Текст книги "Князь тумана"

Автор книги: Мартин Мозебах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

5. Игры в дни ожидания

– Главное для коммерсанта – умение ждать. Нам платят за ожидание. Коммерсант – это рыболов с удочкой, – говорила госпожа Ганхауз в тревожные дни ожидания, когда всех лихорадило от нетерпения, а «Гельголанд» все стоял в сухом доке.

Корабль оказался еще более изношенным, чем предполагалось сначала. Во всяком случае, с полного согласия капитана Рюдигера в доке каждый день кипела работа и на судне что-то наспех сколачивали, привинчивали и подкрашивали. Несмотря на свою невозмутимость, даже госпожа Ганхауз, хотя и не во всеуслышание, все-таки выражала нетерпение: «Эти господа так суетятся, будто мы собираемся зимовать во льдах». Но трубить о том, что зимовка не входила в их планы, они, разумеется, остерегались. Однако на этом этапе, или, как она выразилась, «на стадии окукливания», она начала привлекать к затеянному предприятию внимание финансистов, словно остров Медвежий был у нее уже в руках. В ее изложении получалось, что предприятие по освоению Медвежьего острова с первых же шагов показало блестящие результаты. Фраза, которой она выразила это впечатление, окрылила фантазию Лернера: «В мире так много придурочных денег, что только успевай подбирать». Образ «придурочных денег» очень понравился Лернеру. При этих словах в его представлении возникала картина тупого скопища бестолковых свиней. Их можно было сгонять в стадо прутиком. Смирные нежно-розовые свинки позволяли делать с собой что угодно. В своем восторженном упоении он совсем забыл, как сердился недавно на эту госпожу Ганхауз. Теперь как-то само собой получилось, что он рассказал ей о двоюродном братце Валентине Нейкирхе, «достославном родственнике», как братья Лернеры называли между собой этого члена семьи, директора цвиккауского горнорудного предприятия. Вне всякого сомнения, он будет чрезвычайно ценным советчиком во всех вопросах, связанных с угледобычей на Медвежьем острове. И возможно, это предприятие заинтересует его настолько, что он захочет войти в долю. Однако обращаться к двоюродному брату с одними прожектами не имеет смысла, с ним надо разговаривать, имея в руках солидные факты. Вечные прожекты братца Теодора для братца Нейкирха все равно что красная тряпка для быка. Так оно и оказалось. При одном лишь упоминании имени братца Теодора Лернера госпожа Ганхауз, которая позвонила в Цвиккау, ни словом не обмолвясь об этом заранее своему компаньону, тотчас услышала в его адрес ядовитое замечание. Узнав про звонок, Лернер понял, что это ему предостережение. Подобные действия госпожи Ганхауз небыли злонамерением. Просто в ее голове все время роилось столько планов, что ей всегда было мало имеющихся исполнителей. Найдя очередного, она старалась взвалить на него побольше из осенивших ее идей. Если бы денежным людям дана была гениальность госпожи Ганхауз, они поняли бы величие ее замыслов. Они оценили бы то, что она им предлагала, и поставили бы себе на службу этот великий комбинационный ум. Однако дурацкая глупость денег заражала и их обладателей. Но эти люди, к сожалению, не были нерасторопными и бестолковыми свинками, они были скорее мухами или ящерицами. Они разлетались, стоило их чуть-чуть потревожить. Достаточно было одного неосторожного слова, чтобы богатые люди бросились от тебя врассыпную, не слушая никаких аргументов и доводов разума. Легче всего спугнуть и обратить в бегство богатых людей, дав им почувствовать, что у человека, предлагающего блистательные идеи, туговато с деньгами. Избежать этой ошибки порой довольно сложно. Лернер не думал обвинять госпожу Ганхауз. Мало найдется людей, которые бы умели держаться так уверенно. Возможно, на подозрительный лад слушателей настраивала лишь некоторая торопливость – уж больно много разных дел она хотела начать одновременно! Госпожа Ганхауз убеждала Лернера, как важно вовремя оказать давление на клиента, внушив тому, что сроки уже поджимают. Если, мол, действительно хочешь чего-то добиться, то нужно назначать встречу в семь часов утра и принимать посетителей в гостиничном номере, сидя на чемоданах. Главное – добиться такого свидания. Насчет поджимающих сроков – это все верно, никто не собирается подвергать это сомнению, соглашался с ней Лернер. Но разве подчеркнутое спокойствие, когда ты делаешь вид, что тебя ничего не волнует, не ведет к успеху так же верно, как усиленный нажим?

«Вы можете не торопиться с решением: дело терпит и мы никуда не спешим. Сейчас не договорились, может быть, в другой раз столкуемся» – вот что нужно уметь сказать с выражением самого безмятежного спокойствия, тогда как на самом деле кредиторы уже приступают к тебе с ножом к горлу. Вообще-то госпожа! Ганхауз превосходно умела сохранять медвежье спокойствие в таких обстоятельствах, когда у другого тряслись бы руки. Вот только не всегда с ней можно было договориться! Госпожа Ганхауз не признавала над собой чужой власти. Договариваясь с ней, приходилось i считаться с тем, что в сделке участвует только часть ее сознания. Остальные части не подчинялись насилию и гудели, точно шмелиное гнездо.

На время ожидания нельзя было пожелать себе лучшего товарища, чем госпожа Ганхауз. Разделить с кем-то печаль она не могла, так как была совершенно не способна ждать сложа руки. Ее мозг не признавал пустопорожнего времяпрепровождения. Однажды поняв, что в настоящий момент в отношении данного дела ничего нельзя предпринять, она тотчас же переключалась на другое. Если другого не находилось, она его придумывала. Не было случая, чтобы, открыв газету, она не обнаружила в ней что-то полезное. Лернер иногда решал кроссворды. Такую зряшную трату времени она осуждала больше, чем мотовство.

Вот они сидят в просторном помещении какого-то унылого кафе. Лернер давно уже утешался, потихоньку потягивая коньяк перед гигантским зеркалом, но за проведенные с рюмкой часы зеркало перестало дарить ему невинное наслаждение, которое он неизменно получал от созерцания собственного отражения, мелькавшего перед его взором при каждом нечаянном взгляде в эту сторону. В отличие от Лернера, госпожа Ганхауз, вооружась лорнетом, трудилась над стопкой газет, принесенных официантом; наморщив лоб, она с таким усердием изучала их содержание, словно выполняла какую-то важную работу.

– «Военный путч в Гватемале, – читала она. – Президент Гомес под домашним арестом. Вооруженные столкновения в провинции».

Лернер вскинул на нее взгляд. Гватемала была очень далеко.

– Ну и что! Какое мне дело до Гватемалы, – буркнул он.

Но Александр уже побежал с поручением собрать телефоны всех главных гастрономических магазинов. Госпожа Ганхауз поднялась из-за столика – зашуршали юбки, скрипнула банкетка. Словно пава, она плавно двинулась в другой конец зала, скользя между столиками. Голова, увенчанная пышной копной серебристых волос, откинута назад. Не верилось, что деревянная кабинка с телефоном может вместить целиком ее представительную фигуру. Или за этой дверцей открывался вход в следующее помещение? Она вошла в кабинку, и дверца за ней закрылась. Когда госпожа Ганхауз вернулась, щеки у нее горели, словно в кабинке было очень жарко.

Госпожа Ганхауз рассказала о своем телефонном разговоре. Она спросила:

– Это фирма Шепелер? Что думают в фирме Шепелер по поводу гватемальской катастрофы? Как, вы еще не читали? Экспорт кофе на ближайшее время будет приостановлен. Новое правительство наложило на него свою руку.

Госпожа Ганхауз взялась разузнать, как шли дела в области импорта кофе прежде. Только не верьте, мол, своему бременскому поставщику! Он еще не знает, что гам на самом деле происходит. По счастливой случайности в ее, госпожи Ганхауз, распоряжении нечаянно оказался целый корабль с грузом лучшего, крупнозернистого кофе высокогорных сортов, предназначенного для Англии. Тот, кто сейчас обеспечит себя некоторым запасом, через месяц окажется с хорошей выгодой. И далее в том же духе, настойчиво, с применением неотразимых риторических приемов!

Госпожа Ганхауз уже направлялась к дверям.

– А разве у вас есть партия кофе? – недоуменно спросил Лернер.

– Вот дурачок! Прежде чем покупать товар, его сперва надо еще сбыть! – наставительно сказала она.

Лернер так никогда и не узнал, чем в конце концов завершилась эта, затеянная в связи с революционными потрясениями, кофейная сделка. Иногда такие попытки заканчиваются удачно. На этот раз она ввязалась в сделку, чтобы занять чем-то свободное время. Телефонные переговоры были для нее тренировкой. Умение заговорить зубы и всучить собеседнику любой товар надо развить до такого совершенства, чтобы оно стало как бы второй натурой. Даже когда противная сторона сказала бесповоротное «нет», ее нужно так заболтать, чтобы человек и думать забыл, будто он одержал верх в этом поединке. Вот как интересно проходило время ожидания в обществе госпожи Ганхауз!

Зато в обществе капитана Рюдигера ожидание превращалось в нелегкое испытание. Сначала Лернер перестал его бояться, потом начал терять терпение. Капитан беспрестанно гундосил про опасности, с безжалостным педантизмом перебирая их поистине немалый перечень, от которого впору было пасть духом. Что правда, то правда: военный человек – далеко не то, что коммерсант! Как ни странно, но у военных не хватает решимости и бесшабашной отваги. Куда, спрашивается, девались корсарские качества, какие должны же быть все-таки у такого, хоть и отставного, но как-никак бывшего флотского офицера? Оказывается, военные не любят риска, напротив, одержимы идеей безопасности!

– Безопаснее всего для военного корабля, – глумливо бросил Теодор Лернер, – вообще не покидать гавани.

– Отнюдь! – возразил Рюдигер. – Бывало, целый флот погибал, не выходя из дока!

– А вам точно известно, что в нашей экспедиции заинтересованы господа Ганцрат и К°? – принимался нудить – Рюдигер, доев яйцо всмятку. – А господа Бурхард и Кнёр действительно должны сегодня позвонить? Разве они не должны были позвонить еще вчера? Помнится, вы говорили, что с германским консулом в Тромсё уже улажены все вопросы? Я офицер и не могу рисковать своей репутацией! Ради дела государственной важности я всегда готов послужить, но требую, чтобы все шло, как полагается, в соответствии с установленной процедурой!

Менее опасны, но не менее несносны были его исторические реминисценции. При этом он не выказывал ни малейшего желания обсуждать причины собственной отставки. Рюдигер никогда не касался своего прошлого. Офицер в отставке, без денег, но, как ни странно, и без долгов. Раздвоенная, как у Тирпица, борода, похожая на хвост красного коршуна, ныне покоилась на груди, облаченной в темно-синий штатский костюм. На голове – лысина, как бы нарочно предназначенная для того, чтобы обозначить место, где надлежало быть капитанской фуражке. Когда Рюдигер ненадолго отвлекался от своих тревожных расспросов, предвещавших грядущие предательства, он начинал описывать старинные морские сражения. Таким образом, за чашкой кофе заново разыгрывались битвы при Трафальгаре и Абукире, разгром Армады и осада Копенгагена.

– Вы знаете, что общего между сражениями при Саламине и при Лепанто? – вопрошал Рюдигер, сначала основательно испортив Лернеру настроение вопросами, на которые никто не мог дать ответа. – Оба произошли в Греции. Оба были битвами между Востоком и Западом. В обоих случаях против Востока выступала коалиция. В обоих случаях Запад сражался под эгидой богини-девственницы Афины Паллады и Мадонны. В обеих битвах принимали участие величайшие писатели своего времени: Эсхил и Сервантес. Оба западных флотоводца были внебрачными детьми: Фемистокл и Дон Хуан Австрийский. Оба командующих после одержанной победы были смещены с должности. Оба хотели основать на Востоке империю. Оба были отравлены.

С каждой фразой капитан все больше распалялся. При каждом пункте перечня рука рубила воздух, с силой опускаясь на край мраморного столика, так что звенели чашки. Мокрая нижняя губа как-то непристойно выглядывала из шерстистых зарослей бороды. Лернер не знал ни одного из имен, врубаемых в столешницу. Чаша его терпения переполнилась до краев, а взгляд капитана настойчиво требовал ответа.

– Ну и что из того?

Спрошено было резко. Капитан ошеломленно молчал.

– Какие выводы следуют из того, что вы тут наговорили? Ну, хорошо! Положим, есть известные совпадения! Но что они означают? Разве из того, что вы там открыли, можно сделать сколько-нибудь внятные выводы? – Лернер вскипел, дав выход долго сдерживаемой неприязни.

Капитан растерянно молчал. Он так гордился своими открытиями, что был ослеплен их блеском, и потому оказался совершенно безоружен перед нападками Лернера.

– Не знаю, – тихо пролепетал он в ответ.

6. На подступах к водяной пустыне

Ночь перед выходом в море Теодор Лернер провел в Геестемюнде. Постель в гостинице «Ганзейский ког» [2]2
  Парусное ганзейское судно.


[Закрыть]была сырая и холодная, словно уже на суше неодушевленные предметы сговорились послать ему последнее предостережение, прежде чем он отправится в многонедельное странствие, отдавшись во власть мертвенно-хладных и мокрых стихий. Но здоровое кровообращение быстро справилось с неудобствами гостиничного ложа, и, победив неприятные ощущения, он решительно выбросил из головы всякие там предзнаменования. Лернер лег спать очень усталый. Волнения последних дней наградили его бессонницей.

Но вот наконец-то настает час отплытия! Отправление в неизведанное ощущалось им как освобождение.

Теперь «заснеженные просторы ледяной пустыни», как выразился в своей статье Шёпс о снаряжаемой его газетой экспедиции, показались Лернеру студеным, но безопасным прибежищем, где он спрячется от обступивших его со всех сторон лиц с застывшим на них выражением нетерпеливого ожидания; к числу этих лиц принадлежала и госпожа Ганхауз, благодаря которой перед ним нежданно-негаданно открылись такие замечательные перспективы, внесшие, однако, в его жизнь столько опасностей и тревог. С главным редактором Шёпсом произошло чудесное превращение. В своем отношении к Лернеру этот импульсивный человек, наделенный холерическо-меланхолическим темпераментом, прошел всю гамму чувств от желчного презрения до трепетной почтительности. Из блаженного дурачка, от которого все шарахались как от зачумленного, Лернер превратился в надежду редакции.

Снедаемый внутренним жаром, усиливавшимся от трения обуревавших его идей, Шёпс скинул пиджак и, войдя в конференц-зал, как всегда, когда предстояло выступить с правительственным заявлением, расположился под портретом основателя газеты; тайный советник Ф. А. К. Пфаннкух проступал из тициановской тьмы в золоченой раме, с книжкой руках, словно пастор со сборником собственных проповедей. Шёпс начал с торжественного объявления, что наступает исторический момент. Со времени основания рейха значение прессы в Германии возросло в невиданном доселе масштабе. И сегодня печать играет в Германии такую же значительную роль, как в Англии и Франции – ведущих газетных державах, а в некоторых отношениях даже опережает этих признанных лидеров. Прессу совершенно справедливо называют четвертой властью в государстве, и тот факт, что в Конституции такое положение еще не зафиксировано, нисколько не умаляет ее реального статуса. В конце концов, положения Конституции появляются не в результате волевых решений, а органически складываются в ходе исторического развития, чтобы затем получить подтверждение в принятом документе.

– Прошу прощения, господа! – говорил Шёпс под портретом Пфаннкуха, и казалось, что устами выразительно жестикулирующего и увлеченно ораторствующего Шёпса глаголет темный портрет первооснователя, под которым расположился нынешний главный редактор, чья голова находилась на уровне коленей изображения. – Прошу прощения, что в день отплытия «Гельголанда» я позволяю себе углубиться в основополагающие вопросы и бросить взгляд в грядущее с отвагой, достойной маленькой команды во главе с нашим коллегой Теодором Лернером, приготовившимся покинуть пределы обитаемой земли. Почему они на это отважились? Из соображений гуманизма. Предпринимая свое опасное путешествие по воздуху, инженер Андрэ действовал во имя нашего общего будущего. Tua res agitur [3]3
  Это тебя касается (лат.). Цитата из Горация (I послание к Лоллию), в которой речь идет о том, что нужно помогать добром человеку, попавшему в беду.


[Закрыть], как говорили древние римляне, чей опыт и поныне имеет для нас образцовое значение. Тот, кто, стремясь расширить рамки этого опыта, вступает на неосвоенную территорию, не должен быть оставлен нами без помощи, когда он потерпел поражение, ибо поражение это лишь временное. Твердыня невежества уже пошатнулась в своем основании, и присутствующие здесь господа из младшего поколения, к которому я, с вашего позволения, отнес бы также себя, еще успеют узреть ее падение. Второй аспект экспедиции господина Лернера имеет самое непосредственное отношение к прессе, ибо затрагивает свободу печати. Мы добились независимости от постороннего давления. Никогда еще печать не была так свободна, как ныне. Но с внутренней свободой дело обстоит иначе, вы и сами это знаете. Тут царят отношения зависимости, нехватка денег и каждодневная гонка. Вы знаете, что в последние месяцы мы были вынуждены беспомощно наблюдать, как сократилось число наших подписчиков более чем на триста человек, будучи не в силах изменить это положение. Пресса, якобы такая свободная, на деле – рабыня текущих событий. Как можно назвать свободным того, кто вынужден в бездействии ждать, пока не поступит откуда-то не зависящий от него сигнал, на который он сможет отреагировать? Периоды «маринованных огурцов» при всей забавности этого шутливого названия несут в себе большую скрытую угрозу. Я с удовольствием закусываю «маринованными огурцами» (эти слова Шёпса были вознаграждены аплодисментами слушателей), но по горькому опыту знаю, как страшна связанная с ними мертвая атмосфера застоя, бесперспективности, топтания на одном месте, от которого портится работающий на холостом ходу аппарат прессы.

А теперь о той новизне, которая входит в жизнь вместе с выходом в море маленького рыболовного судна «Гельголанд». Сейчас о ней можно говорить лишь как о новой тенденции, но вскоре это новшество изменит весь облик существующей действительности: освобождаясь от гнета событий и непредсказуемых случайностей, пресса сама начинает творить события, о которых она сообщает.

Читатель присутствует при поисках Андрэ, сидит с нами в одной лодке, самолично переживает мучительные переходы от надежды к отчаянию. Мы больше не должны сложа руки ждать, когда наконец, благодаря оттепели или внезапно налетевшему вихрю, для Андрэ откроется выход из ледяного плена, а можем давать сообщения о себе и о предпринятых нами поисках. Экспедиция «Гельголанда» будет для газетчиков, оставшихся в редакционных комнатах, чем-то вроде романа-фельетона. Мы можем сказать: да, мы ищем инженера Андрэ. Но мы знаем, что главная новость у нас уже есть!

В молодые годы Шёпс любил пародировать сентенциозный стиль позднего Гёте. От этого у него осталось выражение «и далее оным образом!», которым он, по обыкновению, завершил и сегодняшнюю конференцию. Господа присутствующие откликнулись вежливыми смешками.

Коли все это было так невероятно важно для «Берлинского городского вестника» и германской прессы в целом, то казалось непонятным, почему редактор Шёпс не приехал сам в Геестемюнде, чтобы присутствовать при том, как будет поднимать якорь «Гельголанд», эта воплощенная передовица на паровой тяге. Конечно, вероятность того, что он полезет обследовать трюмы и обнаружит там груду деревянных кольев, была практически равна нулю, но все же у Лернера заметно полегчало на душе оттого, что рядом не было вечно напоминающего об инженере Андрэ редактора. Нужно обладать непробиваемой самоуверенностью, чтобы с утра до ночи не то чтобы лгать людям в глаза, но все же тщательно скрывать от них свои истинные намерения.

– Предположим, инженер Андрэ встретится вам в море на плоту. Разве вы не возьмете его на борт? Если вы найдете его на Медвежьем острове обессиленного, укрывающегося от непогоды под жалкими остатками воздушного шара, разве вы его не накормите, не оденете и не дадите ему приют в своей каюте? – спрашивала госпожа Ганхауз. – Хватит все время пенять мне, что мы не хотим спасать инженера Андрэ! Конечно же мы хотим его спасти! При условии, что вы с ним! встретитесь. Если ему хватило ума спуститься на своем шаре где-нибудь на пути вашего следования, мы спасем его, да еще как лихо! Вы хоть представляете себе, какова площадь Арктики? Она не меньше Америки! А вы подумали, как далеко вы на своем «Гельголанде» можете углубиться в Арктику? Лучше, дружок, не забираться в нее слишком далеко! Это даже господин Шёпс в своей берлинской редакции должен понимать. Впрочем, в душе он и сам это знает.

Да уж! Видел бы Шёпс «Гельголанд» своими глазами! Суденышко было так мало, что Лернеру становилось страшно при одной мысли, как они проведут на этой скорлупке несколько недель в открытом море! Команде в четырнадцать человек предстояло денно и нощно находиться в этом деревянном ящике, сидя чуть не на головах друг у друга, при жуткой качке и под дождем, капли которого на лету превращаются в ледяные острия!

– Корабли, на которых Эрик Рыжий добрался до берегов Винланда, были значительно меньше, а главное, без отапливаемого салона! – насмешливо сказал капитан Рюдигер, наслаждаясь своим превосходством морского волка над сухопутными крысами.

Лернер нахлобучил на себя котелок по самые уши, иначе ветер унес бы его еще в рыболовной гавани Геестемюнде. Жесткий обруч из плотного войлока, сдавив виски, придавал Лернеру твердость духа. Отступать было поздно, слишком много глаз следило за экспедицией. Однако госпожа Ганхауз понимала, что нельзя с самых первых шагов подвергать слишком суровым испытаниям молодого человека, избранного ею в герои. Лернер и не подозревал, кто избавил его в эти дни от лицезрения Шёпса. Ему так никогда и не суждено было узнать, что одной из патронесс экспедиции на Медвежий остров была некая фрейлейн Пуппа Шмедеке. Шёпсу без объяснения причин было просто заявлено, чтобы он не смел ездить в Геестемюнде. Представить себе в подробностях, что его ждет, если он ослушается приказа, главному редактору было предоставлено самому.

Все последние дни перед отплытием происходил оживленный обмен телеграммами. Чиновник, который в Геестемюнде принимал и передавал дальше эти послания, неожиданно для себя очутился в центре настоящего урагана исторических событий. Госпожа Ганхауз убедила Лернера направить из сонного Геестемюнде обращение к рейхсканцлеру. По ее словам, надо было, не вдаваясь в подробности, подготовить широкую общественность, а также высокие, высшие и высочайшие инстанции к предстоящим событиям общеполитического характера, значение которых будет далеко выходить за рамки похвальной акции по спасению несчастного инженера Андрэ, который отчасти по собственной вине навлек на себя столь печальную участь. Поиск Андрэ ведется в незаселенных пространствах, которые, однако, вследствие постоянного присутствия там Германского морского рыболовного флота и благодаря установившейся традиции имеют самое непосредственное отношение к интересам Германского рейха. «Исследование европейских полярных вод», неотделимое от поисковой экспедиции, должно одновременно принести пользу коммерческим начинаниям немецких предпринимателей. Высаживаясь на берег, спасатели по мере возможности должны пожинать плоды своих трудов, конкретный результат которых будет зависеть от местных условий. Но какие плоды могли произрастать в непосредственной близости от вечных льдов? И все же госпожа Ганхауз настояла на этом выражении. Лернер нашел, что лаконичная форма депеши в сочетании с широковещательными заявлениями слишком огорошит превосходительного берлинского получателя. Как, скажите на милость, этот господин должен отвечать на такое приветствие? Он и не ответил, во всяком случае до отъезда никаких вестей от него не было получено. Как бы заботясь о том, чтобы канцлер действительно ознакомился с этим документом, госпожа Ганхауз тотчас же передала текст депеши «прессе», то есть четырем подоспевшим на место репортерам. В ряде случаев организаторами экспедиции были приняты меры, для того чтобы показать, что не все отдано на откуп «Берлинскому городскому вестнику».

Особая опасность начала исходить в эти дни от корветтен-капитана Рюдигера. Видно было, что печать молчания, наложенная на его уста, долго там не продержится. От взрывоопасного секрета, которого не следовало знать Шёпсу, Рюдигера так распирало, что Лернер мысленно видел, как тот сейчас взлетит, словно воздушный шар, и умчится вослед инженеру Андрэ, если раньше не лопнет от нетерпения. Старичок, бесовски помолодевший, озирался вокруг, многозначительно усмехаясь, стоило только при нем произнести слова «Андрэ», «Медвежий остров», «Шпицберген» или что-нибудь еще из того же ряда. Во время прощального банкета, на котором единственными дамами были госпожа Ганхауз и супруга геестемюндского бургомистра госпожа Фретвурст, капитан Рюдигер, как вовремя догадались те, кто уже знал его натуру, в своем торжественном обращении чуть было не нарушил все запреты. Но прежде чем он успел возгласить троекратное «ура» в честь Медвежьего острова, сидевшая по правую руку от него госпожа Ганхауз, поняв, что сейчас произойдет, сделала рукой широкий, торжественный жест и опрокинула стоявший перед капитаном графин красного вина. На столе расплылось кроваво-красное пятно. Такого громкого ликования на приеме со столичными гостями давно уже не слышала гостиница «Ганзейский ког».

Зарывшись в сырые простыни с мыслью когда-нибудь согреться, Лернер подрожал-подрожал и незаметно для себя заснул. И тут он во сне сподобился радости пожимания плодов, которые принесли ему прошедшие дни. Ему приснилось, как они с капитаном Рюдигером бредут по песчаной пустыне и пески стелятся волнами под напором сильного ветра, от которого платье облепляло тело. Госпожа Ганхауз, которая, как хорошо помнилось Лернеру во сне, вовсе не собиралась с ними ехать (ведь завтра она должна была отправиться в Гамбург к господам Бурхарду и Кнёру, чтобы обеспечить прочный фундамент на будущее), застряла на месте, по щиколотку увязнув в песке, и не могла сдвинуться ни на шаг, но тем не менее все время оставалась рядом. Лернеру было точно известно, что они стремятся к Северному полюсу, но шагать приходилось по бездорожью, а потом на горизонте показался заброшенный город, кучка дощатых домишек с незакрытыми, раскачивающимися на ветру оконными рамами. Неужели это уже Северный полюс? Рюдигер не отвечал, хотя кому, как не ему, было знать. Просто возмутительно! И тут вдалеке стали подниматься и бежать навстречу лежавшие в песчаных волнах люди – сплошной поток серых, измученных людей, которые еще издалека кричали: «Тут уже ничего нет, тут все ушли».

Когда наутро, в предрассветный час, «Гельголанд» отошел от причала и крупная фигура машущей платочком госпожи Ганхауз, видневшаяся на оконечности мола, начала на глазах уменьшаться, им навстречу попались два рыбачьих катера, до краев наполненные сваленными в кучу, отливающими серебром, трепещущими рыбьими телами, ярко блестевшими в белых солнечных лучах. Лернер проводил рыбаков завистливым взглядом. Эти уже возвращались с добычей.