоком, что трахая тело, он имеет душу, и вот сейчас, словно разогреваясь до этого, собирается отыграться.

– А может… поговорим? – такая вялая попытка, пока он, гаденько ухмыльнувшись, и, видимо, вжившись окончательно в роль ебаря, переворачивает меня на живот и ставит в коленно-локтевую…

С нас сходит сто потов, прежде чем спускаю второй раз. От смены поз кружит голову, этому чудовищу стыд вообще не известен, а похоть – его второе имя. Провокация в каждом движении, я потерялся, не зная, то ли придушить его уже, чтобы он успокоился, и самому отодрать, то ли уже покраснеть и сдаться, но тело продолжает на него реагировать. Я скучал…

Плоть горит огнём, и даже прикасаться больно, в заднице вообще всё пульсирует, без конца сжимаясь, я его ходящий поршнем член в себе каждым миллиметром тела чувствую, и уже заткнуться бы, но даже не дышится. Только блядские стоны, созвучные, как никогда, по звучанию со шлепками наших тел вместо внятной речи.

Когда я поверил, что всё закончилось, и смог в конце концов свести ноги, Дан сидел на краю кровати, рассматривая меня так, будто всё ещё только началось. Аж нутро свело от такого пристального контакта и сократилось внутри, член, изнывая, снова дёрнулся.

– У тебя две минуты, – спокойно говорит мне, при этом разглядывая тот пиздец, что твориться у меня между ног. Морда при этом до того скорбная, а взгляд без конца мечется по заживающим ранам и рассасывающимся синякам.

– Чтобы свалить?

– Чтобы отдохнуть, – поясняет рассудительно, держа в трясущихся пальцах дотлевающую сигарету. Курить не курит. Глаза такие же чумовые, воспалённо-красные.

– Я потом нормально ходить не смогу…

– Я донесу. Грузоподъёмность хорошая. К тому же надо же тебя как-то, дурака, учить уму разуму.

– Мало две минуты. Если, конечно, не хочешь практиковать упражнения на бревне, – скольжу рукой по простыни, чуть разглаживая. Сую покрывало между ног, не ему в укор, а для самопознания, хмуро созерцаю сукровичные следы с кровавыми прожилками, – минут пять, Волков. И хватит охуевать, смоля в моём присутствии!

Аметистовые глаза почти такие, как раньше… Но я должен решать что-то. То, что сейчас – это рецидив, продление нашей общей агонии. Мы – слишком разные виды, для которых любые точки соприкосновения, это лотерея, игра с огнём, боль, отложенная на потом, неизбежный конфликт из-за разницы во взглядах, возможно, драки. Испугало меня? Нет! Я его слишком люблю, чтобы ещё раз подвергнуть такому испытанию, как сейчас. Он же сам себя теперь живьем сожрет за содеянное. У него вообще особый пунктик по поводу своих слабостей. Не хочу, чтобы так сходил с ума. Я даже забыл уже про чертов нож и подставу, все это стало не важным, видя на что ему пришлось пойти, практически поддавшись отчаянию, зная что могу убить сразу нас обоих, боясь не за себя, за меня испугался, не брезгуя замараться во лжи, да и просто терять этот мудак не умеет…

Лежу, раскидав руки и ноги, пока холодный вздрагивающий Дан снова не заползает сверху, прижимаясь и отбирая моё тепло. Хрен он будет ждать пять минут! Впрочем, я уже почти восстановился. А если бы был обычным человеком?.. Дан же понимает, что окажись на моем месте другой – он просто убил бы его, не в силах поступить иначе. Каково ему с этим жить?

– Может наеборот? – пытаюсь шутить, но обжигаюсь и режусь о взгляд одновременно.

– Нет! Я слишком долго ждал.

Верю ему, сам ждал, сглатывая воспоминания о вкусе кожи с языка. Я пообвыкся, чтобы сразу принять Волкова, но он почему-то медлит, начиная целовать, нет, безумно нацеловывать, почти цепляя зубами, вжимаясь пахом в пах, дразня и возбуждая до остроты. Сползает по мне и лижет края призывно раскрытого входа. Рычу от истомы и щиплящей боли, но кто меня собирается жалеть?

– Давай… уже… – кусаю губы, как мазохист, эрекцию у которого сбивают излишние нежности, но я-то не такой, мне сама формулировка противна: «законная собственность, донор энергии», – накормлю тебя так, что добавки не потребуется.

– Наивный мальчишка! – меня уже осторожно таранят. Выгибает. Всё таки мало пяти минут после секса с инкубом, но мне снова нужно довести его до умопомрачения, чтобы… Выпускаю облако призывного запаха. Волкова просто надо видеть! Вздрагивает и напрягается на пару секунд, потом впивается в губы и срывается в знакомый заднице темп. Хорошо! Сейчас накатит предоргазменная эйфория, и я смогу снова ненадолго взять верх. Увидеть… очередной ужас в воспоминаниях, (понять, через что ему приходится проходить каждый раз идя на сближение, заведомо обрекать себя и партнера на страдания) заледенеть, а потом… разбить печать. У меня истлеет часть сердца, но по-другому Дантареса не избавить от этой жажды. Он не может каждый раз так умирать, когда соскучится! Сниму запечатление, истратив все силы до еле уловимого импульса нейронов, и стану приятным эпизодом. Одним из многих.

Он даже не понял, когда перестал повторять моё имя на каждой неистовой фрикции. Я качественно глухо стонал, цепко удерживая Волкова телом, а он наслаждался, бесстыдно и безжалостно скачивая меня до капли. Только теперь Дан был свободен. Он одним приличным куском забыл про Салан и стаю, и зеленоглазого волка, и Кирилла Вагнера. И детектор не подловит, и дознаватели-вампирюги. Чист. Был под волчьим мороком, теперь всё прошло. Он больше меня не чувствовал, а значит от меня не зависел. Так ему будет лучше, даже если невыносимо – мне.

Кончили ярко. Наверное, я тоже себя отпустил, готовясь к будущему аду, сейчас высвободил неистового зверя: рычал, кричал, выпрашивал поцелуи с насмешливых губ. Интересно, Слава у монитора, вполглаза наблюдая за нашей оргией, хоть что-нибудь понял? Он ведь приложил немалые усилия, чтобы Мирославе облегчить судебный процесс.

…Перед моими глазами Дантарес. В его руках улыбающийся большеглазый парень в белом халате. Молодой и чем-то неуловимо похожий на меня…

Дозу бы сейчас… жгучую… выжигающую нутро. Чтобы не видеть.

С последним толчком кончаю насухую с воем, изогнувшись, почти выпустил хвост и уши, но натолкнулся на прохладный взгляд, больше заинтересованный, чем влюбленный.

– Привет, волчара! Вот я докатился, – довольная лыба тешит распухшие от моих поцелуев губы, – но ты роскошно отдавался. Дай поглажу! – тянется рукой к моей голове, рычу недобро. – Всегда хотел иметь собаку. Можно я тебя себе заберу?

В обороте я побил собственный рекорд, а в дверях чуть гнома не снёс. И мимо едва не плачущей Кирки проскочил пулей, та то уж точно поняла, что я своими руками себе пол сердца вырвал. И сам едва не… Жалко, что не в родной тайге. Больно… Нестерпимо… И теперь уже до самого исхода.

====== Часть 16 ======

Вик

У меня плавятся нервы. Дёрганый и злой. Даже Мирра чуть в стороне стоит и никого ко мне не подпускает. Разномастные оборотни в Центре встревожены, рычат, словно одно моё присутствие автоматически метит всю территорию. Кира на правах личного врача, и потому что ни хрена меня не боится, подошла и вогнала в ляжку подавитель. Сообщив, что для вожака гон тоже никто не отменял. И он, скорее всего, совпадёт с материным. Охренеть, как радостно! Кто видел старших оборотней в этом состоянии… уже не испугается ничего. Неистовая нежность, замешанная на крови, яростные укусы и вопли, пол лесополосы в глубоких отметинах когтей. Кора лоскутами устилает землю, ломаных веток столько, словно налетал ураган, пол озера вылакано из-за сушняка в перерывах между соитиями, от оленя, кстати, тоже на бегу отъедается. Гон около пяти суток – удирают на время даже кроты.

Но… есть одно «но»…

Я Мирославу не захочу.

Передо мной вырастает Дан. В коридоре. Сильная наглая сволочь. Незнакомая и необходимая одновременно. Еле держу себя в руках, чтобы не схватить губы, затыкая рот, и не слышать, сука, как он пытается узнать мои контакты. Я даже не знаю, что чувствую в момент съёма… Но точно: злости и обиды нет. Осознал про нож только сейчас. Как тот жираф! Гордость и честь глаза застит, словно воском заливает. Пока сам однажды, наплевав на себя, не поступаешь так же. Теряя и зная, что с тобой будет, когда сделаешь шаг, принимая за двоих единоличное решение. Дан, не помнящий меня, светится изнутри, сытый и сильный, с вальяжной грацией кота, вжимает в стену и вот-вот прощупает секс-радаром, как терплю, трамбуя ярость поглубже в горло. Но не выдерживаю, когда пытается коснуться руки, обнажённого участка кожи на запястье, срываюсь на рычание. Зараза, похоже, в восхищении от моей реакции, только не цокает, а когда, вырвавшись и невежливо послав, я торопливо ухожу, смотрит на задницу. Ей и чую.

Не подпускаю к себе никого, потому что в присутствии Дантреса химия меня не берёт, её кровь в воду превращает под воздействием своей температуры. Приговор затягивается в связи с запросом в Австрийский офис: предложено для реабилитации, а по-русски – от греха подальше – отправить Кира на историческую родину на полгода. У меня дикое желание рвануть во все тяжкие сейчас, чтобы и с собаками не нашли. Такое чувство, что все пялятся на меня, обеспокоенно или встревоженно – один хрен, сижу дико вздрюченный. Накусал губу изнутри так, что уже кровь сочится каплями. Кто сказал, что мне больно? Это ничто по сравнению с тем, как я ломаюсь сейчас. Хребет себе ломаю. Отключить человека? А волк, по-вашему, не чувствует? У зверя ощущение потери иногда острее в разы. Кира сзади обнимает, а гномка её из бороды и штанов выпрыгивает. Вот нет во мне Дановского куража, а то бы сейчас показал, кто в доме хозяин. Все бы женщины с толикой звериного уже рядом бы сидели в полуоборрроте. Видимо, раскатисто рычу вслух, судья смотрит с укором, мол, видите себя прилично, как будто я колонну обоссал. Опускаю глаза в пол, позволяю себя тискать женскому телу. Возбудился бы в другой раз: но я – другой. Во-первых, не моя, во-вторых… в сторону Дана не веду даже ухом.

Наконец-то Мирославе подтверждают прошение – австрийцы готовы оказать содействие и принять обвиняемого на условный срок под свою полную ответственность. Позади с облегчением выдыхает Кирка, трётся щекой об меня и упархивает к Славе. Гном, красный и задыхающийся, сдавший свой интерес с потрохами, зыркает злобно на меня из-за девичьего плеча, обнимая тонкий стан загребущей лапой. Она ему что-то нашептывает, даже матери не стесняясь. А Мирослава почти в упор глазами общается со своим бывшим. Не знал бы, что всё так запущено, решил бы – почти идеальное семейство. Ну батя набедокурил, обдолбавшись и подставив стаю, но ведь при хорошей защите в суде, нет ничего нерешаемого. Оборотни не бросают своих. По сути, чистокровных альфа, способных сплотить и контролировать стаю совсем немного. Сотни две осталось. И сейчас мне навязали почётное место среди них.

Соло не привык быть настолько на виду: он выбирал занятия с молодняком на свежем воздухе, школу выживания в человеческом обличие, приемлемую муштру для трудных подростков. Мирослава поражалась, как нелюдимый юноша, коим я прослыл в Салане, за три месяца стал таким уважаемым воспитателем. Главным ядром моей юношеской сборной стали спасённые пацаны, они почти ни на шаг не отходили от меня, исполнительные и молчаливые. Раскрепощались только, когда дело доходило до дурачеств, едва напоминающих игры. Ребята отлично бегали, прыгали и мыслили сообща. Сама собой организовалась баскетбольная команда, Леонид оказался знатоком этого спорта, я учился вместе со всеми. Моё агрессивное поведение на площадке вышибалось оплеухами. Причём мужика совсем не волновало, что отвешиваются они вожаку стаи. Я дал понять молодняку, что уважаю Леона, он – врач, судья и мой самопровозглашённый отец.

И упрямство я проявил, увёз Киру домой, заявив взбешённому гномке: чтобы девушку гулять – надо брать её в жены и не тянуть кота за яйца. Миркина дочка показала зубы во всей красе, но издав короткий мощный рык, заглушил недовольный ропот. Кира многим в Центре полюбилась, но она была молодой, сильной альфой, гениальным научным сотрудником и почти возглавляла исследовательский биофилиал Кемеровского университета. Хрен бы копатель нор угадал, уволакивая у меня из-под носа такую драгоценность.

Умудрённый жизнью Варейвода попытался направить мои мысли и понятия на путь истины, на что я оскалил обозначившиеся от ярости клыки.

– Вы не понимаете, Вячеслав. Наука – её страсть, но в нашей жизни правит луна. Кира – умница, но ещё она легко снесёт голову с ваших плеч. Природа оборотней сложна и малоизучена. Дайте нам самим определиться, как жить, чтобы не навредить ближним. Мы разумны. Более чем разумны для правильных решений. Лес должен быть рядом с нами, пойми. Киру потянет на зов тайги.

Расстроенный гном нас отпустил, но по взгляду я понял, что скоро шеф объявится в Салане.

Дан

Это же надо было докатиться, уже на оборотня кинулся! У меня с этой породой давние счеты, ещё из прошлого, когда в изоляции жили, и в приют отбирали не только сирот, главное чтоб с особенным геном. А уж как их без родителей оставить – дело не хитрое. Вот тогда всю грязную работу поручали наёмной стае. Славка мне втирал, что, мол, это наёмники, что не все такие, да-да, и где-то небо точно голубее, но нас пиздили за каждый побег именно они. А уже потом, пройдя обучение, пока ещё кровь кипела, и выжить, ой, как хотелось, границы морали были размыты. А жить иначе не научили, и сам, будучи наёмником, такие вот стычки урегулировал, видел их в действии и ничего кроме жестокости прочитать не мог. Такие же как я, на инстинктах, поэтому и отношение на равных и в полную силу. Под зачистку чаще тоже они попадали за зверства и бесчеловечность, а я добровольцем был, и жестокости во мне в то время было больше, чем в целой стае. Сейчас неожиданно пришла мысль: возможно всё дело было в вожаке, а остальные шли по его указке…

Встряхнув башкой, зашипел в полголоса. Черепная коробка будто треснула, туман в мыслях и с памятью беда, – не впервой. Тело все ещё в истоме, загонял меня клыкастый, рано удрал, могли бы продолжить.

– Дан, ты как? – Славкина морда вылезла из двери.

– Мать твою, кто та скотина, что довела тебя до такого?! – не без ужаса, выглядит он, мягко говоря, не товарно…

– В зеркало на себя посмотри, – просит строго и захлопывает дверь, я складываюсь опять пополам, хватаясь за голову.

– Скажи, я хоть бухал или контузило?! – в ответ тишина.

Из камеры меня выпускать отказываются, без объяснения причин. Достал весь персонал, особенно тяжко лаборантам, которые в меня таблетки запихать пытаются. Одному засунул их в жопу. Психанул. Каюсь. Но он был очень настойчив, а я – очень не в настроении. Память так и не вернулась. Зато мысль, что забыл нечто важное – стала первостепенной и даже навязчивой. Всё время чего-то не хватает.

С волчарой пересекались один раз на слушании. Выцепил его в коридоре, зажал у стены, хотел номерок спросить… Говорил же, дурной у оборотней нрав. Чуть такую пиздюлину не выхватил! На прощанье он на меня ещё и нарычал, характерный какой. К общей радости, баба Славки, как видит меня, так реветь начинает, ей богу, как на похоронах, хотя всего лишь выпустили на свободу, правда с волчьим билетом, разорвав трудовой договор. Вообще не расстроился, давно пора поостыть, может, завести собаку…

И вот сижу я теперь в уютном ночном кафе, заливаюсь хорошим кофе и шустрю базу данных. По идее стая оборотня, а он ещё и вожак оказался… вообще странный тип, другой бы не лёг в нижнюю, это даже подкупает и располагает к дальнейшему знакомству, было бы ещё с кем! Я на него даже передёрнул пару раз, ну не идёт из головы, зараза!

Славкины пароли взломать – как два пальца, у него всё что ни код, то со мной связано, а особенных дат у меня не много, значит, и у него вариантов. Папка под названием «Салан» привлекает внимание больше остальных. Думки на тему очередной ликвидации отбрасываю, не те времена, сейчас всё решается на высшем уровне. Но всё-таки к ней руки тянутся, и даже перестаю замечать другие ярлыки вокруг, словно мир сужается до одного единственного слова.

– Я бы не советовал, – выглядывает из-за моего плеча старый знакомый, ухмыляясь во всю свою демоническую рожу. Сломать ему руку, что ли? Так у него ещё есть, ему хватит.

– Ты же в розыске, бестолочь, – оглядываю полупустое кафе, пододвигая к себе поближе гномий личный ноутбук. Проходясь по лицам редких собравшихся, натыкаюсь взглядом на хмурого, почти серого парня, отдалённо знакомого… – У тебя вампир сломался, – без стыда тычу пальцем в Макса, Даймон нервно хихикает.

– Приболел. Кстати, поэтому я здесь. Не хочешь выкупить информацию? – садится напротив, оседлав стул, и брезгливо косится на кофе.

– Я похож на банкомат?

– Касаемо оборотня…

– Сколько стоит? – интерес разжигается сам собой.

– Дорого. Я помогу тебе вспомнить, но это будет не очень безболезненно.

– Оно того стоит?

– Ты оценишь, – глаза напротив на мгновение вспыхивают красным, завораживают, до полнейшего оцепенения, а после снова становятся человеческими и колючими.

Что он делает, я не знаю, но только-только прошедшая головная боль возвращается с утроенной силой, даже глаза держать открытыми больно. Бросает в пот. И сердце… словно сжимается в маленький комок, замирая.

– Ты бы и сам вспомнил, – рассуждает миролюбиво, пока перевожу ему кругленькую сумму на счёт. – Но много позже. Считай, я тебе помог.

– Ты?.. Скорее кинул меня на бабки. Изыди, демон, и полудохлика своего забери, думать буду.

Думать не получилось. Стало хуже. Такое знакомое чувство беспомощности и болезненности, которое нельзя было приглушить, как обычно, пилюлями, я жрал отраву горстями, а легче не становилось. Ночью были кошмары. Живые, красочные, разбавленные звуками и спецэфектами, переполненные жестокостью, и в то же время из них не хотелось уходить, в них было комфортно, как в реальности. Днём снова кутерьма с анализами, гном настоял мне временно побыть в лаборатории, чтобы пройти полное обследование, пришлось согласиться. А вообще пошёл, потому что думал там блохастика встречу, но краем уха услышал – стая ушла в Салан и в городе больше не появится. Тогда навалилась тоска. Она изгрызла всё нутро, доводя почти до депрессии. Я свою рожу жалкую перестал узнавать, тупо бродил по коридорам, искал чего-то, и никак не мог найти. Разгрызал пальцы до крови, обтирался о стены, выл в потолок, пока не засыпал, а после выл от бессилия, потому что проснулся. Демон «помог» – он все мои чувства усилил в разы, и то, что раньше было лёгким беспокойством теперь стало параноей, плавно перерастающей в панику.

Сегодня ночью подорвался, как обычно, но вместо привычно сухого панического крика, проорал имя… Вик. И разрыдался.

– Кто-нибудь видел здесь кастрированного волка?! – рявкаю на весь коридор, обшаривая кабинеты и пугая медперсонал. В голове всё ещё дурман, и реальность плавно покачивается. Один из медиков выронил из рук пробирку и побледнел. Надеюсь… там не Эбола была, а то знаю я их опыты, затейники ещё те.

– Или хотя бы не кастрированного, но готовящегося к болезненной операции?! – снова тишина. – Слаааааавик, СУКА, иди на диалог, а?! – этот как до него мои вопли донеслись, вообще потерялся. Иногда слышу в углу коридора Кирино рычание, отчитывает его не иначе, но бегают быстро, хрен догонишь, по крайней мере я заебался шерстить коридоры в поисках ответов!

– Ты всё вспомнил? – спрашивает по громкой связи знакомый голос. В радиорубке, сука, засел!

– Прикинь, – ору в прицел камеры, показывая неприличный жест. – Раньше бы мог, если бы помогли добрые люди. Но людей здесь нет, нечи одни! И все заботливые, как лучше бы не надо!

– Дарик, тебе дать спокойную таблеточку?

– Скота мне моего отдай! Слава, я тебя прошу, никогда больше не делай ничего, чтобы меня защитить! Я уже сам, как суперпрочный гандон, защищаю от всего, если правильно надеть! Это же надо было! Связь он порвал! Посмотрите! Благодетель! Ладно я конченный, не контролирую себя, но этот-то не от природы, самопровозглашенный суицидник!!! – и уже тише себе под нос, пока на жопе сидел и кровь под носом вытирал, всё от нервов, – подумаешь, чуть не убил, может у меня сложный характер. Я же не специально, ну помучаюсь чувством вины до конца дней, ну беречь теперь буду… эм… сильного характерного оборотня… как вазу хрустальную, зачем же сразу посылать! Так бы и сказал, не сошлись характерами, зачем себе то вредить, бестолочь ушастая?!

Я там много ещё чего говорил, что вряд ли бы в слух когда сказал, понесло, и легче не становилось. Хотя исповедь и была честной, груз ответственности никуда не делся, так же как и вина за содеянное, но когда меня вообще интересовали условности?! Я слишком стар, чтобы дать этому волчаре дожить спокойно. Это будет первый в мире седой волк, полностью, даже на жопе шерсть будет белая. Решено!

– Слаа-а-а-аавик, дай вертолёт?! Это правда последний…

Вертолёт мне Славка отказался давать под страхом смерти. Минут сорок, пока я собирал сумку, запугивал: что я всё ещё под следствием, что Салан закрытая зона, и теперь туда только по пропускам. Потом ещё вещал сорок минут, пока шмотки разбирал обратно, что в стае скоро гон, там вообще находиться опасно, и меня там не особо ждут, а половина баб, да и несколько стволов, рады, что новый альфа освободился, и не мудрено, как я в лесу случайно потеряюсь и не найдусь. Пока думал, сильно ли будет злиться Вик, что я его питомник на фарш пущу, Славка, стоя в коридоре и блея что-то про то, что я его лучший друг, наорал мне в лицо, что собирается жениться и ушёл, буквально выбежал за дверь, хлопнув ею чуть ли не мне по лицу…

Я на кусок железа с ручкой пялился минут пять, потом заржал, потом чуть не заревел от умиления, представив гномьих волчат. Недотаксы, блин, получатся, опять заржал, а потом нажрался в одно лицо.

Тоска все крепче обнимала за шею, до удушья и распахнутых настежь окон, через которые словно не проходил свежий воздух. Все мысли шли в одно русло, и не удавалось повернуть поток в другую сторону, работа стала неинтересна, даже предложение Славки купить ему платье, тьфу ты, костюм, было послано к чёрту. А ещё я до одури его хотел… Вика. Не в плане насыщения, так было бы проще, просто вызвал официальным письмом, он бы не смог отказать, ему пришлось приехать, хотя бы для того, чтобы дать официальный отказ лично, донор же есть, не подохну. Я просто его хотел. До истомы, до иступления, до невозможности, распалившись настолько, что которую ночь подряд дрочил на него, прячась под одеялом, задыхаясь от нехватки воздуха в душноте, чувствуя, как становлюсь мокрым, как ткань липнет к спине. Сучил ногами по простыне, сбивая её в ком, неистово дрочил, гоняя по стволу грубее, чем того требовалось, то ли наказывая, то ли стараясь продлить оргазм, но он всё равно наступал, резко и неожиданно, выбивая все мысли из головы, делая лёгким, опустошённым, а потом так же резко возвращая в реальность, что снова содраны руки, и хорошо так несёт перегаром.

– Я выгляжу, как олень, – признаюсь честно, откидывая от лица чёлку и сдирая с шеи галстук.

– Ты не олень, ты – симпатяга, – возмущается Славка, заставив примерить костюм, который сам выбрал мне. Ладно, по размеру он попал, но какого хуя он белый?! И рубашка белая! И галстук красный не в тему, выглядит, как будто высунутый язык.

– А можно я голый пойду?

– Ты хочешь попасть в Салан или нет?

– Нет. Я к Вику хочу. Он не расстроится, если я буду голый.

– Дан, ты забываешь, что он от тебя отказался. Может быть он…

– Пускай скажет мне, глядя в глаза, что ему наплевать, тогда гуляет, куда захочет, а пока… Славка, он меня если в этом увидит, неделю будет ржать! Да я сам вздёрнусь на ближайшей сосне на этом галстуке.

– Тебе идёт костюм, – гном мечтательно улыбнулся. – Ты бы был симпатичной невестой.

– Член показать?!

– Женихом…

– Ещё не хлеще! Давай всё отменим.

– Потому что друг жениха не хочет одевать костюм?!

– Не очень причина да?

– Если я разрешу одеть джинсы, ты от меня отстанешь? – я, повеселев, закивал, как болванчик. – Но рубашка чтобы была. И штаны – не рвань, а приличные.